Текст книги "Икона и топор"
Автор книги: Джеймс Хедли Биллингтон
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 61 страниц)
От автора
Я в высшей степени обязан библиотекам, в которых мне посчастливилось работать: библиотеке Файрстоун в Принстоне (включая собрание Шуматова), библиотекам Вайденер и Хоутон в Гарварде, национальным библиотекам в Стокгольме, Вене и Марбурге, университетской библиотеке в Лейдене, библиотеке Института восточноевропейской истории в Вене, Нью-Йоркской публичной библиотеке, Библиотеке Конгресса США, Российской национальной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, Институту русской литературы (Пушкинскому Дому), Русскому музею в Санкт-Петербурге, а также Российской государственной библиотеке, Третьяковской галерее и Центральному государственному историческому архиву в Москве. Я особенно признателен докторам Валенкоски и Хальтсонену и превосходной Национальной библиотеке в Хельсинки за год плодотворной работы с ее богатым собранием русской литературы. Я глубоко ценю поддержку, оказанную мне в этой работе Мемориальным Фондом Джона Саймона Гуггенхайма, Фулбрайтовской программой в Финляндии, а также Советом гуманитарных наук и Университетскими исследовательскими фондами Принстонского университета. Я также благодарен Центру международных исследований в Принстоне, Русскому исследовательскому центру в Гарварде и Межуниверситетскому комитету по предоставлению грантов на поездки за помощь, напрямую не связанную с этим проектом, но реально способствовавшую его осуществлению. Я признателен Грегори и Катарине Гурофф за составление указателя и перепечатку наиболее сложных частей рукописи.
Я должен высказать особую признательность профессору из Оксфорда сэру Исайе Берлину и профессору преподобному отцу Георгию Флоровскому. Во многих отношениях они являются духовными отцами этой книги, щедро делившимися со мной (идеями, высказывавшими свои возражения и замечания во время моего пребывания в Оксфорде и Гарварде и после. Я также многое почерпнул из бесед с профессорами Мавродиным и Бялым, а также с господами Малышевым, Гольдбергом и Волком во время моих посещений в рамках обмена Ленинградского университета в марте 1961 г. и Московского университета в январе 1965 г. Во время последнего пребывания я имел честь читать лекции по материалам этой книги в обоих университетах. В Москве я много почерпнул из дискуссий с профессорами Клибановым и Новицким и господином А. Сахаровым. Я признателен за поддержку и оказанную мне любезность всем вышеназванным советским коллегам и надеюсь, что обмен зачастую различными взглядами на эту область будет продолжаться и углубляться. Я также благодарю за предоставленную мне возможность подробно ознакомиться с ценным собранием П.Д.Корина госпожу Попову, а с коллекцией Третьяковской галереи – директора Лебедева, а также за предоставленные репродукции. Я глубоко обязан моим коллегам с Исторического отделения Принстонского университета: Джозефу Стрейеру, Сирилу Блэку и Джерому Бламу, которые вместе с Р. Такером, Р. Берджи, Г. Алефом, Н. Берберовой и профессорами Берлиным и Флоровским оказали мне любезность прочитать отдельные части книги и высказать свои замечания. Я также особо признателен Чарлзу Мозеру, который прочитал мою книгу и поделился своими соображениями. Никто из этих людей ни в какой мере не несет ответственности за расстановку акцентов и методологию этой работы, не говоря уже о ее недостатках.
Среди многих других, кому я должен выразить благодарность, упомяну хотя бы моих вдумчивых – и я бы сказал интеллигентных – студентов в Гарварде и Принстоне и трех замечательных, ныне покойных, учителей, которые глубоко повлияли на меня и никогда не будут забыты теми, кто их знал: Альберта М. Френда, Уолтера П. Холла, Э. Гарриса Харбисона. Наконец, я должен поблагодарить мою любимую жену и друга Марджори, которой – с благодарностью и любовью – посвящается эта книга.
I истоки
Истоки
Космополитическая христианская культура Киева, «матери городов русских», от обращения князя Владимира в 988 г. до разграбления Киева монголами в 1240-м. Заимствование Киевской Русью художественных форм и перенятое ею идеи избранности от Византии «второго золотого века». Очарованность красотой и пристрастное отношение к истории; закладка нового города при Ярославе Мудром (великий князь Киевский в 1019–1054 гг.); продвижение на север при Андрее Боголюбском (великий князь Владимиро-Суздальский в 1157–1174 гг.)
Возрастающее влияние «земли лесов», центрального Волго-Окского района Великороссии, особенно во время монгольского ига, 1240–1480 гг. Укрепление общинных связей во время ослабления центральной власти. Страхи и чары леса: медведи, насекомые и, превыше всего, огонь. Непреходящая значимость для русского воображения исконных предметов обихода этого первозданного пограничного края: икона и топор в каждом крестьянском доме. Пушка и колокол в каждом поселении – символы могущества металла в мире дерева.
Преобладание конкретных образов и звуков над абстрактными понятиями и идеями. Образы святых на деревянных иконах; иконостасы, олицетворяющие небесный порядок и иерархию. Самая почитаемая икона Великороссии – образ Владимирской Божией Матери; величайший художник Руси – Андрей Рублев (1370–1430). Колокола как «ангельские трубы» и гипнотизирующая какофония.
1. КИЕВ
По сути, история русской культуры есть история трех городов: Киева, Москвы и Санкт-Петербурга. Не один из них не может быть назван древним по стандартам всемирной истории. Первый, вероятно, основан в VIII в., второй в XII, последний заложен в XVIII. Каждый был столицей славянской империи, расползавшейся на восточной окраине Европы, каждый оставил неизгладимый след в культуре современной России.
Возвышения Москвы и Санкт-Петербурга были важнейшими событиями новой русской истории, а глубокое, хотя и подспудное соперничество этих городов остается непреходящей темой их зрелого культурного развития. Однако сюжет этой драматической ситуации восходит к Киеву, первому из трех великих городов, переживших величие и падение. Слабеющий и теряющий свое значение с течением времени, яблоко раздора между польскими и украинскими историками, Киев оставался «матерью городов русских» и «радостью мира»[9]9
1. Повесть временных лет / Под ред. В. Адриановой-Перетц. – М., 1950, Ч. I, 20; Н. Воронин. Древнерусские города. – М., 1945, 15; см. также: М. Тихомиров. Города Древней Руси. – М. 1956.
