Текст книги "Икона и топор"

Автор книги: Джеймс Хедли Биллингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 61 страниц)

Для Соловьева bete noire и козлом отпущения, ответственным за грехи российской интеллигенции, служит Толстой, который стал на склоне лет обличителем чувственной и творческой природы человека. Подобно Достоевскому, Соловьев был неотступно озабочен проблемами разделения и разлада; но толстовская идея, что корень всех зол – в человеческих страстях, вызывала у него глубокое отвращение. В то время как Толстой, красноречивый обожатель семейной жизни, кончил полным отрицанием достоинства полового влечения, Соловьев, одинокий холостяк, видел в нем один из положительных импульсов, способных преодолеть разобщенность человечества. Толстовскую мораль он считал поверхностной, так как она имела в виду подавление, а не жизненное назначение страстей человеческих так как она была общей и отвлеченной, а не конкретной и определенной. Соловьев подчеркнуто озаглавил свой длинный философский трактат 1880 г. «Критика отвлеченных начал». Отвлеченность вызывалась отпадением от Бога, которое привело к «Кризису западной философии» (так называлось его первое основательное философское сочинение 1874 г.).

Появление ноЪой целостной философии на Востоке Соловьев считал все еще возможным – если Россия захочет быть «Востоком Христа», а не «Востоком Ксеркса». Бог изъявил Свое благоволение тяге к конкретному и чувственному, приняв во Христе человеческий образ; и этот акт воплощения был лишь началом обожения мира и преображения космоса. В своих знаменитых лекциях о Богочеловечестве, читанных в первой половине 1878 г., Соловьев прямо утверждает, что «христианство имеет свое собственное содержание… и это собственное содержание есть единственно и исключительно Христос»[1275]1275
  56. Чтения о Богочеловечестве// В.Соловьев. Собр. соч., 2-е изд. – СПб., 1911, III, 112.


[Закрыть]. Существеннее всего не учение Христа – как мог бы сказать Толстой, – ибо все его положения, соглашается Соловьев, содержатся в высоких нравственных наставлениях других великих вероучителей. Самое существенное – конкретный, целостный факт Его земной жизни и посланничества, преодолевающего разделение человека и Бога. Людей влечет к Христу – и в Его лице к возможному преодолению собственной отторженности от Бога – не отвлеченная мысль о том, что Он есть воплощенное Слово (Логос), а конкретное притяжение добра и красоты, которых была исполнена жизнь Христа. Таким образом, влечет человека явление Софии в личности Христа, ибо София «есть идея, которую Бог имеет перед собою в своем творчестве и которую, следовательно, Он осуществляет» в своем творении[1276]1276
  57. Там же, 115.


[Закрыть].

Но каков конкретный путь отыскания Софии, что поможет приобщиться на земле к божественному «всеединству»? В конце 1870-х гг. Соловьев выдвигает ряд программ и соображений по преодолению разлада. Он начал с того, что пожертвовал значительную сумму, полученную им за свои двенадцать «чтений» о Богочеловечестве, частью на Красный Крест, частью же в фонд реставрации храма св. Софии в Константинополе. Практические действия с целью облегчения физических страданий и животворного обновления древнего духовного единства христиан – таковы были главнейшие положения его программы. В мае 1878 г. он сопровождал Достоевского (который был слушателем его «чтений») в паломничестве к старцам Оптиной Пустыни. Смерть его отца в октябре 1879 г. усилила в нем ощущение духовного призвания.

Расхождение между наукой и верой можно было преодолеть, дедогматизировав философские установки с той и с другой стороны. Он предлагал создавать «свободную и научную теософию», которая – вслед за Бёме – признает равноценными и в конечном счете взаимодополняющими три метода познания: мистический, интеллектуальный и эмпирический. Разлад между Востоком и Западом можно было преодолеть, признав, что им есть чему поучиться друг у друга. Восток верует в Бога помимо человечества; Запад – в человечество помимо Бога. Необходимо же единение той и другой веры. Светский гуманизм не удержится на основе философии, по сути дела утверждающей, что «человек есть безволосая обезьяна и поэтому должен полагать душу за други своя»[1277]1277
  58. Anthology, 14.


[Закрыть]. Однако не менее сомнительно и краеугольное утверждение православного Востока: что человек создан по образу и подобию Божьему и поэтому должно им править посредством кнута. Россия должна учиться у Запада, в особенности же освоить гуманистический позитивизм Огюста Конта. В контовской религии человечества и его определении человечества как «lе Grand Etre» («Великого Существа»), то есть некоего женственного божества, Соловьев усматривал представление, поразительно сходное с идеей Софии. Учение Конта о том, что историческое развитие последовательно проходит три стадии: теологическую, метафизическую и завершающую «положительную», на которой возникает разумное, альтруистическое общество, казалось, по-видимому, вполне совместимым с соловьевской концепцией Божественной Личности, обретающей собственное, воплощение в конкретной человеческой действительности. Правильное общество для Соловьева, как и для Конта, это общество «нормального» человека; а разделения человечества суть лишь преходящие, иррациональные пережитки бессмысленных доктринерских раздоров прежних времен[1278]1278
  59. О влиянии Конта на Соловьева см. отсылки в моей работе: Intelligentsia, 804, примеч. 22; а также лекцию Соловьева «Идея человечества у Августа Конта», прочитанную 7 марта 1898 г. по случаю столетней годовщины рождения Конта (Собр. соч., IX, 172–193.


