Текст книги "Молодая кровь"

Автор книги: Джон Килленс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

Ричард окончил среднюю школу вторым в классе. Чарльз Майлз похлопал сына по спине.

– Ничего, сынок, я знаю, что на самом деле ты первый! Они отняли у тебя первое место только потому, что ты – Ричард Вендел Майлз, негр.

Ричард посмотрел на него.

– Ладно уж тебе, папа!

Отец настаивал, чтобы он пошел сразу в колледж, но Ричарду хотелось прежде поработать, накопить немного денег, а уж потом продолжать учение.

– Нет, у тебя не должно быть никакой другой мысли, кроме как о колледже! Не думай ни о каком заработке! Успеешь еще наработаться, когда закончишь образование. А сейчас куда тебя возьмут и сколько, думаешь, тебе будут платить?

Мальчик поглядел на отца, сидевшего напротив него за столом.

– Я просто не могу себе позволить жить легкой жизнью, когда ты работаешь на меня, как каторжный!

– Ну, знаешь, сын, учиться в колледже так же трудно, как и ходить каждый день на работу! Умственный труд куда сложнее и ответственнее, чем физический. Пойми, сын, ведь ради этого я всю жизнь гнул спину! Кстати, у нас есть чем платить за первый год: деньги лежат на книжке. Помнишь премию от того конкурса?

Юноша уставился в тарелку, потом глянул на мать и сестер. Он знал, что никто его не поддержит. Все они заодно: образование, мол, нынче необходимо каждому, а уж негру и подавно! Он должен хорошо подготовиться, чтобы не прозевать свою судьбу – ведь судьба стучится к человеку лишь один раз!

Ричард устало зажмурился: старая песня! И, между прочим, отец сам себе противоречит! То он говорит: «Негру нигде в Америке не дают ходу. Нет у него никаких возможностей!» А через минуту заявляет: «У кого есть божий дар, тот выйдет в люди. Он должен только быть хорошо подготовленным!» Ричард понимал, что отец заставит его поступить в колледж и будет тянуть его вперед и вверх до тех пор, пока он, Ричард, решительно не воспротивится тому, чтобы его тянули вверх, вперед или в какую бы то ни было сторону…

Колледж был в конце концов не так уж плох.

В колледже он усвоил: пей, но не напивайся допьяна; знай все, что требуется, по части женщин; будь учтив, слушай речи молодых негров о том, – что не существует ни бога, ни загробной жизни; постоянно делай вид, будто ты забыл, что ты негр и обучаешься в негритянском учебном заведении. Колледж олицетворял товарищество, идеализм и индивидуализм; усиленные занятия – не то что прежде, книги, книги, горы книг; либеральные воззрения и радикальные воззрения, модные термины «реакционер» и «консерватор», театр Говарда и последние новинки джаза. Что еще входило в понятие «колледж»? Великолепная обширная территория, утопающая в зелени. Юноши и девушки. И черт знает сколько всякой всячины. Это была настоящая жизнь, но она не казалась настоящей, по крайней мере первое время. Какой-то огромный клубок утонченной лжи…

– Добивайся своей цели, сын! Не забывай этого! – наставлял Ричарда отец. – Как бы ни захватила тебя университетская жизнь, помни в первую очередь о своей цели! Это очень важная вещь!

Однако, прежде чем добиваться цели, надо было определить ее самому себе, а это оказалось не так-то просто. Для чего, собственно, он здесь? Неужели лишь для того, чтобы подготовиться в нужный момент «схватить быка за рога»? Нет, должны быть еще какие-то побуждения, кроме тех, о которых говорили все эти бесчисленные будущие «бакалавры наук»: «Я решил заняться медицинской лавочкой. Сделаюсь знаменитым доктором, буду зашибать деньгу!» Кто называл медицинскую лавочку, кто – адвокатскую лавочку, кто – педагогическую лавочку, а кто – поповскую лавочку. Последняя была известна также как «рай небесный», но некоторые парни называли ее еще и «рай земной». И все одно: лавочка, лавочка, лавочка…

Ректор университета говорил студентам, собравшимся в университетской церкви, своим красивым бархатным басом:

– Юноши и девушки, на вашу долю выпало счастье обучаться в этих древних стенах. На вас лежит очень серьезная ответственность по отношению к себе и к вашим семьям, а превыше всего – к вашему народу!

