Текст книги "Икона и топор"

Автор книги: Джеймс Хедли Биллингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 61 страниц)

Еще существеннее было дестабилизирующее воздействие оправдания самовластья на совершенно новой основе естественной философии. Хотя законодательная комиссия фактически никаких законов не приняла, подробное обсуждение и формальное одобрение трактата Екатерины ввело в обиход уйму новых и едва ли не подрывных политических идей. Согласно «Наказу», Россия являлась европейским государством, ее обитатели – «гражданами», а надлежащие законы следовало сообразовывать более с разумом и естеством, нежели с исторической традицией. Правда, текст «Наказа» в России не особенно распространялся, но сословия в законодательной комиссии были представлены столь широко, что заключенные в нем идеи проникли во все социальные слои, кроме крепостного крестьянства. Четыре из восемнадцати миллионов россиян представляли 564 депутата; комиссия была, по сути дела, первой со времен земских соборов начала XVII в. неуклюжей попыткой национального собрания[669]669
  15. Данные о составе комиссии приводятся в кн.: Очерки (7), 276–280, где они в основном представляют собой экстраполяцию на базе А.Флоровского; они уточнены у М.Белявского: Представительство крестьян в уложенной комиссии 1767–1768 гг. // Сборник… Тихомирову, 322–329. Он заключает (329), что лишь 12–15 % крестьянства делегировали в комиссию своих представителей; однако по тем временам это было поразительно представительное собрание. Монография: М.Белявский. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е.И.Пугачева. (Формирование антикрепостнической мысли). – М., 1965, – представляет собой панорамный взгляд на оппозицию Екатерине в 1760-х-начале 1770-х гг.


[Закрыть]. Впрочем, это российское собрание разительно отличалось от всех предыдущих своим полностью светским составом. Был один депутат от Синода, священнослужителей же не было вообще.

Лежащее в основе «Наказа» представление Екатерины о «благом» и «естественном» предполагало скептицизм в отношении не только религии откровения, но и традиционной натурфилософии. Ее «Наказ» устремлял человеческое разумение не к абсолютным истинам или идеальным прообразам, а в новообретенную релятивистскую и утилитарную перспективу. По-видимому, вполне уместно, что Иеремия Бентам, отец английского утилитаризма, был одним из самых почетных гостей екатерининской России и что русские переводы его сочинений и книг о нем вскоре превзошли тиражами оригинальные английские издания[670]670
  16. См.: Vucinich. Science, 187; Normano. Spirit, 14–15.


[Закрыть].

Истый приверженец принципа пользы, Екатерина определяла законодательство как «способы, к достижению самого большего для людей блага ведущие», каковое благо состоит в том, чтобы «сделать самое большее спокойствие и пользу людям» в соответствии с определенными обычаями и обстоятельствами. Самодержавие должно опираться на посредствующие властные структуры и четкие законы, причем требуется, «чтобы всяк несомненно был уверен, что он ради собственной своей пользы стараться должен сохранить нерушимыми сии законы». Блюстители французской монархии недаром усмотрели опасный подвох в таком самооправдании власти и конфисковали на границе в 1771 г. две тысячи экземпляров «Наказа», а также не дозволили печатать во Франции ни одного из двадцати четырех его переводов на разные языки[671]671
  17. W.Reddaway. Documents of Catherine the Great. – Cambridge, 1931, XXIII–XXIV, 255, 217–219, 220.


[Закрыть].

Екатерина преклонялась не только перед Бентамом, но и перед его недругом Блэкстоном, чьи «Комментарии» она тщательно изучила, перевела и опубликовала в трех томах. Ею восхищались не только в Англии, но и в Италии, где ей в 1778 г. был посвящен огромный трактат, восславлявший победоносное единение власти и разума в XVIII столетии[672]672
  18. Carlo Gastonc della Torre di Rezzonico. Ragionamcnto sulla filosofia del secolo XVIII, 1778.


[Закрыть]. Примерно одна шестая часть «Наказа» Екатерины представляла собой выдержки из сочинения другого итальянца, Беккарии, «О преступлениях и наказаниях»; оттуда Екатерина вынесла убеждение, что преступления порождаются невежеством и дурными законами, наказания же должны быть строго соразмерными провинностям и целеустремленными, а отнюдь не произвольными и не жестокими[673]673
  19. Чечулин. Наказ, CXXXII–III; T.Cizova. Beccaria in Russia//SEER, 1962, Jun., 384–408; Веселовский. Влияние, 76 примеч.


[Закрыть].

Но все же наибольшее и неизменное духовное родство чувствовала Екатерина с французами. Еще в 1756 г., задолго до своего воцарения, она писала о заключенном ею союзе с Францией, что «коммерческая выгода от него невелика, зато разумения мы от них наберемся, как следует»[674]674
  20. Письмо от 3 авг. 1756 г. в кн.: Correspondence de Catherine Alexeievna, grand-duchesse de Russie, et de Sir Charles H. Williams, ambassadeur d'Angleterre 1756 et 1757. – M., 1909, 3.


[Закрыть].

Разумения уже начали набираться, впервые предприняв в 1755 г. публикацию российского журнала на французском языке; а в 1756 г. «Философия истории» Вольтера только в Санкт-Петербурге была распродана за несколько дней в баснословном количестве трех тысяч экземпляров[675]675
  21. Эта цифра Казановы приводится в: Haumant. La Culture, ПО. О недолговечном журнале «Le Cameleon Litteraire» см.: Μ.Н.Попова. Теодор Генри Шюди и основанный им в 1755 г. журнал // ИАН(Г), 1929, № 1, 17–47.


[Закрыть].