[Закрыть].

В конце 1870-х гг. Соловьев выказал себя резким противником воинствующего шовинизма: так, он категорически осудил предложение панславистов применить против турок химическое оружие. Многочисленные слушатели его знаменитой лекции, прочитанной после убийства Александра II (в которой он призывал нового царя простить убийц и тем самым положить российское начало новой эре христианской любви), заливались слезами радости; среди них была вдова Достоевского, заверившая Соловьева, что ее покойный муж одобрил бы его.

За эту лекцию Соловьев подвергся суровому порицанию, и ему были временно запрещены публичные выступления. Он решил оставить преподавательскую работу и заодно отказался от должности в министерстве народного образования. Подобно Милюкову и Плеханову, Соловьев использовал период реакции восьмидесятых годов для того, чтобы «отступить и вернуться»: провести интеллектуальную мобилизацию и изыскать новые решения российских проблем. Так же, как они, Соловьев пришел к выводу о первостепенной важности перемен в социальной и политической сфере; но его панацеей была не либеральная демократия и не пролетарский социализм, а «свободная теократия».

Эта весьма оригиуальная концепция, которую Соловьев неустанно совершенствовал, суммируя впечатления от своих путешествий в публицистике и философских трудах восьмидесятых – начала девяностых годов, призвана была сообразовать полнейшую свободу с признанием всевластия, Господня. Дело Божье препоручено трем Его земным сподвижникам: царю, папе и пророку. Царь воплотит в новом веке идеал христианского правителя, папа возглавит объединенную церковь, а пророк будет возвещать поэтическим языком грядущее, высшее единение. Свободная теократия воцарится не путем принуждения, а благодаря свободному влечению человека к «всеединству» при посредстве Софии, которой праотцы с пророческим чувством воздвигали храмы и алтари, до поры «не ведая, кто она такая»[1279]1279
  60. Anthology, 104.


[Закрыть].

Он побуждал Александра III стать «новым Карлом Великим» и утвердить политическое единство христианских держав; соловьевские устремления благословляли папа и видные католические иерархи: многих из них глубоко впечатлил его проект объединения. Соловьев был, может статься, самым обаятельным и проникновенным проповедником христианского единства в мире XIX столетия. И хотя он в последние годы жизни больше симпатизировал католичеству, чем православию или протестантизму, он (едва ли не единственный в России XIX в.) был наделен сочувственным пониманием всех трех ветвей христианства. Более того, проблема единства решалась у него не посредством обращения, а путем вывода всех церквей на высший уровень единения, пока не достигнутый ни одной из них. Католической церковью он восхищался как зародышем общественного порядка, превосходящего национализм. Изоляция и преследование евреев в России осуждалось не только из гуманистических соображений, но потому, что грядущей теократии понадобятся пророческое одушевление и пафос социальной справедливости, которые вживе сберегли евреи: «Разве только в том они виноваты, что остаются евреями, сохраняют свое обособление. Но покажите же им видимое и осязательное христианство, чтобы им было к чему пристать. Они народ дела – покажите им христианское дело… Конечно, евреи не примут христианства, когда оно отвергнуто самими христианами…»[1280]1280
  61. Еврейство и христианский вопрос // В.Соловьев. Собр. соч., IV, 184. Спектр отношения интеллигенции к евреям пристально рассматривается в статье П.Берлина (Р.ВегІіпе. Russian Religious Philosophers and the Jews //Jewish Social Studies, 1947, Oct., 271–318). После погромов 1880-х гг. и новых ограничений на жительство в сельской области даже в пределах черты оседлости сферой существования российского еврейства во всевозрастающей степени становилась более сложная, городская культура. При этом, с одной стороны, возрастал интерес к сионизму (в сущности, кибуцы современного Израиля в основном являются созданием российских евреев, проникнутых народническими взглядами на общину) и к развитию национальной культуры на языке идиш, которая достигла небывалого расцвета в период между основанием первого еврейского театра в Москве (1878 г.) и почти одновременной кончиной в канун большевистского переворота трех признанных гигантов еврейской литературы: Менделе, Переца и Шолом-Алейхема.
  С другой стороны, многие евреи находили применение своей энергии в жизни Российской империи: в разносторонней творческой и реформаторской деятельности. Двенадцать членов первой Государственной Думы были евреями, и богатые евреи щедро финансировали либеральное движение. Еврейский железнодорожный магнат Иван Блиох нарисовал устрашающую картину грядущей бойни в своей книге «Будущая война» (1898) и помог убедить Николая II взять на себя ведущую роль в учреждении Международного трибунала в Гааге. Еще одним интернационалистским деянием российских евреев стал язык эсперанто, оказавшийся самым успешным опытом создания синтетического всеобщего языка, которому придал законченность Лазарь Заменгоф в 1878–1887 гг. – после предшествовавшей попытки принять идиш за основу подобного языка. См.: J.Raisin. Jewish Contribution, особ. May, 939–951.
  Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России (Бунд) сыграл важнейшую организующую роль в образовании Российской социал-демократической партии. Бундовцы были противниками как сионизма, так и социал-демократических централистов, отрицавших надобность в автономных национальных партиях (см.: К.Pinson. Arkady Kremer, Vladimir Medem, and the Ideology of the Jewish Bund //Jewish Social Studies, 1945, Jul., 233–264). Обзор широкого еврейского участия в последующей большевистской – и особенно в меньшевистской – социал-демократической деятельности (в меньшей степени – в народнической эсеровской партии) и оценку литературы вопроса см. в: L.Shapiro. The Role of the Jews.