Эти слова нашли горячий отклик в душе Ричарда; он оглянулся вокруг и увидел множество серьезных, озабоченных и циничных лиц студентов. Он вспомнил отца и почувствовал себя чужим в этой среде, но в то же время и частью этой среды. Сколько жертв потребовалось от его семьи и от семей других студентов, чтобы все они могли учиться здесь. Сколько миллионов тони белья было перестирано у белых, сколько перенесено тяжелой клади, сколько тысяч этажей изъезжено в кабинах лифтов…

Голос ректора вернул Ричарда под своды церкви:

– Вы должны приготовиться к тому, чтобы служить своему народу!

Отец приезжал к нему из Нью-Йорка на воскресенье всякий раз, когда мог себе это позволить, часто даже, когда не мог. Однажды он явился во время весенней сессии и предложил Ричарду позаниматься с ним перед экзаменами. Ричард был рад, что его соседа по комнате не оказалось дома в эту минуту.

– Ну нет, спасибо! – ответил он отцу.

Они негромко заспорили, но Ричард был непоколебим.

– Нянчить меня больше не надо, – сказал он, – я уже вышел из пеленок. Прошу это запомнить!

Чарльз Майлз посмотрел на сына такими глазами, будто видел его первым раз в жизни.

На втором курсе у Ричарда появился другой сосед по комнате – Рэндольф Уэйнрайт. Рэнди – сын железнодорожника из Чикаго – был настоящий всезнайка. Он вовлек Ричарда в разные студенческие организации в стенах университета и за его пределами. Студенты звали его Рэнди-радикал и еще – Ричардова старушка. За «старушку» Ричард сердился еще на прежнего соседа, который частенько называл его «своей старушкой». А тот отшучивался:

– Ну что тут особенного! В общежитии всегда так называют того, кто заботится о своем соседе, следит и присматривает за ним, вроде как старушка. Так ведь? Ох, беда с вами, новичками, обидчивые черти!

Рэнди Уэйнрайт внушал Ричи разные радикальные идеи насчет профсоюзов, рабочего класса и негритянского вопроса. Ричи казалось, что этот юноша разбирается во всем лучше, чем те люди, которые, бывало, собирались у его отца. Рэнди подсовывал ему книги, о которых он прежде и не слыхивал, – некоторые были опасные; Ричард и не знал, что такие существуют, например: «Из рабских оков» Букера Вашингтона, «Повествование Фредерика Дугласа», «Реконструкция Юга» Уильяма Дюбуа, «Капитал» Карла Маркса, произведения Картера Вудсока и множество других. Однажды Рэнди вошел в комнату и, присев на койку Ричарда, поглядел, что тот читает.,

– Это самая что ни на есть левая литература! Берегись, старушка! Не заметишь, как перейдешь к действиям! – Он похлопал Ричарда по спине, прекрасно зная, что того это раздражает.

Вскоре после этого Рэнди пытался уговорить Ричарда пойти с ним на Ю-стрит, помочь группе негров пикетировать одну аптеку. Ричард отказался: он очень занят всю эту неделю. Рэнди улыбнулся, отвесил поклон и ушел, а Ричард остался, смутно чувствуя, что он в чем-то не прав.

На следующий день Рэнди спросил:

– Ну, старушка, а как сегодня?

Ричард снова ответил, что он занят; действительно, работы было много. Рэнди подошел к столу, порылся среди кучи книг и, вытащив одну, полистал ее.

– Вот слушай, – сказал он, – что пишет здесь великий человек, Фредерик Дуглас: «Без борьбы нет прогресса. Тот, кто заявляет, что любит свободу, но в то же время пренебрегает агитационной работой, принадлежит к тому роду людей, которые хотят, не сея зерна, собрать готовый урожай. Они хотят, чтобы дождь был без грома и молний. Они хотят, чтобы в океане не грохотали волны». Понял, о чем я говорю? – Рэнди протянул Ричарду объемистый том. – Вам, интеллигентам, только бы вечно читать и ничего не делать!

На следующий вечер Ричард, терзаемый страхами и сомнениями, без зова отправился в пикет. Впрочем, думал он, разок можно пойти, вреда не будет, у него это в привычку не войдет. И никто из знакомых не увидит его среди пикетчиков. А попробовать в жизни все нужно!