Важными работами, рассматривающими исключительно киевский период, являются следующие: G. Fedotov. The Russian Religious Mind. – Cambridge, Mass., 1966 (V. 1. Kievan Christianity, the 10th to the 13th Centuries; V.2. The Middle Ages, the 13th to the 15th Centuries); M. Kaprep и H. Воронин. История культуры древней Руси: домонгольский период. – М. – Л., 1948–1951 (в первом томе рассматривается материальная культура, во втором – социальная и духовная. Вместе они являются первой частью задуманной истории русской культуры, но другие тома так и не вышли); Б. Греков. Культура Киевской Руси. – М., 1944.
Среди более обширных советских исследований (все они подчеркивают национальную преемственность и преуменьшают влияние Византии и Запада) см., в частности: В. Мавродин. Образование единого русского государства. – Л., 195Д – эта книга относительно полно рассматривает разнообразные течения в ранней России; и: Д. Лихачев. Культура Руси эпохи образования русского национального государства. – Л., 1946, – эта работа более сосредоточена на культурных вопросах.
[Закрыть] для летописцев. Память о его великолепии сохранилась в устном фольклоре, став источником постоянного ощущения сплоченности и былого величия православных восточных славян. По народной пословице, Москва была сердцем России, Санкт-Петербург ее головой, но Киев – матерью…[10]10
2. В.Даль. Пословицы, 329.
[Закрыть]
Вопрос о происхождении Киева все еще темен, прослеживаемая история начинается с основания северными воинами-торговцами цепочки укрепленных городов вдоль рек, которые текли по богатым восточным равнинам Европы в Черное и Средиземное моря[11]11
3. VIII в., по-видимому, является самой ранней датой, о которой можно говорить с уверенностью (см.: М. Каргер. Древний Киев // По следам древних куль: Древняя Русь. – М., 1953, 44–46), хотя на этой территории были и некие более ранние поселения. Можно выдвинуть предположение о существовании в этом регионе длительной цивилизации, основанной на городских торговых центрах, в. дославянскис, равно как и в дохристианские времена. См.: M.Rostovtsev. The Origin of the Russian State on the Dnieper // Annual Report of the American Historical Association for the Year 1920. – Washington, D.C., 1925, 165–171. Первая русская династия, а так же се свита были – об этом можно говорить почти с полной уверенностью – скандинавами, но их культурное влияние было слабым. Более подробно об этом затяжном «норманнском» споре см.: N.Riasanovsky. History, 25–30.
[Закрыть]. Днепр был главной артерией этого нового торгового пути на юг от Балтики; и многие исторические города ранней России, такие, как Чернигов и Смоленск, были основаны на стратегических точках верхних притоков Днепра. Киев, самый открытый и южный из укрепленных городов на этой реке, стал главным посредником в сношениях с Византийской империей на юго-востоке, а в IX–X вв. – проводником последовательного обращения в православие как скандинавских князей, так и славянского населения края. Расположенный на высоком западном берегу Днепра и надежно защищенный, Киев вскоре стал бастионом христианства на пути воинственных язычников – кочевников южных степей. С экономической точки зрения он был оживленным торговым и, возможно, крупнейшим городом Восточной Европы; с политической – превратился в центр славянской цивилизации, основой которой была не столько территориально оформленная государственность, сколько цепочка укрепленных городов, объединенных не очень крепкими религиозными, экономическими и династическими связями.
Киевская Русь была тесно связана с Западной Европой – через торговлю и смешанные браки со всеми королевскими семьями западных христиан[12]12
4. Документировано в работе: N.von Baumgarten. Genealogies ct mariages occi-dentaux des Rurikiedes russcs du Xe au XIIIe siecle // ОС, IX, 1927, mai, 1—96; древнейшие связи с Западом рассматриваются и анализируются в работе: Th. Ediger. Russlands iilteste Beziehungen zu Deutschland, Frankreich und der romischen Kurie. – Halle, 1911. Миссия западной церкви в Киеве в X в., как раз перед формальным принятием восточного христианства, рассматривается в статье: M.Daras. Lcs Deux premiers eveques de Russie // Irenikon, III 1927, 274–277. Последнее исследование возникновения Киева, с акцентом на дохристианские и дославянские поселения, – М. Брайлевский. Когда и как возник Киев. – Киев, 1964; см. также: F.Dvornik. The Kiev State and Its Relations with Western Europe // TRHS, XXIX, 1947, 27–46; и: B.Lieb. Rome, Kiev et Byzance a la fin du XI siecle, 1924. В. Потин. Древняя Русь и европейские государства X–XII вв. – Л., 1964, – в этой работе прослежены торговые связи на основе последних археологических открытий, включая исследования обнаруженных монет. S. Cross. Medieval Russian Contacts with the West // Speculum, 1935, Apr., особ. 143–144, – прослеживаются западное влияние в Новгороде со времен возведения первого собора и влияние романской архитектуры, проникшее в глубь России.
Что касается материальной культуры ранних славян, ср. яркую, но националистически настроенную книгу: Б. Рыбаков. Ремесло древней Руси. – М., 1948, – с характеристикой у Прайделя в целом сходных условий среди западных славян и в Центральной Европе вообще: Н. Preidel. Slawische Altertumskunde des ostlichen Mitteleuropas im 9. und 10. Jahrhundert. – Miinchen, 1961, часть I. Что касается библиографически насыщенной историографической дискуссии о временных и географических делениях внутри Восточной Европы, см.: J. Масйгек. Dejepisectvi evropskeho vychodu. – Praha, 1946. Подробная история ранних славян, в которой подчеркнуты общие модели развития России и связи с Западом, – F.Dvornik. The Slavs: Their Early History and Civilization. – Boston, 1956; см. также его последующую работу, которая фактически продолжает их историю от XIII до начала XVIII в.: The Slavs in European History and Civilization. – New Brunswick, N.J., 1962, с полной библиографией. Также см.: В. Королюк. Западные славяне и Киевская Русь в X–XI вв. – М., 1964.