[Закрыть]

По-видимому, Соловьев считал себя пророком новой теократии; стихотворения, притчи и статьи об искусстве, написанные в последние годы жизни, вполне могут рассматриваться как попытки конкретного воплощения этого пророческого духа. Однако первоначальное обнадеженное ожидание пришествия «свободной теократии» стало сменяться пессимизмом. Новоявленное воинственное язычество бросало вызов христианско-иудейской цивилизации; и символом этой новой силы была Азия, открывавшаяся российскому народному сознанию благодаря завершению Транссибирской магистрали и началу российских империалистических авантюр на Дальнем Востоке[1281]1281
  62. О росте паназиатских настроений на рубеже столетия см.: E.Sarkisianz.
  Russian Attitudes toward Asia // PR, 1954, Oct., 245–254; а также: Н.Сетницкий. Русские мыслители о Китае. – Харбин, 1926.


[Закрыть]. Поднимающийся Восток и отвращал, и привлекал Соловьева. Еще до первой Японо-китайской войны в середине 1890-х гг. Соловьев написал стихотворение «Панмонголизм», где изобразил покорение России монгольскими ордами. В своих «Трех разговорах с Краткой повестью об антихристе», написанных в 1900-м, в год его смерти, Соловьев предсказывает, что Япония объединит Восток и завоюет мир. Это предвидение удивительной победы, которую вскоре одержала Япония в войне с Россией, – лишь одно из многих пророчеств повести. Антихрист является править новой всемирной империей – заявляя, подобно Великому Инквизитору Достоевского, что он продолжает и совершенствует дело Христово. Антихрист не вполне справедливо наделен многими чертами и мнениями идеологического противника Соловьева, Льва Толстого. Все три христианские церкви утратили былую власть с ростом материального благосостояния и распространением новых форм массовой культуры. Все три с готовностью присягнули антихристу. Лишь немногие в каждом вероисповедании нашли в себе силы воспротивиться и удалиться в пустыню: в том числе православная община во главе со старцем. «Русское православие после того, как политические события изменили официальное положение церкви, хотя потеряло многие миллионы своих мнимых, номинальных членов, зато испытало радость соединения с лучшею частью староверов и даже многих сектантов положительно-религиозного направления. Эта обновленная церковь, не возрастая числом, стала расти в силе духа…»[1282]1282
  63. Соловьев. Собр. соч., X, 206–207.


[Закрыть]

Эти православные воссоединились со всеми остальными христианами, когда евреи, которые способствовали воцарению антихриста, внезапно обнаруживают, что он – не мессия, и поднимают против него восстание. Таким образом, евреи оказываются союзниками христиан, языческие города поглощают огненные реки, мертвые воскресают, и Христос является вновь и устанавливает вкупе со святыми и «казненными антихристом евреями и христианами»[1283]1283
  64. Там же, 220. Э.Бенц (E.Benz) показал, что апокалиптическое мышление Соловьева в немалой степени обязано влиянию Юнга-Штиллинга; Г.Флоровский полагает, что более позитивные экуменические воззрения Соловьева сформировались под значительным влиянием Данте. См.: G.Florovsky. Vladimir Soloviev and Dante: The Problem of Christian Empire // For Roman Jakobson: Essays on the Occasion of His Sixtieth Birthday. – The Hague, 1956, 152–160.


[Закрыть] свое тысячелетнее царство на земле.

