Текст книги "Молодая кровь"

Автор книги: Джон Килленс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Праздник

Вот однажды утром, это будет скоро,

Закачает землю, зашатает горы,

И потонут войска фараона.

Из религиозной песни негров

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Из всех белых в Кроссроудзе Оскар Джефферсон был самый странный. Джо Янгблад никак не мог понять, что это за человек. И с виду белый, и говорит, как белый, а иногда ведет себя совсем не так, как другие белые. Недели через две после столкновения с кассиром Джо встретил Оскара у заводских ворот. Оскар сказал:

– Здорово, Джо! – И Джо мгновенно признал в нем человека, окликнувшего его тогда из очереди.

– Здорово, Оскар!

Они пошли рядом по улице, запруженной белыми и неграми, спешившими домой. Целый квартал прошагали молча, и тысячи мыслей теснились в голове Джо Янгблада. Наконец Оскар заговорил:

– Какая-то непонятная нынче зима.

Джо поглядел по сторонам, потом на хмурое небо.

– Да, действительно.

Прошло еще недели две с половиной, и, снова встретившись возле проходной, они обменялись дружескими приветствиями и вышли вместе на улицу. Опять Оскар долго молчал, а потом заметил:

– Этот кассир, мистер Мак Тэрнер, – надсмотрщик у нас на участке. Ох и фрукт! Важничает, словно он сам Вильям Харт.[18]18
  Известный американский киноактер.


[Закрыть]

Осторожно взвешивая слова, Джо спросил:

– Да что вы, неужели?

– С ним невозможно мирно жить, – продолжал Оскар, – мы с ним вечно деремся, как кошка с собакой! Этот человек хуже гремучей змеи, но я ему не даю садиться себе на голову!

– М-да, интересно, – вымолвил Джо Янгблад. Вот и весь разговор. Белые поглядывали на них со злобой, негры – с подозрением.

Занятный человек был этот Джефферсон, не совсем похожий на белых, а все-таки самый настоящий белый. Он родился и вырос в южной части Джорджии. Родился в очень жаркую августовскую ночь на огромной плантации старика Уилкокса в графстве Уилкокс, и всю ту ночь напролет где-то выла собака. Мальчик часто слышал, как отец, смеясь, рассказывал, что этот вой перепугал суеверную бабку Оскара. Растрепанная старуха бормотала беззубым ртом: «Это обязательно к покойнику!» Падала на колени, шептала молитвы, вставала и снова прислушивалась к вою. «Ступай, найди эту собаку, Джон, и пристрели ее!»—сказала она Джону Джефферсону, своему сыну. Но тот лишь посмотрел на мать и покачал головой. Старуха сунула в рот кусок табачной жвачки: «Пойди, сын! Возьми ружье! Я еще не помню случая, чтобы обошлось без покойника, когда так воет собака!»

Оскар появился на свет около четырех часов утра – славный крепыш, толстый, как поросенок, и врач заверил, что мать новорожденного будет жить. Джон Джефферсон принялся благодарить его и, слыша отдаленный вой собаки, думал: «Ну и сумасшедшая же дура моя мамаша!» В тот же день вечером, часов в одиннадцать, когда младенец кричал на руках у матери, бабушка Джефферсон, обессиленная хлопотами, присела на свою качалку с усталой улыбкой на морщинистом лице и заснула… заснула и больше уже не проснулась. «Сама же на себя беду и накликала!» – заключал свой рассказ Джон Джефферсон.

Оскар ненавидел отца чуть ли не с пеленок. Но мать свою – Марту Джефферсон, милую, всегда грустную женщину – любил всей душой. Он был тихий, мечтательный подросток с беспокойными глазами, особенно тревожен бывал его взгляд при разговоре с отцом. А тот, еще когда Оскар был маленьким, предсказывал матери: «Увидишь, бродягой будет и никогда ничего не наживет!» На что мать отвечала: «Оставь нашего Осси в покое! Не понимаешь ты его! Что-то я не вижу твоих богатств! Если ты что и нажил, так только для своего хозяина, для Чарли Уилкокса. Ты у него считаешься одним из старших служащих, а чем ты можешь похвастать, кроме этой старой хижины – трех клетушек, набитых рухлядью?»

