Текст книги "Молодая кровь"

Автор книги: Джон Килленс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

Ночью Ричард Майлз лежит на кровати в своей комнате, откинув одеяло, – ему жарко, хотя, впрочем, никакой жары нет. Так, так, так. Вот и очутился ты, Ричард Вендел Майлз, на далеком Юге, в Кроссроудзе, в штате Джорджия, на перекрестке всех путей в Соединенных Штатах. «Уехал в Дикси, уехал далеко…» Ричард прислушивается к непривычным звукам за окном: стараясь перекричать друг друга, надрываются лягушки, цикады, сверчки и еще какие-то существа, названия которых Ричарду совершенно неведомы. Но все же это какой-то успокоительный шум, совсем не похожий на грохот бруклинской подземки, сотрясавшей их дом до основания. Ричард всматривается в смутно белеющий потолок и вспоминает Бруклин, до которого отсюда, от этой чистой маленькой комнатушки в Кроссроудзе, сотни и сотни миль, а временами думается – чуть ли не миллион… Кроссроудз оказался совсем не таким, каким Ричард представлял его себе, когда ехал сюда. Словно он сел на поезд и очутился за границей, в совершенно чужой, далекой стране. Он здесь уже более месяца, но до сих пор никак не может привыкнуть.

Все было бы хорошо, если бы не донимали белые. Пусть бы они оставили его в покое, он бы тоже забыл о них. Ученики почти все замечательные ребята. Конечно, среди них есть и угрюмые, и недоверчивые, и даже чуточку циничные, но дурных от природы, кажется, нет, разве только Биф Робертс Да еще, пожалуй, один-два мальчика. Большинство же относится к нему хорошо, и он к ним тоже. Особенно привязался он к Айде Мэй Реглин, Робби Янгбладу, Гасу Маккею, Букеру Джефферсону и… кто там еще? Интересно знать, читает ли в самом деле Робби Янгблад книгу, которую он ему дал? Он готов и дальше давать этому мальчику книги.

Белые… Все-таки есть же, наверное, хоть один-два порядочных человека среди них в таком большом городе. Должны быть! Ну а как насчет взрослых негров? Что они думают о нем? Нужно познакомиться с ними, наведываться к ним почаще. Только вчера он встретил на улице священника Ледбеттера. Пастор подошел к нему, пожал ему руку, похвалил за доброе дело и выразил надежду, что учитель останется жить в Кроссроудзе. Разговаривал он очень дружелюбно, и Ричард почувствовал угрызения совести, что с тех пор, как приехал, ни разу не удосужился заглянуть к нему в церковь. Прощаясь, пастор пригласил Ричарда побывать в церкви.

– На вас это не накладывает никаких религиозных обязательств, – предупредил он, – если вы этого опасаетесь. Мы с вами, профессор, занимаемся одним делом. Я тоже стараюсь учить по мере сил. Учу людей, как надо жить в этом громадном, необъятном мире, который подарил нам господь.

Легкий прохладный ветерок залетел в комнату, надул парусами белые занавески на окнах, овеял худое обнаженное тело Ричарда, пощекотал короткие черные волоски на руках, на груди и на ногах. Что-то сейчас поделывает Рэнди Уэйнрайт, Рэнди-радикал? Жив ли, умер ли – ничего не известно. Смерть… Смерть… Вашингтон… Хэнриетта Сондерс… Его первое участие в пикете… Меридиэн-парк… Вашингтон… Город показной красоты, показной красоты… Хэнк… Хэнк… Неужели правда, что она умерла? Даже и сейчас Ричард не мог поверить, что она мертва, зарыта в сырую землю. Мертво ее хрупкое тело, мертва ее красота, ее душевное величие, ее боевой дух, ее доброта, ее ум, ее любовь. Никогда он не увидит Хэнк, не услышит ее голоса, не узнает ее любви. Любовь! Ни черта он не понимал тогда в любви! Не ценил он Хэнк Сондерс, иначе не бросил бы ее умирать в Вашингтоне, в этом городе, который она ненавидела сильнее, чем Миссисипи.