Пророческие сочинения Соловьева и обаяние его личности способствовали возникновению ряда новых культурных тенденций серебряного века. Прежде всего, он сыграл ведущую роль в возрождении интеллектуального престижа идеалистической философии. Он попытался показать, что философский идеализм логически вытекает из нравственного идеализма народнической традиции. В то время как Плеханов использовал этот факт для критики народничества, Соловьеву он служил для обращения идеалистов от морали к философскому идеализму и вдохновенному мистицизму соловьевского образца. Многие из тех, кто начал в 1890-х гг. с марксизма, пришли под влиянием Соловьева к новому идеализму: Бердяев, Струве и другие. В его «Оправдании добра», начавшем публиковаться частями в 1894 г. (и изданном отдельной книгой в 1897 и 1899 гг.), убедительно доказывалось, что лишь на основе идеализма возможно одержать победу над материалистичным своекорыстием и обороняться от философского скептицизма.

С реабилитацией идеализма связана и более общая заслуга Соловьева– в деле укоренения российской традиции серьезной критической философии. Это стало, возможным лишь в 1889 г., после снятия программных ограничений в преподавании философии. В том же году был основан журнал «Вопросы философии и психологии», и в России наконец появилось первое философское периодическое издание практической направленности. Появился фильтр для критического освоения западных идей – вместо их всеядного поглощения в духе прежних «толстых» журналов. Сочетание в заглавии нового журнала философии и психологии знаменовало готовность к свежим подходам. Соловьев не только регулярно сотрудничал в этом журнале, но и озаботился философским образованием куда более широкой читательской аудитории – пользователей издававшейся в 1890-х гг. энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Это издание в восьмидесяти шести томах и поныне остается богатейшей сокровищницей печатной информации на русском языке, и Соловьев, заведующий его философским отделом и автор многих отдельных статей, премного способствовал его охвату и содержательности.

Под влиянием Соловьева совершились также немногочисленные, но существенные возвращения в лоно православной церкви, начавшиеся в первые годы XX столетия, после его смерти. Поздние творения Достоевского наряду с сочинениями Соловьева помогли некоторым бывшим радикалам внезапно увидеть в православной церкви нечто большее, чем орудие государственной дисциплины, которым она казалась Победоносцеву. Такие мыслители, как Булгаков, Франк и Бердяев, оказались готовы вопреки издевательствам своих былых духовных соратников провозгласить заново свою приверженность церкви в «Вехах» (1909) и ряде других сборников. Эти мыслители заявляли, что веруют в новое, а не прежнее христианство, ибо, утверждали они, христианство подлинное – религия свободы, а не принуждения, и она не только не противостоит общественным переменам, но является их необходимым условием и санкцией. Обновленческое движение в русской православной церкви было частью общего стремления к модернизации, заметного среди большинства христиан в начале XX в. Хотя православная церковь явно не торопилась с признанием надобности новых подходов, однако же во время кризиса безвластия в 1917 г. она выказала независимость и жизненность на августовском церковном соборе, восстановив давно упраздненный патриархат и объявив хотя и с запозданием, но все же весомо, что ее судьба впереди, а миссия пребудет, даже если рухнет древняя мечта о Восточной христианской империи.

И наконец, может быть, самое важное: Соловьев оказал глубокое воздействие на замечательный художественный подъем серебряного века. Он был одним из первых новооткрывателей восторгов поэзии. Хотя его собственные стихи большей частью далеки от совершенства, его идея о том, что земная действительность являет всего лишь символическое отражение иного, более существенного мира, нас окружающего, заново подвигла поэтов на открытие и воспевание этой высшей красоты и гармонии. Космологические теории Соловьева возродили старинную идею пророческой и пророчествующей поэзии, общую для Шеллинга и Сен-Мартена. Его философия так же воодушевила поэзию серебряного века, как за полвека до того философия этих ранних романтиков вдохновляла поэзию века золотого. Новое открытие поэтической прелести, прозрение в чувственном мире явлений высшей духовности оказались долгожданным избавлением от все более мертвенной прозы обессилевшего реализма. Искусство, ставящее во главу угла общественную пользу и фотографический натурализм, задавало тон несколько десятилетий; но с упадком «толстых» журналов, в которых критики беспощадно расправлялись со всевозможными сторонниками искусства для искусства, открывалась перспектива новых художественных подходов. Когда в 1891 г. журнал «Северный вестник» перешел в руки Соловьева и других религиозно настроенных поэтов, идея о том, что красота имеет собственное назначение, приобрела новый рупор. Публикация стихотворного сборника Дмитрия Мережковского «Символы» в 1892 г. и его статьи «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» – в следующем заново озвучило для широкой публики представление о том, что действительный мир – лишь тень мира идеального и что художник наделен особым даром проникновения от действительности к идеалу.

