Текст книги "Молодая кровь"

Автор книги: Джон Килленс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

– Джозефин, дорогая моя, я… я…

– Уже очень поздно, Ричард, – сказала она. – Вам пора уходить. Только будьте осторожны, постарайтесь как можно скорей попасть домой.

– Джозефин, я…

– Эти полисмены, может быть, подкарауливают где-нибудь вас. Кто их знает!

Он вздохнул.

– Ладно, ладно. Обо мне не тревожьтесь! Я сейчас прямо домой.

Она вгляделась в темную улицу.

– Я бы с радостью оставила вас у себя. Вы могли бы лечь в гостиной на диване. И мама бы не возражала. Но если вас кто-нибудь заметит утром, когда бы будете уходить, то уж соседям надолго хватит пищи для разговоров. Вы знаете, как это водится в таком городке!

– Да, я знаю, – отозвался он негромко, – мне лучше уйти.

Он снова обнял ее и поцеловал, и Джозефин заглянула в его печальные глаза.

– Милый мой, если вы собираетесь прожить здесь некоторый срок, вы должны научиться драться с этими белыми и оставаться целым. Учитесь этому у нас, потому что у нас достаточно большой опыт, поверьте! Вы должны понять, что иной раз полезнее показать пятки, чем открытую грудь.

– Да, я, видно, еще многого не понял, – сказал он, крепче обнимая страстно прильнувшую к нему Джозефин.

– Я готова была бы так простоять с вами всю ночь, – сказала она. – Но сегодня как раз такой случай, когда показать пятки полезнее. Старайтесь как можно скорее попасть домой.

Они поцеловались, но Ричард никак не уходил, все целовал ее, пока она не открыла дверь и не вошла в дом. На пороге Джозефин улыбнулась и проговорила:

– С первой минуты, как вы приехали к нам в город, мистер Ричард Майлз, вы только и делаете, что баламутите людям души!

Ричард рассмеялся.

– Ну уж эту-то душу я не мог баламутить, пока она сама не пожелала! – Он последний раз поцеловал ее и, уже спускаясь с крыльца, услышал испуганный голос миссис Роллинс:

– Это ты, Джозефин? Где ты пропадаешь по ночам?

Ричард улыбнулся и, застегнув пальто, сбежал на тротуар. Обернувшись, он увидел, что в гостиной зажгли свет и Джозефин стоит в дверях и машет ему рукой.

О чем только не передумал он в эту ночь, когда шел по темной улице, – и о Джозефин, и о вечере песни, и о пасторе Ледбеттере, и о Янгбладах, и о публике на вечере песни, и о членах Ложи Дугласа, и о самых разных людях. Вспомнились и некоторые белые: миссис Кросс с дочерью, и те двое врачей из университета, и тот рабочий, который подошел к ним. А какой милой была Джозефин! Боже, какой она была милой! Может быть, он любит ее… А может быть, и она его тоже…

В субботу, после обеда, Лори Ли направилась к пастору Ледбеттеру, а с ней вместе Кари Белл Уатсон, Рэй Моррисон с матерью, мисс Сэйди, Лулабелл Маккей и еще несколько человек. С теми, кого Лори не успела повидать в субботу, она и Джо потолковали в воскресенье в церкви. Большинство выразило согласие прийти в школу в понедельник рано утром.

– Не лучше ли подождать, что будет дальше. А вдруг им ничего не сделают? – высказала предположение Кари Белл.

Но Лулабелл Маккей возразила:

– Нет, я приду чуть свет и буду ждать на школьном крыльце.

В воскресенье утром Янгблады сидели за завтраком. Все уже поели, только Дженни Ли, как всегда, давилась кашей и беконом. Джо Янгблад занимал главное место. На миг он оторвал глаза от газеты.

– Ешь побыстрее, дочка! Все у тебя остынет, если будешь так ковыряться!

– Хорошо, папа.

Отец снова взялся за газету и открыл «Негритянскую страницу».

– Интересно, что пишет «Блэк диспетч» о вечере песни.