Вольтер вскоре стал официальным историком Российской империи и своего рода вышним покровителем светской аристократии. Многоликое французское Просвещение представлялось совершенно целостным, и Вольтер помещался в его центре. И его друзья, и недруги называли «вольтерьянство» движущей силой западной культуры, подобно тому, как говорилось о «латинстве» в XV в. При активном содействии Екатерины немалая часть российской аристократии увлеклась вольтерьянством, представлявшим собой некую смесь рационализма, скептицизма и смутной жажды преобразований. В первый же год своего царствования, тридцати четырех лет от роду, она завязала переписку с Вольтером, которому в то время было под семьдесят. Почт все 60 с лишним сочинений Вольтера, переведенные на русский язык в последнюю треть XVIII в., напечатаны в царствование Екатерины. Не менее 140 переводов произведений Вольтера были опубликованы на протяжении столетия дворянской культуры; произведения эти многократно конспектировались и переписывались от руки; ни одна помещичья библиотека не могла считаться полноценной, если не содержала более или менее полного собрания его сочинений в оригинале. Вольтер незримо восседал на троне как в переносном, так и в прямом смысле: ибо кресло с высокой спинкой и узкими подлокотниками, в каком русские баре устраивались для послеобеденной беседы, копировало седалище Вольтера с его скульптурных и живописных изображений; оно и поныне известно как «вольтеровское кресло»[676]676
  22. Веселовский. Влияние, 71, примеч.1 и 58 и далее; Д.Языков. Вольтер в русской литературе // Под знаменем науки. – М., 1902, 696–714 (памятный сборник в честь Николая Стороженко); С.Артамонов. Вольтер: критико-биографический очерк. – М„1954, 127–159; Россия и Франция // ЛН, ХХІХ-ХХХ, 1937, 7—200; М.Strange. La Revolution franpaise et la societe russe. – M., 1960, 45–49 (c дальнейшими отсылками); о позднейшем влиянии Вольтера: A.Rammelmeyer. Dostojevskij und Voltaire// ZSPh, XXVI, 2, 1958, 252–278 и примеч. О «Вольтеровском кресле» см.: ССРЯ, II, 640.


[Закрыть].

Вольтер был фигурой скорее символической; зато офранцузившийся немец Фридрих Гримм служил при Екатерине главным придворным поставщиком новостей. Вдобавок к своему знаменитому литературному вестнику интеллектуальной жизни салонов он вел нескончаемую переписку с императрицей, которая осыпала его многими милостями и среди прочего даровала ему синекуру посланника в Гамбурге. Гримм стал чем-то вроде рекламного агента Екатерины, и вероятно, лишь отчасти шутил, когда перефразировал «Отче наш»: «Мати наша, иже еси на Руси…», устанавливал символ веры: «Верую во единую Екатерину» и положил песнопение «Те Catherinam laudamus» на музыку Паизиелло[677]677
  23. Из писем: СРИО, XLIV, 1885, 3–5.


[Закрыть]. Вольтер же, избегая сугубо христианской терминологии, именовал Екатерину «священнослужителем нашего храма» и возвещал, что «нет Бога, кроме Аллаха, и Екатерина пророк Аллаха»[678]678
  24. Цит. в: Gooch. Catherine, 61, 69.


[Закрыть]. Лишь такому более последовательному материалисту, как Гельвеций, удалось воздержаться от религиозных выражений: он посвятил свой последний капитальный труд «О человеке, его умственных способностях и его воспитании» Екатерине, названной «оплотом в борьбе против азиатского деспотизма, по силе разума достойной судить иные нации, как достойна она править своей»[679]679
  25. Это посвящение, фактически прибавленное издателем (сочинение было на печатано лишь после смерти Гельвеция в 1771 г.), представляется вполне сообразным с пожеланиями Гельвеция (см. предисловие: Oeuvres completes de M.Helvetius. – Liege, 1774, XV, III; а также: M.Tourneux. Diderot et Catherine II, 1899, 67). Многие годы из тех, что Гельвеций провел в долгом идеологическом изгнании из Франции, он поддерживал связь с Дмитрием Голицыным, посланником Екатерины в Гааге и главным посредником в ее отношениях с энциклопедистами. Голицын пытался уговорить Екатерину опубликовать это сочинение в России. Об этом и о дальнейшем влиянии Гельвеция см.: А.Рачинский. Русские ценители Гельвеция в XVIII веке // РВ, 1876, май, 285–302.
  Гельвециева концепция азиатского деспотизма не обсуждается ни в ценной статье по вопросу о характерном восточном деспотизме – F.Venturi. Oriental Despotism // JHI, 1963, Jan.-Mar., 133–142; ни в защищенной в Уппсале докторской диссертации по этой проблеме: J.Hultin. De fundamentis despotismi asiatici, 1773.


[Закрыть].

Что до главнейшей проблемы, до собственно правления, то представлением о нем Екатерина более всего была обязана Монтескье. Его могучий «Дух законов» был одновременно итогом целой жизни, отданной изощренным размышлениям, и первым залпом «войны идей», обращенной против старого порядка во Франции[680]680
  26. Особенно подробно о влиянии труда Монтескье говорится у Даниэля Мор-нс в начале раздела его сочинения: La Guerre ouverte // D.Mornet. Les Origines intcllectuelles de la revolution franpaise (1715–1787), 1954, 71–73. О его влиянии в России см.: А.Пыпин. Екатерина II и Монтескье // BE, 1903, май, 272–300; Коган-Бернштейн. Влияние, 99—ПО.


[Закрыть]. За восемнадцать месяцев после его первой публикации в 1748 г. это сочинение Монтескье перепечатывалось двадцать два раза и пробудило в дотоле недосягаемых социальных сферах неукротимую политическую любознательность, вкус к описательности и сравнительному анализу и подспудную решимость всячески препятствовать произволу и деспотии.

