Текст книги "Икона и топор"
Автор книги: Джеймс Хедли Биллингтон
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 61 страниц)
Глашатай самодержавного консерватизма Николай Карамзин эффектно выступил на политическую арену со своей «Запиской о древней и новой России». Произведение это, написанное в 1812 г. по просьбе сестры царя, являлось прямой полемической атакой на Сперанского. Царь был восхищен «Запиской» Карамзина и пригласил его поселиться в Аничковом дворце, где он, закрепив свое положение нового придворного фаворита, написал свою знаменитую многотомную «Историю государства Российского».
Карамзин был повидавшим мир аристократом, чьи сочинения и журналистская деятельность уже снискали ему репутацию западника и обновителя языка. Подобно другим новоиспеченным политическим консерваторам, объявившимся после Французской революции, Карамзин предпочитал мудрость истории абстрактным законам, господство «народности» – владычеству «форм». Он путешествовал за границей в 1789 г., во время революции, и приобрел там подлинное отвращение к революционным лозунгам. В оде Александру по случаю его коронации он наставительно замечал:
Эволюция древнерусской архитектуры
Выстроенный в конце XII столетия собор св. Дмитрия во Владимире (илл. IX) свидетельствует о творческом развитии византийской архитектуры, начавшемся во времена Киевской Руси и особенно характерном для этой лесистой сердцевины Великороссии. Изукрашенный «белый камень» (известняк и раствор) заменил здесь византийский кирпич и цемент, по-прежнему использовавшиеся как в Киеве, так и в Новгороде, – способствуя возникновению простых и массивных структурных форм и появлению поверхностей, пригодных для лепного ваяния, в то время как прежде ваятель касался лишь недолговечных деревянных поверхностей. Следы влияния армянского и романского стилей в структурных формах и в барельефном изобилии экзотической флоры и фауны – все это подтверждает более или менее космополитический характер домонгольской русско-византийской культуры.
Позднейшая архитектура того же края отражает растущую нетерпимость Московского государства не только к мирской тематике сакральных изображений, но и к скульптуре как таковой. И тем не менее новое стремление к изобретательности в церковной архитектуре сопутствует неуклонному возрастанию роли монастырей. Воздвигнутая в начале XVI в. над воротами в женский монастырь Покрова Пресвятой Богородицы в Суздале церковь Благовещения (илл. X) – одно из множества свидетельств строительства церквей особого богослужебного назначения, необходимых все более приверженному ритуалам и церковности обществу. Поклонение Богородице было особенно истовым на русском Севере (там и вошло в обычай празднование Покрова Богородицы); а три асимметричных купола – характерная черта суздальской архитектуры – являют отображение в камне декоративных, луковичных маковок прежних деревянных церквей.
Собор св. Дмитрия во Владимире, 1197 г.
Церковь Благовещения над воротами женского монастыря Покрова Пресвятой Богородицы в Суздале, начало XVI в.
Церковь Богоявления в селе Челмужи. Карелия, 1605 г.
Церковь Преображения в Кижах. Карелия, 1714 г.
В позднемосковские времена строгие полукружия византийских куполов полностью сменились устремленными ввысь стрельчатыми шатровыми крышами и луковичными маковками, сперва оформившимися в деревянной архитектуре Севера. Вверху (илл. XI) представлена относительно простая по конструкции церковь Богоявления, выстроенная в 1605 г. в Карелии, в селе Челмужи. Все возраставшее значение колокольного звона в богослужении Московского государства объясняет наличие большой колокольни, которая – что характерно – составляет единое целое с храмом. Крутые скаты крыш и башен сбрасывали снег и предохраняли массивные горизонтальные бревенчатые строения, нередко поднятые над землей, чтобы облегчить доступ в храм через сугробы. Пожары и мороз за редкими исключениями уничтожили эти старинные церкви в относительно малонаселенных районах Карелии, а также к северу и востоку от Архангельска, где советская экспедиция недавно обнаружила деревянные церкви и часовни, выстроенные еще в XIV в.