Дженни Ли перестала есть. Все уставилась на Джо.

– Ну и гадина! – воскликнул он.

– Читай, папа! Читай вслух!

Джо Янгблад крякнул и начал читать передовую на «Негритянской странице»: «Устроители концерта, состоявшегося в пятницу, почти добились своей цели – уничтожить дружеские отношения, существующие в Кроссроудзе между неграми и белыми. Кроссроудз – один из самых либеральных городов в нашем великом штате Джорджия. Мы не утверждаем, что все обстоит полностью так, как нам хотелось бы, однако постепенно, общими усилиями мы добились значительного сдвига… Негритянская страница «Морнинг телеграм» не пытается доказать, как это делают некоторые, что национальная проблема касается только тех, кто родился и вырос на Юге. Мы, как всегда, заявляем, что она существует во всей Америке. Но это вовсе не значит, что какие-то приезжие из Нью-Йорка люди могут за один день разобраться во всем и найти лучшее решение, чем мы, прожившие здесь всю жизнь. И мы говорим молодому смутьяну из Нью-Йорка: концерт, состоявшийся в пятницу, – не способ решения наших проблем! Это не путь к прогрессу, он не сулит мира и согласия между белой и черной расами».

Лори покачала головой:

– Стыд и позор!

Джо усмехнулся и сказал:

– А я все думаю об Оскаре Джефферсоне. Чудак этот белый! Когда я увидел Оскара в пятницу после концерта и посмотрел на его красную шею, я подумал: «Вот сейчас мистер Майлз узнает, какие нам друзья белые бедняки». Но это какой-то особенный белый, я просто в толк не возьму, что он за человек. Ведь не больше образован, чем я, а уж что не богат, так это точно: горшка нет суп сварить!

В понедельник утром мистер Блэйк вызвал Джозефин Роллинс к себе. Когда она явилась и села в кресло, Блэйк вышел из-за письменного стола, приблизился к ней и отечески обнял за плечи.

– Вы можете ни о чем не беспокоиться! – сказал он ей.

– Как ни о чем?

– Решительно ни о чем, моя милая! Ваше место остается за вами, работайте спокойно. Я немного погорячился в тот вечер – вот и все.

– Я очень рада, мистер Блэйк.

– Да, я был зол и погорячился. Вы понимаете. Ведь понимаете, правда?

– Да, сэр. Кажется, понимаю.

– Я знаю, вы не имели никакого касательства к составлению этой радикальной программы. Вас тогда просто взволновала прекрасная трогательная музыка, и потому вы сказали, что принимали участие в подготовке конферанса. Очевидно, тут сыграло роль какое-то неправильное представление о долге по отношению к мистеру Майлзу. Так ведь, Джозефин? – Она передернула плечами, и он отнял руку.

– Не совсем так, мистер Блэйк. Мне было все известно.

– Тогда почему же вы, моя милая, не пришли и не рассказали мне об этом заранее? В конце концов, ведь я директор, и вы со мной гораздо дольше знакомы, чем с этим… как его называют, профессором. Меня вы знаете почти всю свою жизнь.

– Я не думала, что это нужно, – ответила Джозефин. Подлый маневр Блэйка вызвал в ней отвращение. Но она сдержалась и не вспылила. Ей хотелось выведать, какие у него планы.

– Ну что бы там ни было, вы за свое место можете не беспокоиться. Я вас отстою. Я могу сказать, что вы совершили ошибку, но теперь поняли и раскаялись.

«Придержи язык, – мысленно сказала она себе, – и сохранишь место! Глупо терять должность только потому, что Ричард Майлз потеряет свою!» Надо быть благоразумнее, у нее мать с больным сердцем. Кроме того, если она что и скроет от директора и от белых, это Ричарду Майлзу не повредит, а уж остальным-то неграм и подавно. В том, что она сохранит свое место, нет никакого предательства, надо только придержать язык. Так думала Джозефин, а сказала совсем другое:

– Я не считаю, что совершила ошибку, мистер Блэйк. По-моему, вечер песни был прекрасным поводом для наших целей. И мое мнение не изменилось с прошлой пятницы.