Хэнк не обращала внимания на роковые признаки болезни – такой уж у нее был характер! Работала, когда ей необходимо было лечиться. Работала день и ночь, пока наконец не свалилась. Только тогда ее отвезли в больницу, но было поздно. Она доживала последние дни. Она умерла в ту весну, когда Ричард кончил колледж. Рэнди прислал Ричарду язвительное письмо, извещая его о смерти Хэнк; в заключение он пожелал ему блестящей юридической карьеры. Ричард дал отцу прочесть письмо. На этот раз проняло и старика – он заплакал и признался Ричарду, что Хэнк приезжала к нему в Нью-Йорк, но он в тот день был в Корнеле на конференции. Вот тогда-то Ричард и утратил интерес к юридической карьере, хотя он еще в полной мере этого не сознавал. Это был момент, когда папин вундеркинд почувствовал себя зрелым человеком. Это был момент, когда отец утратил власть над своим любимым чадом. Может быть, потому он сейчас в Кроссроудзе. Может быть, это Хэнк послала его сюда,

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Лори Ли устремила узкие раскосые глаза с припухшими веками на камин, где стояли старенькие часы, подаренные ей белыми. Большая стрелка показывала десять, малая – три.

Господи! С минуты на минуту должны вернуться дети! Что преподнесут они ей сегодня? Вчера Робби разбил до крови большой палец на ноге. Лори гладит белье горячим утюгом и вытирает лицо большой чистой тряпкой. Стирка на белых. А постирать для себя некогда. Работа, работа, и днем и ночью работа! До него тяжело жить, но она готова стирать на белых до самой смерти, если это обеспечит лучшее будущее ее детям.

Утюги греются на раскаленных углях, тревожные отсветы пламени, озаряя время от времени лицо хозяйки, падают на большую кровать, на стол посреди комнаты, на дощатый пол, потерявший цвет от частого мытья, даже на книжную полку, которую Лори и Робби с величайшим старанием сколотили и покрасили. В комнате очень чисто, чуточку пахнет угаром, из кухни тянет жареным: там на плите стоит колбаса с рисом – любимое кушанье детей… Вдруг – шаги на крыльце.

– Мама! Мама! – кричит во весь голос Дженни Ли.

Лори слышит, как скрипят ветхие ступеньки, слышит крик дочери: «Мама, Робби… Мама!» – и лицо, ее искажается от страха. Рука, в которой она держит утюг, бессильно повисает.

Распахивается дверь, и худенькая девчушка бросается к матери. Большие темные глаза широко раскрыты, веки распухли от слез. Слезы размыли на ее щеках пыль и грязь Джорджии. Она силится что-то сказать, но ее душат рыдания.

– Господи, что случилось? Где ты была?

– Робби… забрали в полицию… Он подрался с белыми мальчишками…

Вот и все, что удалось ей понять. Платье девочки разорвано. Черные вьющиеся косички расплелись, растрепались, словно сам дьявол таскал Дженни Ли за волосы. Девочка шмыгала носом, всхлипывала, худенькие щеки надувались, как пузыри.

Лицо Лори спокойно, голос тоже.

– Сядь, возьми себя в руки! А теперь расскажи, моя маковка, что случилось.

– Мама… ох, мама… Робби… белые… мама, мама! Девочка снова разразилась слезами.

Лори поставила утюг на огонь, побежала в кухню, принесла стакан воды, отпила, но, сразу опомнившись, подала его дочери. Дженни Ли глотнула и поставила стакан на гладильную доску.

– Ну а теперь спокойно рассказывай по порядку.

Дженни Ли, судорожно задыхаясь, как в предсмертной агонии, прошептала:

– Робби забрали в полицию!

– Кто? О ком ты говоришь? – Лори Ли по-прежнему пыталась казаться спокойной.

– Дылда полисмен Скинни Мак-Гуайр. Ты его знаешь, мама. Он велел мне пойти за тобой. Они увели Робби в… – опять соленые слезы полились в три ручья по лицу девочки, стекая с кончика носа, попадая ей в рот.

Лори старалась изо всех сил сохранить спокойствие. Она взяла тряпку, которой держала утюг, и вытерла девочке лицо, заставила ее высморкаться.

– Перестань, дочка. Ты же никогда не была плаксой! Вот так. А теперь рассказывай. За что арестовали брата?

– За то, что он бросился на белых мальчишек, вот за что!

Да, скорее курицу выпотрошишь, чем у этой девочки что-нибудь узнаешь!

– На каких белых мальчишек? И почему он бросился на них?