Даже когда Оскар подрос, он не хотел работать в поле, как его братья, уклонялся под всякими предлогами. Однажды Оскар сбежал с работы в Истерн-форк со своим ровесником и лучшим другом негром Джимом. Обоим было тогда по четырнадцать лет. Стояла безоблачная погода, какая бывает в конце сентября: ослепительное небо, адская жара. Накупавшись досыта, мальчики вылезли на берег загорать. У Оскара было смутное предчувствие, что отец явится сюда и захватит их на месте преступления, но страх растворялся в ощущении тепла, счастья и любви ко всему миру. Теперь уже немного оставалось впереди погожих деньков, когда можно купаться; значит, пользуйся вовсю. Оскар взглянул на свое тело, казавшееся после купания бескровным, как у покойника. Он белый человек. Мальчик повернулся на бок и беспокойно принялся разглядывать Джима, все его длинное гладкое тело шоколадного цвета с короткими черными завитками в потаенных местах: удивительно, сколько разных оттенков коричневого у этой кожи! Джим был славный малый, только очень уж дерзкий, пожалуй, самый дерзкий негр на всей плантации.

– Если мой старик застанет нас здесь, – засмеялся Оскар, – он и с тебя и с меня шкуру спустит!

– Дурак он, твой старик, – насмешливо отозвался Джим. – Если бы мозг был из взрывчатки, у твоего старика ее не хватило бы взорвать собственный клювик!

Оскар почувствовал, что краснеет.

– Ну, ты, полегче выражайся! – слабо запротестовал Оскар. Он чувствовал, что его долг – поставить негритянского мальчишку на место, но это было неискренне: он сам ненавидел своего отца и не мог не признать, что Джон Джефферсон—дурак первостатейный. Все-таки Джим – цветной и не имеет права так непочтительно отзываться о белом человеке. Обязательно надо его осадить. Но как это сделать? В открытой и честной драке Джим положит его на обе лопатки. Лучше перевести разговор на что-нибудь другое. Притвориться, будто забыл. Оскар присел на темно-зеленой траве, жмурясь от нещадного солнца, и вдруг выпалил:

– За такие слова о моем папе надо было бы так отколотить тебя, чтобы от тебя мокрое место осталось!

– Ошибаешься, Осси, – со смехом ответил Джим, – мелешь ерунду. Кулаками от меня, приятель, ничего не добьешься. А полезешь драться, я только стану злее и так вздую, что от тебя мокрое место останется.

Он тихо засмеялся, и краска прилила к лицу Оскара.

– Ох, стоит мне задрать ногу да наподдать тебе, – нехотя выговорил он. Пусть не думает, что он трус или уж очень любит негров!

– Только посмей! – сказал Джим. – Так до смерти и будут называть тебя Джефферсон Деревянная нога! Хоть в Нью-Йорк тогда езжай, и там тебе не помогут! Всю жизнь будешь покупать один ботинок. Оторву ногу до самого зада! – Джим присел и тихо засмеялся, точно ему было очень весело. Вот какой дерзкий дьявол был этот Джим – вечно он смеялся, все ему было нипочем. Но Оскар решил, что не даст спуску чернокожему.

– Поцелуй вот сюда! – крикнул он, повернувшись к Джиму задом и сам презирая себя за это.

– Ну уж нет! Вот трахнуть – это я могу! – почти беззлобно ответил Джим и снова захохотал. – Джефферсон Деревянная нога, ха-ха-ха, хе-хе-хе! Деревянная нога!

Оскар прыгнул на стройного обнаженного Джима.

– Не смей так меня называть! – Он придавил Джиму грудь и стал колотить его головой оземь. – Ах ты, нахальная обезьяна! – Оскар ненавидел свою белую кожу – это из-за нее он полез драться с Джимом, хотя ему хотелось только одного: лежать на бережку под ослепительным сентябрьским солнцем и быть в дружбе со всем миром, и прежде всего с Джимом. Джим всегда был его лучшим товарищем. Он научил Оскара плавать, охотиться и еще многому другому.

