Текст книги "Молодая кровь"
Автор книги: Джон Килленс
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)
Джон О. Килленс
МОЛОДАЯ КРОВЬ
JOHN О. KILLENS
YOUNGBLOOD
Dial Press
NEW YORK, 1954
К СОВЕТСКОМУ ЧИТАТЕЛЮ
Книга молодого прогрессивного негритянского писателя Джона О. Килленса «Янгблад» («Молодая кровь») ярко освещает «негритянский вопрос» в Соединенных Штатах. Этот прекрасно написанный, потрясающий душу документ во многом объясняет ту дилемму, которая стоит в наши дни перед американским народом.
И местные власти в городах, и исполнительные органы штатов, и федеральное правительство США как прежде, так и теперь лишают негритянских граждан их законных прав; эта необъяснимая черта образа жизни южных штатов, противоречащая американской конституции, стала присуща образу жизни всей Америки. И это должно быть изменено не только в интересах негритянского народа, но и в интересах страны в целом, ради ее благополучия, ради ее будущего.
Многие люди, которые не могут лично ознакомиться с американским образом жизни, часто удивляются, что негры так пассивно относятся к своему положению.
Но, прочитав эту волнующую книгу, они узнают, что негры на Юге США мобилизуют все силы для борьбы с массовой, хорошо организованной, изощренной дискриминацией, которой их подвергают. Вся история негритянского народа насыщена фактами, свидетельствующими об его исключительной отваге; известно, что великолепное чувство долга особенно присуще женщине-негритянке, черты которой Килленс воплотил в Лори Ли Янгблад.
Я горжусь тем, что мой народ, живя в столь бесчеловечных условиях, сумел сохранить свою человечность и свои дарования. Запомним, что действие романа «Молодая кровь» относится не к дедовским Временам, а к современности: в описываемый период негр Джо Луис стал чемпионом мира по боксу, а негритянский композитор Дюк Эллингтон получил широкое признание своего таланта. Вместе со старшим поколением наша молодежь горячо реагирует на все касающееся ее судьбы – это показали, между прочим, недавние события в Битл-Роке.
Американские негры полны решимости не отставать от своих братьев и сестер, живущих в Азии и Африке, и добиться для себя теперь – а не в отдаленном будущем – действительного и полного равноправия. И миллионы людей всех цветов кожи в Соединенных Штатах и во многих других странах мира помогают приблизить наступление этого дня.
Пол Роб сон
Москва, 1 января 1959 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Перед началом
Разве господь не спас Даниила?
Почему же не весь народ!
На религиозной песни негров «Разве господь не спас Даниила?».
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Лори Ли Барксдэйл родилась в Типкине, штат Джорджия, в одну минуту с веком, темной морозной ночью первого января тысяча девятисотого года. В городе звонили колокола, стреляли из пистолетов, заливались свистки, и ровно в двенадцать раздался крик новорожденной. Но кричала она недолго. Мать улыбнулась отцу, взволнованно вошедшему в дом с кухонного крыльца. Старуха – повивальная бабка сказала: «Ох, и хороша же малышка!» Мать роженицы отерла потный лоб и вздохнула: «Слава тебе господи!» А сама роженица лежала и улыбалась. Отца звали Дэйл. Он поцеловал жену в лоб, шагнул к комоду, достал пистолет, вышел на крылечко и принялся палить в темное небо, пока не занемели пальцы и не начала дрожать сильная рука. А он все заряжал и заряжал пистолет. Он-то ждал мальчика, да уж теперь все равно! Ну и потешная малышка! Красная как рак. Никогда такой не видывал..
Теперь, Дэйл Барксдэйл, придется тебе работать за двоих! Ты должен дать дочке все то, чего ты сам был лишен в жизни из-за этих крэкеров.[1]1
Так на юге США негры называют белых. Эта кличка возникла еще во времена рабства. – Здесь и далее примечания переводчика.
[Закрыть] Он надул щеки, шумно вздохнул, распрямил плечи. Робкий, беспомощный, запуганный, сейчас он почувствовал себя мужественным и сильным. Среди уличного свиста, колокольного звона и трескотни выстрелов он поднимал свой пистолет и палил вверх – трах, тах, тах! Но боже милосердный, как же назвать эту славную девчушку?