[Закрыть]. Россия упоминается в таких ранних эпосах, как «Песнь о Роланде» и «Нибелунги»[13]13
5. Песнь о Роланде, строка 3225 // Песнь о Роланде; Коронование Людовика [и др.]. – М, 1976, 122; Песнь о Нибслунгах, строфы 1338–1340 // Бсовульф; Старшая Эдда; Песнь о Нибслунгах. – М., 1975, 510.
Свыше шестидесяти ссылок – в основном благоприятных для русских – было насчитано в ранних chansons dc geste, по сравнению с только четырьмя на Польшу. См. использование исследования Э. Ланглуа (Е. Langlois), сделанное Г. Лозинским: G. Lozinsky. La Russie dans la litteraturc franpaisc du moyen age // RES, IX, 1929, 71, дополнительные примеры и отсылки на 71–88 и 253–269.
[Закрыть]. Действительно, могли бы явиться на свет эти выдающиеся памятники высокого западного средневековья, когда б воинственная христианская цивилизация в Восточной Европе не смягчала удары многочисленных вторжений менее цивилизованных степных народов?
Этим многообещающим ранним связям с Западом так и не суждено было упрочиться. Неумолимо, все дальше и дальше Киевская Русь двигалась на восток, втягиваясь в ослаблявшую ее борьбу за господство над евразийской степью.
Описания государственного прошлого этого самого бескрайнего в мире пространства так и остались очень неполными. Подобно предшественникам – скифам, сарматам и гуннам (и их монгольским современникам и противникам), русским предстояло получить в более стабильных обществах репутацию непредсказуемых и суровых. Однако, в отличие от других обитателей степи, русские преуспели не только в завоеваниях, но и в цивилизации целого региона, от Припятьских болот и Карпатских гор на западе до пустыни Гоби и Гималаев на востоке.
Побудительные для этих свершений веяния пришли не из Европы или Азии, а из Византийской империи, простиравшейся между той и другой и сочетавшей греческое слово с восточной пышностью. Константинополь – столица Византии – был расположен на берегу водной полосы, отделявшей Европу от Азии и соединявшей Средиземное море с Черным и реками, ведущими в самое сердце Центральной и Восточной Европы: Дунаем, Днепром и Доном. Именуемый «новым» или «вторым» Римом, город Константина оставался преемником старой Римской империи в ее восточной половине в течение почти тысячелетия после падения западной.
Важнейшим из культурных деяний Византии было обращение в христианство славян. Когда Святая Земля, Северная Африка и Малая Азия подпали под ислам в VII–VIII вв., Византии пришлось обратиться на север и запад, чтобы вернуть утраченное. К IX в. упроченная уверенность в своей силе подвигла Константинополь к новой экспансии. Долго обсуждавшиеся вопросы христианской доктрины были разрешены седьмым церковным собором; мусульманские захватчики отражены вовне, а пуританские иконоборцы осуждены внутри столицы. Императоры и патриархи вновь подвергли сомнению ценности Запада, еще не до конца освободившегося от наследия «темных веков».
Быстрое расширение византийского политического и культурного влияния на Балканах на протяжении IX в. придало дополнительный блеск этому «второму золотому веку» византийской истории. Решающим этапом в этом продвижении была миссионерская деятельность двух братьев – греков из сопредельной славянскому миру Македонии: Кирилла, много путешествовавшего и широко известного ученого, и Мефодия, государственного деятеля с богатым опытом в славянских областях Византийской империи. В отдаленной Моравии и позже в Болгарии они создали письменность для перевода на местные славянские языки основополагающих книг православного христианства. По-видимому, первоначально они пользовались ни на что не похожим, ими же изобретенным глаголическим алфавитом, но их последователи вскоре обратились к кириллице, для которой большинство букв было заимствовано из известного многим греческого алфавита. За полвека после смерти миссионеров богатейшую богословскую литературу перевели на славянский в транскрипции и того и другого алфавита[14]14
6. Л. Черепнин (Палеография, 83—111) сводит воедино все еще не закончившиеся споры, порожденные Неожиданным появлением двух алфавитов на протяжении короткого промежутка времени, и заключает, что глаголица, возможно, появилась раньше, – заключение, которое представлено Ф. Дворником как «почти единогласная» точка зрения специалистов в его работе: F.Dvornik. The Missions of Cyril and Methodius. // ASR, 1964, Jim., 197, примеч. 9. И. Шевченко скептически оценивает выдвинутую в последнее время идею, что этот неожиданный литературный расцвет, должно быть, указывает на существование (до кирилло-мефо-диевского этапа) литературной деятельности на глаголице: I. Shevchenko. Three Paradoxes of the Cyrillo-Methodian Mission // Ibid., 235–236 и примечания. Рассуждения по поводу данной миссии в этом разделе (195–236, куда также включены работа: H.Lunt. The Beginning of Written Slavic, и краткое заключение Ф. Дворника) дают ценный комментарий и богатую информацию об обширных исследованиях последнего времени по поводу миссии. Ф. Дворник указывает (там же, 210–211, и в работе: Les Benedictins et la christianisation de la Russie // L’Eglisc et les eglises. – Chcvetognc, 1954, 323–349), что в католической Богемии, до того как в Риме стали доминировать центростремительные тенденции, особенно при папе Григории VIII в конце XI в., славянская литургия существовала бок о бокс латинской, а бенедиктинцы сделали много копий славянских текстов, которые затем появились в единственном экземпляре в русских рукописях.
[Закрыть]. Славянский стал церковным языком всех православных славян, а кириллица, названная именем более ученого брата, – алфавитом болгар и южных славян.
В результате литургической и литературной активности последователей Кирилла и Мефодия в Киевской Руси в X и начале XI вв. язык восточных славян сделался (наряду с латинским и греческим) одним из трех письменных и богослужебных языков средневекового христианства. Церковнославянский, при всех его многочисленных изменениях и вариантах, оставался основным литературным языком России до конца XVII в.