Джим брыкался, и Оскар то взлетал вверх, то падал, и не успел он опомниться, как Джим уже тащил его в реку. Холодная вода обожгла разгоряченное потное тело Оскара так, что даже дух захватило. Он пошел было ко дну, но сделал усилие и выкарабкался на берег. Джим стоял в выжидательной позе – высокий, черный, совершенно голый. Черт, почему он не хочет признать, что белые лучше негров? Оскар снова кинулся на Джима, и они дрались, катаясь по траве, как дураки, а солнце щедро изливало на них свой свет и тепло. Два потных горячих тела сцепились в ожесточенной драке, но как ни силен был Оскар, Джиму удалось спихнуть его снова в реку. Оскар выскочил и с бранью кинулся на Джима, драка возобновилась, и он снова полетел в воду.

Когда Джим в последний раз повалил его, оба были уже обессилены и тяжело, прерывисто дышали.

– Слушай, ты, проклятая душа, – сказал Джим, – я бы должен был тебя убить! Еще раз попробуй на мне свои идиотские штучки, и я тебя прикончу, как бог свят. Разве не правда, что твой папаша дурак? Дурак, конечно, и ты не лучше! Я-то думал, что у тебя есть хоть капелька разума, но оказывается, все вы одинаковы. Слушай, черт тебя подери, ты ничуть не лучше меня, понимаешь?

Возмущенный Оскар старался делать вид, что не слышит, но слова Джима назойливо лезли в уши.

– Ведь то, что у тебя кожа белая и вы живете в трех комнатах, а мы в одной, еще не доказывает, что ты лучше меня. Если хочешь знать, я умнее тебя и бить себя не позволю. Я негр, а вы белые бедняки, белая шваль, так нечего тебе и задаваться!

За ужином отец смотрел на Оскара злыми глазами, но ничего не сказал. Потом он ушел куда-то. Марта спросила младшего сына:

– Опять набедокурил, Осси? Я видела, как отец на тебя поглядывал.

Мальчик ответил: «Нет, ничего», но все-таки рассказал ей правду, он любил мать. И она его тоже.

– Я-то сразу заметила, что ты купался: у тебя были волосы курчавые, когда ты пришел домой. С кем ты ходил?

– Ни с кем. Один.

– Осси, прошу тебя, держись подальше от Джима Килгроу. Это испорченный, дерзкий мальчишка, он обязательно втянет тебя в беду. Ведь он только прикидывается хорошим, а ты веришь.

Незаметно вернулся Джон Джефферсон.

– Так вот где ты был! Опять шлялся с этим паршивцем Джимом! Вот я тебе задам такую порку, что ты до самой смерти не захочешь связываться с черномазыми! – Он сорвал с себя пояс и загнал мальчика в угол. Осси весь дрожал – на этот раз он не позволит отцу избить себя! Достаточно он натерпелся! И сам смертельно испугался собственной решимости.

– Папа, не бей меня! – выговорил он с трудом. Отец словно обезумел. Он злобно хлестнул сына тем концом ремня, на котором была пряжка, потом бросил пояс на пол и, схватив мальчика за плечи, стукнул его головой об стену.

– Не смей меня бить, черт возьми!

А отец колотил его кулаком по голове.

– Не будет мерзавец-сын так со мной разговаривать, не позволю я этого! Лучше собственными руками его задушу!

Марта подбежала к ним.

– Отпусти его! – Она вцепилась в мужа, но он оттолкнул маленькую женщину с такой силой, что она отлетела в другой конец комнаты.

– Я и тобой займусь! – визжал отец. – Поганая шлюха, негритянская заступница! – Он швырнул сына на пол возле печи, а Оскар укусил до крови его руку. Он так впился в нее зубами, что самому стало больно. Отец ругнулся и схватил полено.

– Только ударь моего ребенка! – пронзительно закричала Марта. – Вот стрельну в твою башку, и все мозги разлетятся, если только они у тебя есть!

Джон Джефферсон оставил мальчика и подошел к Марте.

– Отдай мне ружье, Марта, и успокойся! Что это ты разволновалась! – заскулил он.

Оскар бесшумно подполз к двери. Джон вырвал из рук жены ружье и метнулся было к мальчику, но Осси уже выскочил во двор и бежал в поле, окутанное вечерней мглой. Мать кричала ему вдогонку: «Беги, Осси, беги!» – но он это и сам понимал. Он мчался по пшеничному полю, потом по хлопковому и ни разу не перевел дух, пока уже в полной темноте не достиг негритянской деревни.