Соловьевский поэтический образ таинственной «прекрасной дамы» был одновременно симптомом и движущей силой нового поворота к мистическому идеализму. Прекрасная дама была отчасти богиней человечности (vierge positive) Огюста Конта, отчасти пропавшей Мадонной возрождаемого романтизма, отчасти же божественной мудростью (Софией) православного богословия и оккультной теософии. Хотя Соловьев умер гораздо раньше Плеханова или Милюкова, его немедленное посмертное влияние в России начала XX в. было, может статься, ничуть не меньше прижизненного воздействия этих двух деятелей. Соловьев отвечал визионерским устремлениям, которые по-прежнему были очень сильны в России. Он предлагал России как бы последний шанс вырваться из мира обыденного и сиюминутного, из мира «посредственности», которая была столь ненавистна интеллигенции. Политические и экономические соображения Плеханова и Милюкова влияли на тех, кто боролся за власть в эпоху революционных перемен; но необычайный культурный взлет начала XX столетия произошел в озарении яркой, хотя и быстро угасшей, звезды Соловьева,

Переход от народнического реализма к идеализму серебряного века можно уподобить перемене вкуса к спиртным напиткам – от крепкой и бесцветной водки прежних агитаторов и реформаторов к сладкой, рубиновой mesimarja, к которой пристрастились новые эстетствующие дворяне. Mesimarja была редкостным, экзотическим напитком, чрезвычайно дорогим и особенно уместным в конце обильной и неспешной трапезы. Подобно искусству серебряного века, mesimarja была продуктом особого, наполовину иностранного происхождения. Ее привозили из финской Лапландии, где гнали из редкой ягоды поленики, вызревавшей под круглосуточным солнцем короткого полярного лета. Столь же экзотичной и превосходной была и культура России начала XX в. Это было изысканное пиршество, окрашенное зловещими предчувствиями. И так же, как с ягодой mesimarja, преждевременная зрелость сулила быстрое гниение. Полуночное солнце вскоре сменилось полуденной тьмой.

VI ШАТКИЙ КОЛОСС

XX век

КУЛЬТУРНЫЙ ВЗРЫВ средъ войн и революций первой четверти XX в. Музыка как доминирующая форма искусства в эпоху страстного освобождения и освобржденной страсти. Прометеевский дух революционных «богостроителей» и попытки Александра Скрябина (1872–1915) преобразовать мир через синтез искусств. Выход в космическое пространство: ракеты Константина Циолковского (1857–1935) и «супрематизм» Казимира Малевича (1878–1934). Одновременное нисхождение в сенсуализм и диаволизм. Апокалиптичностъ в искусстве и в жизни: поэзия Александра Блока (1880–1921); проза Евгения Замятина (1884–1937); политические идеи Льва Троцкого (1879 – 1940).

Февральская и Октябрьская революции 1917 г.; Ленин (1870–1924) и традиции русской интеллигенции. Четверть века ортодоксального тоталитаризма при Сталине (1879–1953) – от начала 1-й пятилетки в 1928 г. до его смерти в 1953 г. Сложная укорененность сталинизма в традициях царизма и традициях революции, в ленинской концепции одной авторитарной партии, но прежде всего в необходимости обеспечить невежественное крестьянское население привлекательной массовой культурой. В психозе чисток эпохи Сталина Московия сводит счеты с Санкт-Петербургом, колыбелью революции и символом космополитизма. Стахановцы как «флагелланты» и партаппаратчики как «старообрядцы» русского большевизма. Метаморфоза светлых икон, колокольного благовеста и утешительных воскурений в литографические портреты Ленина, грохочущие станки и дешевые духи.

Борис Пастернак (1890–1960) и «Доктор Живаго» (1958) как последний отзвук загадочной поэтической культуры ушедшей Российской империи и пророческая трактовка русской революции и грядущего России. Старые и новые темы в культурных брожениях эпохи Хрущева (1953–1964). Неугомонное новое поколение «шестидесятников». Вечная ирония и будущие возможности русской культуры.

1. КРЕЩЕНДО

Революции 1917 г. произошли в разгар глубочайшего культурного переворота, начало которому положили вовсе не большевики и с которым они покончили не сразу. С конца 90-х годов XIX в. и до «великого перелома», достигнутого Сталиным в первую пятилетку (1928–1932), русская культура продолжала кипеть и бурлить в котле так называемой электрической эпохи.

Подобно электричеству, распространявшемуся в этот период по России, новые культурные течения несли в повседневную жизнь новую энергию и просвещение. Главный революционный соперник Ленина и Троцкого сетовал впоследствии на «электрические заряды волевой энергии власти», которые исходили от них в 1917 г.; в свою очередь эти лидеры стремились перейти от диктатуры в райские кущи, утверждая, что коммунизм – это «советская власть плюс электрификация». Многие полагали, что именно просвещение умов и сообщение им энергии и есть советская власть. Как янтарь, долгое время служивший чисто декоративным целям, открыл человечеству мощь электричества, так театру было суждено сыграть «роль янтаря» в раскрытии новых секретов природы[1284]1284
  1. N.Evreinov. Theatre, 14. Сетования лидера эсеров В.Чернова по поводу «электрических зарядов» см. в его кн.: V.Chernov. The Great Russian Revolution. – New Haven, 1936, 445, в последней главе, в целом оптимистичной, – «Дух русской революции» («The Spirit of the Russian Revolution»). Фразу «Советская власть плюс электрификация всей страны» Ленин, по-видимому, впервые использовал в докладе Совнаркому 22 декабря 1922 г. См.: В.Ленин. Соч. – М. —Л., 1950, 4-е изд., XXXI, 484. Это определение повторяется в официальном учебнике по советской идеологии; Основы марксизма-ленинизма / Под ред. О.Куусинена. – М 1961 799.