Был конец ноября, к вечеру сильно похолодало. С утра в этот день валил снег, а «Комитет борьбы за справедливое трудоустройство негров» организовал бойкот фирмы, владеющей сетью аптек, которая отказывалась принимать негров фармацевтов и продавцов на работу даже в негритянских районах города. Здесь возле аптеки и увидел Ричард впервые Хэнк Сондерс. Она расхаживала с большим плакатом, на котором было написано: «Не покупайте там, где вас не берут на работу!» А у Ричарда в руках был другой плакат с текстом; «Эта аптека проводит антинегритянскую политику. Не заходите в нее!»

– Ох, устал я! – пожаловался Ричард этой маленькой худенькой темнокожей девушке с большими карими глазами. Хотелось поговорить с кем-нибудь, чтобы скрыть свое волнение.

– Да вы же только явились, когда же вы успели устать? – спросила она.

Они разошлись в разные стороны вдоль фасада аптеки, потом оба повернулись и снова зашагали друг другу навстречу. Низенький толстый аптекарь стоял под заснеженным навесом и следил за пикетчиками.

– Давно вы здесь? – спросил ее Ричард.

– Да примерно с часу дня. Вот как я провожу свой единственный свободный день! – И, заметив недоумение Ричарда, девушка рассмеялась.

А он подумал: «Она вот не боится участвовать в пикете! Чего же мне-то бояться?» Когда они поравнялись в следующий раз, Ричард спросил, где она работает.

– В большом ресторане в центре, – ответила девушка. – А вы?

Ответить Ричард не успел – она уже была далеко. Когда сошлись снова, он поинтересовался, как ее зовут.

– А вам-то зачем это знать, вы что – сыщик? Они опять разошлись, и опять встретились. Она сказала, что ее имя Хэнриетта Сондерс, а друзья зовут просто Хэнк. Потом она спросила:

– А вы кто такой? Где работаете? Расскажите мне о себе!

Около девяти вечера их сменила другая пара – негр и белая женщина. Хэнк предложила зайти куда-нибудь выпить по чашке кофе. В ожидании, пока им подадут, они сидели за столиком друг против друга.

– Пощупайте, какие у меня холодные руки! – сказала она.

Ричард взял ее онемевшие от стужи ладони, долго держал их в своих руках, и оба почувствовали, как ток горячей крови разливается у них по рукам и по телу.

В следующий раз Ричард встретил Хэнк среди пикетчиков у входа в большой кинотеатр, где демонстрировался фильм «Рождение нации», признанный антинегритянским. После демонстрации протеста все студенты и остальная молодежь отправились шумной гурьбой в закусочную на Ю-стрит пить кофе. Ричард сел рядом с Хэнк. Рэнди поглядел на них и сказал:

– Что тут у тебя, старушка, заварилось с Хэнк? Уж она-то выбьет из тебя твои буржуазные идейки, будь уверен! Стоит ей только за тебя взяться!

Все со смехом посмотрели на Ричарда. А он покосился на Хэнк и снова принялся за молоко с содовой. Хэнк же, нисколько не смутившись, улыбнулась Рэндольфу. Тот все не унимался:

– Не понимаю, чем ты ее взял! Я-то уж сколько времени к ней подъезжаю, а все без толку!

Все опять засмеялись. Хэнк посмотрела на Ричарда.

– Не обижайтесь на нашего маленького Карла Маркса! Вы ведь уже узнали его характер? Он ваш сосед по комнате, правда?

Ричи кивнул ей и подмигнул Рэндольфу.

– Да, ей палец в рот не клади!

Вечером, провожая Хэнк домой, он засунул ее озябшую руку к себе в карман пальто и накрыл своей рукой. В ответ она сжала пальцы Ричи, и сразу же тепло разлилось по всему его телу.

Когда она остановилась на пороге своей крошечной комнатушки, Ричи вдохнул сыроватый воздух полутемного коридора и, прошептав: «Хэнк», – неловко обнял ее и попытался войти в комнату. Но она оттолкнула его и сказала с усмешкой:

– Ну, ну, не увлекайтесь! Не надо все делать по команде вашей старушки!

– Что такое? Не понимаю!

Ее рассмешил обиженный вид Ричарда.

– Нечего дуться! – сказала она свойственным ей резковатым тоном. – Не будьте таким мрачным! Мало ли на что вас подстрекает ваш товарищ, вы вовсе не обязаны слушаться!

– Но Хэнк…

– Ладно, – остановила она его. – Забудем это!