– А потому, что они бросились на меня. Это они начали, я их не трогала! Я шла по переулку. Ты не думай, я им тоже спуску не дала. Только их было много!

– А Робби где был? Разве вы не вместе шли? – Удивительно, как эта девочка умеет тянуть!

– Нет, его не было. Наш класс отпустили раньше, и я пошла одна. А эти белые мальчишки вчетвером напали на меня и повалили на землю. Я хотела дать одному по морде, но их же было много! Они полезли мне под платье и так кричали, прямо ужас! – Девочка всхлипывала, терла кулаками огромные глаза, худенькая грудь судорожно вздымалась. – Знаешь, что они кричали: «Черномазая лахудра, черномазая ла…»

Девочка рассказывала, захлебываясь слезами, понять ее было очень трудно. Она плакала, всхлипывала, задыхалась. А Лори, закусив губу и моргая ресницами, с горечью вспоминала другой случай, в другом городе и в другом переулке, и пьяного белого, и маму Большую, и ее слова: «О господи, эти проклятые белые что хотят вытворяют с нашими женщинами, а мужчины наши даже сейчас пикнуть не смеют!» Глядя на свою дочь, Лори едва сдерживалась, чтобы не крикнуть: «Господи, нет, нет! Не может быть!» Но мать должна владеть собой, и она сказала успокоительно:

– Ладно, девочка, хватит!

Она взяла Дженни Ли на руки и перенесла на кровать, подняла платье и осмотрела ее. На худеньких бедрах и в паху увидела царапины. Штанишки были порваны.

Лори обмыла дрожащую девочку и смазала йодом царапины.

– Ну вот, миленькая, теперь все в порядке. Все в порядке, ничего страшного, моя рыбка! И плакать больше не надо. Лучше расскажи маме, что было с братом? – Она поглаживала бедра девочки легкими, осторожными движениями.

Сквозь рыдания Дженни Ли рассказывала: —…Вдруг подбежал Робби и начал колотить этих мальчишек, и я ему помогала. Откуда ни возьмись, подошел Скинни Мак-Гуайр и схватил нас с Робби, а белым позволил уйти. Их он не арестовал, мамочка! «Конечно, нет, – почти спокойно подумала Лори Ли, – белых-то он не арестует! Этого нечего и ждать!» Она сняла с девочки обувь и накрыла ее одеялом до самого подбородка.

– Вот так хорошо, моя доченька!

Быстро, но без суеты, Лори начала собираться. Уже одетая, сняла с огня утюг и, держа его в руке, прошлась по комнате, не отдавая себе отчета, зачем это делает. Вздохнула и прошептала: «Господи, спаси и помилуй!» Потом сняла все утюги с огня и поставила их на решетку. Убрала гладильную доску, лежавшую на спинках двух стульев, приставила ее к стене. Еще раз подошла к кровати и поцеловала потный лоб Дженни Ли, весь в тревожных морщинках.

– Ну вот, моя маковка, теперь я пойду в суд за твоим братом. А ты полежи, отдохни. Если почувствуешь себя лучше до нашего прихода, пообедай. Слышишь? Мы с Робби мигом вернемся.

– А мне нельзя пойти с тобой, мама?

– Нет, детка, ты полежи на маминой постели, отдохни!

– Нет, я с тобой, мама! Не оставляй меня одну! Пожалуйста! Ну, пожалуйста! – Губы Дженни Ли дрожали. В широко раскрытых глазах застыл страх. И опять из них хлынули соленые слезы.

Лори судорожно ловила ртом воздух: ей показалось, что она задыхается. Господи! Никогда ее дети не были плаксами! Это одно из качеств, которое Лори сумела воспитать в них, переняв его от бабки.

– Поверь мне, детка, все будет хорошо. Ты у себя дома. Никто не посмеет тебя здесь тронуть. Лежи спокойно, а когда захочешь есть, разогрей себе обед. Угадай, что я вам приготовила? Разве не замечаешь, как вкусно пахнет колбаса с рисом?