Несметное изобилие луковичных маковок и куполов в столетии, воспоследовавшем за строительством церкви в Челмужах, свидетельствует и о растущей озабоченности внешним контуром храма, и о неприятии в деревне и в старой Московии как неовизантийского стиля, который поощрялся патриархом Никоном, так и чисто западной архитектуры, внедрявшейся Петром Великим. В то самое время, когда Петр строил полностью западный город Санкт-Петербург возле устья реки Невы, впадающей в Балтийское море, приверженцы старого порядка воздвигали великолепный храм Преображения (илл. XII) на одном из тех карельских озер, откуда берет начало Нева. Очертания этой церкви в Кижах на Онежском озере уподоблялись зубчатой ели – дереву, из которого и был большей частью срублен храм.
С блеском и эрудицией он упорно доказывал необходимость возвращения к былому абсолютизму. Простота его вывода импонировала людям эпохи, смущенным изобилием новых преобразовательских прожектов и внезапным превращением главного европейского реформатора Наполеона в недруга России. А изощренность Карамзинской аргументации повышала интеллектуальный престиж консерватизма. Его рассмотрение возможных политических альтернатив было типичным для Просвещения и роднило его со Сперанским. Анархия представлялась ему худшим разрешением политических проблем, и почти так же плох был деспотизм. Республиканский образ правления в теории был наилучшим, но пригодным только для небольшой страны. Владычество аристократии ведет лишь к распаду державы и политическому засилью иностранцев. Таким образом, лучшей формой власти для России оказывается самодержавная монархия[785]785
131. См. рассмотрение вопроса в: Н.Булич. Очерки по истории русской литературы и просвещения с начала XIX века. – СПб., 1902, I, 273–303; также: Очерки… журналистики, 132–152 – о воздействии Карамзина на журналистику и литературу; и: R.Pipes. Karamzin's Mcmoiron Old and New Russia. – Cambridge, Mass., 1959, анализ и перевод текста; его же: Karamzin's Conception of the Monarchy // HSS, IV; W. Mitter. Die Entwicklung der politischen Anschauungen Karamzins // FOG, Bd. 2, 1955, 1 65-285; H.Rothe. Karamzinstudicn II //ZSPh, Bd. XXX, Heft 2, 1962, 272–306.
[Закрыть].
Пру всем своем изяществе, построения Карамзина остаются немногим более, нежели нападками на обновление, подкрепленными апелляцией к чувствам и казуистикой. Он безосновательно объявляет Сперанского «переводчиком Наполеона», выдвигает сомнительное утверждение, будто дворянство – более надежная опора трона, чем чиновничество, и льстит невежеству мелкопоместных дворян, высмеивая вводимый Сперанским образовательный ценз для занятия должностей на государственной службе. Его «История» также, при всем обаянии авторского стиля и эрудиции, имеет пропагандистскую установку. Вся история сводится к торжеству государства, являющегося царской вотчиной, и нравственные свойства царя предопределяют его успех или неудачу. Многие десятилетия обзоры истории России были всего лишь парафразами карамзинского сочинения, которое местами кажется ближе к историческим романам Вальтера Скотта, чем к аналитической истории.
Карамзин был своего рода монастырским летописцем в современном облачении. Он заново ввел в обиход санкт-петербургских интеллектуалов многие старомосковские исторические верования: например, убеждение, что все зависит от царя, что Промысл Господень оберегает Россию, если та хранит верность заветам предков, и что иностранные нововведения были источником всех российских бед. В один голос со старообрядцами и казацкими обожателями московской старины он проповедовал ненависть к бюрократии и компромиссам; но он сделал эту позицию по-новому привлекательной для Санкт-Петербурга, предположив, что истинными союзниками царя являются не заступники древних обычаев и старинных вольностей, а дворянство как таковое. Всякое умаление привилегий, которыми Екатерина мудро его наделила, опасно для России. Карамзин осуждает Ивана Грозного и Петра Великого за их безразличие к прочным общественным установлениям и превозносит юродивых и ясновидящих, обличавших безоглядные новшества и всякое западничество. По-видимому, Карамзин и себя считает неким новоявленным придворным провидцем, указующим Александру на гибельность либерализации.
