Текст книги "Икона и топор"

Автор книги: Джеймс Хедли Биллингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 61 страниц)

В то же время этот ревнитель самодержавия стал первым в российской истории правителем, кто созвал представительское национальное собрание: земский собор 1566 г. То был акт чистой политической импровизации со стороны этого признанного традиционалиста. Желая поддержать распространение войны на территорию Литвы, Иван пытался привлечь странствующих западных русских дворян, привычных к аристократическим собраниям («сеймикам») Литвы, одновременно заручаясь поддержкой новых городских богачей путем введения более емкой европейской системы трехсословного представительства[338]338
  89. С.Авалиани. Земские соборы. – Одесса, 1910, ч. II, 38–42, 127, – здесь прослеживается параллель между «чинами» этого «собора» и «etats», «Stande» и «ordines» на Западе. Его тщательно проделанная работа показывает, что (11) пятая часть представителей являлась богатыми купцами, а (38) по меньшей мере одна седьмая выступала от провинциальных городов, включая тс, что традиционно подчинялись Литве.
  Историографический путеводитель по спорам, шедшим вокруг слабо документированной истории земских соборов, см. в обзоре: И.А.Стратионов // УЗКУ, 1906, март, 1—32, и: Авалиани, 1 – 134. Долгое время предполагалось, что «совет примирения» 1550 г. был первым земским собором (см.: Е.Максимович // ЗРИБ, 1933, выл. 9, особ. 14–15), а С.Шмидт доказал, что его состав включал военных, принадлежавших к низшим слоям (ПРИ, IV, 1956, 261–263). Однако характер этого совета был в политических целях искажен позднейшими фальсификаторами (см. анализ в статье: П.Васснко, С.Платонов // ЖМНП, 1903, апр., 386–400), и он по духу своему представляется более близким к старым Церковным Соборам (о которых см.: И.Лихницкий. Освященный собор), каких насчитывалось между 1105 и 1550 гг. около двадцати восьми (В.Латкин. Земские соборы древней Руси. – СПб., 1885, 23, примеч. I).
  Термин «земский собор» в те времена на самом деле не использовался, но позволяет не без основания предположить, что древнейший Церковный освященный собор был преображен в Собор всея земли, созываемый по любому из множества представительских принципов для утверждения важных решений по оценке законов или налоговых сборов. Единственным полноценным западным исследованием соборов является посмертно опубликованный и ныне устаревший труд: F.Dc Rocca. Les Zemskic Sobors, 1899. См. также исследование соборов XVII в. и сравнение их с парламентскими органами Запада: I.Keep. Decline of the Zemsky Sobors // SEER, 1957, Dec., 100–122.


[Закрыть]. Когда заманивание конституцией уступило место военной силе, Литва поспешила оформить свои платонические до того отношения с Польшей. Чисто аристократический парламент (сейм), в 1569 г. провозгласивший в Люблине этот союз, был гораздо менее представительским, чем собор Ивана, созванный в 1566-м, но сыграл важную роль в избрании короля нового многонационального государства (Речь Посполита), когда в 1572 г. угасла династия Ягеллонов.

Иван и его преемники (как почти каждый царствующий европейский дом) энергично участвовали в парламентских интригах этого органа, особенно во время польского династического кризиса в 1586 г. Позже, в 1598-м, когда и в России пришел конец династии, русские прибегли к польской процедуре избрания царя – злополучного Бориса Годунова – на специально созванном земском соборе, первом с 1566 г. На протяжении последующей четверти столетия эти соборы стали даже еще более представительскими и во многом сделались высшей политической силой в стране. Не только в 1598-м, но также и в 1606, 1610, 1611 и 1613 гг. представительские органы сходного состава принимали судьбоносные решения касательно избрания наследника трона[339]339
  90. Авалиани. Соборы, 65–87. Ключевский предполагает, что в 1605 г. Дмитрий созвал два собора (Опыты, 549–551), а Рокка (Rocca. Sobors, 25, 57–58) настаивает, что собор, подтвердивший притязания Федора на трон в 1584 г., решал также более широкий круг финансовых вопросов. Ни одна из этих концепций не была широко принята, но Ключевский показывает, что в 1598 г. представительстно было более широким как в отношении регионов, так и в отношении общественных классов, чем в 1566—м (Опыты, 476–500).


[Закрыть]. Несмотря на многочисленные различия в организации и задачах, все эти соборы преследовали главную цель собора, созванного Иваном в 1566 г.: отвлечь западных россиян от польско-литовского сейма и создать более действенный орган, способный пополнить казну, по образцу межгосударственных ассамблей североевропейских протестантских стран[340]340
  91. Общую оценку конституционной основы нового Польского государства и вклада в нее согласительных органов Литвы см. в: Vernadsky. Dawn, 171–189, 220–249; его следует дополнить работой: М.Любавский. Литовско-русский сейм. – М, 1901, 509–850.
  Соотношение между сознательным заимствованием у Запада и одновременными собственными независимыми импровизациями никогда не было оценено систематически и может так и остаться не определенным в связи с отрывочным характером доступных документов. Единственный намек на какую бы то ни было связь с предшествовавшими русскими политическими традициями усматривается в выраженном в имперской грамоте 1616 г. требовании к новому собору быть самостоятельным («постоятельным»): условие, выдвигавшееся в прошлом участникам новгородского вече. См.: А.Кабанов. Организация выборов на земских соборах XVII в // ЖМНП, 1910, № 9, 107–108. Авалиани. однако, предполагает, что согласительные идеи были в XVI в. более в ходу, чем в целом принято считать (Соборы, 3—17).