Тут только Лори почуяла, что пахнет горелым. О господи! Она метнулась в кухню, сорвала с плиты дымящуюся кастрюлю с рисом, но сразу же уронила ее, обжегшись так, точно сунула пальцы в огонь. Лори замахала руками, послюнила пальцы, потом схватила тряпку и перенесла кастрюлю на стол. Острыми, невыносимо колючими иголками боль побежала от пальцев по рукам. Сгорело почти полкастрюли риса. Задыхаясь и судорожно кашляя, со слезящимися от дыма глазами, Лори распахнула дверь на крыльцо. В пролете виднелось солнце – мутное, желтое, слепящее. Все, что накопилось у Лори в душе, рвалось наружу с сокрушительной силой, словно из глубокой пучины океана; бушуя, искало себе выход, стиснуло грудь, сдавило горло, исказило лицо, обожгло узкие глаза под тяжелыми веками. Чаша переполнилась. Лори опустилась на табурет перед кухонным столом, уронила голову на руки. Плечи ее тряслись, ноги дрожали, и она дала наконец волю слезам.

Лори сошла с автобуса и перебежала площадь Джефферсона Дэйвиса. Солнце скрылось, легкий ветерок нес по тротуару мусор и обрывки газет, пыль попадала в глаза, и это раздражало Лори. Наконец, вся трепеща, она остановилась перед зданием суда. Устрашающая белая громада – целых десять этажей. Негры называли это учреждение «судом мистера Кросса». На фронтоне был высечен из камня красивыми крупными буквами девиз: «Правосудие для всех». Лори вытерла запорошенные пылью глаза и поднялась на мраморное крыльцо. С самым спокойным видом шла она меж величественных колонн, хотя вся дрожала от волнения. Она шла, гордо подняв голову, левое плечо – чуть пониже правого, как всегда, когда очень торопилась. В длинном мраморном коридоре на первом этаже ей попался полисмен; он сказал, где найти Мак-Гуайра.

– Благодарю вас, сэр.

Полисмен сделал вид, что не слышит ее слов. Но Лори чувствовала, что он глядит ей вслед, мысленно раздевая ее. Лори вспыхнула от гнева – не первый раз она замечает такой взгляд. Многие белые мужчины нагло рассматривали ее… Скинни Мак-Гуайр, Скинни Мак-Гуайр. Про него говорят, что он не так уж плохо относится к неграм по сравнению с другими полицейскими. Может быть… Все может быть, бог милостив. Приближаясь к комнате № 12, Лори вспомнила своего брата Тима. Как его скрутила тогда тюрьма! Точно подменили там мальчика. Где-то он теперь, жив ли? Ничего она о нем не знает… Исправительная тюрьма… Робби… В горле у нее перехватило, лицо словно окаменело. «Отец небесный, молю тебя, не допусти! Не дай им засадить его в тюрьму!» Вот наконец комната № 12. «Прошу тебя, боже, не допусти этого, спаси моего Робби, милосердный господь!» Лори дышит глубоко, стараясь успокоить биение сердца, подавить охвативший ее страх. Нельзя входить к ним с таким испуганным видом. Пусть они не подозревают, что она боится. Лори вытерла лицо, еще раз глубоко вздохнула и постучала в дверь.

– А-а, Лори, привет! – довольно милостиво встретил ее Скинни Мак-Гуайр.

– Как поживаете, мистер Мак-Гуайр?

В другом конце комнаты за письменным столом сидел какой-то мужчина в сером костюме и мягкой широкополой шляпе. Он поднял голову и посмотрел на Лори. Мак-Гуайр, постукивая по полу правой ногой, чесал кончик своего длинного носа, напоминавшего птичий клюв. Казалось, что у этого человека совсем нет плеч и что руки у него соединяются прямо с шеей. Весь он был какой-то тощий, хлипкий, худосочный: лицо, волосы, нос, уши, туловище, ноги.

Он ковырнул в носу, смахнул что-то на пол и, смущенно поглядев на Лори, сказал заученным тоном:

– Мы задержали твоего сына за то, что он дрался с белыми ребятами, с малышами, которые шли домой из школы. Понимаешь? Это очень серьезное преступление. Если бы его родителями были другие люди, а не ты с Джо, он бы так легко не отделался. Но вы очень порядочные негры, и мы не хотим, чтобы ваш малый серьезно влип. Сейчас я приведу его сюда. – Зеленовато-голубые глаза Мак-Гуайра блуждали по комнате, избегая смотреть на Лори.