Карамзинский герой русской истории – Иван III, выразитель идеи самодержавия в чистом виде, под победные знамена которого стекалось тогдашнее рыцарственное дворянство, готовое к героическим битвам. В своей повести «Марфа-посадница, или Покорение Новагорода» Карамзин восславляет завоевание города Иваном III. «Им должно было предвидеть, – говорит о новгородцах «издатель сей повести», – что сопротивление обратится в гибель Новугороду, и благоразумие требовало от них добровольной жертвы»[786]786
132. См. пересказ повести и цитаты в: Булич. Очерки, I, 82; а также: Карамзин. История государства российского. – СПб., 1819, 2-е изд., VI, 130–132.
[Закрыть]. В увещевательной речи один из бояр-покорителей замечает, что «народы дикие любят независимость, народы мудрые любят порядок, а нет порядка без власти самодержавной». К концу повести князь Холмский высказывается под стать любому диктатору нового времени: «Не вольность, часто гибельная, но благоустройство, правосудие и безопасность суть три столпа гражданского счастия»[787]787
133. Цит. в: Булич. Очерки, I, 82.
[Закрыть]. Любопытно и поучительно наблюдать, как советские истолкователи защищают «прогрессивность» подчинения Новгорода Ивану III и Карамзинскую интерпретацию этих событий вопреки прославлению Марфы и новгородской вольности революционерами-декабристами[788]788
134. См. в особенности: К.Рылеев. Отрывки думы «Марфа Посадница» и примечания к ним //ЛН, LIX, 1954, 23–24.
[Закрыть].
Постепенно консерватизм Карамзина восторжествовал при дворе и вынудил сторонников реформ занять во второй половине царствования Александра более радикальные позиции, нежели те, что отстаивал Сперанский. Западноевропейские впечатления офицерства во время последней войны с Наполеоном оказались чреваты новыми идеями. Александр позволял лелеять прежние надежды на «реформу сверху», туманно намекая, что и Россия когда-нибудь получит конституцию по образцу той, какую он даровал Польше, и назначив комиссию во главе с Новосильцевым для выработки таковой в федеральном масштабе.
Политические реформаторы, которых история окрестила декабристами, были, в сущности, всего лишь прошедшими войну офицерами, надеявшимися сделать Россию достойной того высокого призвания, которое открылось ей после победы над Наполеоном. Объединяло их в основном общее противостояние: аракчеевским военным поселениям, бессмысленному и мелочному бюрократическому произволу, восшествию Николая I на престол. Отчасти же им просто надоела российская действительность, и они намеревались «пробудить Россию от спячки», показать себя на родине такими же героями, какими были за рубежом. Поначалу они называли себя «российскими рыцарями» и «свободными садовниками» и вынашивали самые туманные замыслы от построения сети каналов, соединяющих великие реки России, до присоединения Сербии, Венгрии и даже Норвегии[789]789
135. См. поразительные сорок шесть пунктов устава, составленного графом Мамоновым для своего замышляемого общества «Российских рыцарей», в ценной антологии: Из писем и показаний декабристов. Критика современнаго состояния России и планы будущаго устройства / Под ред. А.Бороздина. – СПб., 1906, 145–148. Тайное «Общество соединенных славян», бывшее одной из последних (и наиболее радикальных) групп, примкнувших к декабристскому движению, избрало своей эмблемой четыре якоря, обозначавших Белое, Черное, Балтийское и Средиземное моря, каковые они считали естественными границами всеславянской федерации, которой потребуется флот и большой порт на каждом море. См.: М.Нсчкина. Общество соединенных славян. – М. – Л., 1927, 91–92, 104–106 и вкладыш с символикой общества.