Вот и хижина Килгроу. Оскар обошел ее сбоку. Сердце его бешено колотилось. Почему он прибежал сюда, в негритянскую деревню? Почему именно к Джиму Килгроу? Если бы он не пошел купаться с этим дерзким негром, не было бы никаких неприятностей. Но все равно, у них с отцом нелады, и Джим тут ни при чем. Оскар видел в окошко, что в хижине горит лампа, слышал, что там ходят. Вспомнилось, как сегодня днем черный Джим, голышом, навалившись на него всей своей тяжестью, яростно Шептал ему на ухо: «Убью тебя, проклятая душа!» Перепуганный, злой, растерянный, Оскар не хотел бы стучать в эту дверь, но больше ему некуда было Идти. Это единственное место, где отец не подумает искать его. Ему и в голову не придет, что кто-нибудь из его семьи может побежать за помощью к черномазым. Оскар робко постучал.

– Кто там?

Он постучал еще раз. Послышались шаги, дверь-открылась, и на пороге выросла высокая, долговязая фигура отца Джима.

– Кто это?

– Это… это я, Оскар… Большой Джим – это я, Оскар Джефферсон, – тяжело дыша ответил мальчик.

– Кто, говоришь?

– Вы меня знаете, Большой Джим! Я Оскар Джефферсон, сын мистера Джона Джефферсона. – Сказал и пожалел, потому что все негры на плантации ненавидели Джона Джефферсона больше, чем любого из белых.

– Чего тебе, белый мальчик, здесь понадобилось, да еще ночью?

Оскар ответил, что ему очень нужно повидать Маленького Джима.

Большой Джим сказал:

– Ступай-ка ты туда, откуда пришел, а нас, цветных, оставь в покое!

Оскар стоял, глядя из темноты на высокого худого негра, не зная, как объяснить ему, что он пришел не со злым умыслом, а как друг. И сердце его радостно подпрыгнуло, когда он услыхал из комнаты голос Джима:

– Ладно, па, я сейчас выйду, узнаю, что ему надо.

– Не смей выходить в этакую темень! Погоди, я возьму ружье.

– Не надо, па. Я его знаю. Он хоть и белый, но не страшный.

Джим показался из-за спины отца и нырнул в темноту.

– Чего тебе надо? – спросил он, дерзко глядя на Оскара, как всегда, когда разговаривал с белыми. – Что, тебе сегодня еще мало от меня досталось? – Он тихонько засмеялся. – Здесь ты, парень, на моей делянке. В этом месте твоя белая кожа тебя не спасет!

Оскар посмотрел через голову Джима на открытую дверь, где стоял Большой Джим и поблескивало ружье. Черт побери этих Килгроу! Почему они не ведут себя так, как полагается неграм вести себя с белыми? Ведь они даже не мулаты! Просто чернокожие– большие и гадкие. Да пошли они к черту! Он не станет просить у них помощи. Оскар повернулся и зашагал прочь.

– Погоди минутку, Осси! Все-таки зачем ты пришел? – Оскар остановился и с тяжело бьющимся сердцем посмотрел на Джима. А тот подошел к нему, тихо посмеиваясь, как всегда, когда ему было совсем не до смеха. – Что случилось, мальчик? – Он разговаривал с Оскаром таким тоном, будто он – белый, а Оскар – негр.

– Джим, Маленький Джим, Джим, – забормотал Оскар, – у нас дома была сейчас страшная драка. Мой па чуть не убил меня.

– Вечно лезешь драться. Видно, тебе так и хочется прослыть первым храбрецом!

Оскар не рассердился на Джима за его снисходительный тон, потому что почувствовал за ним нечто совершенно иное.

– Он напустился на меня за то, что я сегодня ходил с тобой купаться. – Оскар как будто забыл о своих ранах, пока говорил с Джимом, а сейчас снова почувствовал мучительную боль – стучало в висках, до головы и дотронуться было нельзя. – Погляди, как он мне голову расшиб! Наверно, убить меня хотел. – Джим стоял, не двигаясь с места. – Ты только погляди! – умолял Оскар.

Джим протянул руку и нащупал возле виска сгусток запекшейся крови.

– Ну чего же ты от меня хочешь? Что я, доктор, или полицейский, или еще кто-нибудь?

Оскар по голосу заметил, что Маленький Джим смягчился.

– Я думал, может, вы мне дадите немножко перекиси, скипидара или какого-нибудь другого средства и позволите сегодня переночевать у вас.