Изначально Киевская Россия, или Русь, как она тогда называлась, занимала уникальное место среди большинства славянских княжеств, перенявших устройство и вероисповедание Византии. В отличие от балканских славянских королевств, владения Киева находились вне пределов бывшей Римской империи. Киев был одним из последних национальных образований, принявших византийское христианство, и при этом самым крупным – его земли простирались на север до Балтики и почти до Северного Ледовитого океана, однако политически только Киев никогда не подчинился Константинополю.
В культурном отношении тем не менее Киев зависел от Константинополя даже более, чем многие собственно имперские области, ибо в конце X – начале XI вв. русские князья приняли православие с некритическим энтузиазмом новообращенных и стремились перенести величие Константинополя в Киев с ненасытностью nouveau riche. Сразу после своего обращения в 988 г. князь Владимир воссоздал в Киеве великолепие византийских обрядов и служб, а при его знаменитом сыне Ярославе Мудром из Византии валом повалили ученые богословы, несшие с собой византийские образцы для ранних русских канонов, хроник и проповедей. Грандиозные соборы Святой Софии и Святого Георгия, ставшие «золотыми воротами» города, повторяли одноименные храмы Константинополя[15]15
7. Воронин. Города, 16–17. Первое исследование византийского влияния в России (В. Иконников. Опыт исследования культурного значения Византии в русской истории. – Киев, 1869) переоценило это влияние, рассматривая Россию фактически как часть Восточной империи до ее падения. Многие последующие русские историки (и почти все советские) далеко уклонились в противоположную сторону, сводя до минимума вклад Византии. В период расцвета сталинщины они дошли до того, что утверждали, будто Святая София в Киеве была построена по образцу дохристианских могильных холмов и что толщина ее колон, пилястр и апсид выражала типично русское представление о «материальности» и «телесном характере» зданий. См.: Н. Брунов. Киевская София – древнерусский памятник русской каменной архитектуры // ВВ, III, 1950, особ. 184, 186.
Взвешенную оценку византийского влияния можно найти в работах византинистов славянского происхождения. Проблема, поставленная А. Васильевым в статье: Была ли Древняя Россия вассальным государством Византии? (A.Vasiliev. Was Old Russia a Vassal State of Byzantium? // Speculum, 1932, Jul., 350–360), несколько более полно рассматривается в работе: G.Ostrogorsky. Die Byzantinische Staatenhierarchie // SKR, VII, 1936, 41–61. О более общем влиянии см.: D. Obolensky. Russia's Byzantine Heritage // OSP, I, 1950, 3763; и его же: Byzantium, Kiev and Moscow: A Study in Ecclesiastical Relations // DOP, XI, 1957, 23–78; и E. Dvornik. Byzantium and the North; Byzantine Influence in Russia // M.Huxley, ed. The Root of Europe. – London, 1952, 85 —106; и его же: Byzantine Political Ideas in Kievan Russia // DOP, IX–X, 1956, 73—121. Для сравнения см.: G.Ostrogorsky.
Byzantium and the South Slavs // SEER, 1963, Dec., 1 – 14. Хорошо документированное краткое изложение, которое уподобляет отношения славян с Византией отношениям германских племен с Западной Римской империей, см. в превосходном введении в большой работе болгарского ученого: I.Duichev. Les Slaves et Byzancc. – Sofia, 1960.
Критический анализ советского отношения к византийскому влиянию см.: в работе: I. Shevchenko. Byzantine Cultural Influences // Black, ed. Rewriting, 143–197; а также в работе: А. Флоровский. К изучению истории русско-византийских отношений // BS, XIII, 2, 1952–1953, 301–311. Несколько более взвешенное отношение можно найти в таких работах послссталинского периода, как: М. Левченко. Очерки по истории русско-византийских отношений. – М., 1956, со вступлением М. Тихомирова; а также: Д. Лихачев. Культура русского народа X–XVII вв. – М-Л., 1961 (в противовес его некоторым более ранним работам).
[Закрыть].
Преисполненный «христианского оптимизма, возрадовавшись, что Русь удостоилась объединить христианство «одиннадцатого часа» перед концом света»[16]16
8. Chizhevsky. History, 33.
[Закрыть], Киев откровеннее, чем сама Византия, заявлял, что православное христианство разрешило все важнейшие проблемы веры и богослужения. Оставалось одно – утвердить «правое восславление» (буквальный перевод «православия», русская калька греческого «ортодоксального») в формах богослужения, восходящих к Апостольской церкви и установленных на бее времена ее семью экуменическими соборами. Изменения в догме или даже в священной фразеологии нетерпимы, ибо на любое расхождение во мнениях существует только один ответ. В конце IX в. восточная церковь впервые разошлась с Римом из-за того, что тот присоединил «и от Сына» к формуле Символа веры, утвержденной Никейским собором, по которой Святой Дух исходит «от Бога Отца».
Нигде эта традиционная восточная формула не отстаивалась с таким великим рвением, как на Руси. Словно компенсируя относительно позднее свое обращение, русская церковь принимала православные определения истины и византийское искусство, не подвергая их и малейшему сомнению, но сложные философские традиции и литературные нормы Византии (не говоря уже о классических и эллинистических корнях византийской культуры) русским православием никогда не были должным образом усвоены. Таким образом, Россия фатально восприняла «византийские достижения… без византийской пытливости»[17]17
9. G.Florovsky. The Problem of the Old Russian Culture // ASR, 1962, Mar., 14.
[Закрыть].
Из столь многообразного и изысканного византийского наследства Киевская Русь выделила и развивала две характерные составляющие, предопределившие дальнейшее развитие русской культуры. Прежде всего, непосредственное восприятие красоты, страстное желание узреть духовные истины в конкретных формах. Согласно самой ранней летописи киевского периода, именно красоты Константинополя, великолепие храмов и обрядов подвигнули Владимира к обращению. В «Повести временных лет» – ярком и нередко прекрасном литературном творении – сообщается, что посланцы Владимира нашли мусульманское богослужение непотребным и смрадным, а в церемониях западных христиан не увидели красот. Не то в Константинополе: «…ввели нас туда, где служат они богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах.
Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького…»[18]18
10. Повесть временных лет. Часть 1, 274. Также см.: Fedotov. Mind, I, 373, – о важности, придаваемой Андреем Боголюбским красоте православного богослужения в процессе христианизации русского Севера.
[Закрыть].