– Хэнк, послушайте! Мне наплевать на то, что говорит Рэнди или что скажут другие. Вы мне нравитесь, вот и все! – Он хотел сказать: «Я люблю вас», – но побоялся, что слова покажутся ей пошлыми и она все равно не поверит. Не дожидаясь ответа, он привлек Хэнк к себе, почувствовал ее дыхание, нашел губами ее губы – твердые и крепко сжатые, но ставшие мягкими и податливыми от его поцелуя. Девушка обняла его на мгновение, затем ее хрупкая фигурка отстранилась от него.

– Довольно! – пробормотала она. – Спокойной ночи!

Рэнди поднял глаза от книги и с минуту молча наблюдал за товарищем, потом, откашлявшись, спросил:

– Ну как твои дела с Хэнк?

– Какие дела?

– Небось знаешь, о чем речь! – насмешливо сказал Рэнди. – Как подвигается ваш замечательный роман?

Ричард в это время стоял в другом конце комнаты.

– О, насчет этого можешь не беспокоиться! – Он любил Рэнди Уэйнрайта больше других товарищей, но иной раз этот Рэнди раздражал его.

– Что ты, старушка, я вовсе не беспокоюсь! Наоборот, я безумно счастлив за вас! По-моему, вы прекрасная пара. Вот только сомневаюсь, что твой отец согласится с моим мнением,

– Ему-то какое дело?

– Твой отец, бесспорно, замечательный человек, необыкновенная личность! У него больше достоинств, чем у рождественского гуся. Я просто влюблен в твоего отца. Это от него ты, наверно, унаследовал столько хорошего. Но у него насчет тебя свои планы, и Хэнк в эти планы не входит.

Ричард кинул рассеянный взгляд на товарища и протестующе сказал:

– Да ты сам не знаешь, что говоришь!

В эту секунду ему представилась Хэнк: Хэнк с нежным лицом и железной волей; Хэнк, задорная, худенькая, хрупкая; Хэнк, слабая телом и сильная духом.

Понравится ли она его отцу? Ричард вспомнил последнюю встречу с родителями. Отец сказал ему так:

«Ричард Вендел, сын, я хочу, чтобы ты стал независимым человеком. Ты будешь адвокатом, ты ведь всегда этого желал! Наметь себе сейчас твердо жизненный путь и не отступай от него ни на шаг!»

«Оставь ты мальчика в покое, Чарли! – вмешалась мать. – Есть такие вопросы, которые он должен решать сам! Неужели ты думаешь, что он не в состоянии это сделать?»

Рэнди пропустил мимо ушей возражения друга и продолжал:

– У твоего отца ума на пятерых бы хватило, но он все еще в плену всяких буржуазных иллюзий. Ему кажется, что если негр получил хоть маленькое образование, то он непременно должен разбогатеть и жить лучше, чем остальные негры. – Рэнди улыбнулся, заметив иронический взгляд Ричарда. – И в тебе еще много сидит таких иллюзий, моя старушка!

Ричард посмотрел на свои ботинки.

– Но какое отношение все это имеет к Хэнк?

– А такое, что твой старик никому на свете не позволит помешать тебе сделаться адвокатом, будь то Хэнк или кто-нибудь еще. По его расчетам, женщины могут войти в твою жизнь этак лет через пять, шесть, а то и семь. Ох, дядя, ты у нас будешь важным-преважным негром!

Кровь бросилась в лицо Ричарду, он вскочил с койки и выбежал из комнаты. В эту минуту он ненавидел и Рэнди с его ухмылкой мальчишки-всезнайки, и буржуазные иллюзии, и жизнь, которая измотала отца, и собственную свою нерешительность, и все на свете.

С террасы Меридиэн-парка была видна вся административная часть города, расположенная внизу. Отсюда открывался великолепный вид на Вашингтон. Сверкающий купол здания конгресса, за ним широкая аллея, ведущая к обелиску Вашингтона, далее памятник Линкольну. Можно было неторопливо обозревать эту прекрасную картину, и можно было охватить ее взглядом за полсекунды. Ричард почувствовал дрожь во всем теле, но вечерний холод был здесь ни при чем.

Он обнял Хэнк и крепко прижал ее к себе, не отрывая глаз от расстилавшейся панорамы.

– Замечательный город, Хэнк! Чистый, красивый!