[Закрыть].

Таким образом, по иронии судьбы, этот самый серьезный вызов из тех, что первые парламенты бросали московскому самодержавию, исходил от государственного образования, учрежденного самым, казалось бы, рьяным защитником самодержавия. Иван, все более раздираемый противоречиями, одарил Москву первым печатным станком и в 1564 г. выделил деньги на издание первой русской печатной книги, «Деяний Апостолов». А уже в следующем году он позволил толпе сжечь печатный станок и выслал печатников в Литву. Он увеличил численность монастырских паломников и царское вспоможение им, и он же оплачивал в стане опричников в Александровске охальные пародии на православное богослужение. Неспособный учитывать сложности быстро меняющегося мира, Иван усилил террор в отношении прозападных элементов – перед самой отменой опричнины в 1572 г. В 1570-м он снова разорил и опустошил Новгород и без долгих церемоний казнил Висковатого, одного из своих ближайших светских доверенных лиц. Годом позже Москву неожиданно разграбили и сожгли татары. В 1575 г. Иван – первый в России коронованный царь – отступил в Александрова и отрекся от престола в пользу татарского хана, принявшего православие. Хотя вскоре он вернул себе трон, царским титулом после этого загадочного эпизода он пользовался намного реже.

Расправа с княжеской знатью, учиненная Иваном, вызвала такой шок, какой террор сам по себе не мог бы вызвать в закаленном сознании москвитян. Образу царя как вождя христианской империи, над созданием которого так трудился Иван, был нанесен серьезный удар. Обожествленный правитель – главный объект преданности и «национального» чувства этого патерналистского общества – отпал от своей божественности. Образ был разрушен не столько тем, что Иван был многократным убийцей, сколько незаурядностью двух его жертв. Расправляясь с митрополитом Московским Филиппом в 1568 г., Иван прежде всего стремился избавиться от главы боярского рода, заподозренного в неверности. Однако, убив глубоко почитаемого московского первосвященника, Иван как бы передал Филиппу венец первых русских национальных святых Бориса и Глеба, которые добровольно приняли незаслуженную смерть, дабы искупить ею грех русского народа. Мощам Филиппа поклонялись в удаленном Соловецком монастыре, который в качестве центра паломничества стал соперничать со Свято-Сергиевой лаврой в близлежащем Загорске. Тесные связи между великими монастырями и великими князьями Московии стали ослабевать.

Еще более серьезный удар по идеологии Московского государства нанесло убийство Иваном собственного сына, наследника и тезки: царевича Ивана. Притязания царя на самодержавие основывались на непрерывном наследовании власти с далеких апостольских и имперских времен. Иван, чтивший эту генеалогию безогляднее и фанатичнее, чем кто бы то ни было до него, теперь своими собственными руками уничтожил священное звено. Поступив таким образом, он в чем-то утратил ауру богоизбранного христианского воина и ветхозаветного царя, которая окружала его с победы над Казанью.

Мученики Филипп и Иван сделались новыми героями русского фольклора, и царские недруги стали поэтому в глазах многих истинными слугами «Святой Руси». В XVII в., во времена церковного раскола, обе противоборствующие стороны оспаривали друг у друга право считаться Наследниками Филиппа: патриарх Никон, театрально переместивший его мощи в Москву, и старообрядцы, почитавшие его как святого. В условиях политического кризиса XVII в. распространилась молва, гласившая, будто царевичу Ивану удалось, несмотря ни на что, выжить; что по-прежнему существует «настоящий царь», чей род через ненарушенную цепочку предков восходит к апостольским временам. Этой легенде дал толчок сам Иван, пожертвовавший неслыханную сумму в пять тысяч рублей Свято-Сергиевой лавре, чтобы там отслужили заупокойную службу по его сыну[341]341
  92. Эта сумма намного превышала все мыслимые в XVI в. пределы. Василий III выдал на поминание своего отца, Ивана III, лишь 60 рублей; Иван IV в 1563 г. дал на своего сына Василия 100 – и 1000 на свою жену Анастасию; а наследник Ивана, Федор, несмотря на глубокую благочестивость и некоторое понижение курса рубля, дал на отца только 2833 рубля. См.: С.Веселовский. Исследования, 330, примеч. 2. Иван также выделял солидные суммы Синаю, Афону и Иерусалиму – там же, 339.


[Закрыть].

Противоположение царя и сына сделалось на Руси популярной темой народных песен[342]342
  93. Об обстоятельствах смерти царевича и последующем раскаянии Ивана см.: Веселовский, 337–340; фольклорные отголоски – в: Б.Путилов. «Песня о гневе Ивана Грозного на сына» // РФ, IV, 1959, 5-32.


[Закрыть]. Самым, вероятно, драматичным историческим полотном России XIX в. стала написанная в темно-красных тонах картина Репина, посвященная убийству Иваном своего сына, а Достоевский назвал ключевую главу в «Бесах», пророческом романе о революции, «Иван-Царевич».