В стремлении перенять этот опыт переживания красоты киевские князья возводили в каждом крупном городе восточных славян соборы в византийском стиле. На внутренней стороне центрального соборного купола, символизировавшего небеса, изображался могущественный Пантократор, божественный создатель небес и земли. Среди мозаичных и фресковых фигур, которые украшали внутренние стены и купола, выделялся образ Теотокос – Непорочной Девы-Богородицы. Собор был вместилищем прекрасного и средоточием святости для жителей близлежащих мест. Само слово «собор», означавшее некую общность людей, все совместные действия которых совершаются только в согласии с божественной волей, стало также означать и храм[19]19
11. A.Grabar. Cathedrales multiples et groupements d'egliscs en Russie // RES, XX, 1942, 91 – 120; Знаменский. Руководство, 78–79; И. Лихницкий. Освященный собор в Москве в XVI–XVII веках. – СПб., 1906.
[Закрыть]; и жизнь каждой общины выстраивалась вокруг литургии: совместного богослужения в память искупительной жертвы Христа.
В те времена на Руси конкретная красота более, чем абстрактная идея, выражала суть христианства, что предопределило рассвет византийского искусства и литературы на русской почве. Человек не должен был размышлять над тем, что уже твердо установлено, или толковать таинства, но с любовью и смирением блюсти и украшать унаследованные формы молитвы и богослужения – и тем самым, возможно, прийти к ощущению грядущего сияющего мира. За несколько десятилетий после обращения Владимира Киев превратился в величественный город. Побывавший в нем западный епископ назвал Киев «соперником Константинополя»[20]20
12. Воронин. Города, 15. Относительно других комментариев, сделанных Титмаром (Thietmar), епископом Мсрсбурга, см. его хронику в: MGH, IX, 1935, 488, 528–532. Его утверждение, что в Киеве в 1018 г. было больше четырехсот церквей (530), возможно, характеризует его как первого в длинном ряду западных рассказчиков, дававших преувеличенную статистику российских достижений. Не украшает и надежную в других отношениях работу X. Пашкевича (Н. Paszkiewicz. The Making of the Russian Nation. – London, 1963) утверждение, что христианство пришло в Россию из различных источников и что христианские церкви строились в Киеве еще до обращения Владимира. Конкретное свидетельство небольшого влияния западного христианства можно найти в учреждении Владимиром службы по сбору церковной десятины (по образцу, не вполне совпадающему с западным, однако совершенно неизвестному в Византии). См.: А. Пресняков. Лекции по русской истории 1. Киевская Русь. – М. 1938, 114–115, а также примеч. I.
[Закрыть], а первый митрополит-соотечественник Илларион Киевский отозвался о городе так:
Во всех старорусских описаниях христианских правителей «обязательно упоминалось об их физической красоте. Наравне с милосердием и благотворительностью это непременная черта идеального князя»[22]22
14. Fedotov. Mind, I, 263.
[Закрыть].
Грамотность среди всех, кто практически в ней нуждался, была распространена гораздо шире, чем это обычно представляют; однако книги были замечательны скорее искусным оформлением, чем содержанием. Старейшая из дошедших до нас русских рукописей «Остромиров свод» (1056–1057) – это богато украшенное и орнаментированное собрание евангельских текстов, предназначенных для церковного богослужения и Расписанных по дням недели. В Древней Руси не существовало даже полного текста Библии, не говоря о самостоятельных теологических изысканиях. Большинство из двадцати двух рукописных книг, сохранившихся от XI в., и восемьдесят шесть – от XII[23]23
15. Н. Волков. Статистические сведения о сохранившихся древнерусских книгах ХІ-ХІѴ веков и их указатель // ПДП, СХХІІІ, 1897, 24. Эти данные неверно воспроизводятся и неадекватно комментируются в: Черепнин. Палеография, 130.
[Закрыть], изукрашенных как словесно, так и изобразительно русскими копиистами, – это собрания текстов и проповедей, предназначенных для практического руководства при богослужении. Изначально предпочтение было отдано не великим богословам и законодателям Византии, но ее проповедникам, таким, как Иоанн Златоуст. В проповедях величайших киевских писателей, Иллариона Киевского и Кирилла Туровского, оттенки смысла тонут в потоке прекрасных образов воскресения.
Действительно, на старой Руси не было сколько-либо искусного или утонченного самостоятельного критического богословия. Даже позже, в московский период, «спекулятивное» было представлено «зрительно», и почитаемые учителя именовались «смотреливыми», т. е. «теми, кто узрел»[24]24
16. См. цитаты и рассмотрение в кн.: Щапов. Сочинения, II, 586–587.
[Закрыть]. Местные й современные святители приобрели в русском богословии исключительное значение. Деяния их свершались на глазах у современников: Феодосий Киевский, отказавшийся от богатства и даже от аскетизма, дабы превратить Киево-Печерскую лавру в источник мудрых советов и благотворительных дел; Авраамий Смоленский, столь же искусный богомаз, сколь и проповедник, учительствовавший о Страшном суде, страстными молитвами призвал дождь на иссушенную степь. Превыше всех почитались первые русские святые Борис и Глеб, невинные юные сыновья Владимира, которые радостно приняли смерть во время киевской смуты, чтобы искупить грехи своего народа в подражание Христу [25]25
17. Рассмотрение и комментарии см. в: Гудзий. История, 101–115, 217–218. Текстом, в кн.: Изборник. Повести Древней Руси. – М., 1986, 47–51. Г.Федотов (Fedotov. Mind, I, 94—157) посвящает Феодосию, Борису и Глебу весьма ценные страницы, рассматривая их как основополагающие фигуры типичной русской «кеиотической» духовности, подчеркивающей жизнь, посвященную служению, и все-отдающую любовь в подражание Христу и в осознанном предвидении преследований и страданий – в противоположность более традиционным формам восточного аскетизма.
Попытки приписать фигурам из прошлого советские добродетели порой бывают почти смехотворны. Борис и Глеб становятся патриотами и борцами за мир, которые стремились «идеологическими средствами предотвратить грозящую госудаству опасность» (Будовниц. Мысль, 20, 162–163). Русские иконописные изображения святого Георгия менее высокомерны и воинственны, в них «нет такой безудержной удали… и задора», что характерны для изображений, созданных другими народами: М. Алпатов. Образ Георгия-воина в искусстве Византии и древней Руси // ТОДЛ, XII, 1956, 310. (В этом есть некоторая доля истины.)