– Ну хорошо, допустим, но зачем кричать об этом на весь свет? Милая моя, вы вправе иметь собственное мнение. Мы живем, как вам известно, в свободной стране. Вы только помалкивайте об этом, и тогда я сумею выгородить вас. Очень жаль, что я не могу сказать того же в отношении профессора Майлза.

«Дура я! – подумала она сердито. – Сентиментальная дура! Нашла перед кем высказаться!» – И Джозефин гневно взглянула на директора.

– Я отвечаю за это наравне с ним, мистер Блэйк. Если уволят мистера Майлза, я тоже уйду. Я отвечаю так же, как и он.

– Глупая, сумасшедшая девчонка! – рассердился мистер Блэйк. – Ума ни на грош!

– Мистер Блэйк, уж разрешите каждому иметь свое мнение! – И с этими словами Джозефин вышла из кабинета.

Директор сердито вернулся на свое место за письменным столом; он тяжело дышал, лоб блестел от пота. «Чертова дуреха, маленькая слабовольная дуреха!» Джозефин была его любимицей среди учителей, и она знала это. Он всегда покровительствовал ей, кроме того, искал с ней дружбы и вне школы, особенно же после внезапной смерти своей супруги. Он может предложить ей больше благ, чем этот молодой выскочка из Нью-Йорка. Директор встал, прошел в соседний класс и велел одному из учеников позвать к нему профессора Майлза. Ричард явился минут через десять.

– Вы посылали за мной, мистер Блэйк? – спросил он.

Не успел Майлз сесть, как мистер Блэйк нервно поднялся.

– Нечего прикидываться невинным, мистер Майлз! Вы великолепно знаете, почему я послал за вами. С первого дня, как вы начали у нас работать, вы стремитесь разрушить все то, что я здесь создал.

– Но, мистер Блэйк… – начал было Ричард. Он никогда еще не видел, чтобы директор до такой степени терял самообладание.

– Я этого не потерплю, – перебил директор. – Говорю вам прямо, я не разрешу подрывать свой авторитет и нарушать атмосферу доброй воли, которую с таким трудом и столько лет я старался создать.

– Я вовсе не пытался подрывать ваш авторитет или нарушать атмосферу доброй воли. Не понимаю, мистер Блэйк, о чем вы говорите.

Директор снизил тон:

– Поставьте себя на мое место, мистер Майлз! Я родился и вырос в Джорджии. И знаю белых получше, чем вы. Такие люди, как мистер Робертс из газеты, я и некоторые другие, много потрудились и сумели создать те хорошие, здоровые отношения между цветным и белым населением, какие существуют в настоящее время в Кроссроудзе. Во всем штате нигде нет таких хороших отношений. Мы не кричим и не скандалим, как это хотелось бы некоторым людям, но добиваемся своего исподволь и без барабанной трескотни.

Ричард молча слушал, дивясь про себя, что же хорошего сделали когда-либо Блэйк и Робертс.

– Мы сейчас добиваемся постройки новой школы для Плезант-гроува, кирпичного здания. И казалось, что дело улажено. Но после этого вечера все может измениться. Мэр и мистер Джонсон уж так меня отчитывали эти два дня! А с ними шутки плохи!

– Мистер Блэйк, вечер песни не мог вам повредить, уверяю вас; наоборот, только поможет. Чем больше давления вы окажете на белых, тем полезнее это будет для негров.

– Майлз, вы не знаете этих южан! Каждый из них хочет чувствовать себя этаким великодушным белым отцом. Только когда они в таком настроении, можно от них чего-нибудь добиться.

– Кротостью и смирением, покоряясь во всем воле господа! Как вы можете, мистер Блэйк! В том-то и беда с вами, южанами. Мы не должны больше взывать к милости! Мы должны требовать того, что по праву наше. Мы содействовали благосостоянию Америки не меньше, чем другие народы. И мы никогда ничего не получим по-настоящему, если не будем за это драться.