– Раньше я тоже думала, что он красивый, – печально отозвалась девушка.

– А что, разве нет? В самом деле очень красивый город! Нью-Йорк с ним не сравнится!

– Это все показная красота.

– В каком смысле показная? – растерянно спросил Ричард.

– Моя мать всегда говорила, что красота лишь тогда хороша, когда она и внутренняя и внешняя, а не только напоказ. Если мерить маминой меркой, то Вашингтон самый уродливый, самый грязный город на этом растреклятом свете.

Но об этом ему не хотелось думать. И вообще ни о чем не думать, а только любоваться этой, пусть внешней, красотой и, позабыв, что ты – негр, чувствовать себя обыкновенным американцем, таким, как большинство американцев, и наслаждаться, как каждый из них, мирной, спокойной, белоснежной красотой этого города. Но Хэнк ни за что не даст забыться – непременно вспомнит про негритянский вопрос! Как это только ей не надоест?!

– Лицемерный, двуличный город! – продолжала Хэнк. – Как продажная тварь с крашеной мордой: расфуфыренная, а сама страшна как смертный грех, Ричард крепче обнял ее за талию.

– О Хэнк, не будем сейчас говорить об этом!

– Ладно, Ричи, но я, как подумаю, всегда ужасно злюсь. Эта страна родилась с ложью на устах: «Все люди созданы равными!» Но сам Джордж Вашингтон имел рабов и… и даже такой человек, как Томас Джефферсон!

Оба притихли. Ричард прекрасно понимал Хэнк и вполне разделял ее мнение. На днях он вместе с Рэнди был на открытии бейсбольного сезона на стадионе Гриффите и видел, как президент Гувер бросил первый мяч и обе команды – нью-йоркская и вашингтонская– прошли парадным маршем в сопровождении официальных лиц к центру поля, где был поднят флаг. И когда весь народ поднялся и запел «Звездное знамя»,[13]13
  Национальный гимн США.


[Закрыть] Ричард тщетно старался заставить себя почувствовать то, что чувствовали, наверно, в эту минуту все собравшиеся там белые.

Ричард мечтательно уставился на памятник Линкольну мили за две от них и сказал неосторожно:

– В субботу я водил родителей туда, к этому памятнику. Мы прошли по дорожке от памятника через Японский сад к Белому дому, а оттуда к конгрессу и дальше.

– А почему ты меня не пригласил? – спросила Хэнк. – Ты же знал, что я в субботу не работаю, Я тебе это говорила еще в среду.

Сознание своей вины и лицемерия, собственного двуличия и показной добродетели заставило его вспыхнуть и нахмуриться.

– Не знаю почему. Забыл, вероятно, что ты мне это говорила, – солгал он.

Они вышли из кинотеатра Линкольна на Ю-стрит и, молча, прижавшись друг к другу, пошли по улице.

– Зайдем ко мне выпить кофе, – предложила Хэнк. Они бывали вместе на диспутах, на вечеринках, в кино, в пикетах и два раза в Меридиэн-парке, но у нее Ричард не был еще дальше порога. Комната Хэнк служила ей и спальней, и гостиной, и кухней. Ванная была общая, в конце коридора. Хэнк надела фартук и подошла к плите.

– Достань в холодильнике содовой и налей нам выпить, – попросила она. – Виски вот в этом шкафчике. А я пока все приготовлю.

– О, значит у нас будет пир! Ты пригласила еще кого-нибудь?

Ричард рассматривал портрет Фредерика Дугласа, потом перешел к высокой самодельной книжной полке, снизу доверху уставленной книгами.

– Чудак-парень! Разве не знаешь, что третий – лишний?

Поужинав, они сидели друг против друга, и каждый смотрел в свой стакан. Наконец, набравшись храбрости, Ричард поднял голову и взглянул на Хэнк.

– А я и не знал, что ты девушка пьющая! – сказал он шутливо.

Хэнк улыбнулась.

– Только в особых случаях! – и добавила: – Ты про меня еще многого не знаешь. Обо мне можно на-писать целую книгу! Вот возьму и напишу!

Ричард засмеялся и налил себе еще виски, чувствуя, что уже захмелел с непривычки. Он любовался Хэнк, она казалась ему красавицей, хотя черты лица у нее были самые обыкновенные. Вот разве что глаза – большие, карие, выразительные, дерзкие! Хэнк выглядела маленькой, слабой, беспомощной, но на самом деле была твердой, как скала, волевой и решительной, а временами более опытной в житейских делах, чем даже Рэнди Уэйнрайт.