– Благодарю вас, сэр, – ответила Лори, стараясь посдержаннее выражать свою признательность. Она понимала, что полисмен хотел сказать не «порядочные негры», а что-то другое, ей это было неприятно, но все-таки она обрадовалась. Господи боже, поневоле обрадуешься! Хорошо еще, что мальчика задержал Скинни, а не какой-нибудь изверг-полисмен из тех, кто любит сажать негров в тюрьму и избивать их. Пока Скинни ходил за ее сыном, Лори стояла потупившись. С тяжелым чувством она ощущала на себе взгляд другого белого, точно нож вонзался ей в спину.

Наконец Скинни Мак-Гуайр ввел в комнату Робби. У мальчика был гордый, воинственный вид. Лори с трудом сдержала улыбку – до чего же сын похож на нее! Говорят, когда мальчик похож на мать – это к счастью. Хорошо, если бы так, но что-то ей не верится! Вот он стоит – почти с нее ростом! Будет высокий и сильный, как отец. У него и походка отцовская: так же загребает носками. Робби, увидев мать, сразу повеселел, даже глаза расширились. Если мама здесь, значит ничего страшного с ним не случится. Лори прочла это в его глазах, увидела по его губам, поняла по всему его виду и сама повеселела. – Ты знаешь, что надо делать, – смутно услышала она голос Скинни, вернувший ее в реальный мир полицейского участка. Лори оглянулась и увидела, как полисмен достает из-за двери что-то вроде кнута и протягивает ей. Лори так и застыла на месте – у нее словно отнялся язык, и все тело стало деревянным. – Ты знаешь, что надо делать, – повторил Мак-Гуайр. – И это еще будет очень легкое наказание. Любого негритянского мальчишку засадили бы за такие дела. Я не вру. В исправительном доме их полным-полно!

Да, она знает, она догадалась, чего от нее хотят. Ей предлагается выбор: или это, или исправительный дом. Господи Иисусе! Пусть она собственноручно перебьет ребенку ноги, вышибет ему мозги. Она видела, какое было лицо у Робби, когда Скинни протягивал ей плетку! Мальчик ничуть не сомневался, что мать отвергнет требование полицейских. Он дерзко прищурился, скривил рот и, гордо закинув голову, широко расставил ноги носками внутрь. Стоял, как будто это его не касалось. Бог свидетель, она и в руки не взяла бы плетку, если бы не боялась за него! Человек в шляпе хмыкнул. Лори еще раз взглянула на Робби и закусила губу. Нет, будь что будет, она не станет сечь своего сына перед белыми! Но тут же опять вспомнился Тим и исправительный дом – мерзкие, отвратительные, грязные серые бараки, набитые почти одними негритянскими ребятами, отданными во власть белых, люто ненавидящих негров. Ужас, пережитый ею еще в детстве, когда она ездила из Типкина в тюрьму округа Кросс навещать брата, вновь охватил ее душу. Ей представились жирный красномордый начальник тюрьмы с презрительным взглядом, и его жуликоватый помощник, и свирепые надзиратели, и все прочие.

Берясь за плетку, Лори заметила испуг и растерянность на лице Робби, у нее появилось такое чувство, словно ей в сердце вонзили кинжал и повернули его там. Плетка была треххвостая, сделанная, очевидно, из ремня для правки бритв, – жуткая плетка! Лори вздрогнула, ноги у нее подкосились. Стыд и гордость отступили перед жалким, унизительным страхом. Обернувшись к полисмену, она хотела отдать ему плетку.

– Может быть, вы разрешите мне, сэр, мистер Мак-Гуайр, отвести его домой и там высечь?

Скинни боялся глянуть на несчастную женщину. Он посмотрел на свои громадные ноги, потом покосился на штатского.

– Ты же знаешь, Лори, что это не полагается. Лучше меня знаешь.

– Но я даю вам слово, мистер Мак-Гуайр, что всыплю ему как следует. Задам ему хорошую порку, когда вернемся домой. Прошу вас, сэр, разрешите! – Хоть бы мальчик оглох на минуту, не слышал бы, как она унижается. Это все равно, что встать на колени перед белыми или раздеться догола на площади Джефферсона Дэйвиса… – Прошу вас, сэр, мистер Мак-Гуайр! Я задам ему такую порку, что он не забудет до смерти. С живого кожу сдеру…

Полисмен за письменным столом долго откашливался и что-то сердито бормотал. Лицо Скинни залилось краской. Его обычно визгливый голос вдруг стал грубым:

– Женщина, если бы я не вмешался, ты бы сейчас умоляла о том, чтобы его не засадили в тюрьму. Черт побери, в конце-то концов он же дрался с белыми ребятами!