Летели годы; девочка росла крепенькая, красивая, здоровая, и Дэйл с Мартой не могли на нее нарадоваться. Куда бы они ни шли, люди говорили: «Смышленая девчонка! Вся в мать!» А на Дэйла, бывало, посмотрят и скажут: «А ты-то чего задаешься? Не в тебя пошла дочка! Вылитая Марта!»—«Ну и ладно, – отвечал Дэйл, – я и тем доволен!»
Когда Лори Ли было четыре года, она без запинки продекламировала на пасхальном утреннике в церкви что-то очень длинное и притом нисколько не смущалась. Тогда-то все начали предсказывать, что она будет учительницей.
В восемь лет девочка была хороша, как персик, – вся круглая, пухленькая, только ручки худенькие да пальцы длинные и тонкие. Люди говорили Дэйлу и Марте, что их дочка счастливица: ей на роду написано стать великой музыкантшей. И Дэйл поверил. В день, когда Лори Ли исполнилось девять лет, он привез домой старое-престарое, разбитое пианино и пригласил профессора Ларкинса давать ей уроки. До чего же любила Лори Ли перебирать клавиши! Через некоторое время она начала выступать на концертах в церкви и разных других местах. Проворные пальчики бегали по клавишам, и ее игра заставляла людей смеяться, петь, восторженно ахать и вытирать украдкой слезы.
Дэйл любил своих детей – Лори и Тима, работал на них как вол. Бывало кто-нибудь скажет: – Не иначе, сдурел ты, Дэйл Барксдэйл, какой был у тебя умишко от рождения, и тот растерял! Зря надрываешься. Посидел бы, отдохнул маленько! Нынешние дети не стоят таких жертв: выйдут в люди и отвернутся от тебя – это как дважды два!
– Ладно, пускай так, – отвечал им Дэйл. – Я не жду никаких наград. Хочу только, чтоб им жилось лучше, чем мне. Чтобы получили образование и не были рабочим скотом у белых. Это и будет мне самая лучшая награда. – Дэйл как думал, так и говорил.
Лори Ли Барксдэйл исполнилось сегодня одиннадцать. За завтраком насмешница бабушка сказала:
– Ишь птичка-невеличка, скоро уж и хвост начнешь задирать!
В этот день Лори Ли одна возвращалась домой из города. Во всем округе не было среди ее ровесниц девчушки красивее, чем она, – ни чернокожей, ни белой. Лори Ли, веселая, радостная, шла вприпрыжку по Удли-лейн. Солнце, озарявшее узенький переулок, припекало ей лицо, шею и плечи. Она думала о предстоящем воскресном концерте, и в эти мысли вплетались другие – о красивом мальчике из девятого класса, который всегда ей улыбался. Лори Ли прошла половину переулка и тут заметила, что навстречу ей шагает долговязый белый, – девочке-то невдомек, зачем он подходит, а он, не дав ей опомниться, приблизился и сгреб ее в охапку. Прямо средь бела дня, господи, господи!
– Пустите меня, пустите! – Девочка боролась злобно, испуганно, с какой-то неведомой ей силой. В отчаянии озиралась по сторонам, кругом – ни души, только на мусорном баке две большие бродячие кошки.
Это был хорошо одетый пожилой мужчина с косыми карими глазами, воспаленными от пьянства. Он схватил девочку за пухлые ягодицы. Лори чуть не обезумела со страху, кровь отхлынула от сердца, дыхание сперло. Господи, спаси и помилуй! Она брыкалась, колотила его ногами в пах, но он крепко держал ее, и она никак не могла вырваться.
– Да пустите!
Он нащупал детскую грудь – это чудо, которое она совсем недавно открыла в себе, – и пребольно стиснул.
– Ну-ну, желтая сучка, ты вкусненькая, я знаю! Что прятать такое добро? – Он рванул ее юбчонку и начал неловко расстегивать брюки.
Вдруг Лори Ли услыхала чьи-то голоса:
– Черт, черномазая девчонка с огоньком!
– Да, весьма недурна!
– Эй, мистер Хилл, оставьте вы ее, где уж вам, старому кобелю!
А он сопел и дышал ей в лицо, в уши, на шею. От него разило блевотиной пьяного. Задрал ей юбку и помочился на бедра!
Лори впилась ногтями в костлявое лошадиное лицо, исцарапала до крови; прокусила зубами его руку и наконец все-таки вырвалась. Вырвалась, слава тебе, господи!