Хэнк поднялась, завела патефон, и Ричард услышал вкрадчивую, чувственную музыку Дюка Эллингтона. Хэнк шагнула к нему и театральным тоном предложила:

– Потанцуем, сэр?

Держа ее в объятиях, Ричард испытывал мучительно-сладостное чувство, но у него из головы не выходил недавний разговор с Рэнди о ней, об отце и о карьере, которая ему предстоит. Да ну его к черту, этого Рэнди!

– Ты девушка эмансипированная? – спросил он ее на ушко.

Хэнк рассмеялась:

– Где уж! Ведь я в колледже не училась!

– Хватит дразнить! – сказал он сердито. Музыка окончилась, и Хэнк пошла менять пластинку. Танцуя, она спросила, что Ричард собирается делать после того, как окончит колледж. Тот замялся, снова вспомнив Рэнди и отца, но потом ответил, что окончательно еще не решил, хотя отец желает, чтоб он занялся юриспруденцией.

– Вот чудесно! – воскликнула Хэнк. – Значит, будешь еще долго учиться! Очень хорошо!

Потом они танцевали уже молча. Ричард не знал, о чем говорить. Да и зачем слова, когда так хорошо скользить под музыку, держа ее в своих объятиях? Хэнк заглянула ему в лицо и сказала:

– А я окончила Школу Жизни. Мне мои знания очень дорого обошлись! Я многое ненавижу такой бешеной ненавистью, что иногда мне самой делается страшно. Мой отец был линчеван в Южной Каролине за то, что он сохранял человеческое достоинство, а мою мать погубила тяжелая работа у белых. И я ненавижу их всех и все их порядки, и буду бороться за лучшую жизнь, пока не умру. Я не такая эмансипированная девица, Ричи, как ваши симпатичные студенточки! Меня душит ярость и злоба, иногда мне кажется, что я даже себя не люблю. – Голос ее осекся, и Ричард с опаской подумал, как бы она сейчас не заплакала, хотя и знал, что это не в ее характере.

Они стояли обнявшись посредине комнаты, не замечая, что патефон больше не играет. Ричард почувствовал огромную, безграничную жалость к Хэнк, и ему захотелось стать всем для этой девушки, ненавидеть то, что ненавидит она, и бороться вместе с ней против всего, что ей ненавистно, и ему было стыдно за свою обеспеченную жизнь и за свой разговор с Рэнди, но вместе с тем его беспокоило какое-то неясное обязательство по отношению к отцу. Он еще крепче обнял девушку и заметил, что она дрожит. О Хэнк, Хэнк, Хэнк!

Ему хотелось утешить ее, и в то же время его охватил сладостный жар, мучительное, неведомое доселе желание. Он прижался губами к ее губам, но в их поцелуе была какая-то спокойная ласка, охладившая обоих, особенно Хэнк. Она отстранилась, подошла к патефону и, приподняв иглу, сменила пластинку. Ричард шагнул было к ней, но Хэнк метнулась в сторону и села.

– Хватит, довольно! Лучше забудем обо всем, – она закурила папироску и два раза глубоко затянулась.

– Забудем – о чем?

Она отмахнула рукой дым и потупилась.

– Ну, забыть о том, как я задумала провести вдвоем нынешний вечер, и завлекла тебя сюда, и отняла у тебя столько времени, а ты попался в сети и начал говорить о любви, чуть ли не о любви навеки! Не надо лгать! Это же самая древнейшая наука на свете, и совсем не нужен колледж, чтобы ее усвоить!

Ричард покраснел, подумав, что, наверно, у него сейчас преглупый вид. Но он знал, что она вовсе не так груба, как старается показать.

– Не понимаю, Хэнк, о чем ты говоришь. Я никогда не собирался тебя обманывать. Ведь я же до сих пор не говорил тебе о своей любви!

– Значит, и теперь не надо! Думаешь, я согласилась бы спать с тобой, если бы ты мне не сказал о своей любви и… главное, правдиво? За кого ты меня все-таки принимаешь? Ты думаешь, что если ты студент, а я ничтожная официантка, так можно от меня всего добиться? – Она отмахнула рукой дым от папиросы.