Ивану Грозному наследовал слабовольный сын Федор, чья смерть в 1598 г. (последовавшая за загадочным убийством в 1591-м другого, последнего сына царя Ивана – малолетнего царевича Дмитрия) оборвала старинный царский род. Возведение на трон регента Бориса Годунова стало очередным оскорблением московского образа мышления. Борис, имевший не боярское, частично татарское происхождение, был избран в дни жестокой политической распри земским собором, при попустительстве русского Патриарха (чья должность была утверждена незадолго до того, в 1589 г., с несколько подозрительной подачи зарубежных православных иерхаров). Антиабсолютистское требование Курбского, чтобы царь набирал совет «из мужей всего народа», похоже, было удовлетворено официальным заявлением, что Борис был избран представителями «у всенародных человек»[343]343
  94. Сказания князя Курбскаго / Под ред. Н. Устрялова. – СПб., 1842, 39; «всенароднаго множества» – текст официального определения собора 1598 г., см. в: Ю.Готье. Акты относящиеся к истории земских соборов. – М., 1909, 13.


[Закрыть].

Оказавшись во власти, Борис принялся активно и последовательно внедрять западный образ жизни. Он ввел европейский обычай бриться. Экономические связи множились – на условиях, выгодных зарубежным предпринимателям. Тридцать человек, специально отобранных для государственной службы на высоких должностях, были отправлены за границу на учебу. Иностранцам предоставлялись важные посты; иностранным общинам гарантировалась царская защита; лютеранские церкви терпели не только в Москве, но и дальше – в Нижнем Новгороде; кронпринц Дании был приглашен в Москву для женитьбы на дочери Бориса, Ксении, после неудачных домогательств соперника, шведского принца.

Однако шанс мирно эволюционировать в направлении ограниченной монархии, то есть формы правления, преобладавшей в странах, которыми Борис больше всего восхищался, в Англии и Дании, был для России при Борисе в лучшем случае мимолетным. Вскоре Россия подверглась потрясениям более глубоким, чем даже при Иване. В последние три года правления Бориса в стране разразился голод, унесший жизни предположительно трети подданных, с буйной силой распространились разбой и крестьянские волнения. В то же самое время будущий датский зять Бориса внезапно умер в Москве, а двадцать восемь из тридцати человек, отобранных для учебы, решили остаться на Западе[344]344
  95. Лучшее исследование этого печального, хотя и красочного исхода см. в: Н.Голицын. Научно-образовательные сношения России с Западом в начале XVII в. // Чт, 1898, IV, ч. 3, 1—34 и дополнения 1–2. См. также: Соколов. Отношение, гл. 10; а о германском восхищении Борисом см. в: I.Lubimenko. Un Precurseur de Pierre lc Grand: Boris Godunov // La Revue du mois, 1909, fev., особ. 210–212.


[Закрыть].

Смерть в 1605 г. явилась для Бориса едва ли не избавлением, но она лишь умножила страдания взбаламученной нации, которая целых пятнадцать лет не в состоянии была объединиться под властью преемника. Это хаотическое междуцарствие породило в Московии настолько глубокий кризис, что имя, которое он получил – «Смутное время», – стало общим историческим термином для обозначения периодов решительных испытаний и частичного распада, которые предваряют и ускоряют строительство великих империй[345]345
  96. Особ, у Арнольда Тойнби. См. сокращенное издание: A. Toynbee. A Study of History / Abr. by D.Somervell. – NY – London, 1947, 12 и таблицу 561.


[Закрыть]. Это «Смутное время» и стало таким испытанием для замкнутой Московии. Серия быстрых ударов ее ошеломила и ввергла затем, едва ли наполовину понимавшую, что с ней происходит, в трехстороннюю борьбу с Польшей и Швецией за контроль над Восточной Европой. Когда Россия накопила достаточно сил, чтобы разбить Польшу в Первой Северной войне 1654–1667 гг. и Швецию во Второй, или Великой, Северной войне 1701–1721 гг., она превратилась в континентальную империю и стала в Восточной Европе главной силой.

Религиозные войны

Одним из крупнейших несчастий в российской истории было то, что Россия влилась в основной поток европейского развития во времена беспримерного распада и деградации западного христианства. Пропустив наиболее положительные и созидательные этапы европейской культуры – повторное открытие классической логики в XII и XIII вв., прекрасного в классическом смысле – в XIV и XV, и религиозные реформы – в XVI, Россия оказалась внезапно вовлеченной в разрушительный конечный этап европейских религиозных войн начала XVII столетия.

К концу XVI в. подлинная забота о религиозной реформе и обновлении, которая повлекла за собой многосторонние дебаты между протестантской и католической Европой, вылилась в гражданскую войну континентальных масштабов. Вся Европа поддалась динамике «военной революции», обременившей все государства многочисленными постоянными армиями, которые приходилось держать в узде все более жесткой дисциплины при все более разрушительном оружии и все более изощренной тактике. Подчинив боевым задачам психологическую войну и идеологическую пропаганду, а также заглушив во имя raison d'etat «последние остатки сомнений в религиозной и нравственной законности войны»[346]346
  97. M.Roberts. The Military Revolution, 1560–1660. – Belfast, (nd), 32. Роберте, как и в целом авторы дополняющих работ – G.Clark. War and Society in the 17th Century. – Cambridge, 1958; J.Nef. War and Human Progress. – Cambridge, Mass., 1950, особ. 3—370, – почти полностью исключает из рассмотрения Восточную Европу. Доводы Робертса можно отнести и к Востоку с учетом военных перемен в России, описанных в: Бобровский. Переход, – наряду с такими важными обзорами, как: А.Гришинский и В.Никольский. История русской армии и флота. – М., 1911, I, 44–79; W.Hupert. Historja woienna porozbiorowa. – Lwow, 1921, I, 150–246; А.Чернов // ТИАИ, 1948, № 4, 115–157.