[Закрыть].
Богословие, «слово Божие», являло себя в житиях святых. Тот, кто не мог сам стать святым или знать святого, все же мог иметь живое общение с ним через иконописный образ и по рассказам агиографа. Священное изображение или икона были наиболее почитаемой формой богословского выражения на Руси. И верно: для обозначения «праведных» или «святых» самым распространенным было слово «преподобный», т. е. «очень подобный» ликам на иконах. Однако столь же высоко ценимы были и жития святых, предназначенные для чтения вслух «на добрую удачу и пользу тех, кто слушает». Вступавший в святую обитель или готовивший себя в монахи назывался «послушником», т. е. «покорно слушающим». Как разъяснял один из величайших русских агиографов, увидеть лучше, чем услышать, а последующие поколения, которые уже не могут увидеть, смогут тем не менее «поверить словам тех, кто слышал, если те говорят в правде»[26]26
18. Епифаний Премудрый; приведено в кн.: Щапов. Сочинения, II, 584–585.
[Закрыть].
Было нечто гипнотическое в модуляциях церковных распевов, а подобные полусферам ниши (голосники) в стенах ранних киевских церквей создавали томительный запаздывающий резонанс, который затемнял смысл, но усиливал воздействие песнопений литургии. Стремление к красоте проявлялось во всем, не только в мозаике, фресках и иконах, но и в красочных одеяниях величественных процессий и в изысканном курсиве (скорописи), которым впоследствии переписывались поучения и летописи. Святилище, в котором священники служили обедню, было обителью Бога в этом мире. Обильные воскурения в царских вратах символизировали облако, в котором Бог сошел к Моисею, а теперь как бы сходил ко всем верующим в освященном хлебе, который выносил священник в наивысший момент литургии.
В те времена русских привлекала в христианстве эстетическая притягательность литургии, а не рациональная (умственная) модель богословия. Безоговорочно принимая православное определение истины, они рассматривали как равноценные все формы исповедания и прославления веры. Слова, звуки и зрительные образы были соподчиненными и взаимосвязанными составляющими общей религиозной культуры. На Руси, в отличие от Средиземноморья и западного мира, «церковное искусство не было привнесено в религию извне, но проистекало изнутри»[27]27
19. N. Trubetskoy. Introduction to the History of Old Russian Literature // HSS, II, 1954, 93. Это одно из лучших кратких введений в древнерусскую культуру, 91 – 103.
[Закрыть].
Поразительное чувство истории, эта еще одна существенная особенность ранней русской культуры, объясняется тем же страстным желанием увидеть духовную истину в ощутимо материальной форме. Как у большинства наивных воинственных народов, религиозная истина проверялась способностью вдохновлять на победу. Притязания христианства на чудодейственность не были единственными в своем роде среди мировых религий; но православное христианство предложило особенно полное отождествление харизматической силы с исторической традицией: неразрывную преемственность патриархов, пророков и апостолов от сотворения к воплощению и – до последнего суда. Чувство величия и высокого предназначения вселяла в души людей церковь, возникшая в первоначальных христианских епархиях, и Империя с центром в городе Константина Великого, человека, который обратил Римскую империю в христианство и принял участие в первом экуменическом церковном соборе в Никее. Купцы и паломники, возвращаясь в Киев, рассказывали о великих империях Востока и святых землях, и их рассказы естественно и уместно вплетались в церковные летописи. Тогда как Западная и Северная Европа унаследовали первичное и еще не организованное христианство от распадавшейся Западной Римской империи, Русь восприняла совершенное вероучение еще не покоренной Восточной империи. Новообращенным всего и оставалось, что вписать заключительную главу в торжество священной истории – «превращение царство земного в царство церковное»[28]28
20. V. Zcnkovsky. History,! 37.
[Закрыть]: подготовить последний собор (экклесию) святых перед престолом Божиим.
«Древнерусское богословие было всецело исторично из-за отсутствия рациональных и логических начал»[29]29
21. Fedotov. Mind, I, 382.
[Закрыть]. Изложение священной истории в форме летописи было, возможно, наиболее важным и выдающимся видом литературной деятельности киевского периода. Летописи на церковнославянском языке были написаны в Киевской Руси задолго до хроник, созданных на итальянском или французском, и с не меньшей художественностью, чем сочинения на латыни или немецком. Красочное описание людей и событий в основном своде «Повести временных лет» поразило первого западного исследователя русских летописей Августа Шлёцера как превосходящее какое бы то ни было повествование средневекового Запада и подвигло ученого ввести в учебный план современного университета наравне со всемирной и русскую историю.
Окончательный список «Повести временных лет», составленный в начале XII в., вероятно, опирался на работы многих авторов в течение предшествующего столетия и, в свою очередь, послужил основой для бесчисленных последующих летописей, зачастую более подробных и обстоятельных. Почтение, с которым относились к этим священным историям, впоследствии позволило превратить даже незначительные изменения в повествовании или генеалогии в действенные формы политической и идеологической борьбы между соперничающими князьями и монастырями. Разночтения в списках хроник остаются для тех, кто способен овладеть этой тайнописью, в числе самых надежных путеводителей по политической междоусобице средневековой Руси[30]30
22. Завуалированные пропаганда и полемика, содержащиеся в этих хрониках, наиболее систематически и успешно разъясняются в работе: М. Приселков. История русского летописания XI–XV вв. – Л., 1940. См. также: Очерки истории исторических «наук / Под ред. Тихомирова, 49 и след.; и: J. Fennell. The Emergence of Moscow, 1304–1359. – Berkeley, 1968.
О Шлёцсре и его увлечении русскими хрониками в конце XVIII в. см.: Е. Winter. August Ludwig von Schlozer und Russland, 1961, особ. 45 и след.; также: BE, LXXVIII, 698–701, и: H. Butterfield. Man on His Past. – Cambridge, 1955, 32–61, особ. 56–59, где издание Шлёцером «Хроники Нестора» рассматривается как решающая веха в развитии современных исторических исследований. Что касается благоприятного для русских сравнения с западными хрониками, см.: S.Volkonsky. Pictures, 43–44.