[Закрыть]. Как в быстро растущих российских городах начала XX в. необузданное электричество зачастую металось по новым металлоконструкциям, так эти новые художественные токи прорывали изоляцию традиций, встряхивая и повергая в шок все большее число людей, способных читать и мыслить. Как и в сфере электричества, в культуре все это было связано со старинными источниками новой энергии. Человек просто отыскал новые способы высвобождения энергии, скрытой в подвижных водах и горючих компонентах традиции. И стало быть, новая, динамичная культура этой электрической эпохи была во многом куда прочнее укоренена в русской традиции, нежели культура предшествующей дворянской эпохи.

В поэзии новый символизм скоро уступил место футуризму, акмеизму, имажинизму и великому множеству стилей, не поддающихся классификации. На сцене дерзновенный коллективный труд Московского Художественного театра под руководством Станиславского, пламенный импрессионизм «Русского балета» Дягилева, «условность» и «биомеханический» экспрессионизм театра Мейерхольда – все свидетельствовало об ускоренном пульсе жизни и бьющей через край экспрессии. В музыке Стравинский своей какофонической «Весной священной» сыграл отходную мелодическим шаблонам романтизма; породив огромное количество новых музыкальных форм, Россия дала миру двух титанов, принадлежащих к относительно немногочисленному кругу тех, чье превосходство на музыкальной сцене было и остается неоспоримо, – это бас Шаляпин и танцовщик Нижинский. Во всех сферах творчества заметен новый живой интерес к форме и одновременно неприятие нравоучительных посланий и прозаических стилей, на протяжении полувека преобладавших в русской культуре.

Среди всех искусств определяющее положение занимала, пожалуй, музыка. Александр Блок, величайший поэт эпохи, говорил о выходе из календарного времени во время музыкальное. Василий Кандинский, крупнейший художник тех дней, рассматривал музыку как самое емкое из искусств и образец для других. Чюрлёнис, другой влиятельный пионер абстрактной живописи, называл свои произведения «сонатами», а свои выставки – «слушаниями»[1285]1285
  2. W.Grohmann. Wassily Kandinsky. Life and Work. – London, 1959, 87 N Vo-rob'ev. M.K.Ciurlionis: der litauischc Maler und Musikcr. – Kaunas – Leipzig, 1938, 32 ff. Влияние в России Чюрлениса (ibid., 66 ff.) и другого литовца, поэта-симво-листа и переводчика Юргиса Балтрушайтиса, свидетельствует о растущем космополитизме русской литературы, способной теперь вовлекать в свою орбиту ведущие фигуры из этой наиболее прозападно и прогермански ориентированной балтийской провинции.


[Закрыть]. Точно так же, как художники-кубисты расщепляли привычные формы, «футурист» Хлебников, наиболее революционный из поэтов, провозгласивший себя «Председателем земного шара», расщеплял привычные слова, пытаясь создать новый, музыкальный в своей основе «заумный язык». Корни слов, утверждал он, «лишь призраки, за которым стоят струны азбуки»[1286]1286
  3. Свояси // В.Хлебников. Творения. – М., 1986, 37. Приведено в кн.: R.Poggioli. The Poets of Russia 1890–1930. – Cambridge, Mass., 1950, 262. О Хлебникове и оригинальности русского футуризма см.: V.Markov. The Longer Poems of Vclimir Khlebnikov. – Berkeley – Los Angeles, 1962.


[Закрыть]. Московская квартира Давида Бурлюка, где встречались поэты и художники-футуристы, называлась «Гнездом Музыки».

В прозе возник новый музыкальный стиль и новая форма лирического повествования – «симфония», разработанная Андреем Белым[1287]1287
  4. О музыкальном стиле Белого и четырех «симфониях», написанных в 1902–1909 гг., см.: O.Maslenikov. The Frenzied Poets: Audrey Biely and the Russian Symbolists. – Berkeley, 1952, 70 ff. О Бурлюке см.: C.Gray. Experiment, 94—107, 195.


[Закрыть], который оказал огромное влияние на русскую культуру. В театре Мейерхольд вновь делал упор на использовании мимики, жеста и гротеска, утвердительно ответив на поставленный Блоком вопрос: «Неужели тело, его линии, его гармонические движения сами по себе не поют так же, как звуки?»[1288]1288
  5. Балаган // Be.Мейерхольд. Статьи; Письма; Речи; Беседы /Ч. I: 1891–1917. – М., 1968, 229. В постановке «Золотого петушка» Римского-Корсакова, последней оперы последнего представителя «Могучей кучки» (написана в 1906–1907 гг., поставлена только после смерти автора, в 1908 г.) певцы неподвижно располагались в одной части сцены, а действие, исполняемое танцовщиками, происходило в другой се части. См.: A.Bakshy. The Path of the Modern Russian Stage. – London, 1916, 85–88. Хроматический характер музыки также демонстрирует заметный отход от относительно традиционных гармоний более ранних произведений композитора.
  Касательно некоторых любопытных идей о Дягилеве как «Иоанне Крестителе классико-матсматического Возрождения», который помог подготовить дорогу Эйнштейну, спроецировав в европейскую культуру свое понимание современного танца («правдиво движение, а не язык»), см.: F.Kcrmode. Poet and Dancer before Diaghilev // PR, 1961, Jan. – Feb., 48-6 5.