[Закрыть]. Европа начала XVII в. впервые почувствовала вкус тотальной войны. В Восточную Европу религиозные войны пришли поздно. Но на исходе XVI столетия они приняли характер особенно острого противостояния католической Польши и лютеранской Швеции. Когда в «Смутное время» противоборствующие стороны переместились в Россию, православное Московское государство тоже было втянуто в этот конфликт, надолго омрачивший образ Запада в глазах России.

Начиная с последних лет правления Ивана Грозного, Россия жила в условиях политической неопределенности и идеологического разброда. Иван многое сделал для разрушения чувства общности со священным прошлым и внутренней солидарности между сувереном, церковью и семьей – того, на чем основывалась цивилизация Московии. Начало XVII в. принесло с собой еще большую горечь военного поражения и экономического упадка. Дважды – в 1605 и 1610 гг. – Москву побеждали и захватывали польские войска; в 1618 г. они осадили ее и продвинулись далеко на-восток. Борьба с могущественной Польшей усугубила зависимость Московии от шведов, которые не преминули поживиться Новгородом и другими российскими областями. Чтобы уменьшить зависимость от шведов, Россия обратилась к более отдаленным «германцам», в особенности к англичанам и голландцам, которые получили вознаграждение в виде выгодных экономических концессий.

Конфронтация с Польшей представляла собой первое лобовое столкновение с западной идеологией. Этот могущественный западный сосед являлся почти полным культурным антиподом Московии. Польско-Литовская уния была скорее свободным образованием, нежели монолитной автократией. Ее космополитическое население включало не только польских католиков, но и православных из Молдавии и Белоруссии, а также крупные обособленные сообщества кальвинистов, социниан и евреев. В резком контрасте с мистической набожностью и неоформленным фольклором Московского государства Польша руководствовалась латинским рационализмом и стилизованной литературой Ренессанса. Польша не только выступала противоположностью русскому православию в светском использовании музыки и живописи, но и была первой страной, где картины начали служить средством пропаганды и стали сочинять инструментальную и полифоническую музыку.

Самым важным было, однако, то, что Польша Сигизмунда III являлась авангардом европейской контрреформации. Иезуиты разожгли в Сигизмунде тот же мессианский фанатизм, каким иосифляне заразили Ивана Грозного полувеком раньше. Охваченный, подобно Ивану, страхом перед ересью и мятежом, Сигизмунд воспользовался переводом ивановского ответа чешским братьям как подспорьем в своей собственной антипротестантской кампании в Белоруссии[347]347
  98. Об этом недавно обнаруженном документе см. в неопубликованной работе – RadclifT Doctoral dissertation: V.Tumins. Polemics of Tsar Ivan IV against the Czech Brother Jan Rokyta. Текст ответа Ивана Роките см. в: Древнерусские полемические сочинения против протестантов // Чт, 1878, II, особ. 2—20; см. также рассмотрение и ссылки в: А.Yarmolinsky. Ivan the Terrible Contra Martin Luther // BNYL, 1940, Jun., 455–460.


[Закрыть]. Поскольку его владения были более разбросанными, а протестантизм в них – куда более устойчивым, Сигизмунд во многих отношениях сделался фанатиком даже большим, чем Иван. Если Иван лишь напоминал испанского Филиппа II, то Сигизмунд стал близким другом испанского королевского дома и вел с ним переписку на латыни[348]348
  99. О развитии переписки и чувстве общности между контрреформаторской Испанией и Польшей см.: Don Guillen de San Clemente. Correspondencia inedita sobre la intervcncion de Espana en los succsos de Polonia у Hungria 1581–1608. – Zaragosa, 1892, особ, xiv и далее в предисловии; переписку и другие материалы см. в: Чт, 1848. ГѴ, ч. Ill, 1 – 14 и 1915, ГѴ, ч. I; текст польско-габсбургского договора 1613 г. с комментарием см. в: F.Barwinski // Przewodnik naukowy i literacki, XXIII, 1895, 984—1003. Основные документы, освещающие развитие протестантско-католического конфликта на Балтике, см.: Г.Форстсн. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях. – СПб., 1894, в 2 т. (особ. I, 245–256, 275–283, – касательно испанско-польской королевской переписки 1620-х гг.).


[Закрыть]. Если иосифляне позаимствовали некоторые идеи у инквизиции, Сигизмунд фактически превратил свое королевство в позднейший оплот испанских фанатиков-крестоносцев – ордена иезуитов Игнатия Лойолы.

Странствующие монахи и святые, которые традиционно сопровождали войска Московского государства и поддерживали их устремления пылом своих пророчеств, теперь столкнулись с противостоявшими им клерикальными помощниками противника – иезуитами двора Сигизмунда. Именно из-за того, что иезуиты обеспечивали идеологическую поддержку войны с Московским государством, их орден сделался объектом столь сильной ненависти – и тайного восхищения – для последующих российских мыслителей.

Орден иезуитов долго пытался заинтересовать Ватикан возможностью частично восполнить на Востоке потери, понесенные в результате развития протестантства в Западной и Северной Европе, – путем сочетания миссионерской деятельности с более гибкой и хитроумной тактикой. Они поддержали образование в литовской и белорусской православных общинах новой униатской церкви, которая придерживалась восточных обрядов и славянского языка, признавая в то же время главенство Папы и латинскую формулу Символа веры; они же помогли обеспечить формальное признание ее Ватиканом в 1596 г.