Содержательный, но недокументированный очерк движения представляет кн.: M.Zctlin. The Decembrists. – NY, 1958. Более подробно и документирование исследование: М.Нсчкина. Движение декабристов. – М., 1955, в 2 т.; библиография советских работ по истории движения, опубликованных в 1928–1959 гг., издана под редакцией Нечкиной и под тем же заглавием: Движение декабристов. – М., 1960; их идеи рассматриваются в кн.: В.Семевский. Политические и общественные идеи декабристов. – СПб., 1909; и: Н.Lemberg. Die nationale Gedankenwelt der Dckabristen. – Koln, 1963. Новые материалы о прежде обделенном вниманием Мамонове см. в статьях Лотмана, указанных в библиографии «Движение..'.», 79, 199.
[Закрыть]. Зачатком декабристского движения был созданный гвардейскими офицерами в начале 1817 г. «Союз Спасения или истинных и верных сынов отечества», и такие патриотические журналы, как «Сын отечества», вовсю использовались для публикации их первоначальных проектов политических реформ[790]790
136. О диапазоне этих журналистских начинании см.: Очерки… журналистики, 194–235.
[Закрыть].
Романтический интерес к истории и судьбам своей страны был столь же важен для этих новых радикалов, как и для новоявленных консерваторов вроде Карамзина. «История влечет нас, – писал декабрист Лунин, – в область большой политики»[791]791
137. М.Лунин. Сочинения и письма. – Пг., 1923, 82.
[Закрыть]. Он называл себя «Лжедимитрием», чью прозападную политику он восхвалял в пику Карамзину; он же первым из декабристов принялся славить новгородские вольности[792]792
138. Основательное рассмотрение идеализации декабристами Новгорода проводится в: Волк. Взгляды, 321–347.
[Закрыть].
Сейм былой Польши и Литвы они превозносили наряду с новгородским вече. С Польшей и Литвой дворян-реформаторов связывало многое[793]793
139. См.: П.Ольшанский. Декабристы и польское национально-освободительное движение. – М., 1959, в частности 165–213 – о связях с Литвой, особенно с Обществом филоматов Вильнюсского университета, которое действительно было одним из первых радикальных тайных студенческих обществ, появившихся в Российской империи. Опасливый поиск польских связей и страх перед воздействием на Польшу любого ослабления российских властей были почти наваждением следователей по делу декабристов в ходе допросов. См., напр., допросы Пестеля в кн.: Из писем / Под ред. Бороздина, 99—108.
[Закрыть]. Иные из более радикально настроенных офицеров вообще отрекались от национальности во имя нового братства вроде Общества соединенных славян. Польша была образчиком вожделенных преобразований, провозвестницей будущего всей империи: ведь Александр не только позволил ей сохранить сейм, но и самолично выступил в сейме[794]794
140. О его речи на сейме 15/27 марта 1818 г. см.: Семевский. Идеи, 265–274, также 281. Семевский находит, что революционные события в Западной Европе и Латинской Америке оказали на декабристов более существенное влияние, чем какие бы то ни было сочинения (там же, 234–257).