– Мистер Майлз, вы еще молоды. – Голос мистера Блэйка звучал не враждебно. – Когда-то я держался таких же взглядов, что и вы, но это оказалось ни к чему. А потом я переменил тактику, и нам удалось кое-чего добиться в своем городе. В Кроссроудзе теперь зародилось то, что можно назвать эрой дружбы. Ни единого линчевания в округе Кросс за весь прошлый год…

Слушая директора, Ричард Майлз впервые понял, что этот человек развивает перед ним философию, в которую он, по-видимому, искренне верит. Ни единого линчевания в округе Кросс за весь прошлый год. Он подумал о случае с Робом в суде мистера Кросса. Ни единого линчевания в Кроссроудзе!

– А мне кажется, мистер Блэйк, что публика осталась довольна нашим концертом. Негры, конечно. И даже кое-кто из белых. Чем вы это можете объяснить в таком случае? – Ни единого линчевания в Кроссроудзе. И Ричард с яростью вспомнил, как ночью после концерта эти белые джентльмены, представители закона, линчевали его, лишив мужества и человеческого достоинства на глазах у Джозефин. Именно такому линчеванию подвергались изо дня в день все негры в Джорджии. Самому страшному виду линчевания!

– Вы мне не рассказывайте о здешних неграх в Джорджии! – сердито возразил мистер Блэйк. – Про них правильно вчера сказал Билл Роберте: «Негры – это корзинка, полная крабов. Набросайте в нее крабов, и они там так и останутся на неделю, потому что, как только один из них полезет наверх, все остальные начнут карабкаться за ним и утянут его обратно на дно».

Ричард Майлз почувствовал, как в нем поднимается гнев. Он не хотел грубить мистеру Блэйку – ведь директор старше его по возрасту, более опытен и лучше, чем он, знает Юг. Да и вообще все не так-то просто… И, в конце концов, мистер Блэйк – директор и должен держать ответ за все перед белым начальством. Конечно, ему, Ричарду, куда проще проявлять воинственный дух, чем Бенджамену Блэйку.

– Я просто не знаю, мистер Блэйк, о чем вы говорите. В нашем концерте не было ничего такого, что можно истолковать так, будто мы тянем кого-то вниз. А по поводу вашей притчи должен вам сказать, что люди все-таки отличаются от крабов. Те, кто, так сказать, на дне, вовсе не пытаются тянуть вниз тех, кто уже наверху. Беда не в них. Беда в тех, кто, добравшись до середины и видя простертые за помощью миллионы черных рук, хватает дубинку и бьет по этим рукам. Но главный наш враг – это те, кто швырнул нас на дно и зорко следит, чтобы мы оттуда не вылезли. Это они линчуют нас ежедневно! Они линчуют нас расизмом, изоляцией в школах. Они линчуют нас негритянским гетто—Плезант-гроувом и Рокингемом. Линчуют наш дух и человеческое достоинство. Линчуют наших детей. Меня! Вас! Вы мне не рассказывайте сказок, что в Кроссроудзе нет линчевания! – Ричард взглянул на усталое лицо директора и умолк.

– Вы, Майлз, воображаете, что вы самый умный негр на свете, правда?

Ричард промолчал.

– Воображаете себя очень умным, правда, Майлз? – повторил директор. – Вам мало, что вы испортили мои отношения с белыми, вы хотите еще поссорить меня с неграми. Я уже восемнадцать лет считаюсь лидером негритянской общины, столпом негритянской церкви…

– Полноте, мистер Блэйк, никто вас ни с кем не ссорит!

– Как же нет, когда наверняка вы все эти дни сговаривались за моей спиной! Собирали делегацию, чтоб схватить меня за горло сегодня спозаранку. Я только успел прийти, как на меня так и ринулись миссис Янгблад, и миссис Маккей, и пастор Ледбеттер, и еще какие-то люди. Вы, гарлемские негры, думаете, что вы единственные умники на свете. Но имейте в виду, Майлз, ваш замысел не удастся. Слишком много я здесь потрудился, чтобы позволить так легко все уничтожить! – Лицо мистера Блэйка лоснилось от пота. Он размахивал руками и грозил пальцем. – Вы у меня будете по струнке ходить, иначе, предупреждаю вас, Ричард Майлз, по-честному, вам плохо придется, и никакие делегации вам не помогут!