– Что ж ты не пошел к своим могущественным белым друз… – Джим умолк и пристально поглядел на Оскара. – Погоди, я поговорю с отцом. – И он пошел к крылечку.

Оскар ждал, стараясь уловить, о чем спорят шепотом Маленький Джим и его отец, томясь от тревоги, усталости, боли, не зная, что ему делать. И, тронутый их сочувствием, облегченно вздохнул, когда Джим, отойдя от отца, сказал ворчливым, незнакомым голосом:

– Ладно, Осей, заходи, что-нибудь сейчас придумаем

– Нет, погоди минутку, сын. Постой с ним немножко, – сказал Большой Джим. – Я пойду поговорю с мамой. Она хозяйка!

Оскару запомнились серьезные черные лица людей, которые хотели ему верить, но не могли, и нежные черные руки, смазавшие его раны, и густой горячий суп, успокоивший его, словно лекарство, и прохладная, беззвучная ночная тишина, когда он лежал на полу рядом с Маленьким Джимом. Ему удавалось забыться на десять-пятнадцать минут, а иногда на полчаса, но, проснувшись, он не мог понять, спал ли он или это ему казалось. Глаза его привыкли к темноте, и он даже различал коричневое армейское одеяло, разделявшее комнату на две половины: в одной спал он с Джимом и остальные ребята, в другой – Большой Джим и Мэйми Килгроу. Хоть бы заснуть! Или пусть проснулся бы Джим и можно было поговорить! В голове проносились миллионы мыслей. Все сегодняшнее казалось сном, а не явью: разве ему не снится, что он лежит рядом с неграми, дышит одним с ними воздухом, – он, белый человек, сын мистера Джона Джефферсона!

Оскар вспомнил, что однажды, когда он был еще совсем маленький, отец за обедом добродушно рассказал, как он только что пробил дырку в черепе одному нахальному черномазому, и мать спросила, зачем он убил его.

– Как зачем? – отвечал отец. – Только позволь кому-нибудь из этих черных скотов нагрубить белому человеку, мигом все выйдут из повиновения!

Один из старших братьев Оскара, Джон второй, сказал:

– Почему бы не сделать так: пойти и перебить всех черномазых и разом покончить с ними?

– Что? – расхохотался отец. – Хорошенькое Вдело! Тогда вся плантация за одну неделю развалится к дьяволу. Неужели ты думаешь, что можно заставить белую шантрапу работать так, как работают негры? Никогда! Вот поэтому и надо для примера наказать одного-двух черномазых, чтобы другим лодырям было неповадно. – Отец протянул руку и ласково потрепал Джона Второго по голове.

Оскар повернулся на бок, вглядываясь в фигуру Джима, лежавшего рядом с ним на полу. Джим, не просыпаясь, перекатился в его сторону, и Оскар почувствовал теплое дыхание чернокожего мальчика на своем белом лице.

Джим приоткрыл глаза и уставился на Оскара.

– В чем дело? Почему ты не спишь? Оскар вдохнул ночной воздух.

– Твоя семья очень хорошо отнеслась ко мне. – Пустяки. Наши ко всем хорошо относятся, – возразил Джим.

– Ну все-таки, пустили к себе в дом, приняли так, хотя я… Приняли, как сына… Я никогда этого Не забуду… – что-то сдавило Оскару горло.

Голос Джима вдруг потеплел:

– Слушай, Оскар Джефферсон, все это пустяки. Мои родители – христиане. Папа по-христиански относится к людям, и мама тоже. Но белому человеку он не верит – ни живому, ни мертвому, хотя, если какой-нибудь белый захочет сделать первый шаг, па будет только доволен. Но даже если бы папа и поверил белому, – в голосе Джима опять послышались суровые, резкие нотки, – он бы все равно держал ружье наготове.

Оскар слушал, стараясь запомнить слова Джима,

– Я вас отблагодарю за это когда-нибудь, увидишь!

– Не надо, Осси. Не в этом дело. Не надо нас благодарить. Довольно будет и того, что ты лишний раз подумаешь, прежде чем обозвать цветного человека черномазым, и зарубишь себе на носу, что белая раса ничуть не лучше черной. – Он говорил сердито и запальчиво, точно Осси собирался с ним драться. – Никогда не прячь руки в карманы, когда видишь, что линчуют негра! Словом, будь человеком, а не подлым, тупым крэкером! Оскар глотнул слюну.