В последние годы царствования Ивана Грозного иезуитский политик Антонио Поссевино выступил с идеей создания союза России и Рима, и отголоски этого предложения часто звучали на протяжении XVII в., особенно в среде лишенных «корней» восточноевропейских католиков и вождей нового Общества Распространения Веры. Но к началу столетия иезуиты преуспели в подчинении восточноевропейской политики Ватикана интересам тесного рабочего партнерства с польским Сигизмундом III. Поскольку Сигизмунд установил полный контроль над Литвой и заявил серьезные притязания на Швецию, постольку он, естественно, предстал истинным поборником католицизма в Северо-Восточной Европе; к тому же он укрепил свои отношения с Римом двумя успешными габсбургскими браками.

Один из самых красноречивых и стратегически мысливших иезуитов, Петер Скарга, сумел пленить воображение Сигизмунда и его двора своими «Проповедями к Парламенту» конца 1590-х гг.[349]349
  100. См.: A.Berga. Les Sermons politiques du P. Skarga, S. J., 1916 – французский перевод и здравый комментарий к проповедям 1597 г. См. также серию статей двух разных авторов: Политическая деятельность Петра Скарги // КУИ, 1902, № 9; 1903, № 2–3; 1905, № 7, 10; 1906, № 5, II, 12; 1907, № 3–4.


[Закрыть] Использовав склонность к рыцарству и пророчествам все еще воинственного восточного христианства, Скарга заразил окружение Сигизмунда смесью мрачных предсказаний и романтизма в духе крестоносцев, которая сделалась существенной составной частью польского национального самосознания.

Использовав сумбурные надежды Московии на то, что «настоящий царь» еще где-нибудь отыщется, иезуиты помогли полякам в свите претендента на престол Дмитрия прийти к власти. Использовав растущую роль печатного слова на Западе, престарелый Поссевино публиковал под псевдонимом в различных европейских столицах памфлеты в поддержку Дмитрия[350]350
  101. См.: Pierling. La Russie, 3, 36—310, и его же: Barezzo Barezzi ou Possevino? // RS, 1900, oct., 193–200. См. также: A.Florovsky. Cesti Jesuile na Rusi. – Praha, 1941, особ. 97, примеч. 5 (в том числе – обширный общий материал по деятельности иезуитов: 3 —103); и: Флоровский. Чехи, 402–403, примеч.


[Закрыть]. Использовав почитание икон в Московском государстве, иезуиты печатали портреты Дмитрия для распространения в суеверных массах. Чтобы обеспечить притязания новой династии на трон, устроили венчание Дмитрия и католички в самом Кремле.

Сочетание в пределах польского лагеря прозелитского рвения иезуитов на высшем уровне и неприкрытого святотатства на нижнем привело к тому, что в 1606 г. Дмитрий был выброшен из окна и убит московской толпой. Труп того, кто летним днем 1605 г. с триумфом, под оглушительный перезвон колоколов вступил в Москву, менее чем через год проволокли по улицам, и останками его выстрелили из пушки. Польское чувство высокого предназначения ничуть, однако, не умалилось. В 1610 г. польский придворный поэт сказал о Кракове: «Новый Рим, более дивный, чем старый»[351]351
  102. S. Grochowski. Rzym nowy szczQ.sliwszy nad stary. – Cracow, 1610; цитируется в ценной статье: Ambroise Jobeil. Les Polonais et lc rayonnement intellectuel de Rome au temps de la Renaissance et de la Contre-Reforme // RES, XXVII, 1951, 183, также – 16 8-183.


[Закрыть], а Сигизмунд в письме к католическому королю Венгерскому характеризовал войну Польши с Московией как дело «полезное и спасительное… для всех христианских государств»[352]352
  103. Письмо от января 1612 г., воспроизведенное в: Чт, 1915, IV, ч. 1, 121–122. Об амбициозном и засекреченном плане Польши добиться гегемонии на исходе междуцарствия см. текст секретной депеши Сигизмунда его военачальнику гетману Жолковскому вместе с комментарием в: А.Романович // ИМ, 1936, 92–96.


[Закрыть]. Несмотря на коронацию в Москве в 1613 г. Михаила, первого из Романовых, в Московском государстве не было четкой центральной власти по меньшей мере до 1619-го, когда из польского плена вернулся отец Михаила, патриарх Филарет Никитич. Пропольские круги сохраняли свое влияние в Московском государстве вплоть до 1630-х гг., а польские претенденты на московский трон до 1650-х гг. пользовались в католической Европе повсеместным признанием.

Отождествление католицизма с польской военщиной свело на нет всякие попытки Римской Церкви мирным путем установить контроль над Русской Церковью. Военное поражение Польши осознавалось восточными славянами как поражение римского католицизма – но не латинской культуры. Отражая польские вторжения на протяжении XVII столетия и постепенно отвоевывая у поляков контроль над латинизированными Украиной и Белоруссией, Москва впитала многое из польской литературы и изобразительного искусства[353]353
  104. Этот процесс хронологизирован в трех хорошо документированных статьях Л.Левиттера: L.Lewitter. Poland, the Ukraine, and the 17th century//SEER, 1948, Dec., 157–171; 1949, May, 414–429; Peter the Great, Poland and Westernization of Russia // JHI, 1958, Oct., 493–506.


[Закрыть].