Ричард сидел и слушал. Он хотел объяснить директору, что вовсе не старался ничего разрушать. Он старался строить. Единственное, что он действительно хотел разрушить, – это миф о превосходстве белых. Директор опять сел в кресло и, словно в трансе, уставился на Ричарда Майлза.

– Извините, мистер Блэйк, – сказал Ричард, – я должен идти на урок.

Директор не откликнулся.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Когда Роб впервые услышал слово «кризис», оно было для него непонятным и загадочным. Стоило кому-нибудь произнести его, как лица у всех становились тревожными, гневными. И не только лица негров, но и белых. Кризис. Что это такое? Что означает слово «кризис»? Теперь ухо Роба привыкло к нему. Сколько лет он его слышит? Кризис. Взрослые всегда хмурились, произнося это слово. Они толковали о кризисе, сидя у камина в зимнюю стужу. В какую бы лавку – мясную или бакалейную – Роб ни заходил, всюду шептались о кризисе. Это было новое словечко, раньше люди не знали его. Роб начинал понимать, что оно означает что-то ужасное. В городе появился профсоюз, сперва действовавший незаметно; члены его заводили разговоры с рабочими и старались вербовать их – разумеется, только белых. С наступлением кризиса все кругом переменилось, и люди тоже – они обеднели, озлобились, стали раздражительными, несговорчивыми. И все-таки кое-что осталось, как было, даже люди…

Несмотря на разговоры о кризисе, «трудных временах» и прочем, в мае был устроен грандиозный пикник для воскресных школ, какого еще никто не помнил, и все – и стар, и млад – повеселились на славу. В этот день рано утром во всех негритянских церквах города собрались дети в лучших своих летних нарядах и оттуда на экскурсионных автобусах с пением проехали через весь Кроссроудз за город, к реке, где был назначен пикник. И было столько шума, беготни, игр и шалостей и такой все нагуляли себе аппетит, что многим начало мерещиться, будто бублики сами катятся к ним. Играли в бейсбол настоящим твердым мячом, устраивали состязания, и все мальчишки и девчонки веселились напропалую. Около часу дня дети потянулись к длинным столам с едой, расставленным в тени деревьев, и по флагу каждый узнавал стол своей воскресной школы – баптистской общины «Дружба», баптистской церкви Плезант-гроува, молельни протестантских сектантов и других; а то и флага не надо: увидишь знакомое лицо у стола и сразу догадываешься, куда тебе садиться. Чего там только не было: и разные сандвичи, и жареные куры, и картофельный салат, и кексы, и мороженое, и целые бочки холодного, как лед, лимонада – пей вволю! А после пиршества опять начали играть, бегать, шуметь и втихомолку ухаживать. Девочки были какие-то особенно хорошенькие в этот день, но лучше всех Аида Мэй. Взрослые стали собираться часов с двух, не считая устроителей пикника, которые явились с самого утра, в одно время с детьми. Взрослые тащили огромные корзины с едой. Они расстелили одеяла и скатерти на зеленой траве и начали выкладывать горы всякой снеди. Часа в четыре они пошли сзывать своих детей обедать. Роб Янгблад, как всегда, не нуждался в уговорах. И он и сестра сидели на траве вместе с родителями и уплетали с таким аппетитом, словно с прошлогоднего пикника у них ничего и во рту не было. Мама с папой и другие взрослые веселились, не отставая от детей. Пели хором, как в церкви:

 
Вот однажды утром, это будет скоро,
Закачает землю, зашатает горы,
И потонут войска фараона.
О Мария, не плачь, не плачь,
О Мария, не плачь, не горюй,
О Мария, не плачь, не горюй.
И потонут войска фараона.
Не плачь же, Мария, не плачь…
 