– Ах проклятая! Ах ты, черная сучка!
– Воротись сейчас же, не убегай!
Лори слышала, как хохотали белые, пока она не завернула за угол.
Всю дорогу до самого дома она бежала и плакала – через центр Белого города, через железнодорожную насыпь и поле Такера. Вот и Черный город. Только здесь она перестала плакать и, прислонившись к ели, невидящими глазами уставилась на лачуги, разбросанные по балке.
– Что с тобой, Лори Ли?
– Ничего, мисс Сузи, спасибо.
Возле дома кое-как привела себя в порядок, чтобы родные ничего не заметили, – никому на свете она этого не расскажет! Тайком вдоль забора прокралась в сарай. Хмуро посмотрела на топор. Отрубить бы себе ноги! Так бы и отсечь их начисто до самого живота! Колючая дрожь пробежала по плечам и спине. Девочка сорвала с себя платье и белье, забралась в корыто, полное воды, и принялась тереть свое юное коричневое тело стиральным порошком и едким мылом. Стояла голая в корыте и дрожала, а ноги и бедра горели как огонь. Нет, она ничего не расскажет своим, уж это твердо.
Вечером, когда куры сели на нашест и нежданно-негаданно подул освежающий ветерок, Лори примостилась на кухонном крылечке, прислушиваясь к разговору мамы с мамой Большой. Как всегда, она глядела старухе прямо в рот. Ведь мама Большая такая мастерица рассказывать.
– Вот поди же, – говорила старуха, – все эти богатые белые толкуют, что рабство было хорошее дело, что были какие-то добрые хозяева. Выдумки это, милуша! Я тебе уж миллион раз говорила. Если хозяин был хороший человек, он рабов не держал, а отпускал их на волю. Белые часто говорят, что рабы плакали, когда мистер Линкольн объявил нам свободу. И верно, плакали, милая. Еще бы не плакать! Господи! Тогда не было ни одного негра с сухими глазами. Мы все плакали от радости и кричали «Аллилуйя!» – Бабка глянула на Лори, сидевшую на ступеньке, и тихонько запела, раскачиваясь взад и вперед:
Лори Ли слушала бабку, и ей казалось, что она возносится на большущем серебристом облаке высоко вверх – прямо к яркой багровой луне. Старуха перестала петь и, сухо засмеявшись, посмотрела на девочку.
– Господи, столько времени прошло с тех пор, моя куколка, а мы все еще не свободны!
Вдруг Лори вспомнила то, что сегодня случилось с ней в переулке, – и этого противного белого и все остальное. Словно камень лег ей на сердце, и она поспешно отвернулась, чтобы не выдать себя.
– Что с тобой, куколка? – спросила бабка.
– Ничего, мама Большая, – начала было девочка, но голос у нее сорвался, глаза заволокли слезы, она уж больше не могла таиться и разрыдалась. Начала рассказывать – сперва бессвязно, отрывочно, а потом все подряд, горячо, взволнованно, задыхаясь от гнева.
В глазах матери застыл ужас, и девочка испугалась,
– Ты только папе ничего не говори! – умоляюще воскликнула Марта. – Прошу тебя, сахарок мой, не вздумай ему рассказывать! Ведь он сразу побежит к ним, и они его убьют. Наверняка убьют!
Лори посмотрела на бабушку, которая в молодости была рабой. Старуха спокойно сидела в своей качалке, ее морщинистое лицо, обращенное к вечернему небу, было непроницаемо, глубокие темные глаза казались теперь совсем черными. Попыхивая кукурузной трубочкой, она начала говорить. Говорила сдержанно, как человек, сердце которого, закалившись в неволе, научилось ненавидеть и быть непримиримым.
– Не плачь, моя сладкая, – сказала она, поглаживая плечи девочки своими жесткими костлявыми руками. – Возненавидь их, прости меня господи, но не трать ни единой слезинки! Эти вечные слезы ведь ни черта не помогают!
Она затянулась два-три раза и, сощурившись, наблюдала за серым табачным дымом.
– Всегда так было, моя куколка! Господи, эти проклятые белые что хотят вытворяют с нашими женщинами, а мужчины наши даже сейчас пикнуть не смеют!