[Закрыть]. Из Литвы пришел один из первых и самый решительный набросок всероссийской конституции – его содержала «Записка, которую должно представить и прочесть в собрании литовской знати» Тимофея Бока. Бок был арестован вскоре после того, как послал свою «Записку» Александру I в 1818 г., но сочинение его ввело в обиход романтическое представление о подлинном народоправстве, которое будто бы существовало в Восточной Европе до того, как германцы начали на исходе средних веков свой Drang nach Osten. Дружелюбие и общительность балтийских народов и их глубокое отвращение к германскому владычеству были постоянной темой даровитого поэта-декабриста Вильгельма Кюхельбекера, уроженца Эстляндии; ему вторил декабристский автор Бестужев-Марлинский и великий польский писатель, друг многих декабристов Адам Мицкевич[795]795
141. Эта тема затрагивается в кн.: История Эстонской ССР/ Под ред. Г.Наана. – Таллинн, 1958, 208–210. См. также «Пан Тадеуш» Мицкевича. Кюхельбекер также популяризировал российские реформаторские идеи на Западе, прославляя Новгород в своих лекциях 1821 г. в парижском Atenee Royal. См.: В.Кюхельбекер. Дневник. – Л., 1929; и: Yu.Lotman. Uusi materiale dekabristide voitlusest balti aadli vastu. – Tartu, 1955; также: Мельгунов. Дела, 265–267.
[Закрыть]. Иной раз прославляли и казаков – зато, что они «собирали «старейшин» из всех племен для составления законов, свойственных духу народа и времени»[796]796
142. Ф.Глинка. Зиновий Богдан Хмельницкий // Очерки… журналистики, 216.
[Закрыть].
Помимо общего для них стремления добиваться как можно больших конституционных свобод и какой-либо формы представительного правления, декабристы-реформаторы были более всего озабочены превращением Российской империи в федерацию. Принципиальным образцом служили Соединенные Штаты, и Никита Муравьев напрямую предлагал разделить Россию на тринадцать штатов, причем Московско-Донской регион мыслился как нечто вроде округа Колумбия в сильно увеличенном размере[797]797
143. Текст проекта приводится в кн.: В.Якушкин. Государственная власть и проекты государственной реформы в России. – СПб., 1909, приложение. Эта вера в федеративное распределение власти внутри Российской империи вызывала сопротивление великорусских шовинистов и, как это ни странно, Польской Патриотической Ассоциации, основанной в Варшаве в 1819 г. и лелеявшей великопольские замыслы. Заметим, что большинство декабристов было склонно восхищаться Американской и даже Голландской революцией и федеральными системами, порожденными ими, куда более, нежели Французской революцией и ее учреждениями. См.: Волк. Взгляды, 237–281 и более сжато 443–444.
[Закрыть]. Превращению в 1818 г. Союза Спасения в Союз Благоденствия сопутствовало организационное рассредоточение заговора реформаторов. Московский съезд депутатов от местных отделений Союза в начале 1821 г. был первым общенациональным тайным политическим сборищем в российской истории, и назывался он «учредительной думой».
Но в первые годы третьего десятилетия Александр наконец встревожился. Образцом для Союза Благоденствия послужил немецкий радикальный Тугендбунд. После того, как немецкое студенчество охватили волнения, а в его любимом Семеновском полку произошел безобразный мятеж, Александр принял жесткие меры, чтобы отсечь Россию от западноевропейского Просвещения: он увольнял профессоров и предавал сожжению книги, изгнал из России иезуитов и, наконец, летом 1822 г. запретил все масонские ложи и тайные общества.
Тем не менее тайные общества продолжали существовать и обсуждать политические проблемы, которые некогда выдвинул на обсуждение сам Александр. По-прежнему ожидая преобразований сверху, заговорщики надеялись, что конституцию дарует России очевидный наследник трона, великий князь Константин. Бывший масон, с давних пор обитавший в Польше, Константин считался сторонником конституционной формы правления. Когда после смерти Александра в ноябре 1825 г. выяснилось, что трон перейдет к брату Константина, великому князю Николаю, известному своей прусской выучкой, санкт-петербургские реформаторы устроили 14 декабря на Сенатской площади многотысячную бестолковую демонстрацию, за которой через несколько дней последовала столь же обреченная, хотя и более продолжительная попытка восстания в Чернигове.