[Закрыть].
Русские летописи – гораздо более ценный источник дли изучения как светской, так и церковной истории, чем большинство монастырских хроник средневекового Запада. Элементы язычества, политическая и экономическая информация и даже полные тексты народных сказок зачастую соседствовали в традиционных рамках церковного летописного списка. В целом Киев был довольно космополитическим и терпимым культурным центром. В летописях немало свидетельств живучести древних языческих обрядов. Среди фресок на стенах особо почитаемой Святой Софии в Киеве есть и чисто светские сюжеты. Первый и наиболее распространенный в копиях список сказания о хождении русского паломника в Святую землю содержит больше бесстрастных географических и этнографических описаний, чем большинство описаний того времени, принадлежащих западным пилигримам и крестоносцам[31]31
23. Анализ этого популярного описания (начала XII в.) игуменом Даниилом своего паломничества в Святую Землю и комментарии к нему см. в работе: 10. Глушакова. О путешествии игумена Даниила в Палестину // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран: Сборник статей к 70-летию академика Μ. Н. Тихомирова. – М., 1963, 79–87, особ. 85–86; см. также: Гудзий. История, 115–118.
О спорных фресках лестничного проема см.: A. Grabar. Les Fresques des escaliers a Sainte-Sophie de Kiev et I'iconographie imperiale byzantine //ASKP, VII, 1935, 103–117.
[Закрыть]. Светскостью изложения и обилием бытовых подробностей знаменитая эпическая поэма «Слово о полку Игореве» превосходит сочинения московского периода. Если признать временем ее создания киевский период, то и житейский, и литературный гений Киевской Руси представляется еще более поразительным [32]32
24. О светской литературе, включенной в священные письменные источники, см.: Tikhomirov. Towns, 291–300; о светских элементах в «Слове» см.: В. Ржига. «Слово о полку Игоревс» и русское язычество // Славия, XIII, 1933–1934, 422–433.
В недавнее время в некоторых научных кругах наблюдается возвращение к точке зрения, которая периодически выдвигалась на протяжении столетия с лишним, – что «Слово» является подделкой XVIII в., тогда как еще не столь давно большинство, по-видимому, молчаливо уступало настоянию советских ученых относительно его подлинности (см., например, воинственное резюме Гудзия по поводу этой полемики: История, 147–156), а также заверениям Г. Вернадского, Р. Якобсона, М. Шефтеля и X. Грегуара (статьи: G. Vernadsky, R. Jakobson, М. Szeftel, H. Gregoir в подборке: La Geste du Prince Igor//AIOS, VIII, 1945–1947, 217–360). Позже высказывали свои сомнения болгарский эмигрант, славист В. Николаев. а также: H.Paszkiewicz. The Origins of Russia. – London, 1954, 23–28; и: H.Taszycki // RES, XXXVI, 1959, 23–28. Один из наиболее веских современных доводов в пользу авторства XVIII столетия был выдвинут выдающимся советским знатоком средних веков А. Зиминым, который защищал свою позицию на бурной сессии Академии наук 23–24 июня 1964 г. В напечатанном отчете о сессии (ВИ, 1964, №. 9, 119–140) аргументы Зимина представлены в невыгодном свете, а его главный оппонент Д. Лихачев и в дальнейшем решительно выступал против его положений: Д. Лихачев. Когда было написано «Слово о полку Игоревс»? // ВЛ, 1964, № 8, 132–160.
До тех пор, пока все данные и аргументы Зимина и других не будут опубликованы и подвергнуты беспристрастному анализу, историки будут обязаны подвергать сомнению подлинность этого средневекового эпического произведения, которое было обнаружено в единственном рукописном экземпляре в период роста национального самосознания и страсти к собиранию древностей, а затем было утрачено во время московского пожара 1812 г. Лихачев тем не менее чувствует себя уверенно, доказывая, что само качество и стиль этого произведения сделали бы его даже более уникальным и необычным достижением XVIII в., чем XIII.
Каким бы ни было его происхождение, это относительно короткое и захватывающее эпическое произведение в настоящее время доступно в англоязычной версии в переводе В. Набокова: Song of Igor's Campaign. – NY, I960.
[Закрыть].
Светская литература не менее богословской была настояна на особом восприятии истории. Ведущий советский историк древней русской литературы писал: «Всякий повествовательный сюжет в русской средневековой литературе рассматривался как исторически бывший…
Действующими лицами древнерусских повествовательных произведений всегда были исторические лица либо лица хотя и не существовавшие, но историческое существование которых не подвергалось сомнению. Даже в тех случаях, когда в произведение древней русской литературы вводилось вымышленное лицо, оно окружалось роем исторических воспоминаний, создававших иллюзию его реального существования в прошлом.
Действие повествования всегда происходило в точно определенной исторической обстановке, или, еще чаще, произведения древней русской литературы рассказывали непосредственно о самих исторических событиях…
Вот почему в средневековой русской литературе не было произведений чисто развлекательных жанров, но дух историзма пронизывал собою всю ее от начала и до конца. Это придавало русской средневековой литературе отпечаток особой серьезности и особой значительности»[33]33
25. Д. Лихачев. Летописи, 8.
[Закрыть].
Желание обнаружить как первопричину, так и поддержку в истории произросло отчасти из суровости восточной равнины. Издавна не история, а география заботила обитателей евразийских степей. Резко континентальный климат, малочисленность и отдаленность друг от друга рек, скудость осадков и разбросанность плодородных почв обуславливали жизнь обыкновенного сельского жителя; а приливы и отливы кочевников-завоевателей казались не более чем бессмысленным движением предметов на поверхности неизменного и враждебного моря.
Тот из степных народов, который осознавал значение времени, а самого себя призванным исполнить свое предназначение во времени, сразу обретал особое положение. На юге обращение в иудаизм, вероучение в высшей степени историчное, продлило жизнь плохо укрепленной Хазарской империи; а на востоке волжские булгары приобрели влияние, несоразмерное с их численностью, приняв ислам. Исторически христианство явилось на полпути во времени между этими двумя монотеистическими религиями и, пустив корни в восточном славянстве, обеспечило ему ту же психологическую уверенность, какую вероучения пророков дали соседним цивилизациям.