Лори искоса глянула на мать: какие глаза у нее– испуганные, жалкие. Мама, родная моя мамочка! Потом посмотрела на бабку, и тут сила старухи словно влилась в ее молодую кровь. Слез как не бывало – девочка поднялась c крыльца и прошла в комнату.
Еще год – рогами вперед, и вот уже тысяча девятьсот двенадцатый.
В том году к ним пришел белый и забрал пианино, несмотря на бабушкины проклятья. После этого мама целый день бродила по дому как потерянная, беспомощно качая головой, а мама Большая всячески уговаривала Лори не плакать. Папа целую неделю злился на всех, но пианино исчезло, и вернуть он его не мог. Лори хотелось умереть, но и жить тоже хотелось, и она осталась жить, потому что жить лучше, чем умереть.
В то лето она пошла работать к миссис Такер, жившей на Радклифском холме, – нянькой к ее восьмилетней дочери. Жара стояла страшная – все горело. У хозяйки Такер живот был, как бочка.
– Лори Ли-и-и!
Лори кормила девочку в большой красивой кухне и сама собиралась поесть. Что там понадобилось этой противной белой бабе? Только и слышишь: «Лори Ли, сюда! Лори Ли, туда!»
– Эй, Лори Ли-и-и!
Девочка слышит, как миссис Такер спускается по лестнице, вот она уже шлепает по коридору. Ладно, пускай сама идет сюда. Лори не будет бегать поминутно вверх и вниз на каждый ее зов. Сделай это, принеси то!
– Лори Ли, разве ты не слышишь, что я тебя зову?
Лори отвела глаза от тарелки и посмотрела прямо в лицо белой женщине, потом дерзко и презрительно – на ее огромный живот. Бледные щеки хозяйки сразу вспыхнули. Прежде она была тоненькая и миловидная, но за последнее время живот у нее отвис и безобразно торчал и под глазами появились большие темные круги.
– Нет, мэм мисс Сара, не слышала.
– Оглохла, значит. Промыть надо уши.
– Хорошо, мэм.
Взгляд хозяйки скользнул по большой кухне, на миг задержался на дочке, потом снова остановился на Лори Ли.
– Знаешь, наша Бекки, то есть Ребекка, становится уже большой девочкой, – миссис Такер перевела дух, выжидая, что Лори ей поддакнет, но та молчала, глядя в упор на хозяйку. – Так вот, ты больше не называй ее Бекки. Она теперь мисс Ребекка. – Хозяйка откашлялась.
Лори Ли посмотрела на сероглазую девчурку, доедавшую завтрак.
– Ну, уж не такая она большая, мисс Сара!
– Какая ни есть, а тебе она не Бекки. Называй ее мисс Ребекка и все. Понятно?
– Нет, мэм, ни к чему это!
Хозяйка даже охнула и задышала часто-часто. Ее большой живот вздувался и опадал, словно у старого пса, когда он спит. Ведь вот какая девчонка – нет, чтобы уступить хозяйке! А тут еще жара дьявольская!
– Это почему же ты не желаешь, Лори Ли?
– А потому, что она еще меньше меня. С какой же стати я буду называть ее мисс?
– Да ведь… ведь ты же на нее работаешь!
– Деньги-то не она мне платит! Сара Такер отерла пот со лба.
– Мы с мистером Такером так вчера решили. Ты должна теперь называть нашу красавицу, как взрослую, – мисс Ребекка. Так и знай!
На носу Лори выступили бусинки пота; она пристально глянула на неряху хозяйку, потом опустила глаза.
– Ой, до чего же вы противная! – пробормотала она.
– Что, что ты сказала? – Женщина двинулась на нее, шаркая по полу шлепанцами.
– Сказала, что вы противная. Вот что я сказала. Стану я называть такую мозглявку мисс! Как же, дожидайтесь! – Лори Ли стояла, дерзко подбоченившись, испуганная, злая, готовая на все.
– Нет, будешь! Будешь! – завизжала хозяйка и принялась трясти девочку за плечи. – Ах ты, маленькая черная паскуда!
Лори Ли рванулась было к двери, но хозяйка загородила ей дорогу.
– Вы не смеете меня трясти. Меня даже мама никогда не трогает. – Голос у Лори дрожал.
Сара Такер схватила метлу, стоявшую у стены, и ударила девочку по голове.
– Я тебя научу! Заставлю тебя называть мою дочку мисс Ребеккой! Я все расскажу мистеру Такеру!