Ричард посмотрел сквозь облачко дыма на сосредоточенное коричневое личико девушки и подумал: ну зачем она такая прямолинейная? Жаль, что она не похожа на слабых, утонченных, мечтательных женщин из романов и кинокартин – словом, на выдуманных женщин. Он не знал, что ответить ей, и вместе с тем мучительно желал ее – здесь, сейчас. Впервые в жизни он испытывал такое нестерпимое желание.

– Хэнк, я просто не знаю, что и сказать тебе, Я… я…

– Вот и не говори ничего! Забудь—и точка! – Она встала и потянула его за руки. – Что ж это напрасно играет такая красивая музыка? Хотя, – она засмеялась, тряхнув головой, – лучше нам, пожалуй, не танцевать! Сегодня это опасно! Давай посидим, поболтаем! – Она поглядела на него. – Итак, твой отец хочет сделать из тебя адвоката. Что ж, я – за это. Да, сэр, на все сто процентов. Ты будешь прекрасным адвокатом, у тебя такой блестящий ум, ты умеешь так красиво говорить и так всем нравишься… – И пошла, и пошла – вместо патефонной пластинки, которую Ричард тем временем снял с диска. – Рэнди мне рассказывал, какой ты талантливый, но я и без него это знала. Каждому понятно, милый, что из тебя получится замечательный адвокат.

– Хэнк, ну, Хэнк!

– И ясно, что для такого, как ты, женщина, да еще необразованная, будет помехой. Ведь невежественная негритянка – это камень на шее у цветного человека! – Хэнк расхохоталась, глядя на его мрачное лицо.

– Да ну тебя к черту, Хэнк, сейчас же перестань!

– Вот ты какой, Ричи, сразу начинаешь кипятиться. Совсем не понимаешь шуток!

– Хэнк, а ты не думала о том, что тебе нужно и дальше учиться? Почему бы тебе не поступить в колледж? У тебя ведь нет никаких семейных обязательств – ты никого не кормишь и не содержишь.

– Милый мой, я уже покончила с учением. Денег у меня для этого нет, а стипендию так, ни с того ни с сего, никто негритянке не даст. А обязательства у меня есть на работе, только не подумай, что перед хозяином! Он-то, конечно, воображает, что мы все его рабы, словно на плантации. Но мы ему готовим такой сюрприз, какого он и не ждет. Покажем ему, где раки зимуют! У нас организуется профсоюз – пятьдесят негров, почти одни женщины. Пока тайно, потихоньку, и для него это будет как гром с ясного неба. Этим занимаюсь я, и это для меня так же важно, как для тебя твой колледж. – Она выпила виски до последней капли, вскочила с места и опять завела патефон. – Может, все-таки потанцуем?

Ее худенькая фигурка тяжело повисла на нем, она то и дело спотыкалась, сбивалась с такта и бормотала:

– Ох, милый, извини!

А у Ричарда дико, бешено колотилось сердце, какая-то сила распирала его и подчиняла себе все: разум, заученную мораль. Он болезненно ощущал у своей груди ее маленькие груди – мягкие и вместе с тем упругие – и слышал, словно издалека: «Извини меня, милый, наверно, я пьяна».

Музыка окончилась, и Хэнк, спотыкаясь, повела его к тахте, и они долго, долго сидели молча, Хэнк прижалась к нему и положила ему голову на плечо. Ричард привлек ее к себе, и она словно утонула в его объятиях. Это наполнило его невообразимым счастьем, он нагнулся к ней и впился в ее губы долгим поцелуем, а рука, обретая смелость, заскользила по мягкому, упругому девичьему телу. Хэнк вся затрепетала от прикосновения этой нежной неопытной руки, и Ричарда охватила дрожь.

– Люблю тебя, люблю! – повторял он самозабвенно.

– Ричи! Ричи! – со стоном вырвалось у Хэнк, и она оттолкнула его – Не надо, милый!

А ему в этот миг хотелось лишь одного: держать ее в объятиях, целовать, прижимать к своему бурно бьющемуся сердцу. Вот так, как только что. Молча. Без единого слова. Чтобы была только любовь, любовь, любовь…

Но она вырвалась из его объятий и заглянула ему в лицо:

– Ричи, я для тебя что-нибудь значу?

– Все, все на свете!

– Не говори так, Ричи!

– Но почему же? Почему? Это же правда, правда!

– Нет, милый, это тебе сейчас кажется. Твоя жизнь – это университет, юридический факультет, карьера адвоката. Твой отец, твое будущее… А я буду лишь помех…

Он прервал ее взволнованный шепот поцелуем,

– Правда – это ты, моя любимая! Ты для меня все на свете! Ты, одна только ты!

И, терзая ее губы поцелуями, то грубыми и неловкими, то нежными и ласковыми, он верил, что говорит чистую правду, что все действительно так. И он хотел, чтобы она принадлежала ему сейчас, немедленно, сию минуту…

Но Хэнк вскочила на ноги и попятилась от него, испуганно качая головой.

– Нет, нет, Ричи! Давай успокоимся и будем благоразумны. – Она опять присела на тахту, и Ричард увидел, как слезинка потекла по ее щеке. Он знал, что она сдерживает океан слез. О, пусть бы она дала себе волю и выплакалась хоть раз!

– А я разве не благоразумен? – обиженно ответил он. – Тебе бы быть такой и хоть чуточку человечнее! – Он снова привлек Хэнк к себе и заключил в объятия. И тут она вдруг ожила, пламя, сжигавшее Ричарда, охватило и ее.

– Люблю тебя, Ричи, ненаглядный мой!

На улице гудели автомобили, дул ветер, накрапывал дождь, а в комнате была любовь. А потом, усталые, обессиленные, они заснули в объятиях друг друга.

На следующий день было воскресенье. Рэнди Уэйнрайт уже успел позавтракать и, войдя в комнату в общежитии, увидел, что Ричард сидит на своей постели. Рэнди повернулся к нему спиной и запел:

Где ты, старушка, ночь пропадала, Где ты, старушка, платье измяла?

Он повторял это до тех пор, пока Ричард не вскочил на ноги.

– Черт побери, Рэнди, ты что, меня за ребенка принимаешь? Я в твои дела не лезу, так и ты в мои не суйся!

Рэнди подошел и посмотрел ему в глаза.

– Послушай, старушка, для меня лично и еще для многих людей в этом городе имя Хэнк очень много значит. Особенно для женщин, работающих с ней в ресторане. Поэтому советую тебе относиться к ней с уважением, а не так, как принято у нашего брата. Сам знаешь, что ребята в общежитии болтают о женщинах, как они им лгут, смеются над ними: эта дура набитая, та дура набитая… А с Хэнк ты так не смей, я этого не допущу…..

– У меня в отношении Хэнк самые серьезные намерения, – сказал Ричард. – Так что, Рэнди, можешь не беспокоиться!

В одну из суббот на исходе мая Чарльз Генри Майлз познакомился с Хэнк Сондерс. За обедом он держал себя очень вежливо, был любезен и предупредителен. После обеда все втроем: он, Ричард и Хэнк – пошли в кино на Ю-стрит.

– Твое общежитие ведь близко, – сказал Чарльз Майлз сыну, когда, проводив Хэнк до дому, они остались одни. – Давай пройдемся пешком. Вечер-то какой замечательный!

– Ладно, – ответил Ричард, догадываясь, что предстоит разговор.

– Хэнриетта – очень милая девушка. Очень, очень симпатичная молодая особа, – начал отец.

– По-моему, тоже.

– Она живет с семьей?

– Нет, да у нее, собственно говоря, и нет никого. Она одинокая.

– Жаль ее, – заметил отец. Ричард промолчал.

– Она тоже учится в университете? – продолжал допрос отец.

– Нет.

– А где же – в педагогическом училище?

– Нет, отец, она нигде не учится.

Они свернули на залитую неоновыми огнями Ю-стрит, полную автомашин и пешеходов – белых и негров.

– О, понимаю, – сказал негромко Чарльз. – Значит, служит в каком-нибудь правительственном учреждении?

Сын остановился и посмотрел на него.

– Что ты, отец, ходишь вокруг да около? Давай уж лучше начистоту. Я готов тебе все о ней рассказать. Она кончила среднюю школу, а дальше учиться у нее не было средств. Она работает в ресторане в центре, трудится как проклятая целый день, но она в пятьдесят раз лучше, чем все эти девицы из университета, у которых только один интерес в жизни – как бы отбелить свою кожу. – Ричард так волновался, что не мог говорить. – Отец, она замечательный человек! В ней нет ни капли эгоизма, она добрая, она умница. Никакой колледж не научит тому, чему я от нее научился.