Текст книги "Жить и сгореть в Калифорнии"

Автор книги: Дон Уинслоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

21

– Здесь, – говорит Ники, говорит невиннейшим тоном. – Я был здесь.

И он пожимает плечами, дескать, судьба есть судьба, и разве ее предугадаешь?

– И, благодарение Богу, – вмешивается мать, – дети тожебыли здесь.

– Когда вы забрали детей? – спрашивает Джек.

– Около трех часов дня, – говорит Ники.

– То есть в установленный час?

– Никакого установленного часа у нас не было. Я забирал детей среди дня – когда раньше, когда позже.

– И начиная с трех часов дня вы находились дома?

– Нет, – говорит Ники. – Около шести или шести тридцати мы отправились поужинать.

– Куда именно?

– Разве это имеет значение?

Джек пожимает плечами:

– Пока мне трудно сказать, что имеет значение, а что нет.

– Мы поехали в «Гавань». Дети любят там перекусить. Они ели блины. – И он добавляет: – К сожалению, не помню, что ел я.

С легкой примесью сарказма.

– Когда же вы вернулись?

– В полдевятого.

– Скорее без четверти девять, – поправляет мать.

– Ну, пусть будет без четверти, – соглашается Ники.

– Основательные блины, однако, – замечает Джек.

– Признаться, да, – говорит Ники. – И неудивительно. Вам стоит их отведать.

– Я почти каждую субботу там завтракаю.

– Ну тогда вы в курсе.

– Мне-то больше нравится денверский омлет.

– А после ужина мы прошлись, – говорит Ники. – Побродили по гавани.

– Чем вы занимались дома, когда вернулись?

– Боюсь, что просто-напросто смотрели телевизор, – говорит Ники. – Дети в этом смысле настоящие американцы, ничего не попишешь.

– А вы не помните…

– Нет, – говорит Ники. – Мне все эти передачи – один хрен. Наверное, вам это лучше спросить у детей.

Нет уж, увольте, думает Джек. Допрашивать двух малолеток даже я не посмею: «А вы не вспомните, что вы смотрели по телевизору в тот вечер, когда умерла мамочка?» Хоть я и крепкий орешек, но не до такой степеникрепкий.

– В котором часу вы уложили детей?

Ники косится на мать.

– В четверть одиннадцатого, – говорит она с легким неодобрением в голосе. Неодобрение проскальзывает лишь намеком, но Ники хватает намек на лету.

– Лето, знаете ли, – говорит он. – Детям не надо рано вставать в школу, и я позволяю им некоторую вольность.

– И тем не менее твердый распорядок дня для детей крайне важен, – говорит мать.

– А что вы делали после того, как уложили детей? – спрашивает Джек.

– Я ведь тоже теперь в достаточной мере обамериканился, – усмехается Ники. – Смотрел телевизор. Кино какое-то.

– А что за картина, не помните?

– Что-то с Джоном Траволтой, – говорит Ники. – О том, как уперли атомное оружие. Теперь, по окончании холодной войны, весьма современная тема.

– Вы досмотрели до конца?

– Интрига очень лихо закручена.

– Что означает «да»?

– Да.

Джек поворачивается к матери Ника:

– Вы тоже смотрели картину?

– Вы меня в чем-то подозреваете? – осведомляется она.

– Никто никого ни в чем не подозревает, – говорит Джек. – Я просто действую по инструкции. Нам надо выплатить два миллиона, так уж лучше лишний раз поинтересоваться.

– Я читала книгу, пока сын смотрел телевизор, – говорит мать, – но находилась в той же комнате.

– А когда окончилась картина, вы легли? – спрашивает Джек.

– Да.

– В котором часу это было?

– Примерно в полпервого, думаю.

– Нет, – говорит мать. – Ты еще пошел поплавать и посидел перед фонтаном.

Ники улыбается:

– Мама права. Я еще прихватил с собой бутылочку бренди.

– Таким образом, легли вы?..

– В половине второго, я думаю.

– А вы, миссис Валешин? – спрашивает Джек. – Вы легли, когда кончилась картина?

– Да, – отвечает она. – В час ночи я погасила свет.

Итак, с прелюдиями покончено, думает Джек. И спрашивает Ники:

– А когда вы встали?

– Когда зазвонил телефон.

– И это был…

– Официальный звонок. Мне сообщили… о гибели моей жены.