– Мы товарищи, правда? Скажи, Джим, разве мы не можем быть с тобой товарищами?

– Я готов, пожалуйста, только знай: я такой же; как мой отец. Я держу ружье наготове. – Маленький Джим тихонько засмеялся, как всегда, когда ему было не до смеха.

Под утро Оскар Джефферсон проснулся. Спал он часа три или четыре подряд. Еще не начало светать, а из-за дома и с крыши – со всех сторон неслись громкие звуки пробуждающегося дня. Чирикали птицы, стрекотали сверчки и цикады, каждый по-своему приветствовал утро. Тявкали собаки, кудахтали куры, где-то вдали кричали петухи. Оскар и забыл о том, что бывает такой предрассветный концерт. Он словно впервые слышал его и дивился: как же так – ведь каждое утро до него доносились эти звуки, а он был глух. Сейчас все это казалось ему дивным рождественским гимном, и он не мог понять, что люди спят и не слышат его. Оскар посмотрел на Джима и угрюмо усмехнулся в темноте. Потом, пошатываясь, встал, захватил свои башмаки, вышел на крыльцо и, обувшись, спустился во двор за нуждой. Утренний воздух ласкал его усталое тело, проникал в легкие. Он смотрел на небо и глубоко, неторопливо вдыхал в себя прохладу, зелень, свежесть, новизну и чистоту зарождающегося дня.

Потом Оскар вернулся и с порога заглянул в комнату. Кто-то там зашевелился, и он поспешно отступил от двери, на цыпочках обогнул хижину и направился домой. Ему хотелось подождать, пока Джим и его родные встанут, чтобы еще раз поблагодарить их, но он боялся, что они будут настойчиво звать его к столу, а им и самим-то вряд ли хватает пищи.

Он еще придет к ним и поблагодарит их. Он будет приходить часто-часто, если они позволят. Оскар шагал на восток, к своему дому, где ждал его отец; и оттуда, с востока, ему навстречу занимался новый день. Из-за пушистого хлопкового одеяла, из-за серо-синей пелены злаков вставало золотисто-желтое, огненно-красное солнце. Оскар думал об отце, ожидающем его, и о Килгроу с ружьями наготове. И Оскар был уже мужчина – вернее подросток, но он быстро становился мужчиной, как его отец; будь проклят его отец!

После ночи, которую Оскар провел у негров, они с отцом заключили нечто вроде перемирия, и отец больше не пытался его бить. Одним из условий было, что Оскар не должен якшаться с мальчишкой Килгроу, и отец с утра до вечера следил за ним. Оскар встречался с Джимом лишь тайком. Вечером, в темноте, он уходил к неграм в деревню. Иногда они сидели с Джимом на заднем крылечке и болтали о всякой всячине. Иногда ссорились по пустякам, а бывало, что у них доходило и до драки – все из-за негритянского вопроса; о чем бы они ни говорили, вечно вставал между ними этот вопрос. И Джим ничуть не уступал, словно нарочно искал повод для ссоры.

Как-то поздно вечером они сидели по обыкновению на крыльце. Оскар был в прекрасном настроении. «А хорошая у Джима семья, – думал он, – хоть все они и дерзкие, как черти». И вообще сегодня все казалось ему хорошим. Он покосился на Джима, потом долго сидел, глядя во мрак.

– А знаешь, – сказал он Джиму, – про твоего старика говорят: Большой Джим – самый сильный малый на плантации Уилкокса. По-моему, это правда.

Некоторое время Джим молчал, наблюдая россыпь звезд в вечернем небе. Потом он заговорил, голос его был спокоен, но чувствовалось – весь он напрягся как струна.

– Знаешь, парень, ты мне сейчас напомнил историю, которую на днях мне рассказывали про одного негра из Вейкросса. – Джим сплюнул табачную. жижу. – Этот негр… рослый такой дядя, громадина негр… идет он как-то по улице по, своим делам. К нему подходит какой-то крэкер и спрашивает: «Эй, малый, куда идешь?» А негр посмотрел на него и говорит: «Мистер Белый, скажите мне, пожалуйста, сэр, вот что: каким же еще верзилой должен быть человек, чтоб его называли мужчиной?»