[Закрыть]

Даже самых отъявленных пуритан и фанатиков из революционеров-марксистов музыка до странности завораживала. Александр Богданов, теоретик и руководитель примечательной попытки создать во время Гражданской войны целостную «пролетарскую культуру», верил, что пение было первой и образцовой формой культурного выражения, ибо возникло оно из трех основных социальных соотнесенностей человека – сексуальной любви, физического труда и племенных столкновений[1289]1289
  6. А.Богданов. О пролетарской культуре. – Μ., 1921. Вымученную скучную критику этих идей Богданова в разгар сталинизма см. в кн.: А.Щеглов. Борьба Ленина против богдановской ревизии марксизма. – М., 1937, 203–206.


[Закрыть]. Друг Богданова, Максим Горький, пролетарский реалист среди дворянских соловьев, посвятил свою антирелигиозную «Исповедь» (1908) Шаляпину, а Ленин признавался Горькому, что музыка вносит глубокое смятение даже в его монолитный мир революционного расчета:

«Ничего не знаю лучше «Appassionata», готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди! <…> Но "часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя – руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-гм, – должность адски трудная!»[1290]1290
  7. В.И.Ленин // М.Горький. Собр. соч.: В 18 т. – М. 1963, XVIII, 280–281.


[Закрыть]

Революционные события 1917–1918 гг., в которых Ленин сыграл столь роковую роль, тоже в чем-то сродни музыке. Характеристику, которую Мерсье дал Французской революции – «Tout est optique» («Все – зрелище»)[1291]1291
  8. Цит. no: E.Friedell. Cultural History, И, 381.


[Закрыть], – для революции русской можно трансформировать в «Tout est musique» («Все – музыка»). Во Франции определенная «демоническая живописность» была присуща и полутеатральной публичной казни короля (именно ее комментировал Мерсье), и аристократичному поэту-неоклассицисту Андре Шенье, стоически писавшему лучшие свои стихи в тюрьме, в ожидании казни. В России же революция не имела «латинского совершенства формы»[1292]1292
  9. Выражение Фриделла, ibid., 380, 382.


[Закрыть]. Царя и всю его семью беспощадно расстреляли в провинции, в каком-то подвале, а изуродованные их тела закопали в тайге, меж тем как в столице поэты старого толка, вроде Блока и Белого, писали полумистические-полумузыкальные гимны революции, усматривая в ней, по словам Блока, «дух музыки»[1293]1293
  10. А.Блок. Соч.: В 2 т. – М„1955, И, 305.


[Закрыть].

Весьма символична для этих сумбурных революционных лет организация «Персимфанса» (Первого симфонического ансамбля) – оркестра, освобожденного от авторитарного присутствия дирижера[1294]1294
  11. I.Stravinsky. The Poetics of Music in the Form of Six Lessons. – NY, 1956, 109.


[Закрыть]. В эмиграции возникло так называемое «движение евразийства», видевшее в большевистской революции «подсознательный бунт российских масс против владычества европеизированной и ренегатской знати». Ведущие евразийцы одобряли новый советский порядок за то, что он признал: индивид вполне реализует себя только в составе «высшей симфонической личности» группы, и только «групповые личности» способны построить новое «симфоническое общество»[1295]1295
  12. D.Mirsky. The Eurasian Movement //SEER, 1927, Dec., 312, а также выдержки из Л. Карсавина, 316–317. Позиция Карсавина сходна с ранней идеалистической концепцией фашистского корпоративизма – включая и завороженность большевизмом, и эстетико-физиологическую любовь к органическим образам общества. Евразийское движение испытывало воздействие идей Докучаева о внутренней преемственности человеческих и природных феноменов на евразийской равнине, а также воздействие того же филологического мистицизма, который был свойствен нацизму на его ранней «рунической» стадии.
  На более возвышенное использование симфонической метафоры поклонниками «евразийцев» указывает Е.Трубецкой, утверждая, что «наш теперешний мир содержит несчетные знаки симфонии света и звука в мире грядущего». Цит. Н.Лосским в: SEER, 1924, Jim., 95. См. также: B.Ishboldin. The Eurasian Movement // RR, 1946, Spring, 64–73.