Девочка отскочила, красная, разгоряченная. Все кружилось перед ней, как на карусели.
– Ах вы, барыня дырявая… А вашему мистеру Такеру скажите, чтобы он не гладил меня по заду. Я уж не маленькая, понимаю!:– В эту минуту Лори была способна наговорить все что угодно. Просторная нарядная кухня показалась ей тесной и душной, от хозяйки так и разило потом, и Лори хотелось вырваться на свежий воздух. – Выпустите меня отсюда! Выпустите меня!
Женщина, задыхаясь, кинулась на Лори Ли.
– Не смей так говорить про мистера Такера! – Неистово размахивая метлой, хозяйка старалась загнать Лори Ли в угол. – Не смей, черная паскуда! – И начала колотить по голове, по плечам, по ногам. – Черная паскуда!
Черная пас… Лори увернулась, зажмурилась и с силой стукнула хозяйку кулаком по животу. Миссис Такер с визгом повалилась на пол, а ее сероглазая дочка открыла свой кукольный ротик и громко заревела. Лори опрометью бросилась в прихожую, оттуда на крыльцо – и бегом домой.
Мама задала ей хорошую трепку – как это она посмела ударить в живот белую женщину, которая вот-вот должна родить? А чтобы бабка не помешала, мама потащила девочку в сарай. Все же старуха выбила дверь и, вцепившись в маму, бегала за ней по всему сараю.
– Не бей ребенка! Перестань! Ничего плохого она не сделала! Надо было убить эту злющую суку!
В тот вечер, когда все домашние были на террасе, мама Большая осталась с Лори Ли в кухне. Она сказала девочке:
– Внучка, никогда не позволяй им топтать себя В грязь. Дерись с ними всю жизнь, дерись, особенно с богатыми, с такими вот, как эти Такеры. Это они заняли теперь место наших хозяев – плантаторов, это они линчуют нас, морят голодом и заставляют подыхать на работе. И так будет и ничего не изменится, пока вы, молодые негры, не объединитесь и не образумите их. Дерись с ними, моя маковка! О господи милостивый, прости мои прегрешения!
Лори глядела на бабку, сидевшую против нее за столом, слушала, моргая глазами, и дрожь пробегала по ее детским плечам. Над керосиновой лампой кружилась ночная бабочка, и пыльца с ее крылышек осыпалась на стекло,
– Вот какие дела, моя сладкая. А на маму не обращай внимания. И еще одно скажу тебе, куколка: сколько ни плачь, сколько богу ни молись, сколько с белым ни судись, – ничего не поможет. У белого сердце каменное – его ничем не проймешь.
Тысяча девятьсот двенадцатый принес еще беду.
В середине года умерла мама, а через четыре месяца не стало и мамы Большой. Мама Большая, мама Большая, бабуся! Какой приторный, противный запах! Девочка стоит в опустевшей комнате, где на все легла печать смерти и одуряюще пахнет цветами. Но мама Большая ничего не чувствует. Она лежит в сером гробу, и ее темные, почти черные глаза глядят на девочку сквозь неплотно сомкнутые веки. И девочке чудится, что разжимаются мертвые, побелевшие уста бабушки и она слышит ее звонкий молодой голос: «Не плачь, моя сладкая! Не трать не единой слезинки!» И Лори Ли старалась сдержать слезы, старалась, как только могла, но это было ужасно трудно. А тут еще мисс Сузи обняла ее за плечи.
– Не плачь, моя красотка! Бабушка не умерла, она просто покинула нас ненадолго. Теперь она в той стране, где никто никогда не стареет.
Через два года брат Лори Ли, Тим, попал в исправительный дом за то, что. швырял камнями в белых мальчишек и разбил окно у старика Мак-Вортера. Его продержали в тюрьме целых два года, и вышел он оттуда свирепый, как бульдог. А ведь до того, как Тим попал за решетку, не было мальчика лучше и добрее его. Застенчивый, ласковый, добросердечный, цыпленка – и того не мог бы убить! Единственный мальчик во всем городе, который не привязывал ниток к крыльям майских жуков! Лори Ли никак не могла забыть то время, когда они с Тимом и сестренкой Берти гостили летом две недели в деревне у дяди Лео и тети Дженни Мэй.