Вот и все, что сказал Джим. Он сидел и молчал, время от времени сплевывая табачную жвачку, а Оскар не понимал, в чем тут соль, и чувствовал себя дурак дураком. Он старался найти в рассказе скрытый смысл, столь ясный, по-видимому, для самого Джима, и не знал, засмеяться ли ему или пропустить это мимо ушей. А потом подумал: ведь он же белый, а Джим черный, и черт побери его нахальную черную душу!

Однажды, работая в поле, Оскар наступил на гвоздь и заковылял домой, чтобы смазать чем-нибудь рану. Там он застал Чарли Уилкокса, который, словно у себя дома, сидел, смеялся и разговаривал с мамой. Чарли был дюжий, седой безобразный старик со злющими серыми глазами и черными как смоль бровями. Он смотрел на Оскара, как на дохлого мышонка, которого притащила кошка. А мать, взглянув на мальчика, виновато покраснела: «Почему ты так рано, Осси?» В ответ он что-то сердито пробормотал и, прихрамывая, прошел в соседнюю комнату поискать перекись водорода. Мать поспешила за ним, обмыла ему ногу, сделала перевязку, и сердце его почти растаяло от ее нежных прикосновений, а когда все было кончено, она прижгла поцелуем его нахмуренный лоб, но он был так зол, что готов был ударить ее по лицу, по милому грустному лицу. Какой-то внутренний голос нашептывал ему, что мать предала его своей веселой болтовней с Чарли Уилкоксом. Хозяин был еще злее, чем его отец, и про него ходила дурная молва, что он волочится за женщинами – ему все равно: цветные ли, белые ли, замужние или незамужние…

После этого Оскар с неделю не разговаривал с матерью. В конце концов как-то вечером она первая подкралась к нему во дворе, словно девушка к своему юному возлюбленному.

– Что с тобой, Оскар? Дуешься и капризничаешь, как малое дитя!

– Да ничего, – отмахнулся он.

– Нет, тут что-то есть, – настаивала мать. – Изо всей семьи только мы с тобой и дружим, я тебя всегда считала своим лучшим другом. А сейчас мы почти не разговариваем. – Они стояли, окутанные мглой, и пререкались, как дети. Мать сказала ему, чтобы он не слушал всякую болтовню на плантации.

– Между мной и Чарли Уилкоксом ничего нет и никогда не будет. Я бы этого пса даже к себе на елку не повесила.

Оскар сразу почувствовал огромное облегчение.

– Но… но… но мама, зачем же он приходит к нам, когда папы нет дома?

– Я не могу ему запретить. Он хозяин плантации.

– Если па узнает, беды не миновать! – гневно промолвил Оскар, испытывая какую-то гордость за отца.

Мать обняла его и крепко прижала к себе, как в былые дни.

– А ты думаешь, твой па еще не знает? – сухо усмехнулась она и, видя, что он даже рот разинул от удивления, добавила – Твой па – управляющий Уилкокса, и он всегда будет главным маршалом дьявола, что бы ни случилось с его женой или с кем-нибудь из родных. – Мать нежно поцеловала Оскара в щеку и поспешила обратно в дом.

А он остался стоять на прежнем месте, и страшный смысл слов матери все глубже проникал в его сознание. За одно Оскар всегда уважал своего отца: он был мужчиной, хоть и противным, жестоким, невежественным, но, господи, все-таки мужчиной! А настоящий мужчина никому не позволит путаться с его женой, будь это хозяин или кто бы то ни было. Таков закон Юга – и он касался даже управляющего! Оскар миллион раз слышал, как отец орал, что черные обезьяны то да черные обезьяны сё, и что они опасны – эти черные обезьяны – для белых южанок, и что необходимо защищать наших белых жен и дочерей, наших жен и дочерей; он столько раз повторял слова: южные белые женщины, южные белые женщины, южные белые женщины, – что Оскар совсем было уверовал в незыблемость хоть этого принципа Джона Джефферсона.