За этой песней следовало множество других. А потом мама переходила от группы к группе, шутливо поддразнивала детей и болтала со взрослыми, главным образом с женщинами, а затем она привела мисс Лулабелл и угостила ее жареной курицей и картофельным салатом собственного приготовления. А мужчины, насытившись, затеяли игру в бейсбол, но папа сорвал ее, когда в свою четвертую подачу загнал мяч прямо в реку и нечем стало играть. Однако даже на пикнике взрослые толковали о кризисе, отпускали мрачные шутки и невесело смеялись. И все-таки кризис не помешал пикнику. Да что в самом деле! Кризис был и раньше, есть и теперь и небось потом тоже никуда не денется!

Чем сильнее углублялся кризис, тем злее становились белые, впрочем не все., В последних числах мая, перед самым окончанием школьного года, доктор Райли, преподаватель медицинского факультета, пригласил мистера Майлза и его хор к себе в университет. Пошли все ребята; там собралось немало белых – студентов и преподавателей. Роб снова читал текст, и всем этим образованным белым был преподан полезный урок по негритянской истории. Вначале певцы, заметив кое-где враждебные лица, волновались, но потом успокоились, и в общем все сошло прекрасно. А в середине августа, в воскресенье, хор почти в полном составе ездил на грузовой машине в Гленвилль и там под руководством мисс Джозефин Роллинс дал концерт на большом церковном празднике. Угощение было на славу: всю ночь жарились бараны целыми тушами, столы ломились Вот жареных кур и картофельного салата, были соблюдены все старинные религиозные обряды негров с проповедями и завываниями; от многих верующих изрядно разило маисовой водкой, и настроение у всех было замечательное.

И вот уже уходит лето, на смену ему спешит осень, но кризис как был в этом году и в прошлом, так, видимо, останется и на будущий год. И Роб Янгблад ненавидит профсоюз. Пусть мистер Майлз говорит, что хочет, но Роб ненавидит профсоюз за то, что туда не принимают папу, Рэя Моррисона и других рабочих-негров. Это профсоюз специально для белых, и Роб собирается откровенно высказать мистеру Майлзу свое мнение о таком профсоюзе, как только учитель вернется к началу учебного года из Нью-Йорка.

В эту осень профсоюз объявил стачку, и спустя неделю после того, как она началась, «Кросс миллз» поместила в «Морнинг телеграм» объявление, в котором сваливала вину за стачку на левый профсоюз янки и на рабочих, введенных в заблуждение, и приглашала всех физически здоровых цветных тружеников доказать свою преданность и не покидать их испытанного друга – Джорджа Кросса-сына. Компания делает все возможное для рабочих, но «тяжелые времена» царят повсюду, и когда по всей Америке столько народу без работы, безответственный бунтарский профсоюз имел наглость подстрекать к забастовке, которая лишь увеличила число незанятых людей. Все безработные могут явиться в контору завода. «Кросс миллз инкорпорейтед» готова предоставить место каждому, без всякой дискриминации. Любой, кто желает работать, безусловно будет принят, независимо от цвета кожи. В первую очередь – негры, которых все равно профсоюз отказывается принимать в члены.

Это было зрелище, какого Кроссроудз еще не видывал! Белые рабочие собирались у заводских ворот, молча, угрюмо неся над головами плакаты, некоторые кричали и ругались. А цветные рабочие каждое утро и каждый вечер безмолвно проходили мимо них в ворота и из ворот; грузовики компании разъезжали по окрестностям и привозили на завод новых рабочих, главным образом негров. Белые осыпали их бранью и проклятиями, ругали штрейкбрехерами, сукиными детьми и еще чьими-то, только не божьими! Негры раздражались, злились, и атмосфера была так накалена, что можно было ждать столкновения в любой день, любой час, любую минуту.

Джо зашел вместе с Робом к мистеру Майлзу поговорить о создавшемся положении, и было решено созвать негритянских рабочих на митинг, на котором выступят Майлз и Ледбеттер.