Дело было в июле, ранним утром в субботу. Дядя Лео сказал:
– Что бы нам такое сообразить на завтрак? Цыпленка, что ли, зажарить? – И он стал потешно напевать на мотив церковного псалма: – Самый лучший друг – жареный цыпленок! Прославим его, прославим его, драгоценного!
Тим засмеялся:
– Так и доктора говорят!
Тим был красивый мальчуган – высокий, стройный. Все девочки были от него без ума. Дядя Лео сказал:
– Ну что ж, малый, давай мы с тобой сами приготовим сегодня завтрак. Ты убьешь цыпленка, а я его, подлеца, зажарю. Покажу нашим женщинам, как надо стряпать. Пусть не воображают, что только они смыслят в этом деле. Ступай в курятник, выбери цыпленка, какой тебе понравится, и быстренько сверни подлецу шею.
Тим ответил:
– Хорошо, дядя Лео.
Берти и Лори Ли втихомолку хихикнули: они-то знали, что Тим никогда еще в жизни не убил курицы. Тим пошел в курятник. У тети Дженни и дяди Лео были куры всех пород.
Проходит пять минут, и дядя Лео кричит:
– Ну, как ты там, готов, мальчик?
– Нет еще, дядя Лео, – отвечает Тим, а у самого голос дрожит.
– Ладно, – говорит дядя Лео, – к рождеству-то поймаешь?
Проходит еще минут пять,
– Ну как, сынок? – Я сейчас.
– Что ты, мальчик, там делаешь, уж не сам ли высиживаешь цыпленка? – Дядя Лео вышел на крыльцо. Девочки, наблюдавшие из окошка, выбежали за ним следом.
Большой жирный цыпленок вырвался из трясущихся рук Тима, и хотя мальчик погнался за ним, однако не похоже было, что он старается его поймать.
– Ну, чего ты там канителишься? Хватай негодяя и сверни ему шею!
– Слушаю, сэр.
Тим метнулся за цыпленком и загнал его в угол между плетнем и старой смоковницей. Вся земля была загажена курами, и Тим старался ступать осторожно. Уж очень брезгливый был этот Тим!
Потом, словно нехотя, он нагнулся, но цыпленок с пронзительным писком взлетел в воздух, ударившись о грудь Тима. С перепугу бедный мальчик отпрянул назад, птица опять ушла от ловца, и охота началась снова. Берти и Лори Ли покатывались со смеху.
Дядя Лео спустился с крыльца.
– Да что ты, малый, неужто цыпленка испугался?
– Нет, сэр, он… он просто как-то выскользнул у меня из рук.
Наконец Тиму удалось поймать цыпленка. Он Крепко прижал его к груди, и сердца обоих – мальчика и цыпленка – заколотились: сто миль в час наверняка!
Лори Ли перестала смеяться: ей было жаль Тима.
– Вот это молодец! – закричал дядя Лео. – Теперь сверни ему шею! Да ты не трусь! Боже милостивый, надо будет привезти тебя сюда, когда у нас колют свиней!
Лицо Тима побледнело, казалось, он готов сейчас убежать на край света, лишь бы не быть в этом курятнике. Он вытянул далеко вперед руку с несчастным цыпленком и стал описывать круги в воздухе.
– Вот так, хорошо! – крикнул дядя Лео. – Убил, готово! Кидай теперь на землю! Я знал, что ты молодец!
Тим выпустил цыпленка из рук, тот упал, подергался, как полагается, и затих. Тим, сам чуть живой от страха, оглядевшись по сторонам, нагнулся, чтобы поднять его, но тут цыпленок вдруг закудахтал, взлетел и был таков. И снова началась беготня по курятнику. Так Тиму и не пришлось убить цыпленка. Зато уж если дело касалось белых, Тим не трусил, нет! Только взглянет, бывало, на белого мальчишку и готов тут же с ним схватиться. Оттого-то он и попал в беду. Папа поощрял его ненависть к белым, но главной застрельщицей была, конечно, мама Большая. Она вечно твердила: «Не давай им спуску, Тимми! Ни вот настолечко!» Говорили, что именно из-за этого Тим и угодил в тюрьму. И что только сотворила с ним тюрьма! Боже милостивый, хороший мальчик превратился в жестокого, злого, бессердечного головореза. Выйдя оттуда, он и слушать никого не хотел.