Все эти свойства творения Монтескье привлекали юную императрицу тем более, что она готовилась к упорной борьбе с политическим хаосом и религиозной мистикой Древней Руси. Настрой, с которым она приняла бразды правления, выразил один из ее генералов, который саркастически заметил, что «русское государство управляется Самим Богом, иначе невозможно объяснить себе, каким образом оно может существовать»[681]681
  27. Фельдмаршал Мюних (В. von Miinnich), цит. в: В.Зоммер. Итоги, 391.


[Закрыть]. В своем «Наказе» она стремилась внести разумную упорядоченность в политическую жизнь империи, и Монтескье служил ей основным источником вдохновения. Она вчитывалась в произведение наставника по три часа на день, именовала «Дух законов» своим молитвенником[682]682
  28. Письмо 1765 г. д'Аламберу (d'Alembert) в: СРИО, X, 1872, 31. См. также: Тарановский. Доктрина, 40; Tourneux. Diderot, 139–140.


[Закрыть] и копировала соображения Монтескье чуть ли не в половине статей «Наказа»[683]683
  29. Чечулин во вступлении к «Наказу», СХХІХ – СХХХ, насчитал 294 из 596. Всего в «Наказе» было 655 статей, включая два приложения 1768 г.


[Закрыть].

Правда, вся деятельность Екатерины находилась в прямом противоречии с положением Монтескье о том, что Россия из-за своих размеров и печального наследия обречена на деспотическое правление; и она отчасти исказила некоторые его особо излюбленные идеи, отчасти же пренебрегла ими. Изобретенные Монтескье аристократические «посредствующие учреждения» между монархом и подданными служили, по Разумению Екатерины, не для того, чтобы дифференцировать исполнительные, законодательные и судебные функции власти, а скорее для консолидации деятельности правительства и создания дополнительных возможностей самодержавного властвования.

Тем не менее по духу своему Екатерина была ближе к политике Монтескье, нежели многие из тех, кто буквально следовал его конкретным указаниям. Ее стремление сделать самодержавие неограниченным, однако же полностью подчиненным велениям рассудка; чутье, с которым она приспосабливала политические формы к текущим надобностям; ее возраставшее сознание необходимости привлечь дворянство к активной поддержке трона, чтобы честь могла послужить опорой разумного правления, – все это явственно роднило ее с человеком, который столь настоятельно обращал общественное внимание на дух, а не на букву закона.

Если в «Духе законов» Екатерина обнаружила прообраз рационально упорядоченной политики, то «Энциклопедия» Дидро и Д'Аламбера, которая начала публиковаться тремя годами позже, в 1751-м, явила ей прообраз рационально упорядоченного знания. Ее восхищение этим трудом вскоре достигло того же накала, что и восторг перед Монтескье. Д'Аламбер отклонил приглашение Екатерины стать воспитателем ее сына, зато Дидро планировал печатать «Энциклопедию» в Риге, согласился продать Екатерине свою библиотеку и совершил путешествие в Санкт-Петербург[684]684
  30. Lortholary. Mirage, 8 8-99, 198–242.


[Закрыть]. Три тома «Энциклопедии» были почти немедля переведены на русский язык под контролем ректора Московского университета. Тем временем будущий историк Иван Болтин трудился над переводом для приватного пользования, а многие статьи и разделы переводились порознь,

В целях рационального упорядочения экономической жизни Екатерина сперва обратилась (по совету Дидро) к французскому физиократу Лемерсье дела Ривьеру; затем, после его злополучного визита в Россию[685]685
  31. См.: Tourneux. Diderot, 63; Lortholary. Mirage, 179–186.


[Закрыть], послала двух профессоров из Москвы на выучку к Адаму Смиту в Глазго. Ее наиболее самобытным начинанием было основание в 1765 г. Вольного экономического общества по распространению в России нужных для земледелия и домостроительства знаний – своего рода неофициального консультативного совета. Через два года она предложила вознаграждение в тысячу золотых тому, кто составит наилучшие рекомендации, как организовать сельскохозяйственную экономику «на общее благо». Общество получило 164 конкурсных работы со всех концов Европы – больше всего, разумеется, из Франции; француз и удостоился премии[686]686
  32. N.Kulakko-Koretsky. Aperpu historique des travaux dc la societe imperiale libre economique 1765–1897. – СПб., 1897, 5–6; Веселовский. Влияние, 68–69. См. также: M.Confino. Les Enquetes economiques de la «Societe libre d'economic de Saint-Pctcrsbourg» 1765–1820 // RH, 1962, jan.-mar., 155–180; и рассмотрение ответов в первой части труда: В.Семсвский. Крестьянский вопрос в России в XVII и первой половине XIX века. – СПб., 1888. Примечательно раннее проявление интереса к Адаму Смиту, о котором см.: М.Alekseev. Adam Smith and his Russian Admirers in the Eighteenth Century//W.Scott. Adam Smith as Student and Professor. – Glasgow, 1937.


[Закрыть].

Однако же на практике никакой реорганизации земледелия не происходило, равно как не появилось нового свода законов или синтеза полезных знаний. Потрясения, вызванные восстанием Пугачева, положили конец неспешным стараниям законодательной комиссии и различным попыткам широкого просвещения публики на основе «Энциклопедии». Перевод Болтина застрял на букве «К» – это был первый из огромного количества незавершенных справочников, каковыми российская история столь прискорбно изобилует[687]687
  33. См. превосходную экспозицию судьбы энциклопедий в России в БСЭ (I), LXIV, особ. 487–490; а также более подробное рассмотрение энциклопедий девятнадцатого и двадцатого столетия в кн.: И.Кауфман. Русские энциклопедии. – М., 1960.


[Закрыть].

Но даже когда шла подготовка к четвертованию Пугачева, Екатерина продолжала переписываться с корсиканским революционером Паоли (а другой беспокойный корсиканец, тогда еще безвестный Наполеон Бонапарт, собирался поступить к ней на службу)[688]688
  34. С. de Lariviere. Catherine II et la revolution franpaise, 1895, 24, 187, примеч. 1.


[Закрыть].

И лишь после Французской революции Екатерина оставила всякую мысль о реформах и занялась окончательным утверждением безоглядного деспотизма. Но все же она передала свою дилемму в наследство Александру I, дав ему в наставники швейцарского республиканца Лагарпа и замкнув его в избранном аристократическом кругу либеральных англофилов. Александр I, в свою очередь, заразил Александра II все тем же опасным пристрастием к частичным реформам, сделав наставником будущего «царя-освободителя» в самом нежном возрасте своего былого друга либеральных дней Михаила Сперанского.

Поддавшись множеству прямых и косвенных соблазнов и введя их в мир, Екатерина оставила дворянскую Россию взбудораженной и ничуть не удовлетворенной. Отправляя большую часть дворянской элиты на воспитание за границу, она пробудила смутное ощущение возможности, а заодно и решимость «догнать и перегнать» Запад по части просвещения. Однако же действительные преобразования, произведенные в ее царствование, были столь жалкими, что не могли даже отчетливо обозначить путь к этой цели. От времен Екатерины дворянские мыслители усвоили всего-навсего обыкновение искать ответы на Западе. Они привыкли воображать радикальные реформы на абстрактно-рационалистической основе, а не добиваться постепенных изменений с учетом конкретных условий и традиций.

Особую популярность при Екатерине приобрело неясное представление, будто новообретенные южные провинции могут оказаться девственной и благодатной почвой для возникновения на пустом месте новой цивилизации. Вольтер сообщал Екатерине, что он переберется в Россию, если столица будет перенесена из Санкт-Петербурга в Киев. Пределом ранних мечтаний Гердера о славе земной было стать для украинцев «новым Лютером и Солоном» и превратить этот нетронутый и плодородный край в «новую Элладу»[689]689
  35. J. Herder. Journal meiner Reise im Jahre 1769 // J. Herder. Samtliche Werke (ed. B.Suphan), 1878, IV, 402.
  Значение пятилетнего пребывания в Риге для формирования личности Гердера и влияние его идей в России недооценивают и на Востоке, и на Западе, вопреки изобилию материала. См.: L.Keller. Johann Gottfried Herder und die Kultge-sellschaften des Humanismus, 1904, 1—30; F.McEachran. The Life and Philosophy of Johann Gottfried Herder. – Oxford, 1939, 27–29; А.Пыпин. Гердер// BE, 1890, № 3, 277–321; 1891, № 4, 625–672; А.Гулыга. Гердер. – Μ., 1963, 186–192; A.Wegener. Herder und das lettischc Volkslied. – Langensalza, 1928; K.Bittner. Herders Geschichtsphilosophie und die Slawen //VSP, 1929, Reihe I, Heft 6 (особ. 104–105, где имеется ценный перечень большей частью забытых немецких книг XVIII века о России); J.G.Herder und V.A.Zhukovsky // ZSPh, 1959, № 1, 1-44.


[Закрыть]. Бернарден де Сен-Пьер уповал на то, что равноправную земледельческую общину, быть может, даже некую новую Пенсильванию, можно создать где-нибудь возле Аральского моря[690]690
  36. Lortholary. Mirage, 174–179, – о Бернардене.


[Закрыть]. Сама Екатерина мечтала превратить недавно заложенный на Днепре ниже Киева город Екатеринослав в грандиозный центр мировой культуры, а отвоеванный у турков черноморский порт Херсон сделать новым Санкт-Петербургом[691]691
  37. H.Halm. Oesterreich und Ncurussland //JGO, 1941, Heft 1, 275–287.


[Закрыть].

Вместо того чтобы вплотную заняться конкретными проблемами своей страны, Екатерина на старости лет пленилась своим «великим замыслом» взять Константинополь и поделить Балканы с Габсбургской императрией. Своего второго внука она назвала Константином, велела чеканить на монетах образ Святой Софии и написала вольное «подражание Шакеспиру без сохранения феатральных обыкновенных правил» – «Начальное управление Олега», заканчивающееся тем, что этот древнерусский князь-завоеватель оставляет свой щит в Константинополе, дабы грядущие поколения его востребовали[692]692
  38. «Начальное управление Олега, подражание Шакеспиру без сохранения феатральных обыкновенных правил» (1786) в кн.: Сочинения императрицы Екатерины II. – СПб., 1893, II, 109–139.
  Последняя реплика Олега, обращенная к византийскому императору, звучит так: «При отшествии моем, я щит Игорев на память оставляю здесь. Пусть позднейшие потомки узрят его тут» (139). Описание постановки пьесы в ознаменование победы над турками см.: С.Masson. Memoires secrets sur la Russie, 1804, I, 94–96. Полная партитура пьесы (СПб., 1791; музыка была написана Джузеппе Сарти с несколькими соавторами) имеется в Нью-Йоркской публичной библиотеке.
  Об общем росте национального самосознания при Екатерине см.: H.Rogger. National Consciousness in Eighteenth-Century Russia. – Cambridge, Mass., I960; a также A.Lipski. Boltin's Defense of Truth and Fatherland // CSS, II, 1963, 39–52.


[Закрыть].

Завоевав наконец все северное побережье Черного моря, Екатерина изукрасила его гирляндой новых городов, нередко основанных на месте древнегреческих поселений, – таких, как Азов, Таганрог, Николаев, Одесса и Севастополь. Последний, воздвигнутый в качестве крепости на юго-западной окраине Крымского полуострова, получил греческое наименование – перевод римского имперского титула Augusta. Выстроенный английским морским инженером Сэмюелом Бентамом «властительный град» («sevaste polis») вдохновил разве что знаменитого брата Сэмюела Иеремию на жутковатый проект некоего паноптикона: тюрьмы, в которой срединный соглядатай может созерцать все камеры[693]693
  39. О первых приездах Бентама в Россию см.: А.Пыпин. Очерки литературы и общественности при Александре 1. – СПб., 1917, 6—22; о более поздних контактах 23—109; а также: W.Kischner. Samuel Bentham and Siberia // SEER, 1958, Jun.


[Закрыть]. Севастополь памятен вовсе не внушенным им благоговением, а унижением, испытанным Россией, когда он был захвачен английскими и французскими интервентами во время Крымской войны. Более, нежели другие военные события, падение «властительного града» в 1855 г. рассеяло иллюзии и вынудило Россию обратиться от поиска внешней славы к внутренним реформам.

Однако же к концу царствования Екатерину занимала именно и только внешняя слава. Иллюзорность ее мира символизирует знаменитая легенда о переносных «потемкинских деревнях», сооруженных ее известнейшим фаворитом, чтобы во время триумфальных разъездов скрыть от ее глаз народную нищету. Она потратила последние годы своей жизни (и едва ли не последние рубли из своей казны) на строительство роскошных дворцов для своих любовников, иностранных советников и родственников: Таврического в Санкт-Петербурге и поодаль от столицы Гатчины и Царского Села (которое она собиралась переименовать в Константиноград). Костюмы и декорации в представлениях Екатерины были гораздо важнее, чем драматические тексты. Она отдавала предпочтение пространным дивертисментам и требовала сокращения серьезных опер с трех актов до двух. Кажется до странности уместным, что в царствование Екатерины были инсценированы четыре разных версии истории Пигмалиона. Захолустная немецкая княжна была преображена мудрецами XVIII столетия в северную богиню; и в этом случае впечатление производила не действительность, а фигура на пьедестале. Даже сейчас ее памятник перед бывшей императорской (ныне имени Салтыкова-Щедрина) библиотекой в Ленинграде словно вздымается из моря грязи. Вся жизнь ее подмалевана косметикой и отделана пышными оборками. В том столетии, когда общеевропейской модой были вырезные силуэты и поверхностный блеск, Екатерина преподнесла России ничем не заполненные очертания реформ[694]694
  40. О силуэте как культурном символе см.: E.Fricdell. A Cultural History of the Modern Age. – NY, 1930, II, 283–284; о театральных вкусах Екатерины см.: R.A.Mooser. Operas, intermezzos, ballets, cantates, oratorios joims en Russie durant le XVIII е siecle. – Geneva – Monaco, 1955, особ. I, 111–112; и его же: L'Opera-comique frantjais en Russie au XVIII е siecle. – Geneve – Monaco, 1954, rev. and exp. cd.; и: Ключевский. Очерки, 319.
  Легенда о потемкинских деревнях – из числа многочисленных россказней о проделках Потемкина, которые распускал саксонский дипломат Хельбиг (Helbig). Выражение 'Potemkinsche Dorfer' впоследствии вошло в немецкий разговорный обиход. См.: G.Soloveytchik. Potemkin. – London, 1948, 181–182. За напластованием легенды можно, однако же, обнаружить глубинную правду, о которой свидетельствует так называемый «сплошной фасад» (см.: Архитектура СССР, 354), которые предписано было сооружать в новых городах, дабы создавать дутое впечатление имперского благолепия.


[Закрыть]. Как бы на память о своем тщеславии она оставила в церковном календаре пять праздников, посвященных только ей: день ее рождения, день восшествия на престол, день коронации, день тезоименитства и день прививки ей оспы – 21 ноября[695]695
  41. F.Lacroix. Les Mysteres de la Russie, 1845, 201, примеч. (он прибавляет к счету также семейные празднества). См. также W.Bishop. Thomas Dimsdale, MD, FRS, and the Inoculation of Catherine the Great // АМН, 1932, Jul., 331–338.


[Закрыть].

Обращение Екатерины от внутренних реформ к внешнему возвеличиванию драматически иллюстрирует трехсторонний и трехступенчатый раздел Польши. Возведя в 1764 г. на польский трон друга своей юности и любовника Станислава Понятовского, Екатерина тем не менее стала участницей первого раздела Польши в 1772 г.; а затем инициировала еще два – после того, как Станислав принял в 1791 г. конституцию, предполагавшую реформы, весьма сходные с теми, о которых Екатерина помышляла в былые дни[696]696
  42. C.Daily. Les idees politiques et l'esprit public en Pologne a la fin du XVIII е siecle. La constitution du 3 Mai 1791, 1901; U.Lehtoncn. Die polnischen Provinzen Russlands unter Katharina II. – Sortavala (Finland), 1906; и достойный внимания новый сборник статей о польском Просвещении под ред. П.Франкастеля (P.Francastel, ed. Utopie et institutions au XVIII е siecle. – s'Gravenhage, 1963).


[Закрыть]. Присоединение Польши, однако, имело свою ироническую сторону – оно помогло уберечь ту самую, отвергнутую традицию. Ибо Станислав поспешно перебрался в Санкт-Петербург вместе со своей родней Чарторыйскими, и за ними последовало множество либерально настроенных вельмож прежней Речи Посполитой.

Первый внук Екатерины Александр походил отнюдь не на македонского царя-завоевателя, в честь которого был назван, а на польских мечтателей, с которыми спознался в юности. Ее второй внук Константин стал центром притяжения либерального офицерства гвардейских полков, выступивших затем на Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге 14 декабря 1825 г., после смерти Александра. Но для этих «декабристов» имя Константина связывалось вовсе не с Константинополем, а с конституцией: взявшие их сторону простолюдины полагали даже, что «Конституция» – это имя его жены. Декабристы адресовались не к самодержавному властелину, а к человеку, ставшему правителем Польши и главным выразителем ее реформистских и республиканских устремлений в пределах Российской империи. Чтобы понять, почему эти умеренные поборники конституции были разгромлены и дилемма деспота-реформатора обрела при Николае I твердое решение в пользу деспотизма, необходимо обратиться от символов и знамений к существенным и коренным переменам, которые произошли в направлении русской мысли при Екатерине.

Плоды просвещения

Практические достижения внутренней политики Екатерины представляются на удивление убогими: внедрение прививок, бумажные деньги и улучшения в системе местного управления. Но ее воздействие на российскую историю отнюдь не сводится к некоторому административному благоустройству и приращению территорий, снискавшему ей заслуженную славу. Более, чем любой другой деятель времен, предшествовавших ленинистской революции, Екатерина оторвала официальную культуру от ее религиозных корней и изменила как ее физический антураж, так и философскую направленность. Таким образом, необходимо разобраться в существенных архитектурных и идейных переменах, чтобы понять революционную природу и роковые последствия екатерининского Просвещения.

Екатерина сделала средоточием российской культуры город вместо монастыря. Вовсе не Петр, а именно она упразднила несчетное количество монастырей и сровняла с землей деревянные символы Московии, такие, например, как старинный царский летний дворец в Коломенском. В некоторых уцелевших монастырях она велела воздвигнуть псевдоклассические колокольни, нелепо торчавшие среди других строений и свидетельствовавшие о ее неспособности выказать хотя бы внешнее уважение к древней религиозной культуре Московии.

Убежденная, что люди всегда чтили «память градостроителей наравне с памятью законодателей»[697]697
  43. Приведено у Г.Блуменфельда (Hans Blumenfeld. Russian City Planning of the 18th and Early 19th Centuries // JAH, 1944, Jan., 26.) В дополнение к этой любопытной статье (с чертежами планов на с.22) см.: В.Шквариков. Очерк, особ. 134–202, – о принципах планирования городского центра в конце XVIII столетия (а также на 21–62 основательное обсуждение городского планирования до XVIII века; об этом более подробно см.: Л.Тверской. Русское градостроительство до конца XVII века; планировка; застройка русских городов. – Л., 1953).
  См. также более ранний труд Шкварикова «Планировка», где делается попытка соотнести советское городское планирование тридцатых годов (одним из активнейших осуществителей которого был Шквариков) со старинными русскими традициями плановой застройки городов; и кн.: И.Дитятин. Устройство и управление городов России. – СПб., 1875, I, где речь идет о XVIII столетии. Об участии провинций в новых архитектурных начинаниях см.: И.Грабарь. У истоков классицизма // ЕИИ, 1956; другие иллюстрации и планы см.: Архитектура СССР, 82–89, 418–423, 428, 438.


[Закрыть], она в самом начале своего царствования учредила комиссию, планировавшую систематическую перестройку Москвы и Санкт-Петербурга, и побудила ее составить планы строительства или обновления еще 416 городов. Санкт-Петербург вскоре преобразился: из подобия голландского торгового порта он стал величавой, одетой в гранит столицей. Были построены новые города, и общее число горожан, которое очень незначительно возросло со времени Петра Великого, почти удвоилось с 1769-го по 1782 г. Во многих перестроенных городах, от Твери до Тобольска, Екатерине удалось воплотить свой идеал разумного единообразия. Ярославль, второй по размерам после Москвы город российской провинции, замечательно преобразился путем наложения радиально рассеченного контура широких улиц на беспорядочную застройку, причем нарядным храмам позднемосковской эпохи была искусно отведена роль уличных терминалов и эспланад. Усовершенствование и поточное производство стандартных кирпичей открыло новые реальные возможности перестройки деревянных провинциальных городов. Во всех концах империи стройные архитектурные массивы заслоняли вычурную декоративную пышность позднемосковского стиля и елизаветинского рококо. Строгий, неоклассический стиль – полукружия арок, купола и дорические колонны – властвовал в новой городской архитектуре, где структура ансамбля всецело определяла пропорции отдельного строения.

Разумеется, многие градостроительские планы Екатерины были совершенно нереальны; многие другие никогда не осуществились; общий процент городского населения оставался незначительным и в высокой степени сезонным. Те города, которые были построены, соответствовали только предписанному расположению улиц и площадей и заданному облику главнейших фасадов. Прочие улицы и переулки и вся внутренняя застройка были полностью бесконтрольны – и убожество их свидетельствовало о поверхностном характере свершений Екатерины. За всеми пышными фасадами и величавыми очертаниями пребывали закрепощенное крестьянство и раздутая, болезненная армия, отвлекаемые от всеобщих невзгод барабанным гулом завоеваний. Тысячи и тысячи жителей провинции – а многие из них не были дворянами и не принадлежали к образованному классу – участвовали в строительстве новых городов; архитектура во многих отношениях оказывалась действеннее литературы в смысле распространения новых идеалов разумного порядка и классического стиля.

Так или иначе, величавые и искусственные города екатерининской эпохи заново централизовали российскую культуру и стали ее символами. Новые города Екатерины не были в основе своей коммерческими центрами, традиционными поприщами для развития деловитой мещанской культуры, но скорее средоточиями дворянства – провинциальными сценами, на которых демонстрировалось новоявленное дворянское изящество манер и дворянская проконсульская власть. Планировщики более пеклись о грядущих военных парадах, чем о размещении торговли и промышленности; архитекторы изощрялись в изобретении залов, равно пригодных для театральных зрелищ и балов, чем об удобных складах и мелочных лавках.

В большинстве своем новые города были административными центрами новоустановленного провинциального управления, и главенствовали в них не храмы, а государственные учреждения. Вертикальное устремление сменялось горизонтальным, поскольку исчезали узкие улочки, островерхие крыши и луковичные купола деревянных городов. Требуемое соотношение 2:1 между шириной главных улиц и высотой образующих их строений нередко увеличивалось до 4:1. Такие нарочито расширенные эспланады и необъятные площади, вид на которые открывался из псевдоклассических портиков и апсид, усиливали у правящего дворянского класса ощущение покоренного пространства.

Только что отвоевав южные степи и и обосновавшись в провинциальных поместьях, дворяне-офицеры к концу царствования Екатерины заново осознали свою связь с землей; и ее необъятные просторы, казалось, таили в себе издевку и угрозу. В новых городах, где дворяне проводили долгую зиму, они испытывали чувство физической защищенности, невозможное в прежних российских городах. Опасность пожара значительно уменьшалась по мере сноса деревянных строений и расширения улиц; последнее большое крестьянское восстание было подавлено; и основные базы разбойничьих татарских набегов с юга наконец были захвачены.

Зато пропало чувство защищенности жизни в старых городах Московского царства с их крепостными стенами и кремлями, над которыми возвышались купола и шпили, заставлявшие устремлять взор ввысь. Теперь городом властвовало горизонтальное измерение: перекресток дорог, расходящихся от центральной площади и уводящих в огромные окружающие пространства. В такие-то города правящий дворянский класс приносил свой скрытый недуг, порожденный бескрайним однообразием степей и ощущением неестественности своего пребывания в них.

Убеждение в освободительной и облагораживающей силе образования было, пожалуй, главным символом веры европейского Просвещения. Но практическая задача светского воспитания применительно к беспочвенному и неуверенному в себе российскому дворянству оказалась чрезвычайно затруднительной. Кое-какие достижения на этом пути и возникавшие глубокие осложнения иллюстрирует история Ивана Бецкого, главного советника по части образования при дворе Екатерины. Его долгая жизнь охватывает девяносто два года XVIII столетия; и большей частью его многообразная преобразовательная деятельность была отдана основной заботе своего века – распространению образования и общественному просвещению.

Идеал широкого и разностороннего школьного образования по западному типу уже несколько десятилетий бытовал в наиболее передовых, западных провинциях Российской империи. Воспитанные в Германии украинские семинаристы, вроде Григория Теплова, составляли продуманные до мелочей планы; молодой Гердер, в бытность свою рижским пастором, мечтал о внедрении воспитательной системы по образцу «Эмиля» Руссо. Прибалтийские немцы, выпускники Дерптского университета в эстонском городе Тарту, разносили по России просветительские идеи, овладевавшие их учебным заведением. Генералы, подобно Андрею Болотову, возвращались с Семилетней войны, намереваясь наладить воспитание дворянства в России так, как это повелел делать в Пруссии победоносный Фридрих Великий[698]698
  44. Raeff. L'Etat, 296; Веселовский. Влияние, 58; G.von Rauch. Die Universitat Dorpat und das Eindringen der friihen Aufklarung in Livland, 1690–1710. Essen, 1943; Лихачева. Материалы, 100–102; Flerder. Samtliche Wcrke, 1878, IV, 343–461; Г.Tenлов. Знания, вообще до философии касающиеся. – СПб., 1751; РБС, XX, особ. 475–476.


[Закрыть].

На первый взгляд воспитательные прожекты Екатерины представляются всего-навсего еще одним примером повышенных ожиданий и минимальных свершений. Почерпнувшая в трактате Локка «О воспитании детей» (переведенном на русский язык в 1761 г.) и его «Опыте о человеческом разуме» представление о том, что человек – это tabula rase, чистый лист, на котором посредством образования может быть начертано что угодно, Екатерина обсуждала свои образовательные замыслы со всеми, от энциклопедистов до иезуитов (им она предложила прибежище, после того как папа упразднил орден в 1773 г.). Однако устав государственных публичных школ, разработанный с помощью Янковича де Мириено, серба, который наладил народное образование в Габсбургской империи, в основном остался на бумаге. Разглагольствуя о рассеивании семян знания по всей империи, Екатерина не обращала внимания на бездеятельность Санкт-Петербургской Академии наук, которая в течение сравнительно долгого времени почти не публиковала серьезных трудов[699]699
  45. Этот удивительный факт подчеркивается в кн.: А.Тимирязев, Очерки по истории физики в России. – М., 1949, 81, 85–86. О влиянии Локка см.: Веселовский. Влияние, 77; П.Майков. Иван Иванович Бецкой. – СПб., 1904, приложение, 49; Лихачева. Материалы, 97; Betskoy. Systeme, 1, 4; II, 171, 305–308.
  Содержательный раздел о екатерининских проектах реформы образования в кн.: W.Johnson. Heritage – может быть дополнен статьями: N.Hans. Dumarcsquc, Brown and Some Early Educational Projects of Catherine II //SEER, 1961, Dec., 229–235; С.Рождественский. Проекты учебных реформ при Екатерине // ЖМНП, 1907, дек.; 1908, фев., март.