– Простите, что мне пришлось…

– Ничего. Вы же просто выполняете свою работу, – говорит Ники. – Я ведь за этим и просил вас приехать, не так ли? А следующим вопросом будет, помню ли я, в котором часу это было? Да, помню. Услышав звонок, я взглянул на часы. Подумал что-то вроде: какой дурак звонит в такое время? Было шесть тридцать пять утра. И это совершенно точно. Такое не забывается.

– Понимаю, – говорит Джек.

– Потом я разбудил маму, – говорит Ники. – Сообщил ей, и мы стали думать, как сказать детям. Решили дать им поспать еще немного. Когда мы их разбудили и сказали им, было, по-моему, половина восьмого.

– Стало быть, спали вы с половины второго до половины седьмого, – говорит Джек.

– Верно.

– Нет, – поправляет мать, – Ты же вставал взглянуть на детей. Майкл заплакал, и я уже хотела встать, но услышала твой голос. И было это…

Прикинем, думает Джек. Было это часов в пять.

– …без четверти пять.

Почти в точку.

– Мама, как всегда, права, – говорит Ники. – Теперь, когда она напомнила, и я припоминаю, что вставал к Майклу. Когда я вошел к ним, он уже, конечно, опять спал. На обратном пути я, кажется, завернул в туалет.

Джек задает еще пару-другую вопросов, а потом сообщает Ники, что ему требуются налоговые квитанции и банковские счета.

– Зачем? – удивляется Ники.

Потому что я хочу проверить, не могло ли ваше финансовое положение подтолкнуть вас к поджогу.

– Это тоже обязательная часть процедуры, – говорит Джек.

– Вы считаете, что я мог поджечь собственный дом? – спрашивает Ники. – Выступить в качестве этакого еврейского бога-громовержца?

– Я ничего не считаю, – говорит Джек.

Глядя в голубизну его глаз.

– Почему бы тебе не привести сюда детей? – спрашивает мать.

Сын идет за детьми.

Мать дарит Джеку самую ледяную из своих улыбок.

– Мне, наверно, стоит пересмотреть плату за жилье и питание.

– Это как вы с сыном решите, миссис Валешин.

Она думает, а он следит за ней.

Потом она произносит:

– Я думаю, это будут три тысячи…

Джеку мучительно хочется на пляж. Отдать тело на волю могучих океанских волн и тем очистить душу.

– У вас есть дети, мистер Уэйд? – спрашивает она.

– Нет, – отвечает Джек. – Я не женат, и детей у меня нет.

– Почему же так?

Джек пожимает плечами:

– Из эгоизма, наверно. Работаю, занимаюсь сёрфингом, строгаю доски в гараже. А воскресными вечерами стираю.

– Вот обзаведетесь детьми, – говорит она, – и поймете, что такое жизнь. А с рождением внуков поймете и что такое вечность.

Ах, миссис Валешин, думает Джек, мне и жизнь-то понимать не по зубам, что уж говорить о вечности.

Входит Ники с детьми.

22

Зрелище душераздирающее.

Едва взглянув на них, Джек чувствует, как защемило сердце.

Семилетняя Натали и четырехлетний Майкл.

Они стоят, и у обоих на плечах рука отца. Стоят смирно, как перед фотографом. У девочки отцовские голубые глаза, сейчас они покраснели, опухли от слез. Черные волосы заплетены в косу, клетчатая желтая юбочка. У мальчика глаза карие, огромные. Он тоже одет нарядно – голубая рубашка поло и белые теннисные шорты.

Словно музейные экспонаты, думает Джек.

– Поздоровайтесь с мистером Уэйдом, – велит им бабушка.

Они бормочут приветствие, и Джек конфузится, что их заставляют здороваться с незнакомым дядечкой, в то время как у них умерла мама. Единственное, что он может выговорить, это:

– Я привез Лео. С ним все в порядке.

Дети улыбаются короткой улыбкой.

– Он за дверью, – добавляет Джек.

Дети остаются на месте. Не порываются бежать, даже не меняются в лице.

И к полу их пригвождает не рука отца на плече, а взгляд бабушки, который перехватывает Джек.

Они делают то, чего от них и ждут, думает Джек.

Только я-тождал от них совсем другого. Ждал, что они бросятся вон из комнаты, чтобы поскорее прижать к груди собаку, что маленький песик доставит им большую радость.