Хотя декабристское движение часто рассматривается как начало становления российской революционной традиции, быть может, вернее было бы полагать его концовкой дворянского реформизма: заключительным эпизодом шестидесятилетнего периода политических дискуссий, начавшегося, когда Екатерина учредила свою законодательную комиссию. Большинство декабристов стремилось лишь осуществить исходные замыслы Екатерины и Александра, подвигнуть свою нацию к достижению политического и нравственного величия, соизмеримого с величием военных побед Суворова и Кутузова.
Почти всем этим склонным к разброду реформаторам виделась в будущем лишь некая конституционная монархия с федеративным распределением властных полномочий; при этом не требовалось никакого сотрясения основ экономического или социального порядка. Правда, один из декабристских лидеров все же предусматривал более радикальное преобразование России 1820-х гг. Глашатай такого преобразования Павел Пестель, возглавлявший южную управу общества, принадлежал не столько своей романтической эпохе, сколько грядущему веку железа и крови. Он был самым оригинальным из декабристских мыслителей, своего рода провидцем: одиноким путником на полдороге от России Петра и Екатерины к России ленинско-сталинской.
Пестель подошел к проблеме власти основательнее, чем другие его сотоварищи-реформаторы. Он полагал, что условиям современного мира отвечает лишь однородное и предельно централизованное государство. Национальности, не поддающиеся ассимиляции (например, евреи и поляки), из пределов государства изгоняются; все прочие национальности полностью поглощаются и русифицируются. Его не вдохновляли романтизированные установления древнего Новгорода или былого казачества, а еще того менее «вредоносные», на его взгляд, конституции английского или французского образца. Зато внимание его привлек первый российский кодекс законов, киевская «Русская правда»: именно так он й назвал свой собственный основополагающий политический трактат. Только единое и разумное законодательство может упорядочить российский хаос, и с этой целью нынешняя Россия должна быть подвергнута коренному социальному и политическому преобразованию: необходим передел земельной собственности и переход верховной власти к однопалатному республиканскому законодательному органу.
Произвести все это предстояло, если понадобится, насильственным путем, и требовало создания разветвленной организации заговорщиков якобинского образца, а также военной диктатуры на переходный период между захватом власти и полным претворением в жизнь «Русской правды»[798]798
144. Документальные источники и рассмотрение взглядов Пестеля см. в кн.: «Русская правда» П.И.Пестеля и сочинения, ей предшествующие / Под ред. М.Нечкиной. (Восстание декабристов: документы, VII). – М., 1958. См. также: A.Adams. The Character of Pcstel's Thought // ASR, 1955, Apr.; J.Schwarz-Sochor. P.I.Pestel: The Beginning of Jacobin Thought in Russia// International Review of Social History, III, part I, 1958. 71–96; и: M.Ковалевский. «Русская правда» Пестеля // МГ, 1958, № I, I—19. Волк показывает (Взгляды, 263), что Пестель был не одинок, отстаивая необходимость временной, переходной диктатуры; Нечкина (Общество) показывает, что Общество соединенных славян также стояло за упразднение монархии и большинства дворянских привилегий. См. также: P.Miliukov. La place du Decabrisme dans revolution de rintclligencja russe и Mirkine-Guetzevich. Les idecs politiqucs des Decabristes et rinfluence frangaisc // Lc Monde slav, 1925, dec., 333–349; 380–383.
[Закрыть]. Пестель уделял большое внимание задачам военной реформы и административной реорганизации; более– серьезно, чем кто-либо другой из декабристов, он попытался использовать масонские ложи в революционных целях[799]799
145. Связь между масонскими ложами и революционными сообществами представляется несущественной, если не мифической (несколько иначе дело обстоит разве что в особенно консервативных католических регионах: кое-где в Баварии, Австрии и Испании). Хотя многие декабристы побывали масонами, они имели отношение большей частью к низшим орденским формам филантропического масонства, и отношение это было, как правило, менее длительным и близким, чем отношения императорских сановников и контрреволюционеров с масонскими ложами высоких степеней. См.: В.Семевский. Декабристы масоны // МГ, 1908, фев., 1—50; март, 127–170, а также: Идеи, 286–377. Приведенные Ссмевским факты не подкрепляют его убежденности в тесных отношениях декабристов и масонов; убежденности, побудившей его к данному исследованию и, возможно, помешавшей ему сделать четкие выводы, которые явно напрашивались.