[Закрыть]. Своеобразной иконой для тогдашних людей искусства стала предреволюционная картина «супрематиста» Казимира Малевича «Корова и скрипка» – символ смутной надежды, что страстная творческая сила скрипки каким-то образом придет на смену тупому коровьему довольству буржуазной России[1296]1296
  13. Cm.: C.Gray. Experiment, 308.


[Закрыть]. Даже такой будущий поборник давнего порядка, как Николай Гумилев, в предвидении революции написал стихотворение, в котором заклинал художников: «На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ…»[1297]1297
  14. Волшебная скрипка // H.Гумилев. Избранное. – М., 1989, 105–106.


[Закрыть]

Струнные инструменты в самом деле как бы образуют музыкальный фон этого периода огромных коренных перемен: цыганские скрипки сектантских оргий Распутина в императорских дворцах, гитара модных дворянских ночных клубов, беспримерное изобилие виртуозов-скрипачей в Одессе и балалайки, под аккомпанемент которых пелись народные песни у бивачных костров по обе стороны фронтов Гражданской войны. Консолидация сил большевиков между Октябрьским переворотом 1917 г. и миром 1921 г. сообщает стремительному напеву скрипок некое горячечное крещендо. Звуки «арф и скрипок» (название одного из стихотворных сборников Блока) вскоре после этого начали затихать, так что более поздняя, сталинская, революция погрузила культурную сцену в безмолвие – по причине истощения и репрессий. Безмолвие нарушали разве что предписанные церемонии, коллективные песнопения да гротескное веселье колхозников, пляшущих на заорганизованных государственных смотрах. Роль музыки в сталинскую эпоху образцово раскрывает Алексей Толстой в своем пеане Пятой симфонии Шостаковича как «симфонии социализма»: «Она начинается Largo масс рабочих-метростроевцев, accelerando соответствует метро; Allegro, в свою очередь, символизирует гигантскую фабричную машинерию и ее победу над природой. Adagio – это синтез советской культуры, науки и искусства. Scherzo отражает спортивную жизнь счастливого советского народа. Что до Finale, то это образ благодарности и энтузиазма народных масс»[1298]1298
  15. Приведено в кн.: Stravinsky. Poetics, 121.


[Закрыть]. Маятник истории качнулся вспять – от свободы и экспериментализма электрической эпохи к авторитаризму «свечного» прошлого. «Молчание советской культуры»[1299]1299
  16. Название аналитической работы И.Берлина о достижениях и возможностях советской культуры: I.Berlin. The Silence of Soviet Culture // FA, 1957, Oct., 1—24.


[Закрыть]было еще страшнее из-за ее звуковых стереотипов.

Для яркой, но короткой интерлюдии свободы, предшествовавшей четверти века сталинского тоталитаризма, характерны три основных мироощущения – прометейство, сенсуализм, апокалиптичность. Это были скорее средоточия интересов, нежели записные идеологии: повторяющиеся лейтмотивы в какофонии эпохи, помогающие отличить ее от периода непосредственно до или после. Все три момента образовывали сердцевину философии Соловьева; все три за годы после его смерти в 1900 г. стали доминантой; все три попали под подозрение, когда при Сталине Россия откатилась назад, в новый «железный век».

Прометейство

Особенно широкое распространение нашло прометейство – вера, что человек, вполне осознав свои подлинные силы, способен целиком преобразовать мир, в котором он живет. Образ Прометея, греческого титана, которого Зевс приковал к скале за то, что он дал людям огонь и искусства, издавна привлекал радикальных романтиков. Маркс идеализировал эту легендарную фигуру; Гёте, Байрон и Шелли разрабатывали миф о Прометее в своих произведениях. Теперь и русские, поглубже копнув мифологический мир античности, тоже обратили восхищенные взоры к Прометею. Мережковский перевел «Прометея прикованного» Эсхила; другие читали «Прометея и Эпиметея» швейцарского ницшеанца Карла Шпиттелера или «Прометеев спор» Леопарди. Вяч. Иванов написал в 1918 г. своего «Прометея», и даже столь далекие друг от друга объекты, как одно из ведущих издательств и ключевое музыкальное сочинение Скрябина, носили название «Прометей». Революционные поклонники Бетховена в России, и не только в России, считали себя «творениями Прометея» и восхищались прометеевской темой в последней части Героической симфонии своего кумира, где Бетховен якобы отметал христианскую доктрину человека, «восклицая громовым голосом: «Нет, ты не прах, но подлинный земли владыка»[1300]1300
  17. Stravinsky. Poetics, 111. См. также: J.Sullivan. Beethoven. – NY, 1949, 77. О значении прометеевского мифа см.: М. Горький. Литературные портреты. – М., б/г [1959?], 217, а также: ЛЭ, IX, 314–320. Самая недавняя из популярных в СССР биографий Маркса – трилогия под названием «Прометей» Г.Серебряковой (тг. 1–3, М., 1963). Отметим также важность, которую придавали выпущенному тиражом 150 000 экз. «Прометею прикованному» Эсхила (М., 1956).


[Закрыть].