Как-то вечером Оскар возвращался домой с работы. Солнце садилось. Собиралась гроза, поднялся ужасный ветер. Оскар устал, от голода урчало в желудке. Из головы не шли мысли о маме и Чарли Уилкоксе. Давно уже она так не прихорашивалась, как последнее время, и не глядела так дерзко и пренебрежительно на отца, когда они вечером сидели за ужином. Видно, она вообразила, что молодеет, а не стареет, как на самом деле. Ему не хотелось, чтобы мать превратилась в безобразную старуху, но и нельзя же, чтобы она вела себя, как девчонка! Чем ближе Оскар подходил к дому, тем тревожнее становилось у него на душе. Он взошел на крыльцо, скрипя ногами по песку, который вместе с землей и мусором надул сюда ветер. Заглянул в дом через открытую дверь, и сердце у него екнуло.

– Ма! – позвал он вполголоса, но не получил ответа и окликнул ее погромче.

Он прошел по пыльным, грязным комнатам, потом спустился во двор, заглянул в курятник и сарай, оттуда побежал к соседям. В двухкомнатной лачуге рядом с ними жили Мак-Вортёры. Старый Мак был вдвое старше своей хорошенькой жены; мать Оскара иногда заходила к ним поболтать с Лилли Мак-Вор-тер. Приближаясь к дому соседей, Оскар на миг забыл о матери: думы о ней вытеснил образ Лилли Энн, смазливой светлоглазой женщины, похожей на девочку. Она любила дразнить ребят, особенно Оскара. Он представил себе ее задорное лицо, и его бросило в жар от неосознанного болезненного желания. Он жадно глотнул пыльный предгрозовой воздух. Ему всегда было противно находиться возле Лилли Энн, но вместе с тем и как-то приятно. Он подошел к полуоткрытой двери и постучал. Из дома никто не отозвался. Он постучал снова – никого. Тогда Оскар крикнул:

– Мисс Лилли Энн, мисс Лилли Энн!

– Ступай сюда, сынок, – донесся откуда-то из-за дома голос молодой женщины.

– Это я, мисс Лилли Энн…

– Знаю, что ты. Иди-ка сюда!

Кровь Оскара закипела, когда он услышал ее голос. Он обогнул дом.

– Где вы, мисс Лилли Энн?

– Здесь. Иди сюда! – Ветер дул в его сторону, и Оскар понял, откуда слышится голос. Ноги его приросли к земле, он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле.

– Ступай сюда, говори, что тебе надо! – Голос доносился из уборной, и Оскар шагнул туда, точно подчиняясь какой-то тайной силе.

– Вы не видели мою мать? – спросил он, подойдя к деревянной будке, – от мисс Лилли Энн его отделяло лишь полотнище мешковины.

– Не слышу, что ты спрашиваешь.

– Я спрашиваю: вы не видели мою мать? – крикнул Оскар. В этот миг ветер подул с особой яростью, словно нарочно рванув мешковину, она взлетела и затрепыхалась, как флаг, и перед обомлевшим Оскаром мелькнули белые бедра, пухлый зад и панталоны, спущенные ниже колен. Один миг он стоял, как завороженный, не в силах отвести взгляд и убежать. А она – хоть бы что! Но тут мешковина опустилась на место, и Оскар попятился. – Извините, мисс Лилли Энн, я…

– Чего извиняться? Что за беда? Если ты никогда этого не видел, так все равно не поймешь. – Мальчик пустился бежать, а по ветру до него доносился ее искусственный смех. – Так вот теперь знай, да помалкивай! – кричала она сквозь смех.

Оскар кинулся к другим соседям, обошел всех, но никто не видел его матери. Когда он вернулся домой, на столе горела лампа – отец и братья уже пришли с работы.

– Что-то матери нет, Осси. – Голос отца, обычно визгливый, сейчас звучал хрипло.

– Да, я знаю.

– Что ты знаешь?

– Да я уже был здесь. И сейчас все кругом исходил, искал ее. – Братья и отец уставились на него, будто он был повинен в исчезновении матери.

– Ну и как, узнал, где она? – спросил отец.

– Нет, сэр. Я… я… я… я всех спрашивал, но никто не знает.

– Куда-то, наверное, ушла, – сказал Джон Второй. Отец поглядел на него странным взглядом.

– И даже ужин не приготовила! – заметил Джесс. Он был на год старше Оскара.

Отец кашлянул.

– Что ж, так мы ничего не дознаемся, если будем сидеть на месте. Давайте, ребята…

В эту минуту послышался какой-то шум возле дома. Все кинулись к окну и застыли, разинув рты, при виде высокого негра с белой женщиной на руках. Наконец па воскликнул: