Текст книги "Икона и топор"

Автор книги: Джеймс Хедли Биллингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 61 страниц)

1. ВНУТРЕННИЙ РАСКОЛ

Решающий момент века – то, что русские называют переломом, – официальное церковное объявление о расколе в 1667 г. Это был своего рода coup d'eglise[408]408
  Церковный переворот (франц.) – перефразировка французского выражения «coup d'etat» (государственный переворот).


[Закрыть], который в религиозной Московии имел столь же далеко идущие последствия, как большевистский coup d'etat ровно 250 лет спустя в секулярном Санкт-Петербурге. Решения Церковного Собора в Москве, подобно решениям Петроградского Совета в 1917 г., явились критической точкой в истории России, после которой уже не могло быть возврата к прошлому. Значение 1667 г. еще в большей степени, чем значение 1917 г., было недооценено в тот момент, и ему с самых разных позиций бросали вызов всевозможные защитники старого порядка. Но перемена произошла в центре власти, и разобщенная оппозиция была не способна воспрепятствовать наступлению нового века и утверждению новых идей.

Раскол (подобно революции 1917 г.) представлял собой кульминацию и развязку почти векового ожесточенного идеологического разлада, который захватил политику и эстетику, а не только личные метафизические верования. Московское государство XVII в. по-всякому раздиралось непрерывным противоборством сил «средневековья и современности» «Московии и Запада». Однако подобные термины более подходят к осознанным и интеллектуальным конфликтам XVIII и XIX вв. Конфликт в России XVII в., пожалуй, лучше определить с помощью двух противостоящих терминов, постоянно встречающихся в летописях и полемической литературе той эпохи, – «хитрость» и «благочестие».

Эти термины – как и противостояние, которое они подразумевали, – очень трудны для перевода на западные языки. «Хитрость» – славянское слово, означавшее ум и сноровку. Восходит оно к греческому слову teclinikos, а в Московии приобрело оттенки искушенности и даже коварства. В основном этот термин употреблялся для обозначения компетентности в тех родах деятельности, которые оставались за пределами религиозных обрядов. «Заморской хитростью» называли многие прежде незнакомые технические достижения и приемы, которыми владели иностранцы, приезжавшие в страну в XVI и XVII вв.[409]409
  1. В. Рязановский. Обзор, I, 147–148; Д. Цветаев. Обрусение западноевропейцев в московском государстве. – Варшава, 1903. Об употреблении этого термина уже в начале XVI в. по отношению к Николаю Любекскому см.: Будовниц. Публицистика, 139. О типичном призыве спасти «российское благочестие от прелести антихристовой хитрости» см. старообрядческое сочинение XVIII в. «О последнем времени и о пастырях церковных» – Отдел рукописей РГБ, рукописи Т.Ф. Большакова, № 78.
  Общий обзор раскола, связываемый с процессом вестернизации, можно найти у Ключевского (Сочинения, III, 256–318), а также в: S. Zcnkovsky. The Russian Church Schism // RR, 1957, Oct., 37–58; Харлампович. К вопросу о сущности русского раскола старообрядчества // УЗКУ, LXVII, 1900, № 12, 133–152; В. Белоликов. Историко-критический разбор существующих мнений о происхождении русского раскола старообрядчества. – Киев, 1913; Н. Чаев и Н. Устюгов. Русская церковь в XVII в. // Русское государство в XVII веке / Под ред. Н. Устюгова и др. – М., 1961, 295–329.


[Закрыть]. Когда в 1598 г. Борис Годунов стал первым избранным царем России, ему пришлось успокоить народные сомнения, касавшиеся процедуры выборов, публично объявив, что он был избран по вере и правде «безо всякия хитрости»[410]410
  2. Готье. Акты, 14. Монастырские переводчики священных текстов в дни Смуты тоже давали обет трудиться «безо всякия хитрости» (ХЧ, 1890, сен. – окт., 440).


[Закрыть]. Сопротивление старообрядцев опиралось на убеждение, что русская церковь, подобно западным, теперь познание Бога ищет лишь «внешнею хитростин»[411]411
  3. Слова Аввакума, приведенные в: Н. Субботин (ред.). Материалы для истории раскола за первое время его существования, V, 298. Десять томов этих документов (М., 1875–1887) все еще остаются основным источником материалов для изучения ранних раскольников.


[Закрыть]. Позднейшие русские традиции крестьянских восстаний и популистских реформ были насквозь пронизаны примитивным и анархистским убеждением, что даже употребление и обмен денег представляет собой «хитрую механику»[412]412
  4. См.: Ашукин. Крылатые слова, 641; и также часто перепечатывавшуюся популярную повесть: Хитрая механика. Правдивый рассказ о том, откуда и куда идут мужицкие денежки. – Цюрих, 1874.


[Закрыть].. Послесталинское поколение бунтующих писателей тоже обличало «скальпель хитрый» бюрократических цензоров и «ретушеров»[413]413
  5. В. Гончаров. Я ненавижу/УДень поэзии, М., 1956.


[Закрыть].

В своем знаменитом отступлении о птице-тройке Гоголь уподобляет Россию не «хитрому дорожному снаряду», но «ярославскому расторопному мужику». Именно такие люди собрали в Ярославле в 1612 г. земский собор, который мобилизовал все ресурсы России для окончательного изгнания поляков из Москвы и послужил образцом для собора, который в 1613 г. провозгласил царем Михаила Романова. Неискушенные ополченцы, нахлынувшие на Москву из волжских городов, принесли с собой глубочайшее недоверие ко всем «заморским хитростям». Свирепая прямолинейность характеризовала военный люд, который освободил Москву, а затем остался участвовать в соборах, которые осуществляли что-то вроде коллективного регентства при юном царе. Подобно гоголевскому «ярославскому расторопному мужику», который не «схватывал железным винтом», но действовал «живьем с одним топором да долотом», буйные провинциалы обезглавливали пленных поляков серпами на Красной площади и раскаленными щипцами выламывали ребра подозреваемых в предательстве. Печать Ярославля – медведь, несущий топор, – казалось, на время стала символом нового режима.

Вместе с жестоким насилием эти провинциалы принесли с собой первобытную силу, которая преобразовала Московию в великое новое государство. А еще из своих суровых краев они принесли новую религиозную истовость и особое благоговение перед тем, что они называли «благочестием». «Благо» – церковнославянское слово, означающее «добро» и в высшем духовном смысле, и в материальном, а «честие» подразумевало «честь», «почитание», «прямодушие» и «воздание почестей». Все многочисленные значения этого слова вплетались в горячую веру среднего москвитянина. «Благочестие» означало и веру и верность, а прилагательное от него – «благочестивый» – в Московском государстве стало неотъемлемым от слова «царь». Главной виной Курбского Иван считал, что тот, мня себя «благочестивым», «отверг свою единородную душу», «ради преходящей славы, из-за себялюбия… все свое душевное благочестие попрал»[414]414
  6. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. – Л., 1979, 123–124; см. также: Малинин. Старец. Приложения, 50, 54; Fennell. Correspondence, 20, 14. Иван хвалит замученного гонца Курбского за то, что тот «сохранил свое благочестие», пусть и ради неправого дела (Переписка, 125).


[Закрыть]. В несчастиях XVII столетия летописцы усматривали карающую десницу Бога, призывающего свой народ к покаянию. Подобно пророкам Ветхого Завета, московские фанатики вновь и вновь призывали не просто к вере в догматы или к верности церкви, но к подвижнической жизни. Это общество управлялось больше обычаями, чем расчетом. По мере того как социальные и экономические перемены усложняли жизнь, москвитяне все больше искали спасения в немудреном призыве хранить преданность тому, что было прежде. Если люди не держались старины, то им грозила опасность стать бездумными подражателями тех или иных сторон иностранного образа жизни. Между расчетливой практичностью «хитрости» и законченным традиционализмом «благочестия» середины не существовало.

«Хитрость» явно была устремлением в будущее, и ее развитие – законная область военных и политических историков. Западные мерки постепенно налагались на мечтательную неопределенность восточных славян. В 1625 г. на Спасских воротах восстановленного московского Кремля были водружены гигантские куранты английской работы. А вскоре после этого на крестах русских церквей начали появляться флюгера. Достаточно точные военные карты и планы были впервые составлены в Московском государстве в ходе подготовки войны с Польшей 1632–1634 гг.; и примерно тогда же впервые началось широкое отечественное производство оружия, как в перестроенном кремлевском арсенале, так и на новом, построенном голландцами, литейном заводе в Туле[415]415
  7. См.: Ю. Арсеньев. Оружейная палата при царе Михаиле Федоровиче. – СПб., 1903; Т.Райнов. Наука, 380–384; Б.Райков. Очерк, 113, о флюгерах; статьи Лаппо Данилсвского в ЖМНП, 1885, сен.; И. Любименко в RES, IV, 1924. Куранты появились в Москве еще в 1404 г., но стали неизменной принадлежностью кремлевских башен только после «Смутного времени». См.: В. Данилевский. Техника, 128.


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что для достижения национального величия России предстояло полагаться на «учение и хитрость» – цитируя название русского военного устава 1647 г. «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей». Правление Петра Великого стало кульминацией медленного процесса преобразования России с помощью североевропейской технологии в упорядоченное светское государство Однако для историков культуры подлинная драма XVII в. возникла из решимости многих русских вопреки всем изменениям и новшествам века хранить благочестие – оставаться горячо преданными священному прошлому. Героизм и неистовство их усилий привели к глубочайшему расколу в русском обществе и оказались одной из помех, воспрепятствовавших России гармонично приспособиться к модернизации. Детство русской культуры было слишком суровым, а первые соприкосновения с Западом – слишком травмирующими, чтобы она могла мирно воспринять сложный, уже взрослый мир Западной Европы.

Россия XVII столетия восприняла унижения «Смутного времени» не как доказательство отсталости ее институтов, но как кару своего ревнивого Бога. Откровенное и широкое внедрение западных образцов Борисом Годуновым и Лжедмитрием было отвергнуто, а вера в особое отношение Бога к России усилилась. В то время как на протяжении XVII в. западные технические достижения продолжали приживаться в России, западным идеям и взглядам оказывалось ожесточенное сопротивление. Русские в массе видели в Московии многострадальную служанку Божью и искали былую праведность в монастырях.

Исторические произведения начала столетия наполнены интроспективными сетованияму и фанатичными увещеваниями, уничтожившими достоинство летописной традиции, не указав пути к серьезному социальному анализу. Авраамий Палицын, монах Троице-Сергиевой лавры, оплакивал «всего мира безумное молчание» перед лицом русского унижения[416]416
  8. Сказание Авраамия Палицына / Под ред. Л. Черепнина. – М. – Л., 1955,


[Закрыть]. Иван Тимофеев из Новгорода порицал тенденцию рвать узы братской любви друг к другу: «Мы друг друзе любовным союзом растояхомся… овнй к востоку зрят, овни же к западу»[417]417
  9. Цит. по кн.: С. Платонов. Древнерусские сказания о смутном времени XVII века, как исторический источник. – СПб., 1888, 162.


[Закрыть], а полуофициальный «новый летописец» Романовых завещал Пушкину и Мусоргскому моралистическую точку зрения, объяснявшую что беды России были божественной карой за приписываемое Борису убийство младенца Дмитрия[418]418
  10. Исчерпывающий обзор этого труда, заказанного Филаретом в 1630 г., можно найти в кн.: Черепнин. Историография, 123–128; о слабости обвинений, выдвинутых против Бориса, см.: G.Vernadsky. The Death of the Tsarevich Dmitry // OSP, V, 1954, I – 19.


[Закрыть].

Освобождение России от оккупантов воспринималось всеми, как изъявление Божьей воли. Последовавший рост благосостояния в России открыл русским людям новые возможности уплатить их долг Богу, одновременно породив много соблазнов отречься от него. Иван Хворостинин, придворный двух царей, стал последователем социнианской ереси, перестал поститься, почитать иконы и писал изящные силлабические вирши задолго до кого-либо другого в Московском государстве. Андрей Палицын, родственник монастырского летописца, правитель только что колонизированной Сибирской области, ввел в обиход курение табака, изучал колдовство и настаивал на ненужности духовенства в его владениях[419]419
  11. Pascal. Avvacum et les debuts du Rascol, 1938, 20.


[Закрыть]. Куда большее распространение, однако, получило в начале XVII в. широкое возвращение к традиционной вере, которая завладела воображением русских поэтов и историков более поздних времен. Даже терпимый предреволюционный историк, который увидел в Хворостинине «первую ласточку московской культурной весны», счел необходимым добавить, что в целом в обращении к Западу «нет ничего принципиального или идейного»[420]420
  12. С. Платонов. Москва и Запад, 69–70.


[Закрыть]. А вот защитники старых верований были, безусловно, «принципиальными и идейными» в своей неправдоподобной, но психологически безоговорочной преданности «истинному царю» и «старым обрядам». Как ни парадоксально, однако решимость радикальных интеллектуалов более позднего времени твердо стоять на «принципиальных и идейных» позициях вполне может восходить к этой древней нерассуждающей преданности консервативных антиинтеллектуалов совсем иной системе принципов.

Наиболее драматическим событием XVII в. была не прямая конфронтация Востока и Запада, не деятельность какого-нибудь царя, реформатора или писателя, хотя этому есть замечательные примеры, но потрясающая конфронтация двух прямодушных «мужиков» с верховьев Волги: патриарха Никона и протопопа Аввакума. Эти два неотесанных священнослужителя были ключевыми антагонистическими фигурами раскола внутри русской Церкви. И тот, и другой видели себя неумолимыми противниками «хитрости» – всех форм коррупции, вероломства и чужеземных новшеств. И тот, и другой начали свое восхождение к славе через принадлежность к кружку боголюбцев и «ревнителей древнего благочестия». Оба впали в немилость одновременно в 1667 г. и были возвращены арестантами в суровые северные края, откуда явились. Их исчезновение со сцены стало решающим моментом в угасании старой Московии и начале медленного поступательного искоренения «старой веры» и «боголюбия» из новой цивилизации имперской России.

Чтобы понять сущность возвышения и падения этих двух могучих личностей, следует предварительно рассмотреть общий подъем религиозности в России первой половины столетия. Рука об руку с политическими успехами новой династии и «возникновением национального рынка» действовала объединяющая сила религиозного возрождения. Центром его были монастыри, которые – в отличие от купцов, бояр и даже царей – приобрели еще больший авторитет в годы «Смутного времени». Троице-Сергиева лавра была практически единственной крепостью близ Москвы, которую неприятелям так и не удалось взять. Более того, именно из ее стен исходили горячие призывы восстать против иноземных захватчиков. Монастыри в целом отказали поляку Владиславу и шведу Карлу-Филиппу в святом благословении Церкви, которое было необходимо для поддержания их претензий на русский престол. К концу междуцарствия все оставшиеся в живых русские претенденты на власть укрылись по монастырям. К ним во все большем числе присоединялись беглые солдаты и обездоленные, искавшие пропитания и приюта в этих великих национальных святилищах[421]421
  13. Об этих «церковных людях», которые группировались вокруг церквей, см.: Ярушевич. Церковный суд, 146–149; о деградации понятия царизма во время смуты см.: Е.Шмурло. История России, 260–262; о последующем религиозном возрождении см.: Pascal. Avvakum, 1—73.


[Закрыть]. Две лучшие и самые знаменитые повести прямолинейной назидательной литературы XVII в. («Савва Грудцын» и «Горе-Злосчастие») завершаются духовным очищением героя и его уходом в монастырь[422]422
  14. Повесть XVII века, 82—115 (тексты); Zenkovsky. Epics, 409–422. Эрудированные аргументы Н. Баклановой в пользу того, что эти повести были созданы в XVIII в., пронйзаны излишней предвзятостью к XVII в., а также говорят о неосведомленности автора. об этом веке и не заслуживают доверия, если не будут подкреплены более объективными исследованиями (см.: ТОДЛ, IX, 1953, 443–459; XIII, 1957, 5 1 1–5 18).


[Закрыть]. Популярный лубок той эпохи изображает монаха в монашеском одеянии, которого распинают фигуры, символизирующие различные воплощения зла[423]423
  15. А. Бурцев. Материалы для истории раскола (ни места, ни даты издания не указано; экземпляр в собрании Шуматова, Принстон), второй ряд страниц, вторая иллюстрация после 24; Д.Ровинский. Русские народные картинки, I, 38.


[Закрыть].

В обыкновение входят завещание имущества монастырю и паломничества по святым местам; во множестве возводятся новые монастыри, скиты и церкви. Особенно замечательными были «обыденные церкви», построенные из деревьев, срубленных всей общиной за один день, как знак покаяния в годину бедствий. Вологодская летопись рассказывает типичную историю о том, что люди встретили чуму 1654 г. не богохульственным гневом и не принятием медицинских мер, но собрались на закате, чтобы, как «повеле через пророка Гада Давиду» Господь, «олтарь Себе создати», то есть построить храм Богу. Работая при свечах всю ночь, пока женщины держали иконы и пели акафисты Божьей Матери, они закончили деревянную постройку как раз вовремя, чтобы на следующий день успеть причаститься до заката в стенах храма. Они молили Господа Бога, чтобы «утолил праведный Свой гнев и помиловал люди Своя от смертоносныя язвы», и «слезами и воздыханием» просили о милости «благосердаго и достотерпеливаго Господа»[424]424
  16. Чт, 1893, III, раздел II: Материалы историко-литературные, 13–17.


[Закрыть].

Однако быстрый рост религиозных институтов имел свои отрицательные и нездоровые стороны. Монастыри были обременены куда большим богатством, чем во времена споров из-за монастырской собственности, – но не обрели строгой дисциплины, на которую опирались первоначальные «обладатели». Монастыри все активнее играли свою роль феодальных землевладельцев именно в тот период, когда иго крепостного права достигло самой тиранической своей формы. Кроме того, завещанная собственность способствовала расцвету «закладничества» – способу избежать налога, когда собственность формально дарилась монастырю, но прежний владелец продолжал за номинальную плату пользоваться ею и получать от нее доход.

В церквах и вокруг них развивалась такая бурная деятельность, что возникало впечатление беспрецедентного подъема истовой религиозности. На самом же деле она куда больше походила на никнущее от перезрелых плодов бабье лето, чем на победоносное шествие весны. Затейливые голландско-персидского стиля кирпичные церкви, которые воздвигались в Ярославле[425]425
  17. Согласно Гамильтону (Hamilton. Art, 135–137), между 1620 и 1690 гг. было воздвигнуто по меньшей мерс сорок этих изукрашенных храмов. В. Шквариков называет сорок церквей, возведенных во второй половине XVII в., и двадцать девять, уничтоженных пожаром 1658 г. (В.Шквариков. Очерк планировки и застройки русских городов. – М., 1954, 182).


[Закрыть] по одной каждые два года, сегодня кажутся фантастической интерлюдией между византийским стилем и барокко – плоды, которые нежатся в туманном тепле октября, не подозревая, что стебель, соединяющий их с землей, уже высох и вот-вот наступят убийственные заморозки. Нижние ряды иконостасов занимали образа неисчислимых местных пророков и святых, словно переспелые виноградные грозди, умоляющие, чтобы их срезали, а оплаченное торопливое чтение заупокойных молитв (из которых наиболее известен «Сорокоуст», сохранившийся до наших дней) напоминало громкое жужжание осенних мух перед их гибелью.

Толпы, воздвигавшие кирпичные и деревянные церкви поздней москвитянской эпохи и в них молившиеся, были воодушевлены странным сочетанием одухотворенности и ксенофобии. Святая Русь виделась им не просто воплощением страдающей чистоты, но поруганной жертвой «волков-ляхов» и их пособников «поганых литовцев» и «нечистых жидов». Таким образом, политическое воскресение и физическое расширение России оказались возможными благодаря не только единой вере, но и гнетущему ощущению общего врага. Возрастающее насилие и подавляемая ненависть к себе подкармливали традиционное византийское предвкушение вселенской погибели. Новые деревянные церкви Заволжья порой становились погребальными кострами для всех прихожан, и они приветствовали очистительное пламя Судного дня теми же священными песнопениями, которые помогали их родителям строить эти церкви. Для того чтобы понять и трагический финал «второй волны религиозности» в России, и ее скрытые связи с религиозными конфликтами на Западе, необходимо обратиться к двум главным силам русского религиозного возрождения – теократической и фундаменталистской. Обе по-своему ответили на общий главный вопрос: как сохранить религию основой русской жизни в кардинально меняющихся условиях века?

Ответ теократов

Теократическое решение поддерживалось заметной частью «черного» монастырского духовенства, поставлявшей русской Церкви ее архиереев. Сторонники этой позиции старались укрепить церковную иерархию, усилить централизованный контроль над русскими монастырями и поднять как дисциплину, так и образованность духовенства, создавая и печатая систематизированные руководства, касавшиеся катехизиса и служб. Если не теоретически, то практически они стремились возвысить духовное сословие над светскими, всемерно увеличивая власть Московского Патриарха. Они продолжали говорить в византийских терминах о гармонии власти между церковным и светским царствами, однако усиление духовенства и слабость новой династии явились большим искушением для установления практически церковного правления.

Хотя митрополит Московский получил титул патриарха лишь в 1589 г., пост этот почти сразу же приобрел не только церковную, но и политическую важность. Создан он был в период ослабления царской власти – собственно говоря, своим восхождением на царский престол Борис Годунов был во многом обязан первому патриарху. В «Смутное время» авторитет патриаршества неимоверно возрос главным образом потому, что патриарх Гермоген отказался иметь дело с иноземцами и принял мученическую смерть в занятом поляками Кремле. Когда в 1619 г. отец царя и бывший митрополит Ростовский Филарет Никитич вернулся наконец из польского плена, чтобы стать новым патриархом, все уже было готово для непомерного усиления власти церковной иерархии. До своей смерти в 1633 г. Филарет оставался соправителем царя Михаила, именовался «Великим Государем» и решал гораздо больше важных государственных дел, чем царь. Одновременно он создавал новые епархии на востоке, усиливал центральный контроль над канонизацией и церковной дисциплиной и определял форму первых печатных служебников[426]426
  18. См.: J. Keep. The Regime of Filaret (1619–1633) // SEER, 1960, Jun., 334–360; а также: Ярушевич. Суд, 147–148, 334–335; П. Николаевский. Патриаршая область и русские епархии в XVII веке. – СПб., 1888; С. Чернышев. Царь Михаил Федорович и патриарх Филарет Никитич Романов в их взаимных отношениях //ТКДА, 1913, №№ 7–8; А. Шпаков. Государство и церковь в их взаимоотношениях в Московском государстве. – Одесса, 1904–1912, в 2 т.


[Закрыть].

Если Филарет создал прецедент сильной патриаршей власти и дисциплинированной иерархии, то богословское вооружение православного духовенства в основном было делом рук Петра Могилы, самого влиятельного церковного вождя православного славянства в период между смертью Филарета в 1633 г. и своей собственной в 1647 г. Жизненный путь Могилы служит иллюстрацией того, как развитие русской Церкви начали контролировать немосковские элементы. Он был высокообразованным отпрыском знатного молдавского рода и в рядах поляков сражался с турками в многократно воспетой битве под Хотином в 1620 г. После пяти паломничеств в Киево-Печерскую лавру Могила поселился в Киеве, находившемся тогда под властью поляков. Он стал монахом, затем архимандритом лавры, затем митрополитом Киевским и основателем Киевской академии «для преподавания свободных наук на греческом, славянском и латинском языках»[427]427
  19. БЕ, XLVI, 484.


[Закрыть].

При Могиле богословская борьба православных братств с католическими униатами обрела новый интеллектуальный и организационный характер. Для своих единоверцев он написал исчерпывающе краткое «Евангелие Учительное», «Артикулы веры» и «Катехизис», которые были перепечатаны после их одобрения православными синодами, созванными им в Киеве в 1640 г. и в Яссах в 1643-м. Еще более важной была борьба Могилы против богословского сближения с протестантством, в которой ему способствовал Кирилл Лукарис, патриарх Константинопольский. В тридцатых годах Могила воспрепятствовал попыткам кальвинистов распространять их идеи на Украине. Его «Артикулы веры» начинаются с прямого опровержения протестантской позиции оправдания верой. Хотя он твердо отвергал авторитет Рима, иезуитское богословие так сильно на него повлияло, что его «Катехизис» (написанный на латыни) был одобрен синодом в Яссах только после того, как греческий прелат внес в него значительные поправки[428]428
  20. Латинский оригинал «Артикулов веры» Могилы перепечатан с комментариями в: ОС, X, 1927, ott.-dic.; см. также: Karmircs. Dogmatika, II, 989–997 и особ. 575–592; Р. Panaitescu. L'Influence de I'oevre de Pierre Mogila // Melanges ecole roumaine en France, I, 1926; а также обстоятельную биографию – С.Голубев. Киевский митрополит Петр Могила и его сподвижники. – Киев, 1883–1898, в 2 т.; последующие материалы и сведения см. в: Lcgrand. Bibliographic hellinique, IV, 104–159; краткий очерк: Hugh Graham. Peter Mogila – Metropolitan of Kiev// RR, 1955, Oct.


[Закрыть]. Тем не менее Могила ввел в православие восточных славян западный элемент презрения к суеверным наслоениям и иррационализму. Особенно он восставал против терпимого– и даже милосердного – отношения русской Церкви к одержимым и составил чисто западное прикладное руководство для изгнания бесов и подготовки верующих к надлежащим наставлениям[429]429
  21. Об этом менее известном произведении Могилы см.: А. Амфитеатров. Русский поп XVII века. – Белград, 1930, 69, а также 53–54, 56 и след.; кроме того, см. 7—14 – о «дуализме веры» и иррационализме русской церкви семнадцатого столетия.


[Закрыть].

Хотя Могила был молдаванином, который всю жизнь провел под политической властью Польши и церковной властью Константинополя, он по праву принадлежит русской истории. Очень многие его ученики либо переехали в Москву, либо признали ее авторитет во время победоносной русской войны с Польшей, начавшейся вскоре после его смерти. Русской Церкви он подарил священников, способных отстоять свои позиции в спорах с представителями Запада, и привил русским иерархам частицу собственной страсти к порядку и рационализму… Еще в апреле 1640 г. Могила написал царю Михаилу, убеждая его открыть особую школу при каком-нибудь московском монастыре, где его ученики могли бы преподавать московской знати православное богословие и классические языки. Хотя формально такое учебное заведение появилось лишь с созданием Славяно-греко-латинской академии в 1689 г., в сороковых годах ученики Могилы вели в Москве весьма усердную частную преподавательскую деятельность.

Когда в 1642 г. патриархом стал энергичный Иосиф (а на царский престол в 1645 г. взошел богобоязненный Алексей), началась широкая кампания религиозного просвещения. Главным оружием в этой кампании был патриарший печатный станок – единственный в Москве, – с которого в первые семь лет царствования Алексея (и в последние семь лет пребывания Иосифа на патриаршем престоле) сошло почти десять тысяч экземпляров букваря в трех изданиях; восемь раз печатался «Часослов» и девять – «Псалтырь»[430]430
  22. Соболевский. Образованность, 14–18.


[Закрыть].

Ключевой фигурой в этой издательской программе был Иван Наседка, образованный, много путешествовавший священник, чье «Изложение на лютеры», написанное в 1644 г., сыграло немалую роль в том, что предполагаемый брак между дочерью царя Михаила и датским наследником престола так и не состоялся[431]431
  23. Цветаев. Литературная борьба, 89–99, 109–125.


[Закрыть]. Наседка, чья тревога из-за роста протестантского влияния в России восходила к его первой неофициальной поездке в Данию в 1621 г, заручился горячей поддержкой своей богословской позиции у учеников Могилы, который возглавил борьбу с влиянием протестантства в других областях православного мира.

Таким образом, в середине сороковых годов в Москву один за другим приезжали украинские священники, и их число все росло. Эти священники привезли с собой эмоциональное неприятие католицизма и доктринерскую антипатию к протестантству. До смерти патриарха Иосифа в 1652 г. украинские священнослужители, ученики Могилы, основали в Москве два центра перевода и богословского образования – Федора Ртищева в Андреевском монастыре и Епифания Славинецкого в Чудовом монастыре[432]432
  24. А. Галкин (А.Галкин. Академия в Москве в XVII столетии. – М.,1913, 12) и К. Харлампович (К.Харлампович. Влияние, I, 115–117, 128–138) на основании независимого анализа оба приходят к заключению, что «академия» Ртищева была основана в 1645 г., хотя Харлампович убедительно доказывает, что до 1649 г. украинских монахов там не было. Льюиттер (Lewitter. Poland // SEER, J949, May, 422–429) явно сомневается, что это было серьезное учебное заведение.
  Автор биографий всероссийских патриархов, скрывшийся за инициалами Н.А.А., указывает (Чт, 1847, № 3, Раздел IV: Смесь, 35–36), что Филарет учредил скопированный у Могилы монастырский образовательный центр в Чудовом монастыре даже еще раньше, хотя Галкин (II) в этом сомневается, а С.Белокуров (С.Белокуров. Адам Олеарий о Греко-латинской школе Арсения Грека в Москве в XVII веке. – М., 1888, 43) категорически отрицает ее существование до 1653 г.
  Стремительный приток украинского духовенства в Московское государство в дни «потопа» Первой Северной войны рассматривают В. Эйнгорн (Чт., 1893, II, гл. 4, 98—210), а также Харлампович. Об апологетическом жизнеописании Ртищева см.: ДРВ, т. III, гл-Ѵ, 18–34, а также: РБС, XVII, 334–342, 357–366.


[Закрыть].

Времена, однако, не слишком благоприятствовали мирной интеллектуальной деятельности. В 1648 г. на востоке с беспрецедентным неистовством вспыхнули война и восстания. Антипольская и антиеврейская волна насилий на Украине и в Белоруссии сопровождалась бунтом в самой Москве. Иностранные кварталы были разграблены, а высокопоставленных правительственных чиновников разрывали на куски в буквальном смысле слова. Подобно эпидемии чумы, которая сопровождала вторую волну кровопролитий в 1653–1654 гг., беспорядки распространялись от города к городу. На последней волне бунтов в 1650 г. беспокойные торговые центры Новгород и Псков, как и следовало ожидать, попытались использовать эти беспорядки, чтобы потребовать большей свободы от правительственного контроля. Однако, по сути, это была хаотичная череда бунтов. Растерявшиеся западные наблюдатели замечали только кровожадность толпы вкупе с ненавистью к чужеземцам и почитанием Церкви. Когда схваченный толпой бедняга попрекнул священника, который присоединился к его мучителям, и потребовал, чтобы тот снял капюшон, чернь с удвоенной яростью завопила, что тут же снимет с него голову[433]433
  25. Из текста того времени, описывающего события 5 июля 1648 г. в Курске, приведенного в ценной антологии (Городские восстания в Московском государстве XVII в. / Под ред. С. Пионтковского, пред. К. Базилевича. – М. – Л., 1936, 113). Об этих событиях см. также: П. Смирнов. Правительство В.И. Морозова и восстание в Москве 1648 г. – Ташкент, 1929; М. Тихомиров. Псковское восстание 1650 г. Из истории классовой борьбы в русском городе 1650 года. – М. – Л., 1935. Рецензия А. Сперанского на эту работу (ИМ, 1934, № 40) раскрывает проблемы приложения марксистских категорий ктрактовкс сложных социальных волнений в старинных русских городах. Челобитная «Мира» московскаго царю Алексею Михайловичу 10 июня 1648 г. / Ред. М.Шахматов. – Прага, 1934, дает более положительное и точное представление о программе восставших (на основе текста программы, найденного в Тарту), чем большинство других русских се описаний, опирающихся на другие версии челобитной. М. Тихомиров (М.Тихомиров. Документы земского собора 1650 г. // ИА, 1958, № 4, 143) энергично опровергает официальное представление ОИ (6) о соборе «как о собрании какой-то инертной массы, только отвечающей «да» или «нет» в ответ на предложения правительства». Аннотированный текст «Уложения» под ред. Софроненко см.: ПРП, VI. О воздействии «Уложения» на земский собор и городские бунты см. анализ П. Смирнова: ЖМНП, 1913, № 9—10, 36–66, а также кн.: А. Зерцалов. Новые данные о земском соборе 1648–1649 гг. – М., 1887.


[Закрыть].

Молодого царя охватил страх перед новым «Смутным временем». У него только что умер младенец-сын, он опасался нового татарского набега и вначале не решался поддержать казацкий мятеж, видимо опасаясь, «как бы восстание казаков и крестьян не перекинулось в его собственную страну, где уже вспыхивали искры пожара, охватившего Польшу»[434]434
  26. Pierre Chevalier. Histoire de la guerre des cosaques contre la Pologne (1663); перепечатано: BRP, 1859, VII, 121.


[Закрыть]. А за кулисами уже притаился претендент на его престол – вор, поджигатель и сексуальный извращенец Тимофей Анкудинов, который вызвал к себе некоторый интерес и в Польше, и в Риме, объявив себя сыном Шуйского и законным наследником Российского трона[435]435
  27. В. Берх. Царствование царя Алексея Михайловича. – СПб., 1831, 52–60. К 1648 г. Алексей знал про Анкудинова, а может быть, и еще про некоторых пз приведенного на с. 55 этой книги списка тринадцати самозванцев начала XVII в.


[Закрыть].

Перед лицом угрозы целостности государства Алексей обеспечил себе поддержку, созвав один земский собор в 1648–1649 гг. для рассмотрения, одобрения и напечатания «Уложения» – свода законов, единого для всей страны, и второй – в 1650 г., чтобы добиться усмирения мятежных Новгорода и Пскова и включения их в состав государства. Несмотря на глубокое уважение к иерархии и традициям, «Уложение» 1649 г. представляет собой важный этап в освобождении русской культуры от иррациональности и ее секуляризации. Назначенные им бюрократы могли властью помазанника Божьего карать без пощады практически всякого, кто так или иначе посягнул бы на суверенную власть Московского государства. Монастыри пострадали экономически, поскольку всякие новые свободные от налога пожертвования денег или недвижимости были запрещены, а также политически – был создан новый приказ для управления их делами.

Монополия церковнославянского как письменного языка Московского государства также была разрушена широкомасштабной перепечаткой и распространением кодекса законов, написанного на языке, близком к тогдашнему разговорному. Это «Уложение» оставалось основным сводом законов страны до 1833 г. и сыграло в развитии современного русского языка роль, сравнимую с ролью лютеровской Библии в становлении современного немецкого. Собственно говоря, язык «Уложения» в некоторых отношениях ближе к современному русскому литературному и разговорному языку, чем язык не только Карамзина, но и Пушкина[436]436
  28. П. Струве. Историко-социологические наблюдения над развитием русского письменного языка. – София, 1940, 8, 4–5; Виноградов. Очерки, 6.
  Х.Лудольф в предисловии к первой печатной систематизированной грамматике русского языка в 1696 г. назвал «Уложение» единственной печатной книгой на разговорном русском языке (Н. Ludolph. Grammatica Russica. – Oxford, 1959, вторая и третья ненумерованные страницы предисловия). Подробное изучение языка «Уложения» см. в работе: П.Черных. Язык «Уложения» 1649 года. – М., 1953, особ. 732, где подчеркнуто его значение.
  Впервые в первую часть гражданского кодекса были включены преступления против веры, а права самодержца во второй части были изложены преимущественно светским языком. См.: ПРП, VI, 22–36.


[Закрыть].

Алексей, однако, не собирался строить свое правление на законах вместо самодержавной власти или говорить на языке канцелярий, а не летописей. Утвердив кодекс законов в качестве уступки бунтующим горожанам, он обратился к программе отвлечения общественного мнения путем насаждения ксенофобии: к дискриминации иностранных купцов, а также созывам в 1651 и в 1653 гг. земских соборов для санкционирования мобилизации против Польши, а затем для утверждения протектората над Украиной, что делало войну неизбежной. Тогда же Алексей в отчаянии обратился за административной поддержкой и духовным руководством к монаху по имени Никон, в котором теократический ответ на русские смуты нашел своего последнего и величайшего выразителя.

Никон, аскет из Заволжья, внушал трепет современникам как страстностью своей духовной целеустремленности, так и физической силой. Вскоре после прибытия в Москву, где он стал архимандритом Новоспасского монастыря, этот двухметрового роста монах совершенно очаровал молодого царя Алексея, который начал встречаться с ним каждую пятницу. Решающим моментом в карьере Никона, судя по всему, явился приезд в Москву в январе 1649 г. патриарха Константинопольского Паисия. Никон произвел на него большое впечатление, и он содействовал назначению его митрополитом Новгородским – на второй по важности пост в русской церковной иерархии. Никон, со своей стороны, был, видимо, ослеплен свитой Паисия – священнослужителями и книжниками, которые привезли с собой рассказы о Святой Земле и былом великолепии греческой Церкви.

Паисий повествовал об ужасах, которых насмотрелся на Балканах и на Украине, и молил о «новом Моисее», которому суждено «освободить народ благочестивых и православных христиан от нечестивых рук, от лютых зверей» и «воссияти яко солнцу посреди звезд»[437]437
  29. Приведено в интереснейшей книге: С.Мельгунов. Религиозно-общественные движения XVI–XVIII вв. в России. – М., 1922, 12. См. также: Н. Кореневский. Церковные вопросы в Московском государстве во второй половине XVII века и деятельность патриарха Пикона. – Киев, 1912, 20 и след. Более подробные сведения см. в кн.: Н. Каптерсв. Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях. – Сергиев Посад, 1914, 2-е изд. О встречах Паисия с Никоном и о его признании см.: С. Белокуров. Арсений Суханов. – М., 1891, часть I, 181–182.


[Закрыть]. Этот призыв о спасении был обращен к царю, но тот, подобно своему отцу, в обстановке широкой общественной смуты постарался опереться на патриарха. С ноября 1651 г. царь начинает ставить на указах и грамотах рядом со своим именем имя патриарха Иосифа и одновременно приступает к эффектному действу – перенесению праха прежних патриархов в московский Кремль для перезахоронения. Останки Гермогена были эксгумированы и вторично погребены с великими почестями. Алексей послал Никона в Соловецкий монастырь перевезти в Успенский собор мощи митрополита Филиппа, убийство которого Иваном Грозным придало церковной иерархии ореол мученичества. Никон еще не вернулся, когда умер патриарх Иосиф, и вскоре Алексей написал Никону длинное полуисповедальное, исполненное горя письмо, адресованное «великому солнцу» от «земнаго царя»[438]438
  30. Е.Бартенев. Собрание писем, 210; М. Хмуров. Царь Алексей Михайлович и его время //ДНР, 1875, № ГО, 105.


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что Никон представлялся ему неким более высоким, небесным царем, и вряд ли стоит удивляться, что в июле 1652 г. он стал преемником покойного патриарха. На протяжении шести лет Никон был фактическим правителем России, используя церковную иерархию и печатный станок для дальнейшего распространения программы церковной дисциплины, которую разработал в Новгороде.

В далекой Новгородской епархии Никон имел дело не только с бунтующим, поглядывающим на Запад городом, но и с малоосвоенными, почти первобытными северными областями, где он еще раньше был игуменом. Там Никона увлекли церковные пышность и великолепие, как бы компенсировавшие унылость окружающей природы и его собственный аскетический образ жизни. Как митрополит Новгородский, он получил возможность расширить и даже ужесточить центральный контроль над северными монастырями, получив от царя полное освобождение от подчинения новому приказу, созданному «Уложением» 1649 г. для надзора за ними.

В качестве патриарха Никон не только, подобно Филарету, делил с царем титул «Великий Государь», но практически самодержавно правил, когда Алексей отправился на войну с Польшей. Никон использовал это свое положение, чтобы установить в Москве настоящую теократию с помощью заезжих греческих, а также украинских и белорусских церковных иерархов, обосновавшихся в Москве. Не только патриарх, но и весь епископат обрели новый ореол величия. Церковные обряды превращались в театрализованные действа, для чего потребовались еще более красочные облачения и митры, а также тщательно разработанная процедура церковных соборов с участием иерархов зарубежной Православной Церкви. Традиционная процессия в Вербное воскресенье, когда в память о въезде Христа в Иерусалим царь вел по Красной площади осла, на котором восседал патриарх, теперь была введена и в провинциях, причем представителям местной светской власти рекомендовалось подобным же образом выражать свое смирение перед митрополитами и епископами[439]439
  31. Е.Бартенев. Собрание писем, 191–192, примеч. 24.


[Закрыть].