Текст книги "Икона и топор"

Автор книги: Джеймс Хедли Биллингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 61 страниц)

2. СОВЕТСКАЯ ЭПОХА

После 1917 г. долгое время было не вполне ясно, насколько глубоко ломка культурной традиции входила в основу нового социального строя. Всевозможные идеи полного разрыва с культурой прошлого – будь то через богостроительский восторг Пролеткульта, будь то через мазохистское евразийство «скифов» – были отброшены вместе с химерическими социально-экономическими программами «военного коммунизма». По окончании Гражданской войны, с началом нэпа в 1921 г., установилась более либеральная атмосфера, и в 20-е гг. кое-кто было вообразил, что новое революционное государство терпимо отнесется к значительному культурному многообразию[1438]1438
  1. Об изобилии литературных школ в ранний советский период см. соответствующие страницы в кн.: G.Struve. Soviet Literature; Zavalishin. Early Soviet Writers; H.Ermolaev. Soviet Literary Theories 1917–1934. – Berkeley – Los Angeles, 1963; а также две досталинские советские работы: П.Коган. Литература великого десятилетия. – М. – Л., 1927; В.Полонский (псевдоним В.Гусина). Очерки литературного движения революционной эпохи. – М. – Л., 1929 (2-е изд.). См. также конспективную работу: М. Hayward. Soviet Literature 1917–1961 //PR, 1961, May-Jun., 333–362.


[Закрыть].

Так называемые попутчики, пожалуй численно преобладавшие среди литераторов начала 20-х гг., приняли новое советское государство, хотя и с некоторыми оговорками касательно его идеологии. Еще более неортодоксальные «Серапионовы братья» оформились как группа в 1921 г.; вскоре вернулись на родину и некоторые из ведущих дореволюционных литераторов, возобновив свою писательскую деятельность. Два одаренных молодых романиста – Алексей Толстой и Илья Эренбург, – возвратившиеся из эмиграции в 1923 г., опубликовали новые произведения, где практически еще нет раболепия перед Сталиным, столь характерного для их поздних произведений. В прозу Толстого вошли многие из антиурбанистических и антиутопических идей крестьянских поэтов, яркий пример тому – «Голубые города» (1925), где анархист-интеллигент поджигает только что построенный советский город[1439]1439
  2. А.Толстой. ПСС. – Μ., 1947, V.


[Закрыть]. В творчестве Эренбурга в 20-е гг. заметны еврейские темы. В 1922 г. в Москве начал выходить журнал на языке идиш «Штром», и эта акция помогла России восстановить свою главенствующую роль в народной еврейской культуре, несмотря на то что еврейское население частью осталось в новой независимой Польше, частью же эмигрировало. Древнееврейская культура тоже продолжала заявлять о себе через новый московский театр «Габима», во главе которого вскоре стал авторитетный поборник «фантастического реализма» Евгений Вахтангов. Вплоть до его смерти в 1924 г. этот еврейский театр прямо-таки магнитом притягивал к себе русского зрителя. Напевная древняя декламация соединялась с современной пластикой и жестикуляцией в забавных фантастических сценах, показывающих, как душа – пресловутый диббук– возвращается из царства мертвых, чтобы завладеть живыми, «…вся Москва, разоренная, нищая, обессиленная голодом, страхом и революцией, независимо от расы и религии… каждый вечер устремлялась на штурм ста двадцати пяти кресел крохотного импровизированного зрительного зала «Габимы»… Забитые, задыхающиеся на этой окраине – кладбище суетных мечтаний погибшего дворянства – люди, только что пережившие самую неумолимо механическую из революций, тянулись к словам, которых не понимали… Театр возвращался к своим истокам, и они отдавались его религиозной магии. Мистицизм, первозданный хаос, животная божественность толпы – все, что составляет секрет и мощную глубину революций, воплощалось в дибике и производило сильнейшее впечатление на Москву»[1440]1440
  3. N.Gourfinkel. «Habima» et le kamernyjuif// Lc Theatrejuif dans le monde, 1931, 70–71 (весьма добротный сборник). Касательно дополнительного рассмотрения культурной среды 20-х годов см. также ее работы: Le Theatre russe contemporain, 1931; Naissancc d'un monde, 1953 – особенно воспоминания об Одессе, 9—25.
  Среди ранних произведений Эренбурга см. его повесть о скитальце-еврее, которого жизнь бросает по всей Европе («Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», написана в Париже в 1927–1928 гг.). О последнем расцвете еврейской культуры в Восточной Европе и ее наследии в советской литературе в целом см.: E.Schulman. Die Sovietische-Yiddische Literatur, 1 91 8–1 948//The Jewish BookAnnual, IX, 1950–1951, а также: C.Szmeruk. Soviet Jewish Literature: The Last Phase // Su, 1961, Apr. – Jun., 71–77; об оживлении еврейской культурной активности после этой «последней фазы» см.: NL, 1963, Feb. 4, 6–7.


[Закрыть].

Может показаться удивительным, что еврейская труппа оказалась способна стать для русской культуры столь энергичным стимулом, причем как раз в то время, когда и сама русская сцена переживала расцвет. Но: «В некоторых литургических гимнах каждый стих предваряется древнееврейским словом. Верующие не понимают его, однако его странное и таинственное звучание как бы насыщает ясный христианский гимн дополнительным смыслом, неведомое слово поражает верующего и затрагивает в нем глубины, о которых он даже не подозревал. Так еврейская душа «Габимы» воздействовала на русскую душу»[1441]1441
  4. Gourfinkel. «Habima», 71. Основанный в Белоруссии в 1909–1910 гг., театр «Габима» был вновь открыт в 1916 г. в Москве, где постоянно работал в течение 10 лет, в 1926 г. выехал из России, чтобы обосноваться в Палестине. См.: В.Иванов. Русские сезоны театра «Габима». – М., 1999.


[Закрыть].

Одновременно футуристы прибегли к более светской форме культурного стимула, продолжая шумно требовать внимания публики на страницах журнала «ЛЕФ» («Левый фронт искусств»), который начал выходить в 1923 г. при сотрудничестве Маяковского и Мейерхольда. Давние традиции сатирического изображения современности ожили в творчестве многообещающих молодых писателей, таких, как одесситы Ильф и Петров, как Михаил Зощенко. Зощенко, сын русской актрисы и украинского художника, в 20-е гг. был, пожалуй, самым читаемым из советских писателей: в 1922–1927 гг. было продано более миллиона экземпляров его книг[1442]1442
  5. V. von Wiren. Zoshchenko in Retrospect 11 PR, 1962, Oct., 348–361, особенно 353. См. также: Зощенко. Статьи и материалы. – Л., 1928 (бесценное собрание суждений и критических материалов о его раннем творчестве, выпущенное издательством «Academia»), а также: Н.McLean, ed. and intr. Nervous People, and Other Satires. – NY, 1963. Об Ильфе и Петрове см. предисловие М.Фридберга в издании «Двенадцати стульев» (NY, 1961).


[Закрыть]. Что касается истории, то в России продолжали работать дореволюционные исследователи немарксисты вроде Е. Тарле и С. Платонова, хотя отдельные их труды (а в сфере литературы вообще очень многое) публиковались в Берлине. Сергей Прокофьев, один из величайших русских композиторов, вернулся на постоянное жительство в СССР в 1927 г., через год его примеру последовал Максим Горький, самый знаменитый из прозаиков.

Даже религия, казалось, вновь получила в СССР 20-х гг. право на существование. В 1926 г. был освобожден из тюрьмы недавно избранный патриарх русской православной церкви. Годом позже режим, благополучно похоронив марионеточную «живую церковь», нехотя признал и патриарха, и его церковь. Быстро набирали силу различные секты – в особенности местные приходы вновь консолидировавшейся протестантской общины («Евангельские христиане-баптисты»). Секретарь Ленина В.Д. Бонч-Бруевич, историк русского сектантства, довольно убедительно доказывал, что трудолюбие, результативность и коллективные методы сектантов могут способствовать строительству социалистического общества[1443]1443
  6. См.: W.Kolarz. Religion, 287–291, а также: В.Бонч-Бруевич. Из мира сектантов. – М., 1922. Полный указатель работ этого примечательного и забытого человека снабжен предисловием Г.Петровского: Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. – М., 1958.


[Закрыть].

Относительно либеральной культурной атмосферой 20-е гг. отчасти обязаны тому, что большевики были заняты прежде всего политической консолидацией и восстановлением экономики, разрушенной за семь лет мировой и Гражданской войны, а отчасти – сравнительно оптимистическому и гуманному истолкованию Марксовых теорий культуры, характерному для ведущих идеологов раннесоветского периода – Деборина в философии м Воронского в литературе[1444]1444
  7. Е.Brown. Voronsky and Pereval // Su, 1961, Apr. – Jun., 92–98; R.Ahlberg. Forgotten Philosopher: The Work of Abram Deborin // Su, 1961, Jul. – Sep., 79–89.


[Закрыть]. Оба они утверждали, что новая культура должна идти вслед за новым пролетарским обществом, а не опережать его. Следуя Марксу и самому блестящему его интерпретатору среди большевиков, Николаю Бухарину, они рассматривали литературу и искусство как часть надстройки, а не базиса культуры человечества. Таким образом, искусство могло трансформироваться только после глубокого социально-экономического изменения. А в сложную переходную эпоху искусства обязаны впитывать лучшее из культуры прошлого и обеспечивать независимое отражение реальности. Практически такая концепция подрывала прежние упования на «немедленный социализм». Уже нельзя было всерьез говорить ни о замене традиционного университета новым «братством преподавателей, студентов и руководства», ни о замене семейной системы «новой семьей трудового коллектива»[1445]1445
  8. О некоторых ранних радикальных планах образовательной реформы см.: Народный комиссариат просвещения 1917–1920. Краткий отчет. – М., 1920.


[Закрыть].

Однако мало-помалу стало очевидно, что ослабление контроля и возврат к старому были явлением преходящим. Если в начале 1924 г., на момент смерти Ленина, около 2/5 всех издательств относились к неправительственной сфере, то через три года они составляли лишь одну десятую[1446]1446
  9. Цифры взяты из: А.И.Назаров. Очерки истории советского книгоиздательства. – М., 1962; приведены: M.Hayward. Potentialities for Freedom (лекция, прочитанная в Сснт-Антониз-Колледж, Оксфорд, в июле 1957 г. на конференции «Изменения в советском обществе» – «Changes in Soviet Society»), 2, note 2. О важности середины 20-х гг. как поворотного пункта в идеологии см. глубокий анализ этого периода и решающей утраты почвы Бухариным и «правой оппозицией» большевистской фракции (куда входили, как ни удивительно, и такие фигуры, как Дзержинский): N.Valentinov // CS, 1962, Nov. – Dec., 1963, Jan. – Feb. and Mar. – Apr. См. также: Souvarine. Stalin; R.Daniels. The Conscience of the Revolution: Communist Opposition in Soviet Russia. – Cambridge, Mass., 1960.


[Закрыть]. Усиление идеологического контроля начинается основанием официального теоретического журнала большевистской партии «Большевик» (1924)[1447]1447
  10. Важность основания этого журнала и ранних дебатов о роли, которую он должен был играть, подчеркнута в статье: P.Sorlin. La Crise du Parti communiste bolchevik et les debuts du 'Bol'scvik' (avr. 1924-avr. 1925) // RHMC, 1962, avr.-juin, 81-110.


[Закрыть] и целым рядом партийных дискуссий о роли литературы в новом обществе (1924–1925). Отклоняя требование экстремистской группы «напостовцев» касательно сквозного партийного управления литературой, партия тем не менее утверждала в резолюциях свое право контролировать «литературу в целом» и предусматривала создание централизованной Всероссийской ассоциации пролетарских писателей (ВАПП) – первой в ряду все более мощных органов жесткого контроля. В том же 1925 г. аналогичная организация была создана и на так называемом «музыкальном фронте» – Ассоциация молодых композиторов-профессионалов; в «битве за научный атеизм» тоже была учреждена новая ударная армия – печально известный Союз воинствующих безбожников. Ликвидация руководимого Маяковским журнала «ЛЕФ» и самоубийство Есенина, последовавшие друг за другом в течение нескольких месяцев 1925 г., свидетельствовали о растущей пропасти между новым режимом и некоторыми из тех самых интеллигентов, что первоначально поддерживали революцию.

Разрушение живой русской культуры завершилось в 1930 г. смертью Маяковского, официальным упразднением всех частных изданий и радикальным сталинским определением XVI съезда партии как съезда «развернутого наступления социализма по всему фронту»[1448]1448
  11. Политический отчет Сталина XVI съезду ВРКП(б), 27 июня 1930 г. // И.Сталин. Соч. – М., 1949, XII, 342. См. также примеч. 36 на 380–381. Классический некролог на смерть поэтов 20-х гг. см.: Р.Якобсон. О поколении, растратившем своих поэтов // Смерть Владимира Маяковского. – Berlin, 1931.


[Закрыть]. Ни один из делегатов не воздержался от голосования и тем паче не выступил «против», когда Сталин повел речь о профилактических чистках и санкционированной подозрительности. Классическое ленинское неприятие тезиса, предполагающего в подготовке политической революции опираться в первую очередь на «стихийность», а не на четкое партийное руководство, было расширено до сталинского неприятия терпимого отношения к «самотеку» на «культурном фронте» при подготовке революции социально-экономической.

Сторонники умеренных планов, утверждавшие, что производительным возможностям советской экономики присущи неизбежные ограничения, были осуждены как «механицисты» и «генетики», лишенные революционного духа и диалектического «понимания». Осуждение Бухарина, поборника относительной свободы в сельскохозяйственной сфере и сбалансированного развития тяжелой и легкой промышленности, сопровождалось чисткой среди приверженцев относительной свободы и баланса в культурной сфере. Так, литературный теоретик Воронский и философ Деборин были осуждены за «меньшевистский идеализм» и принуждены к публичному покаянию. Марксистские философские идеи не должны были становиться помехой в развитии нового авторитарного государства, и в 1930 г. Деборин, а также его последователи были отстранены от руководства журналом «Под знаменем марксизма». Доминировавшая в 20-е гг. идея, что государственный правопорядок есть «фетиш» буржуазии, а юридическое мировоззрение – последнее прибежище пережитков и традиций старого мира, уступила место новой концепции «особого советского права», тому, что впоследствии стало именоваться «социалистической законностью»[1449]1449
  12. П.Стучка. Три этапа Советского права // Революция права, 1927, № 4, 7; см. также: G.Kline. 'Socialist Legality' and Comminist Ethics // NLF, VIII, 1963, 24. См. также работы, упомянутые на 23, примеч. 6, и подборку из работ советских правоведов в: J.Hazard, ed. Soviet Legal Philosophy. – Cambridge, Mass., 1961. О кампании «чистки» статистиков и ученых, начавшейся также в 1929–1930 гг., см.: L.Labedz. How Free Is Soviet Science // Commentary, 1958, Jun.


[Закрыть]. Диктатура пролетариата в обозримом будущем не исчезнет, и власть советского государства и советского закона необходимо укреплять, заявил Сталин на съезде ВКП(б) в 1930 г. Противоречие, представлявшее собой один из самых безосновательных тезисов Ленина, было объявлено важнейшим: «…противоречие это жизненное, и оно целиком отражает Марксову диалектику»[1450]1450
  13. Стадии. Соч., XII, 370.


[Закрыть].

Фрейд, чьи доктрины психического детерминизма в 20-е гг. провозглашались как «лучшее противоядие против учения о свободе воли»[1451]1451
  14. А.Залкинд. Очерки культуры революционного времени. – М., 1924, 59; приведено в кн.: R.Bauer. The New Man in Soviet Psychology. – Cambridge, Mass., 1959, 73.
  Залкинд был одним из ведущих коммунистических теоретиков образования, работавших в Бюро агитации и пропаганды РКП(б), и занимался съездами и журналами по педологии, которая процветала в СССР в 20-е гг. (Bauer, 85). Нападки на Фрейда в 30-е гг. знаменовали возвращение в моду детерминистской школы И.Павлова, лауреата Нобелевской премии 1904 г. (скончался в 1936 г.). В дополнение к Бауэру см.: J.Wortis. Soviet Psychiatry. – Baltimore, 1950, 72–81; D.Simon, ed. Psychology in the Soviet Union. – Stanford, 1957; X.Коштоянц. Очерки по истории физиологии в России. – М. – Л., 1946, а также: Русская физиологическая школа и ее роль в развитии мировой науки. – М., 1948. Касательно свидетельств, что, по иронии судьбы, сам Павлов в то самое время, когда его ранний физиологический детерминизм становился официальной советской доктриной, отошел от этих взглядов, см.: Н.Нижальский. Эволюция Павлова // НЖ, LXV, 1961, 248–254.


[Закрыть], в 1930 г. на I Всероссийском съезде по проблемам человеческого поведения подвергся осуждению за отрицание возможности создать социально-«откры-того» человека, который легко коллективизируется и поведение которого можно быстро и глубоко трансформировать[1452]1452
  15. Приведено также по Залкинду в кн.: Bauer. New Man, 99. Попытки Залкинда подчиниться новой линии, видимо, оказались безуспешны, потому что в середине 30-х гг. он исчез, явно став жертвой чисток.


[Закрыть].

Интеллектуальная элита стала объектом такой же коллективной шоковой терапии, какой подвергли сопротивляющееся крестьянство. На этом первом «пролетарском» этапе сталинского террора деятелей вроде Авербаха в теории литературы и Покровского в истории использовали, чтобы дискредитировать других, а затем и они сами пали жертвой чисток. В этой-ситуации Сталин выступал как эдакий милостивый отец, голос умеренности, защитник маленького человека от «головокружения от успехов», в которое впали его не столь гуманные соратники[1453]1453
  16. Сталин. Соч., XII, 191–199. Статья от 2 марта 1930 г. О доминировании Покровского и Л.Авербаха в соответствующих интеллектуальных областях в этот период см.: Р.Агоп. M.N. Pokrovsky and the Impact of the First Five-Year Plan on Soviet Historiography // Curtiss, ed. Essays, 283–302; E.Brown. The Proletarian Episode in Russian Literature, 1928–1932. – NY, 1953.


[Закрыть]. Этот «пролетарский эпизод» в русской культуре, продолжавшийся примерно от первого постановления партии о литературе в декабре 1928 г. и до роспуска отчетливо пролетарских культурных организаций в апреле 1932 г., по срокам совпал с первой пятилеткой – этапом беспрецедентной попытки преобразовать русское общество с помощью насильственной индустриализации и сельскохозяйственной коллективизации.

Культурные преобразования этой эпохи, как и социально-экономические изменения, почти не связаны с предшествующими событиями русской истории – даже с казарменной атмосферой и подчеркнуто пролетарским характером Гражданской войны. Пролетарское происхождение и марксистские убеждения теряли всю свою важность. Интеллигенты-марксисты, игравшие ключевую роль в оттачивании коммунистической идеологии и строительстве нового советского государства, фактически все чаще становились первоочередными жертвами новых партийных чисток 30-х гт., а фанатичные пролетарские поборники революционного эгалитаризма были осуждены как соглашатели и левые уклонисты. В конце 20-х гг. никакие серьезные опасности советскому государству не грозили; а к 1930 г. ввиду экономической депрессии на Западе угроза «капиталистического окружения» стала еще более отдаленной и надуманной. Новая обстановка, как заявил Сталин в знаменитой речи в 1931 г., ставит цель создать «собственную производственно-техническую интеллигенцию»[1454]1454
  17. Сталин. Соч., 1951, XIII, 51–80, особ. 66. Расхожее выражение «новая советская интеллигенция» появилось позже, но сама идея отчетливо просматривается здесь. Ср. позицию избирательного уклона в сторону технически обученных интеллигентов с антиинтеллигентской позицией в отчете XVI съезду партии: Соч., XII, 326.


[Закрыть], самоотверженно стремящуюся овладеть техническими навыками, необходимыми для советского строительства. Создание новой интеллигенции требовало уничтожения или коренной переделки старой интеллигенции, включая тех, чья эмоциональная приверженность радикальному гуманизму тоже могла помешать строительству нового авторитарного государства. Одних только технических навыков было недостаточно. Требовалось беспрекословное подчинение партийному руководству. Как прямо сказал Сталин в 1935 г.: «Кадры решают все»[1455]1455
  18. I.Stalin. Leninism. – London, 1940, 490. Речь 4 мая 1935 г.


[Закрыть], а идеальные кадры – это закаленные, «железные» слуги диктатора. Чтобы понять, как был сделан столь резкий вывод, нужно вернуться к заветам Владимира Ильича Ленина, основателя и святого патрона большевизма, человека, от имени которого Сталин зажал все русское общество тисками тоталитаризма. Кроме того, нужно учесть связи Ленина и Сталина с весьма неоднородным культурным наследием страны, которой они управляли.

Ленинские заветы

На первый взгляд сильная и заметная фигура Ленина представляется лишь необычайно ярким примером русского анахорета-интеллигента XIX в. Родился и вырос он в интеллигентной семье, в Поволжье, этом классическом центре бунтарской русской вольницы, воспитывался как всякий представитель мелкопоместного дворянства и дома был ближе к матери, чем к отцу. Получив университетское образование, он стал дипломированным адвокатом, но, по сути, профессионально занимался исключительно нелегальной публицистикой и революционной деятельностью. Учитывая все это, испытываешь большой соблазн усмотреть во внезапном рывке Ленина к власти свершение давних тщетных надежд интеллигенции на новый порядок, где она будет играть ключевую роль.

Однако Ленин отличался от почти всех своих предшественников-интеллектуалов России XIX в., и как раз то, что он был глубоко чужд доминирующих интеллигентских тенденций конца империи, позволило ему стать носителем в корне нового порядка вещей.

Во-первых, для этой многоликой эпохи Ленин был редкостным «однолюбом». Вокруг него было множество возвышенных мечтателей, но сам Ленин целиком сосредоточился на одной-единственной всепоглощающей цели, которая в помыслах интеллигенции традиционно не занимала главенствующего места, – на обретении власти. Верность этой цели позволила ему подчинить собственные эмоции и эмоции соратников поистине пуританской дисциплине. Никогда не поддаваясь расслабляющим восторгам периода поздней империи, он избежал суетливых метаний между прометеевским оптимизмом и мрачным сенсуализмом, сумел извлечь пользу из чувства ожидания, порожденного интеллигенцией, не вовлекаясь, однако, в приливы и отливы ее внутренних ощущений.

Ленин подавлял в себе все эмоции; холодностью и аскетизмом он разительно отличается от других интеллигентов с их традиционным добрым товариществом и убежденностью, что чувства – неотъемлемая часть мыслительного процесса. Его любимая мать была немкой, и сам он бывал прежде всего в Северной Европе – в развитых районах индустриализации и урбанизации. Южная Европа с ее солнцем, вином и песнями сыграла – за одним исключением – весьма незначительную роль в его тусклой жизни[1456]1456
  19. О нежной связи Ленина с радикальной феминисткой Инессой Арманд, слегка смягчающей преобладавшую в советской биографии Ленина картину полной эмоциональной дисциплины и пуританского занятия миссией, см.: L.Fischer. The Life of Lenin. – NY, 1964; S.Possony. Lenin: The Compulsive Revolutionary. – Chicago, 1964, 118 if.; B.Wolfe. Lenin and Inessa Armand // ASR, 1963, Mar., 9 6-114. О жизни самой Инессы см. панегирик французского коммуниста: J.Freville. Inessa Armand: unc grande figure de la revolution russe, 1957. Некоторые другие упоминания об эмоциональной стороне жизни Ленина можно найти в кн.: Н.Валентинов. Встречи с Лениным. – NY, 1953.


[Закрыть]. Похоже, еще до начала 1890-х гг., до обращения к марксизму, Ленин проникся ненавистью к неустойчивости, к сентиментальности, а главное, к праздности дворянской интеллигенции. Озлобленный казнью (1887) старшего брата, революционера, он вскоре свел знакомство с революционными кругами Казани. Своей будущей жене, бесстрастной революционерке Надежде Крупской, он представился в 1894 г. как младший брат замученного революционера и точно так же написал о себе в краткой автобиографии. В его бездетном, сугубо идеологическом браке нет почти ни малейшего следа нежности[1457]1457
  20. Предположение, что переориентированные сексуальные инстинкты играли важную роль во внутреннем развитии Ленина и что подавленная гомосексуальность способствовала агрессивной мужественности большевизма, высказал Н.Лейтсс (N.Leites); подробно она рассмотрена в статье: D.Bell. Ten Theories in Search of Reality // The End of Ideology. – NY, 1962, 2d rev. ed., 326–337.


[Закрыть].

Бранная манера ленинской полемики резко контрастирует с формами дискуссии, принятыми даже среди революционных интеллигентов. Конечно, кое-где у Маркса можно найти образчики подобной поносительной лексики, но резкий слог Ленина и постоянные ругательные высказывания по адресу оппонентов зачастую напоминают скорее неотесанный фанатизм крестьянских мятежников, раскольников и сектантов, которых в регионе Симбирск – Самара – Казань в годы юности Ленина было очень много. В своей стилистике он как бы шагнул вспять, к яркому образно-пророческому языку Ивана Грозного и Аввакума, а вовсе не продолжал традицию дебатов XIX в.

Говоря «они и мы», прежние революционные лидеры противопоставляли силу и правду, правящую бюрократию и властителей мира идей. Для Ленина, однако, «чистота идей» была равнозначна «бессилию»[1458]1458
  21. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? (1894) // В.Ленин. ПСС. – М„1958, I, 344.


[Закрыть]. Для власти нужна сила, для которой в свою очередь нужна не правда, но «истинный лозунг борьбы»[1459]1459
  22. Там же, 341 (Ленин здесь цитирует Маркса).


[Закрыть]. Основу морали он видел не в «идеалистических» нормах внутренних ощущений, но в постоянно меняющихся требованиях революционной целесообразности. Таким образом, правда не интересовала Ленина ни в одном из двух ее значений – ни как научный факт (правда-истина), ни как нравственный принцип (правда-справедливость). Зато он назвал «Правдой» большевистскую газету с ее ежедневными инструкциями к действию. «Проклятые вопросы» уступили место поверхностным приказам.

Эти приказы были обязательны в силу второй главной и новой черты учения Ленина – упора на организацию. Тайные, дисциплинированные иерархические организации никогда не были типичны для русской революционной традиции, хотя и существовала обширная якобинская теоретическая литература, созданная такими деятелями, как Пестель, Огарев, Нечаев и Ткачев. Даже посвятившие всю жизнь революции народовольцы были недисциплинированны, политически наивны и непрактичны – самые профессиональные из них входили не в организацию, а в «группу дезорганизации». Новая концепция Ленина была отчасти продиктована необходимостью самозащиты от весьма усовершенствованных к тому времени методов полицейской слежки и принуждения, а отчасти вытекала из пересмотра революционных методов, который безостановочно продолжался после поражения «Народной воли». Все чаще обсуждалась идея сплочения в организации военного образца. Термин «кадры», ставший ключевым в большевистской организационной концепции, появился в конце 80-х гг. вместе с идеей гибкого использования «передовых» отрядов[1460]1460
  23. S.Utechin. The 'Preparatory Trend' in the Russian Revolutionary Movement in the 1 880's// SAP, 12, 1962, 7—22, – об этом «волжском марксизме» и юношеских контактах Ленина с ним. По вопросу о немарксистских якобинских предшественников ленинизма С.Утехин (S.Utechin. Who Taught Lenin? //The Twentieth Century, 1950, Jul., 8—16) отсылает к любопытным и забытым предчувствиям у Огарева; М.Карпович (М.Karpovich. A Forerunner of Lenin: P.N. Tkachev// RP, 6, 1944, 346–350) отсылает к Ткачеву; В.Варламов (V.Varlamov. Bakunin and the Russian Jacobins and Blanquists as Evaluated by Soviet Historiography // RPSR, 79, 1955) показывает, как советские историки после изрядной путаницы в конечном счете заняли свою нынешнюю позицию, отрицая всякую связь между ленинизмом и давними якобинцами.


[Закрыть]. Ведущий теоретик подновленного революционного популизма Виктор Чернов, глава новой партии социалистов-революционеров (эсеров), также утверждал в 1901 г., что революционному движению необходимо единство, тогда «…у нас не будет социал-демократов и социал-революционеров, народовольцев и народоправцев, а будет единая и нераздельная социалистическая партия»[1461]1461
  24. Накануне, 1901, № 26/27, 315. См. также мастерский короткий политический некролог Ленина, написанный Черновым, в кн.: Moscly, ed. Soviet Union, 26–32.


[Закрыть].

Ленинская итоговая формула организационной дисциплины – «демократический централизм»; согласно этому принципу решения принимаются на основе свободной дискуссии членов партии, снизу доверху. Окончательные решения принимает центральный комитет партии, где главное место принадлежит безусловно первому секретарю. Принятое решение становится обязательным для всех. Такая система логически практиковала «заместительность», которую изначально предусматривал Троцкий: «партийная организация «замещает» собою Партию; Ц.К. замещает партийную организацию, и, наконец, «диктатор» замещает собою Ц.К.»[1462]1462
  25. Л.Троцкий. Наши политические задачи. – Geneve, 1904, 54.


[Закрыть].

Разрабатывая теорию Маркса о грядущей диктатуре пролетариата, Ленин утверждал, что такая форма власти возникнет только после полного разрушения буржуазной государственной машины и «отомрет» непосредственно на переходе к полному коммунизму[1463]1463
  26. В основном в его «Государстве и революции», написанном накануне переворота 1917 г. (ключевые пассажи, рассматривающие «отмирание», см.: Ленин. ПСС, XXX11I, 16–21, 83—102). О дискуссии касательно этой идеи см. три статьи под рубрикой: The Withering Away of the State // Su, 1961, Oct., 63–69; а также примечания и анализ в: Ленин. ПСС, XXXII.
  Концепция диктатуры пролетариата разработана Марксом в его «Критике Готской программы» (1876) и уточнена Лениным в статье 1905 г. «Революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянство» (Ленин. ПСС, X, 20–31). Использование Лениным этого термина до 1917 г. не нашло отражения в полезном в целом анализе этой концепции: R.Carew-Hunt. A Guide to Communist Jargon. – NY, 1957, 62–65.


[Закрыть], но в промежутке это будет «власть… не связанная никакими законами»[1464]1464
  27. Пролетарская революция и ренегат Каутский (1918) //Ленин. ПСС, XXXII, 245. Ленин говорит здесь о «диктатуре» вообще, но характеристика явно приложима и к священной форме, которую он отстаивает.


[Закрыть].

Фактически Ленин установил в России диктатуру большевистской партии – его собственной «партии нового типа», которая, придя к власти, сменила название и стала именовать себя «коммунистической партией», отмежевываясь от более привычного европейского ярлыка «социалистической» или «социал-демократической»[1465]1465
  28. Возрождение Лениным этого термина – широко использованного в середине XIX в., но вышедшего из моды и явно забытого в конце XIX – начале XX в., – по-видимому, датируется от публикации в 1915 г. совместно с Бухариным недолговечного журнала «Коммунист». Формальное принятие нового названия в марте 1918 г. было способом драматизировать необратимость разрыва Ленина с «реформистской» социал-демократической традицией; всем партиям, входившим в Коминтерн, было предъявлено требование (на Втором конгрессе 1920 г.) формально принять название «коммунистических» как условие членства – явная демонстрация их отречения от традиций II Интернационала.


[Закрыть].

Связи внутри этой партии надлежало поддерживать и активизировать не только посредством механических законов демократического централизма, но посредством принципа партийности. Эта партийность, или «жертвенный партийный дух», апеллировала к сектантскому порыву обрести новую жизнь в группе конспираторов-единомышленников. Ленин стремился сохранить и развить жертвенную революционную традицию Чернышевского и своего старшего брата, чтобы обеспечить «полное товарищеское доверие между революционерами»[1466]1466
  29. Что делать? (1902) //Ленин. ПСС, VI, 141.


[Закрыть]. Уже в 1894 г. он писал, что отказывается называть себя материалистом (даже диалектиком), если не будет признано, что «материализм включает в себя, так сказать, партийность»[1467]1467
  30. Из критики Струве //Ленин. ПСС, I, 419.


[Закрыть].

Еще более привлекательным, чем новый дух в ленинской партии, для интеллигентов было ее обещание преодолеть их классический отрыв от «народа». Ленин заявлял, что в партии «должно совершенно стираться всякое различие рабочих и интеллигентов»[1468]1468
  31. Что делать? // Ленин. ПСС, VI, 112. Ленин полностью признавал важность обеспечения руководства рабочими со стороны интеллигенции (см. анализ в кн.: E.H.Carr. The Bolshevik Revolution. – London, I, 16–17), хотя этот момент несколько смазан последующими советскими толкованиями, а также затушеван в официальном советском переводе «Что делать?», где дана ссылка на идеи революционных интеллигентов как на развившиеся «вполне независимо от спонтанного роста рабочего движения», заменяя ленинское жесткое «совершенно» на смягченное «вполне»: V.Lenin. Selected Works. – London, 1937, II, 53.


[Закрыть] и в то же время партия должна действовать как «авангард» в составе других массовых движений эпохи, а не стоять вне их, как «бланкисты». Избегая «бланкизма», партия не должна впадать в «хвостизм», не должна отрекаться от революционных целей, «благоговейно созерцая <…> «заднюю» русского пролетариата»[1469]1469
  32. Что делать? // Ленин. ПСС, VI, 107.


[Закрыть]. В самом деле, никакое «стихийное» движение не обеспечит важнейших политических перемен, которые требуют стратегической организации и дисциплины. Партия Ленина предлагала интеллигентам возможность испытать волнующее ощущение тождества с подлинными интересами масс, включиться в их деятельность и обещала союз с ними в грядущем освобождении.

Ленинский манифест и план «Что делать?» (1902) дал России новый ответ на этот классический вопрос, который на II съезде РСДРП (1903) стал причиной раскола между ленинцами-большевиками и меньшевиками. В противоположность «Что делать?» Чернышевского (1863) работа Ленина не рисовала картины нового социального строя; в противоположность «Так что же нам делать» (1883) Льва Толстого она не призывала к возрождению индивидуальной нравственной ответственности. Ленин призывал к созданию новой организации, задача которой – взять власть с помощью этики целесообразности.

После поражения революции 1905 г. Ленин привнес в традиционную марксистскую доктрину ряд оппортунистических положений – неопопулистскую идею смычки бедного крестьянства с рабочими в революционной партии[1470]1470
  33. Две тактики социал-демократии в демократической революции (1905)//Ленин. ПСС, XI, 1 – 131, – работа, столь же противостоящая «хвостизму», как «Что делать?» – «спонтанности» в развитии социалистической революции.
  «Что делать?» было названием не только рассматриваемых здесь известных работ, но и ряда менее известных трактатов. См., например: В.Базанов. Александр Ливанов и его трактат «Что делать?» // РЛ, 1963, № 3, 109–138.


[Закрыть], концепцию перерастания буржуазной революции в пролетарскую без долгого переходного периода, предусмотренного Марксом, и идею, что империализм есть «высшая стадия» нового человеконенавистнического финансового капитализма, которая неизбежно приведет к мировой войне и мировой революции[1471]1471
  34. Теория перерастания одной революции в другую, вероятно, выросла из сомнений немецкого социал-демократа, одессита по происхождению, Александра Гельфанда, он же Парвус (Helfand, Parvus), в способности буржуазии обеспечить истинно революционное руководство в Восточной Европе. Теория эта получила критическую разработку в сочинениях Троцкого во время революционного кризиса 1904–1905 гг. и была встречена Лениным с запоздалым, но восторженным одобрением в первые месяцы 1917 г.
  Анализ Лениным в работе «Империализм, как высшая стадия капитализма» (1916) (Ленин. ПСС, XXVII, 299–426) развития империализма через рост монополиетического финансового капитала во многом опирался на работы западных экономистов (Гильфсрдинга, Гобсона). Его квазиапокалиптическая концепция капиталистических лидеров как «хищников», просто занятых «стрижкой купонов» и ведущих массы к войне, но подсознательно готовящих мир к революционному освобождению, в котором угнетенные колониальные народы сыграют революционную роль наряду с западным пролетариатом, во многом заимствована у Розы Люксембург и включена в тезисы по национальным и колониальным вопросам, принятые в 1920 г. Вторым конгрессом Коминтерна.


[Закрыть].

Главным противником Ленина и его партии на пути к власти в сумбурном и роковом 1917 г. была не автократия, а либеральная демократия. В эмиграции и при возвращении в апреле Ленина поддерживала автократическая Германия; и сверг он не царское, а Временное демократическое правительство России. Конституционные демократы (кадеты) были первыми политическими соперниками, арестованными им после переворота 7 ноября, а Учредительное собрание было силой распущено в январе после одного-единственного заседания. Ленин отвергал не только «парламентских кретинов» либерализма, но и более ортодоксальных марксистов вроде меньшевиков и Плеханова, которые верили, что социалистическая форма собственности приложима только к развитому индустриальному обществу, развившему демократические политические институты.

Большевики никогда бы не смогли захватить и удержать власть, если бы не Первая мировая война, ставшая нестерпимым бременем для старой Российской империи и для краткого эксперимента России с демократией в 1917 г. Разногласия между европейскими державами в годы войны и послевоенная усталость позволили Ленину консолидировать силы в решающий период 1918–1921 гг. Но использовать с выгодой для себя подобные условия Ленин сумел потому, что понимал: кризис был частью естественного хода вещей, и задача революционной партии состояла не в создании революционных ситуаций, а в организованном руководстве ими.

Изначально выступая против войны, он добился прочной позиции, к которой прислушивалось уставшее от войны российское население. На Финляндский вокзал Ленин прибыл как вождь, как избавитель, явившийся из иного мира, чтобы потребовать окончания войны и обещать наступление новой эры для всех, кто пойдет за ним «с иконами против пушек»[1472]1472
  35. Название статьи в «Правде», опубликованной в апреле 1917 г. См.: Ленин. ПСС, XXXI, 304.


[Закрыть]. Установление и укрепление его диктатуры ярко показывает виртуозное умение пользоваться ситуацией и дерзость одаренного стратега, безусловно сосредоточенного на реальностях власти. Подробности прихода большевиков к власти относятся, собственно говоря, к политической и военной истории, но мы не можем оставить за пределами нашей темы целый ряд чрезвычайно важных, хотя сознательных лишь отчасти, большевистских заимствований из радикальных традиций русской интеллигенции. Как минимум в четырех существенных аспектах большевики с пользой для себя сыграли на этих традициях и всего за четыре года сделали колоссальный скачок – накануне Февральской революции 1917 г. они были относительно неприметной революционной партией численностью 25 тыс. человек, а к концу Гражданской войны безраздельно властвовали над империей с населением в 150 млн.

Первое и самое важное, чем большевики обязаны интеллигентской традиции, – это убежденность, что всякая альтернатива царизму должна быть сцементирована всеобъемлющей идеологией. Со времен ранних последователей Бёме, Мартена, Шеллинга, Гегеля и Фурье русские реформаторы тяготели к западным философам, предлагавшим скорее новый взгляд на мир, нежели просто частные реформаторские идеи. Произошедший в конце XIX в. поворот от романтических идеологов к псевдонаучным теоретикам-радикалам вроде Конта и Спенсера подготовил поворот большевиков к Марксу. П. Ткачев, единственный из свободомыслящих теоретиков принявший многие элитарные идеи Ленина, писал Энгельсу в 1874 г., что в противоположность Западу России необходима «интеллигентская революционная партия»[1473]1473
  36. П.Ткачев. Открытое письмо к г. Фридриху Энгельсу; цит. по.: Г.Плеханов. Наши разногласия (1884) // Г.Плеханов. Социализм и политическая борьба; Наши разногласия. – М., 1948, 150. Одной из причин разрыва Ленина с Плехановым была почти непримиримая оппозиция Плеханова по отношению к Ткачеву в этой и последующих работах.


[Закрыть]. Партия Ленина отвечала этому требованию значительно полнее, чем партия меньшевиков, которые нашли у Маркса рациональное руководство для практических социально-экономических изменений, но не пророчество грядущего золотого века. Ленин был верен традиции идейности, «одержимости идеей», не в пример большинству соперничающих группировок, которые в сумятице 1917 г., казалось, по-прежнему вязли в мещанстве – филистерстве и мелочности. Идейный, идеологический характер партии Ленина способствовал в 1917 г. привлечению в ее ряды столь нужных ей талантливых интеллигентов, так называемых межрайонистов – Троцкого, Луначарского, "Богданова и др.

Во-вторых, Ленин удачно воспользовался российским пристрастием к историческим теориям, сулящим всеобщее спасение, но делающим особый упор на лидерстве России. Такая философия истории традиционно привлекала российскую интеллигенцию, которая подсознательно всегда опиралась на исторически ориентированное богословие. Давняя вера в грядущий золотой век утратила свой религиозный характер за целое столетие проповедей, что «золотой век ждет нас впереди, а не позади», и для народа, пропитанного шаблонными утопическими помыслами, были очень и очень притягательны заявления Ленина, что переход к бесклассовому коммунизму не за горами и все проблемы человечества очень скоро разрешатся таким же способом, каким мирно настроенные толпы улаживают случайные уличные стычки[1474]1474
  37. Ленин. ПСС, XXIII, 1-120 (особ. 16–21, 95-102).


[Закрыть].

Веру, что России суждено идеологически возродить загнивающий Запад, пропагандировали как консервативные, так и радикальные теоретики. А вера в близкое свершение земной утопии нередко завораживала даже тех, кто ее отрицал. Достоевский, отойдя от радикализма к консерватизму, все равно чувствовал, сколь соблазнителен этот «чудный сон, высокое заблуждение человечества»: «Золотой век – мечта самая неправдоподобная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть!»[1475]1475
  38. Из сна Версилова в «Подростке» Достоевского (варьируется в форме исповеди Ставрогина в «Бесах»; в обоих случаях навеяно картиной Клода Лоррена «Асис и Галатея» из Дрезденской галереи).


[Закрыть]

Ради этой мечты люди оказались готовы умереть, отражая в Гражданскую войну контратаки старого порядка. Во времена смуты и распада самые утопические мечтания способны стать самым что ни на есть практическим лозунгом и снискать массовую народную поддержку.