Но они стоят не шелохнувшись, недвижимо, как статуи.

– Мы выпьем чаю, – говорит миссис Валешин. – Чай – это для взрослых, а дети будут пить лимонад.

Она поднимается и через минуту возвращается с подносом.

На подносе графин чая со льдом, другой графин с лимонадом и пять стаканов. Женщина садится.

Натали и Майкл опускаются на диван рядом с Джеком. Он замечает, что садятся они, как и он, на самый краешек, так что попки их едва касаются обивки.

И смотрят они прямо перед собой.

Чай сладкий, как отмечает Джек. Крепкий и переслащенный.

И пьют они в молчании. Как бы выполняя священный ритуал. Какую-то церемонию Первого глотка, что ли, думает Джек.

Пока молчание не нарушает миссис Валешин.

– Я увеличиваю твою плату, сынок, – бросает она. Бросает, как удачную шутку.

– О, мама…

– Ну с какой стати, – продолжает она, – я должна облегчать жизнь страховщикам? Ведь правда же, мистер Уэйд?

– Мы заплатим все, что должны, миссис Валешин.

– А от какой вы компании?

– «Жизнь и пожар в Клифорнии».

– Может быть, мне стоит застраховаться теперь у вас, – говорит она. – Я застрахована у Чабба.

– Это надежная компания, – говорит Джек.

Он представляет себе, как выплачивает страховку за ее дом, и решает, что уж легче глотнуть отравы.

Потом Майкл проливает лимонад.

Подносит к губам стакан, одно неверное движение, и лимонад заливает его рубашку, шорты и диван.

– Майкл! – вскрикивает Ники, и мальчик роняет стакан на ковер.

Всеобщие шум и сумятица.

Невозмутимый Ники полностью выходит из себя.

–  Тупица! – вопит он.

Майкл сидит неподвижно, точно парализованный, в лимонадной луже, а Натали разражается истерическим хохотом.

–  Заткнись, ты! – бросает ей Ники. Он замахивается, и девочка замолкает.

Мать кричит: «Решись!» – и Джек не сразу понимает, что это всего лишь чистящее средство для ковров, а не призыв проявить твердость и крепость духа.

Она и Ники торопятся в кухню. Они кричат, переругиваются на ходу. Бегут так, словно дом охвачен пожаром, думает Джек. Ему неловко, потому что слова тут бессильны, да и что тут скажешь?

Майкл встает, подходит к одному из кресел с подголовником, согнувшись над ним пополам, разражается рыданиями.

Джек никак не может сообразить, что ему, черт возьми, делать, потом он откладывает бумаги и идет к мальчику.

Он берет его на руки и прижимает к себе.

Майкл рыдает у него на груди, цепляясь за него.

– В следующий раз знаешь что? – говорит ему Джек. – Попроси лучше виноградного сока.

Натали смотрит на Джека снизу вверх и произносит:

– Папа говорит, что мама сгорела вся целиком.

Нежным, певучим голоском.

Сгорела вся целиком.

23

Гектор Руис проделывал это не один десяток раз, так что ему не привыкать.

Обыкновенная рутинная работа.

Он ведет фургон «Аэростар» с шестью людьми на борту, следуя за Мартином, въезжающим на Сто десятую автостраду со стороны Гранд-авеню. Он поправляет зеркальце заднего вида. Октавио держится за ним, точно там, где ему и следует быть, – в грязно-коричневом «скайларк-89», и это хорошо, потому что Октавио в этом их дельце – основной, от него все зависит.

Облажайся он, и может выйти большой конфуз.

Но Октавио не облажается.

Он классный игрок, этот Октавио. Как и Джимми Дански, парень надежный, хоть и англосакс. Дански медленно движется или, лучше сказать, маячит на правой полосе Сто десятой в своем черном «камаро-95». Дански водит машину как бог, и это большое счастье, потому что подгадать все точно очень трудно.

Гектор проверяет спидометр и сбавляет скорость до тридцати.

Видит, как Мартин с ревом врывается на автостраду.

Как Дански резко бросает «камаро» вправо на встречную полосу.

Дански сигналит.

Мартин жмет на тормоза.

Гектор тоже тормозит, выворачивая руль вправо, и слегка касается правого заднего бампера Мартина.

Глядит в зеркальце заднего вида, и тут настает черед Октавио.

Визжат тормоза.

И – бабах!

Молодец, Октавио!