Польское наступление на православное славянство, поддержанное Ватиканом, в значительной мере усилило идейный и национальный подъем в Московском государстве, которое вытеснило поляков и постепенно сплотило Россию под властью новой династии Романовых. Романовы царствовали свыше трехсот лет – даже при том, что не всегда реально правили и не сумели полностью избавиться от призраков тех темных времен, когда пришли к власти. От ранних песен, через ранние сказания и кончая пьесами и оперными постановками позднего имперского периода, «Смутное время» трактовалось как годы страданий, посланных во искупление грехов прошлых царей и в назидание царям грядущим. Имя Марины Мнишек, польской жены Дмитрия, стало синонимом «ведьмы» и «карги»; польская мазурка – которую, как утверждают, отплясывали во время свадебного пира в Кремле – сделалась в опере Глинки «Жизнь за царя» и последующих музыкальных сочинениях лейтмотивом «порченного иноземца». Антипольский, антикатолический тон почти всего, что писалось в России об этом времени, достоверно отражает главный, решающий факт: Московское государство после смут начала XVII в. достигло единства прежде всего благодаря ксенофобии, особенно в отношении Польши.

Однако оперный романтизм в отношении национального levee еn masse[354]354
  Массовый подъем (франц.).


[Закрыть] против польских захватчиков слишком долго игнорировал то обстоятельство, что ценой русской победы стала возросшая зависимость от протестантской Европы. Тонкий ручеек протестантского влияния вливался в Россию из трех различных источников: от обложенных со всех сторон в близлежащих католических странах протестантов, из воинственной Швеции и от более далеких, коммерчески ориентированных «германцев» (Англии, Голландии, Дании, Гамбурга и др.).

История некогда процветавшей протестантской диаспоры в Польше (равно как и в Венгрии, Богемии и Трансильвании) остается относительно темной страницей общей конфессиональной политики в Восточной Европе. Совершенно ясно, что в конце XVI и начале XVII в. контрреформаторское рвение иезуитов в сочетании с монаршими страхами перед политическим распадом и сменой строя допустили в восточной части Центральной Европы напористое восстановление католического господства. Но представляется невероятным, что общины кальвинистов, чешских братьев и социниан, настроенные довольно экстремистски, могли просто исчезнуть после военного поражения и пассивно принять католичество. Многие области, несомненно, к концу войны были полностью разорены и не имели альтернативы капитуляции. Но в Восточной Польше, где у протестантов были самые сильные сторонники и куда силы контрреформации пришли относительно поздно, антикатолические настроения усиливались православной общиной Белоруссии и близостью православного Московского государства. Насильственная католизация привела к созданию оборонительного союза протестантских и православных меньшинств, находившихся под польским владычеством. Представляется вероятным, что православная община, пополнившись бывшими протестантами, позаимствовала у них в свою очередь некоторые формы организации и приемы ведения полемики, прежде чем польские протестанты были вконец затравлены и забыты. Таким образом, когда антикатолическое православное духовенство Белоруссии и Украины в конце концов обратилось к Москве в поисках защиты от наступающих контрреформаторов, оно принесло с собой вместе с возрождающимся славянским православием элементы исчезающего польского протестантизма.

Лики Богородицы

Россия привнесла новое чувство и новое воображение в написание образа Девы Марии в христианском искусстве. Знаменитая «Владимирская Божия Матерь» начала XII в. (илл. I) долгое время была самой почитаемой русской иконой, а реставрация оригинала (законченная в 1918 г.) позволила считать ее и одной из самых прекрасных Написанная первоначально в Константинополе, икона, как верили люди, принесла из «нового Рима» особое покровительство Богородицы, распространившееся сначала на Киев, затем – на Владимир и, наконец, на Москву, «третий Рим», где и находится бессменно с 1480 г.

Эта икона являла относительно новый византийский тип иконописи, выявляющий отношения между матерью и младенцем; в России она была известна и почитаема как «Богородица Умиление». Характерна для этого типа икона «Взыграние Младенца» (илл. II), работа середины XVI е. с верховий Волги. Склоненный лик Девы визуально выражает духовный настрой, царивший в месте написания образа: сочетание подчеркнуто физического начала с духом сострадания. Изображение рук Младенца в полунатуралистической манере, высвобожденными, призвано усилить ритмичное слияние извилистых линий в нарастающую абстрактную, почти музыкальную композицию.

«Владимирская Божия Матерь». Константинополь. начало XI! в. Государственная Третьяковская галерея. Москва

«Взыграние Младенца». Кострома, середина XVI века. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Богородица и Иисус. Центральная часть триптиха, иконостас XVI в. Коллекция П.Д.Корина. Москва

«Петроград, 1918 год» (картина широко известна под названием «Петроградская Мадонна»)

К. Петров-Водкин, 1920 г. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Не менее почитаемы, чем повсеместные иконы Божией Матери с Младенцем, были разнообразные изображения Богоматери на московских иконостасах. На третьей иллюстрации – образ Богоматери, находившийся справа от Христа на центральном триптихе (деисусе) иконостаса XVI в. Живописный образ обрамлен дорогим чеканным, усыпанным драгоценными каменьями окладом, типичным для времени расцвета иконопочитания. Эта икона, находящаяся ныне в личной коллекции советского художника П.Д. Корина, судя по клейму, принадлежала Борису Годунову, молившемуся, быть может, перед ней в уединении домашней церкви.