В зал Ложи Фредерика Дугласа № 506 пришло свыше двухсот негров, и беспорядок был невероятный. Священника выбрали единогласно председателем собрания, а Джо Янгблада – его помощником для поддержания порядка. До поздней ночи все горячились и спорили, раза два чуть не дошло до драки. Джо Янгблад заявил:

– Может быть только одно решение – продолжать работать. Скандалов не заводите, но если уж что начнется, сплотимся и постоим друг за друга! Пускай крэкеры обзывают вас как хотят, не обращайте внимания! Не трогайте крэкеров, пока они сами вас не тронут!

Рэй Моррисон крикнул:

– А ну их всех к дьяволу! Пускай только начнут, мы закончим!

Бибб Маккей, отец Гаса, изголодавшийся за время долгой безработицы, сказал:

– Пусть только кто-нибудь из них попробует отнять у меня работу – охнуть не успеет, как отправится к богу в рай!

Некоторые негры закричали «Аминь!», а один сказал:

– Ишь, куда загнул старина Маккей! Так я и поверил, что в рай! Этот дьявол крышу в аду проломит, когда будет падать!

В зале поднялся смех.

Пастор Ледбеттер сказал в своей речи, что штрейкбрехерство – нехорошее дело. Штрейкбрехерство натравливает рабочих друг на друга, и богу это неугодно. Подобные деяния всегда приводят к войне и насилию, чего спаситель тоже не любит.

– Но у негров нет выбора. Белые не хотят принимать вас в свою организацию, а хозяин дает вам работу и платит за нее. И никто из них нам не друг, так что вы уж постарайтесь хоть теперь извлечь для себя какую-нибудь пользу! Работайте, пока вас держат, и ведите себя спокойно, мирно, пока это будет возможно. И да благословит вас бог!

Ричард Майлз заявил, что поддерживает пастора и остальных почти полностью.

– Но, – сказал он, – подумайте также и о том, что произойдет, когда забастовка кончится. Многие негры будут уволены, а белых возьмут обратно на прежние места и на прежних условиях, и, кроме Джорджа Кросса, никто ничего не выиграет!

Кто-то из членов ложи крикнул:

– Вам-то откуда все это известно?

Затем вскочил Бибб Маккей и начал жестикулировать и орать, как негритянский проповедник:

– Ну и пускай нас тогда увольняют. Зато сейчас поработаем! Поработаем, сколько возможно! Пускай белые себе бастуют, пока ад не замерзнет! Дурак дураком будет негр, если откажется от случая заработать своим детям на рубашку. Я согласен быть штрейкбрехером! А тому проклятому белому, который попытается встать на моем пути, я башку раскрою!

После собрания Джо, Ричард Майлз, Роб, пастор Ледбеттер и еще несколько человек стояли на улице возле входа и разговаривали. К ним подошел Принс Робинсон, отец Бру.

– Как вы считаете, профессор, что нам следует делать? – спросил он.

Беседа затянулась за полночь; сперва никто не хотел соглашаться с Ричардом, даже Роб, Джо и пастор возражали ему. А он спорил с ними и, хоть кто-то назвал его дядей Томом, стоял на своем: то же самое творится по всей стране. Негров нанимают штрейкбрехерами, а как только грязная работа сделана – их гонят вон. А потом белые и негры начинают еще сильнее ненавидеть друг друга. На это Хэк Доусон заметил:

– Ну и ладно, пускай нас белые голодранцы ненавидят! Не они нас хлебом кормят!

Но прежде чем разойтись по домам, все признали, что вреда не будет, если послать несколько человек в профсоюз прощупать почву, авось удастся договориться о принятии негров.

На следующее утро, и то лишь потому, что к Майлзу все питали особое доверие, делегаты отправились в правление профсоюза. Их приход ошеломил крэкеров, они глядели на негров, как на привидения. Красные надменные лица выражали злобу и презрение. А негры хоть и нервничали, но держались со спокойным достоинством – растерялись и струсили только один или двое.

– Вы зачем сюда явились, ребята? – спросил рослый крэкер с темными волосами. Ненависть и страх царили в комнате.