[Закрыть].

Но все же в деле образования имелись и значительные достижения, и почти все они так или иначе связаны с именем Бецкого, который, как большинство российских аристократов XVIII столетия, побывал во многих странах, привык мыслить абстрактными, универсальными понятиями и был чуть ли не вовсе лишен коренных связей со своим российским отечеством. Отчуждение было заложено в самом его имени: ведь Бецкой – просто огрызок старинной княжеской фамилии Трубецкой. Такие усеченные фамилии нередко давались незаконным отпрыскам знатных фамилий. Воронцовы породили немало Ранцовых; Голицыны – Лицыных; Румянцевы – Мянцевых, Грибоедовы – Грибовых и т. п. Так что Бецкой был отнюдь не одиноким носителем постоянного напоминания об аристократической распущенности. Иван Пнин, который в своем трактате 1804 г. «Опыт о просвещении относительно России» пошел еще дальше Бецкого и предложил давать образование крестьянским детям, был также незаконным отпрыском старинного боярского рода. Его отец, князь Николай Репнин, был другом Бецкого и именовался «русским Аристидом» ввиду своих заслуг по части просвещенного администрирования в западных губерниях России[700]700
  46. О Пнине и Репнине см.: В.Орлов. Русские просветители 1790—1800-х годов. – М., 1953, 2-е изд., 95 и далее; и рассмотрение трактата Пнина «Опыт о просвещении относительно к России» – с. 158 и далее.
  Бецкого историки странным образом игнорируют, хотя о нем написана превосходная, отмеченная премией монография Майкова – очерк его жизни и творчества, включающий тексты многих его проектов. См. также: И.И.Бецкой друг человечества. – СПб., 1904; взвешенная оценка его личности и литература о нем в: РБС, III, 5-12; БЕ, VI, 649–650, XIII, 276–277.
  Ложные сведения о нем (и о многом другом) изобилуют в мемуарном освещении того времени, где его обычно именуют, используя французский вариант его фамилии, Бецкий (Betzky). Даже Бильбасов неточен (путает даты) в упоминаниях о нем. Относительно ценным источником является: Chevalier de Corberon. Un diplomat franсais a la cour de Catherine II. – Paris, 1901, 2 v. См. также: Strange. Rousseau, 518–519; Tourneux. Diderot, 2–5.
  Большинство его проектов напечатаны вето кн.: Собрание учреждений и предписаний касательно воспитания в России обоего пола благороднаго и мещанска-го юношества. – СПб., 1789–1791, в трех частях; а также в его: Systeme complet d'education publique, physique et morale. – Neuchatel, 1777, 2 t.


[Закрыть]. Герцен, чья зарубежная издательская деятельность впоследствии способствовала оживлению интереса к преобразованиям екатерининских времен, тоже носил фамилию, которая свидетельствовала о его незаконно-аристократическом происхождении.

Бецкой родился в Стокгольме, воспитывался в Копенгагене, провел молодость в Париже и находился в дружеских, если не интимных отношениях с множеством второстепенных германских княгинь, в том числе с матерью Екатерины Великой. Когда же Екатерина взошла на трон, Бецкой предложил ей свои услуги, имея превосходную умственную и физиологическую квалификацию придворного. Как и любимейших фаворитов Екатерины, Орлова и Потемкина, Бецкого привлекала к ней и располагала в пользу ее преобразовательных замыслов неприязнь к более родовитой и благополучной аристократии. В то время как старшее поколение знати в большинстве своем сочувствовало стремлению Панина ограничить самодержавную власть в пользу аристократического Совета, Бецкой и его единомышленники стояли за расширение царственных прерогатив, чтобы тем самым укрепить собственное положение в иерархии. Старшее поколение склонялось к взвешенному рационализму Вольтера и Дидро, между тем как придворные, более зависимые от милостей Екатерины, предпочитали химерические идеи Руссо. Быть может, эти «отверженцы» российской аристократии испытывали некое родственное чувство к женевскому изгнаннику, отвергнутому аристократическим Парижем с его философами. Впрочем, в основе своей это обращение россиян от Вольтера к Руссо отражало общее преображение философической моды в европейских реформистских кругах в 1770 – 1780-х гг. Орлов предлагал Руссо переехать в Россию и поселиться в его поместье; один из Потемкиных стал главным переводчиком Руссо на русский язык; Екатерина то и дело удалялась в свой руссоистский «Эрмитаж»; а «генеральный план воспитания», представленный ей Бецким, был отчасти заимствован из «Эмиля» Руссо[701]701
  47. Помимо кн.: Strange. Rousseau – целесообразно использовать: Д.Кобеко. Екатерина II и Ж.Ж.Руссо // ИВ, 1883, июнь, 603–617; Майков. Бецкой, 47–60. Руссо, конечно же, в особенности восхищались поляки, а также украинские реформаторы, например Я.П.Козельский (о котором см.: Ю.Коган. Просветитель XVIII века Я.П.Козельский. – М., 1958). «Философическия предложения» (СПб., 1768) Козельского называли «первой философской системой, вышедшей из-под пера российского автора» (БЕ, XXX, 596). См. особ, его руссоистское «Рассуждение двух индийцев, Калана и Ибрагима, о человеческом познании» (СПб., 1788).
  О влиянии на российскую литературу руссоистского идеала антиобщественного благородного дикаря (начиная с соч.: П.Богданович. Дикий человек. – СПб., 1781, продолжая сочинениями Радищева вплоть до анонимного: Дикая европсянка. – СПб., 1804) см. исследование Ю.Лотмана в сборнике: Проблемы / Под ред. Беркова, 89–97.


[Закрыть].