Вернувшись домой, он начал гулять с разными непутевыми женщинами чуть не вдвое старше себя. Папа пытался образумить его, но Тим дерзко отвечал ему: «Не суйся не в свое дело!» – и втихомолку ругался. Он пропадал целыми ночами, а иногда по двое суток дома не бывал. Из-за этого они с папой воевали, и крик иной раз стоял полдня. Еще одно воспоминание Лори неразрывно было связано с Тимом. В кухне за плитой стоял деревянный ящик, однажды из него выскочила большущая крыса и нахально побежала по кухне. Тим, всегда такой брезгливый, метнулся на середину кухни и прихлопнул крысу ногой, да так, что из нее кровь брызнула и кишки вывалились. Лори Ли выбежала из кухни ни жива ни мертва. Когда она пришла в себя, Тим начал насмехаться над ней:
– С каких пор ты стала такой кривлякой и трусихой? В тюрьме это было наше любимое занятие – давить крыс. Да если бы мы не давили этих сволочей, они загрызли бы нас. Помню, как-то здоровенная крыса забралась на паренька, которого звали Желтый Джо. Он поймал ее у себя на боку, тут же раздавил, и кровь полилась ему в башмаки.
Лори лежала на постели, ее мутило, перед глазами ходили круги.
– Ступай, Тим, отсюда! Иди прочь! Видеть тебя не могу!
А Тим стоит как ни в чем не бывало да еще ухмыляется!
Спустя несколько дней Тим убежал из дому. Просто-напросто взял да убежал втихомолку. Так его больше никогда и не видели. Мамы и бабки уже не было на свете; осталось теперь трое – Лори Ли, папа и сестренка Берти.
Лори Ли окончила среднюю школу первой в классе, и на выпускном вечере ей поручили произнести речь. Взрослой, хорошенькой девушкой стала она, но как же ей не хватало мамы и бабушки! Папа клялся и божился, что он послал бы ее сразу в колледж, да вот денег нет. Зато в будущем году отправит наверняка. Пока что Лори Ли получила место учительницы у себя в городке. Все говорили, что она хорошо преподает, и ученики любили ее.
По воскресеньям взрослые парни, как мухи на сахар, слетались к дому Барксдэйлов. Кое-кто из них заглядывался на Берти, но большинство – на хорошенькую молодую учительницу. Самым настойчивым поклонником был Рэй Моррисон. Он не признавал слова «нет». Ему удалось отстранить других женихов, но сам он тоже ничего не добился. А потом в один прекрасный день Рэй собрался и ушел на войну. Говорили, что Лори Ли прогнала его из города. «Не ваше дело!»—отшучивалась она. Но все же ей было не по себе.
Джозеф (без среднего инициала) Янгблад родился в том же штате, за девяносто миль от Типкина, если считать по Центральной железной дороге, в городишке Гленвилле, где поезда не останавливались даже по требованию. Родился он в День дурака – первого апреля, да к тому же в проливной дождь, но что дураком он не был – это факт. Никакого настоящего образования он не получил – единственной его школой была Тяжелая Школа Жизни. Отец его умер, когда ему было шесть лет, а в девять лет он потерял и мать. В живых оставался только один родственник – дядя Роб, вернее, не дядя, а троюродный брат, Однажды, ясным сентябрьским утром, когда лучи солнца косыми полосами пробивались в комнату сквозь щели в деревянной крыше, одиннадцатилетний Джо сидел за завтраком, и тут дядя Роб сказал ему:
– Сынок, один бог знает, как мне горько это говорить, но дело мое дрянь, ведь я почти ничего не зарабатываю; времена настали тяжелые, и нет у меня, старого, былой прыти.
Черный мальчик спокойно посмотрел на старика, потом перевел взгляд на косо спускающуюся к самому столу светлую лесенку пыльных лучей и ничего не ответил.
Старческие глаза дяди Роба, полуприкрытые сморщенными веками, наполнились слезами, косматые пучки растительности над верхней губой задрожали.
– Поверь, я за то, чтобы ты учился, чтобы ты достиг чего-нибудь в жизни, но… но ты сам понимаешь…
– Конечно, дядя, – промолвил мальчик. Был еще очень ранний час, но жара уже давала себя чувствовать; начинался обычный день, ничем не отличающийся от остальных.
Старик несколько раз громко без нужды высморкался. Он выпячивал челюсть, морщил брови, силясь напустить на себя суровость.