Лори вытерла лицо рукавом и повернулась к сыну, который стоял, в оцепенении уставившись на выбоину в цементном полу. Скинни смущенно сказал:

– Прикажи ему снять куртку!

– Снимай куртку, Робби! – скомандовала Лори, избегая смотреть на сына.

– Мама, ведь ты даже не знаешь, в чем дело! Ты же не знаешь, за что меня сюда привели! – Мальчик и не собирался раздеваться.

– Нет, сын, я знаю. Дженни Ли мне все рассказала. Ну, снимай же куртку! – Она старалась не смотреть на Робби.

– Мама, я ни в чем не виноват. Эти белые мальчишки были…

– Знаю, Робби. Знаю. И все-таки прошу тебя, сними куртку. – Неужели Робби не поймет и не поможет ей? И без того тяжко, когда у тебя над душой стоят белые. Хоть бы поскорее покончить с этим.

Мальчик недоуменно вглядывался в растерянное лицо матери. Она никогда еще не вела себя так, как сейчас. Перед ним была чужая, незнакомая женщина, только лицо у нее мамино. Мама всегда его учила: «Не будь задирой! Сам не смей заводить Драк, но если придется драться, то уж не трусь! От жизни не спрячешься». И еще: «Ты не хуже, чем любой из белых, даже наверняка лучше многих!» И все же эта женщина – его мать, и ей он доверял больше всех, ее любил в тысячу раз сильнее, чем кого бы то ни было на свете. Робби перестал сопротивляться. Стиснув зубы, проглотив ком в горле, он начал расстегивать куртку. Губы его беззвучно шевелились, руки тряслись. Внутри словно что-то оборвалось, им овладел панический страх, который надо было во что бы то ни стало скрыть от этих людей.

В маленькой комнате вдруг стало нестерпимо душно. Пот пополз по телу Лори. Пусть бы лучше ее выпороли белые, чем самой пороть своего ребенка! Но лицо Лори было бесстрастным, когда она взмахнула плеткой. Белый в штатском закурил сигару и выпускал кольца дыма – миля в минуту. Лори показалось, что это дымит не одна, а целая сотня сигар. Она отвернулась и тут же почувствовала, что взгляды белых нацелились на нее, словно заряженные пистолеты. Рука ее вдруг стала как чужая. А Робби весь напрягся, точно струна. Первый удар – на его спине три рубца, но он даже не пикнул – только вздрогнул. Лори снова замахнулась – до чего же ей хотелось этой самой плеткой исхлестать белых, бить их до тех пор, пока из них дух вон! Если бы белые очутились сейчас в ее власти, она с легким сердцем засекла бы их всех до единого.

Хлысь! – на спине еще три красных следа. Робби не заплакал, снова вздрогнул и повернулся на бок. Хлысь! Хлысь! На какой-то миг Лори показалось, что сечет не она, а кто-то другой, она же только наблюдает за женщиной, похожей на нее, следит за каждым взмахом плетки, видит, как эта чужая истязает ее сына, и не может помешать обезумевшей женщине-зверю. Все видит, но сама бессильна, парализована. И даже крикнуть не в состоянии.

Глаза Робби совсем сузились, сжатые губы кривились, на каждый удар он отзывался стоном. Лори представился Джо, ворочающий на заводе бочки со скипидаром, и вдруг ее охватило злобное презрение к нему. Ему-то все просто. Знай таскай на спине бочки, а она вот сечет сына на глазах белых за то, что он хотел защитить сестру от своры маленьких поганых крэкеров, которые пытались обесчестить ее!

Как будто издалека донесся голос полисмена в штатском:

– Ишь упрямый бесенок! Черт черномазый! Дубленая кожа!

«Хотя бы крикнул, что ему больно, – подумала Лори, – а то смотрит дерзко, как взрослый!»