Иллюстрация слева доказывает живучесть темы Божией Матери с Младенцем вопреки социалистической тематике и реалистической манере, насаждавшимся в советскую эпоху. Живописное полотно (широко известное как «Петроградская Мадонна», тогда как его официальное название – «Петроград, 1918 год»), на котором безошибочно угадывается образ Божией Матери с Младенцем, представшей в скромном одеянии над городом Революции, продолжает привлекать благоговейное внимание посетителей московской Третьяковской галереи. Это работа Кузьмы Петрова-Водкина, ученика Леонида Пастернака – иллюстратора Л.Толстого и отца Бориса Пастернака. Петров-Водкин сменил живопись на преподавательскую деятельность по той же причине, по которой поэт Пастернак обратился к поэтическим переводам, – во имя сохранения внутренней честности во времена деспотического режима Сталина. К ним обоим тянулась одаренная творческая молодежь, оба они отчасти передали новым поколениям старые художественные традиции и духовные устремления русской культуры.

Образование Униатской Церкви ускорило развитие событий, обеспечив верность Риму большей части православной иерархии Польского королевства. Союз с Римом не был воспринят с особенным воодушевлением на низших уровнях иерархии, равно как и местными светскими правителями, которые стремились сохранить свои исторически сложившиеся свободу и независимость. Организуя сопротивление католизации, православные общины все больше опирались на местные братства, имевшие протестантскую окраску. Их происхождение остается неясным, но идет, скорее всего, от соседей, чешских сектантов, которые также помогли придать организации польских протестантов более тесную форму «братства»[355]355
  105. О сложной проблеме происхождения братств (которых порой возводят к более общему влиянию поздних средневековых гильдий) см.: Е.Медынский. Братские школы Украины и Белоруссии в XVI–XVII вв. и их роль в воссоединении Украины с Россией. – М., 1954, 26–29. Автор книги допускает обычную ошибку, используя современные понятия при описании средневековых институтов, навешивая на братские школы ярлык «национального» и «антипольского» движения, тогда как они были движением религиозным с оттенком заботы о местных правах и традициях, как показано в блестящих трудах: К.Харлампович. Западно-русские православные школы в XVI и начале XVII вв. – Казань, 1898; и его же: Западно-русские церковные братства и их просветительная деятельность в конце XVI и в начале XVII вв. – СПб., 1899. Другие ценные материалы о братствах см. в статьях, на которые ссылается Веселовский: Влияние, 17–18; и: Библиография по истории, ч. II, 161–163. Описание, в котором присутствует попытка полностью отделить их историю от великорусской, см.: Hrushcvsky. History, 188–276. Обшую картину борьбы католиков с православными в России см. в: А.Архангельский. Очерки из истории западно-русской литературы. – М., 1888, в 2 т.


[Закрыть]. Изначально сила православных братств сосредоточилась в полунезависимых городах Восточной Польши, в которых успехи польских протестантов полувеком раньше были особенно впечатляющими. Антииерархический уклон, строгая общинная дисциплина и упор на программу религиозной печати и образования на родном языке, присущие православным братствам, приводят на память гуситов и кальвинистов.

Сигизмунд способствовал дальнейшему укреплению отношений между неуниатскими православными верующими и протестантами тем, что объявил тех и других «еретиками», отказав таким образом православным в статусе – в некотором смысле более предпочтительном – «раскольников», традиционно присутствующем в римско-католическом учении. Летом 1595 г. в Литве, на встрече руководителей обеих общин, православные и протестанты занялись выработкой мер совместной борьбы с политикой Сигизмунда[356]356
  106. См.: М.Коялович. О сношениях западно-русских православных к литовско-польским протестантам во время унии //XЧт, I860, сен., особ. 225–238. См. также капитальное исследование: П.Жукович. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией. – СПб. (до 1609 г. – 3 т., 1901; ох 1609—го до 1632 г. – 6 т., 1903–1912). В целом он рисует Сигизмунда менее дсмоничным, чем большинство русских историков, указывая, что 1611 г. был поворотной точкой в его правлении и что его программа одновременного преследования протестантов и православных являлась в значительной мере попыткой компенсировать польские католические потери и гонения на Западе (см. вторую серию, I, 54—115 и особ. 78–89). Более недавний анализ попыток совместного сопротивления и молчаливой взаимной поддержки протестантов и православных см. в: Б.Лельявский. Попытка унии евангеликов с православными в Польше // Воскресное чтение, Варшава (год II, № 32); D.Oljancyn. Zur Fragc der General-konfoderation zwischen Protestanten und Orthodoxen in Wilna 1599 // Kyrios, 1936, № 1, 29–46, а также важный документ, посвященный этой встрече, с примечаниями того же автора & Kyrios, 1936, № 2, 198–205. См. также: S.Kot. La Reformc dans le Grand-Duche de Litliuanie. Factcur d'occidentalisation culturelle // AIOS, XII, 1952, 201–261, – с картами протестантских церквей и списками обращенных и студентов в западных университетах.


[Закрыть]. В течение предшествовавших десяти лет православные создали по меньшей мере четырнадцать братских организаций и большое количество школ и книгопечатен[357]357
  107. Медынский, 22–24.


[Закрыть]. В последующие годы, по мере того как усиливались гонения Сигизмунда на инаковерующих, протестантские общины зачастую были вынуждены искать защиты в объятиях более устойчивых православных общин. В то же время православные противники католицизма усвоили из протестантских полемических трудов многие апокалиптические антикатолические идеи, а также привлекли в свои школы гонимых, но хорошо образованных польских протестантов, равно как и славянских беженцев из иезуитских академий.