– Черт возьми, парень, аппетит у тебя, как у взрослого. Ты меня просто объедаешь. Нет у меня больше возможности содержать тебя, честное слово. Здоровье мое никудышное, и долго я не протяну. Скоро начнутся занятия в школе, только учиться тебе уж больше не придется. Надо идти работать.
– Что ж, дядя Роб, я пойду работать. Вы только найдите мне место.
Дядя Роб сокрушенно чмокнул губами и покачал головой.
– Как раз вчера старик Рикерсон говорил, что хочет взять тебя. На хлопок много рук требуется. «Пора, – говорит, – твоему парню приниматься всерьез за работу. На что ему ученье?» Ну, так вот…
Кровь бросилась мальчику в лицо, и лицо выдало бы его, если бы не глаза – спокойные, как всегда.
Нет, он лучше умрет, чем опять поступит на плантацию к старому Рикерсону. Этого белого он ненавидит лютой ненавистью. Мысли летели – миля в минуту, но Джо и слова не проронил. Поздно ночью, когда городок спал мертвым сном, Джо с замирающим сердцем, крадучись, спустился с крыльца и пошел во тьме по длинной пустынной дороге, озаряемой лишь мелькающими светляками. И ни разу Джо не обернулся, не взглянул на оставшуюся позади лачугу с дырявой кровлей, где жили они до сих пор вдвоем с дядей Робом. Жаль было огорчать старика, но иначе он не мог поступить.
Джо не забыл дядю Роба. Через три недели он написал ему из Вейкросса в Джорджии и вложил в письмо немножко денег, но письмо вернулось нераспечатанным – дядя Роб умер. Мальчик присел и задумался. Теперь у него не оставалось ни одного родного человека на всем белом свете.
Он жил в Вейкроссе, от зари до зари гнул спину– и кем только не пришлось ему поработать! Одно время он даже работал у арендатора исполу, но это ему страх как не понравилось. День ото дня он мужал, раздавался в плечах, становился сильнее. Капуста, горох и свиное сало шли ему на пользу – от них наливалось тело, крепли мышцы на груди, на руках и спине. По воскресеньям он ходил в церковь, пел басом в хоре, по субботам после обеда играл в бейсбол, улыбался девушкам, и девушки улыбались ему, принимая его за взрослого парня, хотя он был еще подросток.
Когда Джо исполнилось шестнадцать лет, он пoзнакомился в бильярдной Хута с одним негром из Детройта, кучером коммивояжера. Этот негр разговаривал с ним о жизни, как со взрослым:
– Ну чем ты не осел, скажи на милость? Нет, в самом деле! – И он начал расписывать Землю обетованную – Север, где существует свобода для всех. Цветной человек там может везде получить работу и какую только захочет.
Джо сдержанно посмотрел на нового знакомого и только спросил:
– Неужели правда?
Тысячи мыслей закружились у него в голове. Неужели есть такой край, где цветной человек может поступить, куда захочет? Доведется ли ему когда-нибудь попасть туда? Боже милостивый, настанет ли для него такая минута?
– Я описал тебе все как есть, – ответил приезжий и добавил нараспев – Хочешь ехать – поезжай, а не хочешь – на меня уж не пеняй.
Джо только переспросил:
– Неужели правда?
И вот он уже строит планы, мысли летят – миля в минуту, но лицо спокойно.
Уехать на Север – вот о чем теперь мечтал Джо. Он во всем себе отказывал, копил по центу, не доверяя своей тайны ни одной душе – ведь это враки, что милостивый бог тебя не оставит! И вот однажды, в субботу днем в конце сентября, когда шла страшная мировая война, затеянная Германией (президент Вильсон обещал, что мы останемся в стороне, но Германия не давала нам покоя, ей хотелось непременно втянуть и нас в драку; и пришлось нам выступить, чтобы сохранить для мира демократию, и все люди в Америке сделались патриотами и распевали: «Эх, пошлите меня в Дикси…»), так вот, в эту субботу Джо Янгблад, рослый, широкоплечий восемнадцатилетний негр, пришел на вокзал с потрепанным чемоданчиком, в котором находились все его пожитки. Лицо и тело его горели – так они были натерты мочалкой. В кармане лежали деньги на билет до Чикаго, да еще малость была припрятана, чтобы продержаться там на первых порах.