Хлысь! Плетка, словно шипящая змея, впилась в тело мальчика, из рубцов проступила кровь и потекла по спине. У Лори подкосились ноги, она вся задрожала. Теперь в широко раскрытых глазах мальчика была мольба: «Довольно!» Пот градом катился по лбу Лори и, смешиваясь со слезами, слепил глаза. Она машинально хлестала плеткой, не соображая даже, что делает. Так же точно могла бы она хлестать ствол засохшего дерева. Рука устала. Лори вдруг показалось, что она в каком-то глубоком, глубоком колодце и держится за его края кончиками пальцев. Хлысь! На пальцах волдыри, руки онемели… еще мгновение, и она полетит вниз, в этот бездонный колодец… Держаться больше нет сил… Да она и не хочет держаться…

Лори повернулась к белым, бессильно опустив руки, взглядом умоляя их позволить ей прекратить экзекуцию. Гневно сжатые губы дрогнули:

– Хватит! Хватит уже! Позвольте кончить. Один из белых – она не поняла, кто именно, теперь она уже ничего не понимала! – запротестовал:

– Да он еще и боли-то не почувствовал! Он даже ни разу не крикнул! В исправительном полным-полно таких молодцов! Так что ты уж отлупи как следует своего упрямого дьяволенка, если не хочешь, чтобы он туда попал!

Собственная рука показалась Лори каменной глыбой, когда она увидела струи крови на спине у Робби и алые пятна на своем платье. Это же ее кровь, она пускает кровь из собственной плоти. Белая пелена застлала все перед ее глазами. Белые стены комнаты надвинулись на нее. В белом воздухе растворились фигуры полицейских. Пол, столы, вешалка – все стало похоже на белый хлопок и обступало ее со всех сторон. Сигарный дым превратился в огромное ядовитое белое облако. На миг даже мальчик, распростертый перед ней, стал белым, и белая кровь текла по его спине.

Робби завыл, как щенок, которого медленно, изощренно мучают. Будто откуда-то издалека увидела она сына, дергавшегося на полу, как умирающее животное, услыхала его голос:

– Мама, не бей меня больше! Я сделаю все, что ты велишь! Умоляю тебя! Не бей меня больше! Не убивай меня, мама! Мама!

Лори попыталась было замахнуться еще раз, но вдруг у нее не стало ни сил, ни воли. Она посмотрела на полисмена Мак-Гуайра.

– Ладно, Лори, хватит! – сказал он. – Я думаю, что этот урок мальчишка должен запомнить.

Лори отдала ему окровавленную плетку и потянулась за курткой Робби. Все в ней точно умерло. Было только одно желание: поскорее выбраться отсюда. Сигарный дым в белой комнате душил ее.

Как щелканье бича, прорезал воздух голос второго полисмена:

– Нет, прежде возьми с него слово, что он никогда не будет драться с белыми ребятами! – Большой рот растянулся в ухмылке, сверкнули золотые зубы.

Лори осторожно просунула левую руку Робби в рукав и, не застегивая куртку, поволокла его к двери.

Белый повысил голос:.

– Я кому говорю? Скажи ей, пусть заставит его дать слово, что он больше не будет драться с белыми ребятами!

Ухмылка еще шире. В зубах – новая сигара.

Лори, не останавливаясь, вела мальчика к выходу. Теперь эти люди были от нее за миллион миль.

– Черт побери, Скинни! Скажи ей, пусть заставит его дать слово, что он больше не будет драться с белыми ребятами!

Скинни покраснел как рак, его тощая физиономия вытянулась.

– Постой, Лори, не уходи! – крикнул он.

Лори уже открывала дверь. Она обернулась, чувствуя, как задрожал Робби. Во рту у нее было так горько, точно она проглотила куриную желчь.

– Прикажи своему парню дать слово, что он не будет больше драться с белыми ребятами! – повелительно сказал Скинни.

С трудом поднимая отяжелевшие веки, она тупо глянула на полисмена.

– Сами прикажите! Я больше ничего не могу. Человек с золотой улыбкой и стальными глазами сдвинул на затылок шляпу, встал с кресла и присел на край письменного стола.

– Ты что, одурел, Скинни? Разрешаешь черномазой бабе так разговаривать! – И он нервно почесал в паху, как мальчишка.

Длинное лицо Скинни стало совсем багровым и покрылось потом.

– Слушай, женщина, – сказал он, – не лезь на рожон! Пусть малый повторит то, что я говорю. Черт побери, неужели тебе хочется упечь его в исправительный дом?