Братские школы и типографии Белоруссии стали первыми у восточных православных славян проводниками наставления в вере. Первые две типографии братств – в Вильнюсе и Львове – сделали для просвещения особенно много. В Вильнюсе напечатали два первых церковнославянских грамматических руководства (в 15 % и 1619 гг.), во Львове, между 1585 и 1722 гг. – более тридцати трех тысяч экземпляров букварей[358]358
  108. B.Unbegaun. Russian Grammars before Lomonosow//OSP, VIII, 1958, 98; Медынский, 52.


[Закрыть]. В школе в Остроге наравне с греческим языком изучали латинский, и та же школа оплатила в 1576–1580 гг. издание первой полной славянской Библии[359]359
  109. На основе ранней работы Геннадия в Новгороде: А.Архангельский. Очерки, I, 345.


[Закрыть]. В начале XVII в. братские школы продолжали умножаться и распространились на восток и юг, по мере того как православные общины этих областей вступали в борьбу с расширением католического влияния. Особенно важную роль сыграло киевское братство, учредившее (в 1632 г. все еще оставаясь под контролем Польши) первое у восточных славян высшее православное учебное заведение – Киевскую академию.

Два выдающихся православных деятеля воплощают меру протестантского воздействия на осажденную общину русских православных в конце XVI и начале XVII вв. Стефан Зизаний из Белоруссии, автор первой славянской грамматики 1596 г., следуя лютеранскому обычаю, включал наставления из катехизиса и антикатолические комментарии в свои поучения. Его труд «Казанье св. Кирилла об антихристе» («Кириллова книга») – направленный против униатов сборник мрачных пророческих текстов – вобрал в себя многие аргументы, используемые протестантскими проповедниками в полемике с Римской Церковью. Как только Киевская академия сделалась в конце XVII в. образцом для церковных школ и академий, которые начали появляться в Московском государстве, доводы Зизания в пользу того, что царство антихриста уже на пороге, стало основой для ксенофобских и апокалиптических сочинений Московской Церкви XVIII в.[360]360
  110. Об источниках и распространении антипапского и антикатолического использования символа Антихриста см.: H.Preuss. Die Vorstellungcn vom Antichrist im spateren Mittelalter, bci Luther und in der konfcssionellen Polemik. – Leipzig, 1906. Текст «Кирилловой книги» Зизания см. в: Pamiatki poicmichnogo pis'menstva kintsia XVI i poch XVII v. – Lwow, 1906, I, 31–20; рассмотрение см. в: A.Balanovsky. Stefan Zizany. – Pochaev, 1887; Цветаев. Протестантство, 611–646; Литературная борьба, 104–109.
  Автор второй славянской грамматики, Мелетий Смотрицкий, двигался в обратном направлении, приняв унию после написания в 1610 г. своего знаменитого трактата «Фринос, или Плач Восточной церкви». Он сделался епископом Полоцким и врагом Кирилла Лукариса. См.: Е.Шмурло. Мелетий Смотрицкий в его сношениях с Римом // Труды V съезда русских академических организаций за границей. – София, 1932, 501–528.


[Закрыть].

Еще более зависимым от протестантизма был Кирилл Лукарис, греческий патриарх Константинополя начала XVII в., служивший в 1590-х гг. священником и наставником в братских школах Вильнюса и Львова. Глубоко зараженный их антикатолицизмом, он был одним из двух представителей православной иерархии, кто голосовал против окончательного заключения Брестской унии 1596 г. В дальнейшем Лукарис сделался близким другом многих англикан – равно как польских и венгерских кальвинистов, и по своим доктринальным приверженностям сам стал настоящим кальвинистом. Возглавив в 1620 г. Константинопольскую Патриархию, он «связал себя с силами протестантизма»[361]361
  111. С учетом сдержанного одобрения его карьеры Германосом Стренопулосом, православным экзархом Западной и Центральной Европы: Germanos Strenopoulos. Kyrillos Loukaris 1572–1638. – London, 1951, 21. О связях Лукариса с Англией см.: Journal of Religion, XVI, 1936, 10–29; о его связах с Россией см.: О.Вайнштейн. Россия и Тридцатилетняя война. – Л., 1947, ПО и далее; его переписку, а также другие основополагающие материалы см. в: E.Legrand. Bibliographic hcllcnique du XVII siecle, 1896, IV, 161–521.


[Закрыть], и габсбургский посол в Порте назвал его «архиврагом католической церкви»[362]362
  112. Письмо Рудольфа Шмида; перепечатанное в: E.Von Hurmazaki. Fragmcnte zur Geschichte der Rumancn. – Bucharest, 1884, III, 106.


[Закрыть]. Через тесные контакты с патриархом Филаретом Лукарис во второй половине Тридцатилетней войны содействовал вовлечению России в антигабсбургскую коалицию.

Последним звеном, связывавшим православных и протестантов, которое было выковано союзом славян и противников католицизма, был великий чешский писатель и педагог XVII в. Ян Амос Коменский. После уничтожения в 1620 г. чешской протестантской общины Коменский, обеспокоенный низким образовательным уровнем восточных славян, тем не менее связывал с Московским государством единственную надежду на поражение католицизма в Европе[363]363
  113. Флоровский. Чехи, 408–410.


[Закрыть]. В дальнейшем, уже будучи эмигрантом в польских протестантских общинах, Коменский заинтересовался православными братствами, а их учебные программы и педагогические теории, возможно, воздействовали на него, когда он разрабатывал свои знаменитые теории образования и народного просвещения[364]364
  114. Медынский. Школы, 76–86.


[Закрыть].