Негры молчали. Они поглядывали на Ричарда и пастора. Сначала заговорил пастор, потом Ричард, объяснивший белым цель своего прихода.

– Что же, предложение толковое, я полностью его поддерживаю! Вреда никому не будет! – сказал Оскар Джефферсон. Двое белых одобрительно кивнули. Но какой-то хилый очкастый крэкер заявил, что он не пошел бы в пикет с черномазыми, даже если бы от этого зависела жизнь его матери. Тут вскочил еще какой-то белый, вытащил пистолет и нацелился в негров.

– Если вы, обезьяны, моментально не уберетесь отсюда, я за себя не ручаюсь! Тоже еще, захотелось социального равенства!

Очутившись на улице, пастор Ледбеттер сказал.

– Ну вот, дорогие братья, хоть и прискорбен сей факт, но боюсь, что такова истина: Юг не созрел еще для профсоюзного движения, как не созрел он еще и для царствия божия!

Остальные негры лишь покачали головами. Но Ричард Майлз с горячностью возразил:

– Ко всему Югу это не относится. Негры-то вполне готовы. Это только бедняки-крэкеры, невежды проклятые, учатся делать первые шаги – прошу прощения, ваше преподобие.

Пастор укоризненно посмотрел на Ричарда.

Примерно через неделю, во вторник утром, Джо, Рэй, Бибб Маккей, Хэк Доусон и несколько других негров подходили к главным воротам завода. Вдруг двое белых крикнули им:

– Эй, ребята, убирайтесь прочь отсюда! Никакой работы сегодня не будет!

Но Джо и все негры взялись под руки и, не обращая внимания, пошли вперед, глядя перед собой.

– Вы что, оглохли? Мы бастуем. Работы сегодня не будет.

Пот градом лился с Янгблада. Негры, точно не слыша, продолжали идти к воротам. А белых становилось все больше – шестеро, семеро, и подходили еще. Они преградили неграм путь, не пуская их дальше.

– Послушайте, ребята! Неужели вы не знаете, что мы бастуем?

– Негры не бастуют! – сказал Джо сквозь зубы.

– А с этой минуты будете бастовать!

– Черт, пошли на работу! – сказал Рэй Моррисон и двинулся вперед.

Огромный белый детина толкнул Джо, крикнув:

– Ах ты, черный кабан, сукин сын!

Но Джо стукнул этого белого так, что тот рухнул на колени, а Рэй с яростью ударил его ногой в подбородок. По земле тусклыми жемчужинами рассыпались зубы. Остальные белые мгновенно отпрянули назад, потом кто-то закричал:

– Сволочи черномазые! Сволочи черномазые! Сволочи!

Сбежались остальные забастовщики. Джо, Рэй и несколько других, кулаками расчищая себе путь, добрались до ворот, и здесь под градом палочных ударов, сыпавшихся на его голову и плечи, окровавленный Джо вдруг заметил невдалеке Оскара Джефферсона и услышал, что какой-то белый кричит: «Давай, Оскар! Чего рот разинул? Перебьем этих чертей!» Но Оскар попятился, гневно мотнув головой, и Джо увидел, что его белый друг повернулся и бросился бежать в сторону, навстречу солнцу, бурно и безжалостно встающему над землей в это раннее сентябрьское утро. Теперь белых было гораздо больше, чем негров, и они наступали со всех сторон. Двое негров пустились наутек. Джо увидел, как один белый подбирается к нему с узким ножом, похожим на кинжал. «Конец!» – мелькнуло у Джо в мозгу. Быстро метнувшись в сторону, он своим мощным кулаком ударил белого прямо в челюсть и услышал какой-то треск, но белые зажимали негров в кольцо, и неизвестно, чем бы кончилось, если бы в этот момент не подъехали две машины с полицией и не разогнали забастовщиков. Джо Янгблад не мог опомниться от удивления, что полиция так неожиданно стала на сторону цветных рабочих. С этого дня полиция всегда дежурила у ворот, чтобы негры могли беспрепятственно проходить утром на завод и вечером с завода.