Членство Пестеля в масонской ложе (Идеи, 289), по-видимому, не имело само по себе определяющего значения (см.: Т.Соколовская. Ложа трех добродетелей и ея члены декабристы // РА, 1908, № 20, 321–322), а его позднейший интерес к освоению масонских форм представляется в основном прагматическим (хотя и весьма устойчивым). См.: Н.Дружинин. Масонские знаки П.И.Пестеля // Музей революции СССР: Второй сборник статей. – М., 1929, 12–49.
[Закрыть]. Он сознавал всю неоценимую важность православной церкви как официальной основы единения России, хотя сам был вольнодумцем, а предки его в большинстве своем лютеранами.
Экстремизм Пестеля и его озабоченность захватом и удержанием власти роднят Пестеля скорее с Лениным, чем с собратьями-декабристами. Его смутная вера в крестьянскую общину как прообраз устроения общества и его готовность рассматривать убийство как орудие политической борьбы роднят его с будущими народниками и социалистами-революционерами. Его проект переселения евреев в Израиль (который, правда, отчасти предвосхитил Потемкин) любопытным образом предвосхищает идеологию сионизма, предлагаемую сторонним и неприязненным наблюдателем.
Однако при всем своем экстремизме Пестель имеет известное сходство с двумя другими ведущими политическими теоретиками александровского времени: со Сперанским и Карамзиным. Все трое, вместе взятые, могут служить иллюстрацией многообразного единства российской политической мысли эпохи Просвещения. Все трое были патриотически настроенными выходцами из масонства, строившими свою аргументацию на рационалистической основе. Пусть даже Карамзин имел чисто сентиментальные и консервативные побуждения, а Пестеля донимало непомерное честолюбие и революционный зуд (как утверждают их обличители), оба предлагали свои резоны под видом бесстрастного и продуманного анализа и, что ни говори, сохраняли этот вид со скромным достоинством. Все они отвергали любые посягательства на национальный суверенитет России и утверждали, что правительство должно обеспечивать упорядоченное благоустройство страны, не потакая хаотическому борению противоречивых интересов. Хотя Карамзин и Сперанский отстаивали монархию, они тем не менее признавали известную привлекательность республиканского правления, которое, по их мнению, было гораздо лучше тирании или анархии и непригодно для России лишь ввиду ее размеров.
После воцарения Николая I деспотизм потерял всякую связь с Просвещением. Претензия на разумность сделалась пустопорожней, так как Николай эклектически заимствовал аргументацию различных мыслителей Просвещения, игнорируя духовную сущность их идей. Николай казнил Пестеля вместе с другими главнейшими декабристами, а смерть Карамзина в том же 1826 г. позволила императору беспрепятственно утверждать, будто сочинения придворного историографа служат полным оправданием самовластья. Он использовал способности Сперанского для составления нового кодекса законов в 1833 г., но не позволил ему довершить ни одной из основополагающих конституционных реформ, к которым Сперанский стремился. Он включил Польшу в состав России сообразно прежней политике Екатерины и деятельно осуществлял единение державы и повальную русификацию сообразно настояниям Пестеля – но ему даже на ум не приходили преобразовательные замыслы, воодушевлявшие Екатерину и Пестеля. Николай уничтожил волнующее ощущение политической перспективы, столь существенное для века Александра. Крах политических реформ атрофировал у мыслящей части общества чувство принадлежности к политической системе царизма и побудил мыслителей обратить свои взоры далеко за пределы окружающей действительности в поисках иных прозрений.