Поучению митрополита Иллариона «о законе и благодати» исторически предопределено было стать самой распространенной проповедью киевского периода. По-видимому, впервые Слово было произнесено на Пасху 1049 г., всего через два дня после праздника Благовещения в церкви Благовещения близ Золотых Ворот во время торжественного богослужения по случаю завершении строительства городской стены вокруг Киева[34]34
26. В соответствии с остроумным доказательством, выдвинутым Н. Розовым на основании недавно найденного текста проповеди (сохранилось более сорока отдельных рукописных копии): Синодальный список сочинений Иллариона – русского писателя XI в. // Славия, XXXII, 1963, особ. 141, 147–148.
[Закрыть]. Противопоставив ветхозаветному закону благодать, ниспосланную Новым Заветом, Илларион не медля описывает приход века славы на русскую землю. Он призывает Владимира восстать из мертвых, дабы увидеть Киев, ставший Новым Иерусалимом. И как во времена Моисеева закона Давид, сын Соломона, возвел храм в Иерусалиме, так сын Владимира Ярослав Мудрый построил Святую Софию, «домъ божш великый святый его премудрости» в стенах «славного града» Киева[35]35
27. Гудзий. Хрестоматия, 30–32.
[Закрыть]. Подобно народу Израилеву, киевляне были призваны не только исповедовать веру, но свидетельствовать делами своими преданность Богу живому. И церкви были возведены, и город преобразился под Ярославом не ради украшательства, а во свидетельство христианства. В ответ на щедрый дар Бога – Его сына – народ Божий возносил молитвы, славящие и благодарственные. Искусство и церковные обряды обязательно освящались единственно «православной» церковью, в которой Его святой дух пребывал.
Консервативная приверженность старым обычаям, как ни странно, способствовала усилению решительного ожидания конца света. Будучи уверены в том, что установленные формы искусства и богослужения должны быть сохранены нетронутыми до Второго пришествия Христа, русские были склонны истолковывать неизбежные нововведения как знак приближающегося конца света. Хотя это «эсхатологическое помешательство» более характерно для позднейшего, московского периода, признаки его просматриваются уже в темных пророчествах Авраамия Смоленского[36]36
28. На Авраамия сильное влияние оказал апокалиптический писатель XIV столетия Ефрем Сирийский. См.: Жития преподобнаго Авраамия Смоленского и службу ему / Под ред. С. Розанова // ПДЛ, вып. I, 1912, 4. Ефрему было суждено пользоваться длительным влиянием в России, и его пример удаления от мира в пещеру стал одним из образцов этой формы монашеского аскетизма в России. Вообще, традиция аскетического экстремизма и почти что мазохистской тяги к грязи и умерщвлению плоти в России больше напоминает сирийскую традицию раннего византийского христианства и примитивную монашескую традицию этого, часто еретического, центра раннего христианства.
Наше удивление по поводу этого аспекта сирийского (и русского) аскетизма, возможно, отражает тот факт, что «организованное христианство предпочло забыть истоки монашества и позже предпочитало приукрашивать их в церковном духе». (А. Voobus. History of Asceticism in the Syrian Orient. – Louvain, 1958, 169). Оказала ли некая форма нсоманихейского дуализма такое же влияние на русский аскетизм, какое первоначальное манихейство оказало на Сирию (A. Voobus, 109–169, 152 и след. – о Ефреме), остается проблемой, которая никогда систематически не изучалась.
Несколько удивительно, что влияние македонских и болгарских богомолов, предшественников многих дуалистических и пророческих ересей средневекового Запада, не было большим в ранней России, чем пока что показано, поскольку восточные славяне во многих других отношениях были обязаны этому региону. Однако Федотов сводит до минимума возможность богомильского влияния (Fedotov. Mind, I, 353–357), рассматривая Авраамия как уникальную фигуру (158–175), а Е. Аничков считает, что почти все нсоманихейскос влияние распространялось в западном направлении (Е.Anichkov. Les Survivances manicheennes en pays slavs et en Occident // RES, VIII, 1928, 203–225). Украинский исследователь раннего славянского фольклора М. Драгоманов также сводит до минимума богомильское влияние на русское дуалистическое мышление и подчеркивает возможность того, что параллельные идеи развивались независимо в целом ряде областей на основании более древних восточных манихейских апокрифов: M.Dragomanov. Notes on the Slavic Religio-Ethical Legends: The Dualistic Creation of the World. – Bloomington, Ind., 1963, 1—20 и особ. 94—140. Это обильно аннотированное исследование было переведено Э. Каунтом с оригинальной болгарской рукописи, написанной до 1895 г.
[Закрыть].
Ту общность, которую достигла Киевская Русь, она обрела в основном путем последовательных обращений в христианство – на север от Киева и от княжеских дворов в каждом городе – вширь, с охватом все новых слоев населения. Несомненно, что в процессе объединения главенствующим была христианизация, а не колонизация[37]37
29. Paszkiewicz. Making, 281 и след. Несмотря на неловкие разъяснения и значительный априорный антагонизм по отношению к великорусской историографии, Пашкевич настойчиво доказывает, что в Киевской Руси было даже меньше национального единства, чем в ранней Польше и Чехословакии, что единственное реальное связующее звено обеспечивала православная вера и что русско-советская идея о «собирании» трех различных русских наций: «великорусской», «белорусской» и «малоросской» – отражает русскую имперскую пропаганду конца XVII в., а не историческую реальность. См.: 307, 311–322, а также обильную библиографию. и
[Закрыть], и каждая новая волна обращенных усваивала не только византийские традиции, но и киевское культурное наследие. Славянский язык становился общепринятым языком письменности и богослужения, постепенно вытесняя исконные финно-угорские языки с русского Севера на окраины; на запад в Финляндию и Эстонию и на восток вдоль Волги – в Мордовию и к черемисам. Росло чувство исторического предназначения, и идея христианства как победоносной религии воинства крепла по мере того, как на пути его распространения возникали трудноодолимые препятствия, связанные с язычеством и географическими факторами.