Лори обернулась к Робби и сказала чужим голосом:

– Ну же, Робби, говори!

Мальчик молча потупился.

– Ради бога, сынок, скажи им, скажи!

Не поднимая головы, он чуть слышно пробормотал:

– Не буду драться… с бел… мальч…

Было тихо. Дым окутывал комнату. Белый в штатском настаивал:

– Хлестни его еще разок плеткой и заставь сказать!

Лори пустыми глазами посмотрела на него, потом на Скинни.

– Я больше не могу. Надоела мне эта история! Ничего больше не стану делать! – Просительные ноты исчезли. Она смело посмотрела в глаза полисмену и, взяв Робби за руку, вышла. Закрывая дверь, она слышала, как Скинни сказал:

– В самом деле, мистер Пол, хватит с нее! Полисмен в штатском, все еще почесываясь, расхохотался, словно смотрел веселую кинокомедию.

– Ничего себе блюститель закона! Вот черт, оказывается, ты у нас, Скинни, защитник черномазых.

Скинни сердито втянул щеки.

– Ладно, мистер Пол! Можно разными способами обуздывать негров! Всяк по-своему добивается цели!

Лори и Робби понуро спускались с лестницы, ничего не замечая вокруг. Краем глаза Лори взглянула на сына и положила руку на его кудрявую голову. Робби резко отстранился.

Навстречу им шел высокий мужчина. Сам мистер Джордж поднимался по беломраморным ступеням своего великолепного здания. Первый человек в городе, мало сказать – в городе, первый человек во всем округе Кросс! Окончил Гарвардский университет, изъездил всю Европу, а теперь получил в наследство от отца целый город! Джордж Кросс-сын был не чета своим белым согражданам. Сразу бросалось в глаза, что это не какой-нибудь захолустный обыватель, – расправив широкие плечи, он важно шагал своими длинными ногами с видом человека, у которого очень много неотложных дел. Этот белокурый гигант с квадратной челюстью и светлыми глазами мог себе позволить изредка удостаивать благосклонным взглядом простых людей – и даже негров. Речь его тоже отличалась от речи местных жителей. Он пользовался репутацией хорошего человека, хотя все знали, что не дай бог в чем-нибудь ему перечить.

– Здравствуй, Лори! – сказал он, снисходительно улыбаясь, всем своим видом как бы говоря: «Я важная птица, кому хочу, тому и улыбаюсь!» И, не задерживаясь, пошел дальше.

Лори видела его и словно не видела, а потому не сразу сообразила, что это приветствие относится к ней, и не ответила важному человеку. И только когда он прошел мимо, Лори обернулась. «Надо остановить его, – подумала она, – рассказать ему, что сейчас было. Может, он примет какие-нибудь меры. Некоторые негры говорят, что мистер Кросс не такой, как все крэкеры. Он может быть суров не только с неграми, но и со своими! И он не воротит лица от негра, когда встречает его на улице, а главное – ведь Робби ходит работать в его дом после занятий!» Однако слова не шли с языка, Лори никак не могла выговорить его имя. И все же, когда она, терзаемая сомнениями, смотрела ему вслед, она услышала собственный голос: «Мистер Джордж! Мистер Джордж!»

Важный человек обернулся и сказал вопросительно «Да?» тем тоном, каким говорят люди, пожившие некоторое время на Севере. Он остановился, милостиво улыбаясь. Лори поспешила подняться к нему, таща за руку упирающегося сына, а мистер Джордж Бенджамен Кросс ждал ее, озаренный лучами вечернего солнца, вырвавшимися из-за темных туч. Солнечные пятна легли на белые мраморные ступени

– Ну, что скажешь?

– Мистер Джордж, извините… я… я хочу, чтобы вы знали, как обошлись со мной и с моим мальчиком здесь… в вашем суде, – заикаясь сказала она и рассердилась на себя за то, что струсила перед важным человеком. Совсем не похоже на нее!

– Это суд не мой, Лори, а твой. Здесь народ – хозяин, это народный суд! – И мистер Кросс одарил ее своей миллиондолларовой улыбкой.

– Ладно, вы мне этого не рассказывайте! – вспылила Лори. – Если бы это был наш суд, они бы так не посмели обойтись с нами.