Третий аспект, связанный с исконно русскими традициями радикальной мысли, – это экспроприация большевиками популистского мифа о «народе» как новом источнике моральной оправданности санкций. Чуть ли не сразу после большевистского переворота противники нового режима были объявлены «врагами народа», а государственные министерства переименованы в «народные комиссариаты»[1476]1476
  39. См.: Billington. Intelligentsia, 818–819, а также: J.Billington. The Bolshevik Debt to Russian Populism // Occidente, 1956, Jul. – Aug., 319–328.


[Закрыть]. Скорые казни громко именовались «судом народа», а на экспорт большевистская диктатура рядилась в платье «народных демократий»[1477]1477
  40. Точно так же, как в официальных публикациях «волеизъявления народа» термин «враг народа» фигурировал примерно за четыре десятилетия до того, как он стал широко использоваться в СССР, так официальный протокол II съезда РСДРП (1903) содержит термин «народная демократия» более чем за сорок лет до того, как он стал употребителен в советской империи. Бонч-Бруевич, впоследствии личный секретарь Ленина, использовал этот термин в примечательной и забытой речи «Раскол и сектантство в России», отстаивая сотрудничество с гонимыми религиозными раскольниками Российской империи. Большевики не менее, чем популисты, воображали, что раскольников можно сделать союзниками, и уполномочили Бонч-Бруевича основать в поддержку этой кампании специальный социал-демократический журнал «Рассвет». Бонч-Бруевич характеризовал их как «народно-демократические элементы», заинтересованные в разрыве с «буржуазной демократией», и аргументировал, что социал-демократы могут способствовать росту политического сознания миллионов, охваченных народной демократией (см. его доклад съезду: Рассвет (Женева), 1905, № 6–7, 173). Вышло всего несколько номеров журнала, но было несколько оптимистических отчетов о ходе кампании (№ 3, 72–78).
  Бонч-Бруевич долго жил в Финляндии (где в 1917 г. приютил Ленина) и хорошо знал Отто Куусинена, идеолога Коминтерна и многолетнего эмигранта – лидера финских коммунистов, который ввел термин «народная демократия» во всеобщее употребление как одобренную альтернативу «диктатуре пролетариата» (Программа финской компартии, 1944). Такое употребление (как и у Бонч-Бруевича) осталось незамеченным в иных в целом полезных работах о послевоенной концепции «народной демократии», например: М.Н.Fabry. Theorie des democratics populaires, 1950, II (где автор четко заявляет, что термин «возник только в 1945 г.»); Z. Brzezinski. The Soviet Bloc: Unity and Conflict. – NY, 1961, rev. cd., 25 (где использование прослеживается боле конкретно вплоть до Югославии 1945 г.); G.Skilling. People's Democracy and the Socialist Revolution: A Case Study in Communist Scholarship // SSt, 1951, Jul., Oct.


[Закрыть]. Смутно заманчивая популистская вера, что «народ» располагает врожденными задатками для строительства нового социалистического порядка, позволяла большевикам маскировать орудия государственного контроля лексиконом народного освобождения. Без этой широко распространенной веры в «народ» как возрождающую жизненную силу большевикам было бы значительно труднее убедить русский народ и самих себя в нравственной оправданности насильственных санкций.

И наконец, последним заимствованием из давней традиции было искусное принятие концепции «кружка» как нового типа общности единомышленников, где стирались все классовые и национальные различия. Такие большевистские идеи, как самоотверженная «идейность» и внутренняя «самокритика», во многом были характерны для русских интеллигентских кружков начиная с первых тайных собраний Новикова и Шварца в XVIII в. Идея, что различные социальные группировки могут объединиться в кружке, созданном ради общей цели радикального преобразования общества, прослеживалась уже в некоторых ранних масонских группах и стала главенствующей, когда в широкий поток русской интеллектуальной жизни конца XIX в. влились разночинцы и представители национальных меньшинств. Ленин если не в теории, то практически взял на вооружение совершенно немарксистскую идею популистов, что инструментом радикального социального изменения станет союз «рабочих, крестьян и интеллигенции». Крестьян – «бедняков» и «середняков» – объявили сельским пролетариатом, а «прогрессивную» интеллигенцию и «угнетенные» народности призвали присоединиться к революционному движению[1478]1478
  41. Меж тем как коммунистические идеологи в целом продолжают отрицать, что интеллигенция есть особый класс или группа, стоящая над классовыми интересами, на практике интеллигенция стала третьей категорией «прогрессивного человечества» наряду с рабочими и крестьянами. Об этом свидетельствуют плакаты, изображающие человека с книгой подле человека с молотом и человека с серпом. Определение советской компартии, принятое XIX съездом партии в 1952 г., было: «добровольный боевой союз единомышленников-коммуни-стов, организованный из людей рабочего класса, трудящихся крестьян и трудовой интеллигенции» (Программы и Уставы КПСС. – М., 1969, 344). В годы своего правления Хрущев пользовался выражением «рабочие, крестьяне и интеллигенция» без определения «трудовая» (см., например, его речь на заводе Гривица Роше в Румынии 19 июня 1962 г). Термин «народная интеллигенция» порой тоже реанимируют (см., например: В.Платковский // Коммунист, 1962, № 15, 28–29).


[Закрыть]. В течение недолгого времени после Гражданской войны, до своей физической деградации и смерти, Ленин смотрел на культуру скорее с позиций русского радикала XIX в., горячего приверженца западничества и секуляризации, нежели с позиций деспота-тоталитариста XX в. В целом ему не импонировали богдановские попытки построить в годы войны монолитную новую «пролетарскую культуру», и, введя в 1921 г. нэп, более либеральную новую экономическую политику, он отнюдь не препятствовал бурному росту множества новых художественных школ. Сам Ленин не был поклонником художественного авангарда, но считал его деятельность скорее непонятной, нежели опасной, скорее неуместной, нежели подрывной. В области культуры его интересы сосредоточивались на расширении школьного образования и распространении недорогих массовых изданий классической литературы прошлого. По сути, это была неопопулистская программа, смягченная викторианским упором на общеполезность.