Октавио – единственный из всех дружков Гектора, кто идеально подходит для этой игры, потому что только он умеет делать «бабах» как при серьезном столкновении на скорости всего в десять миль в час. Угол заноса при этом огромный, а реальных повреждений – кот наплакал.

Удар на самом деле больше на поцелуй смахивает. Это потому, что Гектор с Октавио неплохо потрудились над бамперами еще в гараже, а потом заново их приладили. Краской покрыли, и шито-крыто – они ведь по этой части доки.

– Начинай представление, пора! – орет Гектор в кузов.

Сам он как пробка вылетает из машины и на чем свет стоит начинает честить Октавио по-испански. Тот не остается в долгу. Шесть недоносков из Синалоа, запихнутые в кузов «Аэростара», принимаются стонать и причитать:

–  О, моя шея! Спина! О, моя шея!

Доктор установит повреждения мягких тканей и необходимость продолжительноголечения. Назначит им физиотерапию, выпишет чек на ультразвук, массаж, мануальную терапию и прочую дребедень, которая останется только на бумаге.

Гектор орет на Октавио:

– Плохо твое дело, если ты не застрахован, парень!

– Я застрахован! – вопит в ответ Октавио.

– В какой компании?

Октавио выхватывает свою страховую карточку.

Похожую на карточку «Америкен экспресс», только лучше, потому что за нее не платят.

– «Жизнь и пожар в Калифорнии»! – вскрикивает Октавио.

Как было и раньше не один десяток раз.

Обыкновенная рутинная работа.

24

Мама сгорела вся целиком.

Джек так перевернут, что не знает даже, садиться ли ему за руль или напиться вдрызг.

Грустная история Памелы Вэйл, ее жизнь и смерть не дают ему покоя: брак ни к черту, развод, дети в этом кошмарном бабушкином доме, одинокая женщина топит горе в вине и сигаретном дыму и находит забвение более длительное, чем рассчитывала.

Грустно, конечно, думает он. Однако что поделаешь? Не она первая, не она последняя.

Но что же его так зацепило?

Да все вместе, решает он. То, что пьяная Пам Вэйл сгорела у себя в спальне, то, что Бентли хватило десяти минут, чтобы объявить ее смерть несчастным случаем, то, что неутешный вдовец первым делом бросился к телефону, чтобы узнать насчет денег, то, что эта чертова бабушка, эта гарпия, дерет деньги, и немалые, со своего овдовевшего сына и со своих лишившихся матери внуков.

И эти бедные ребятишки – сначала алкоголичка мать, вечно отсутствующий отец, бабка, тепла в которой не больше, чем в стальной линейке, а потом: папа говорит, что мама сгорела вся целиком.

А в довершение всего – это– чувство, подозрение, параноидальное, навязчивое, не покидающее, точно болезнь, гнездящаяся, тлеющая где-то в глубинах его циничного сознания. Закопченное стекло, собака, оказавшаяся на дворе, пламя, красное как кровь, черный дым.

Папа сказал, что мама сгорела вся целиком.

Ну и дрянь ты, ей-богу, думает Джек.

Извращенец чертов.

Сказать такое собственным детям!

Не ври ты хоть себе самому, думает Джек. Ведь главная причина, по которой ты сразу же невзлюбил Ники, – это бизнес, которым он занимается, – освоение территории и застройка.

Ведь он – типичная дешевка, этот Ники, один из тех, кто еще с восьмидесятых годов заколачивает монеты, планомерно загаживая Южное побережье: ровняет горы, прокладывает дороги по неудобью, варганит один за другим кондоминиумы и многоквартирные дома – непрочные, из дешевых материалов.

Вот она, ваша поганая Калифорния, ей-богу. Выдумываете свою собственную Калифорнию, мою же рушите. Выдумывайте на здоровье, только меня оставьте в покое. А теперь вот Ники занялся фондом «Спасите Стрэндс». Чертов застройщик борется с себе подобными. Еще бы – ведь дом Вэйлов в аккурат над взморьем. Так сказать, не лезьте ко мне во двор, вот и все. Я заплатил миллион баксов за этот вид – так будьте любезны мне его не портить. У меня – свояКалифорния.

Чушь.

Можно подумать, что ты стал другим.

Да нет, ты все тот же парень с пустым карманом. И не Ники Вэйлу этим заниматься. По плечу это лишь мне, думает Джек.

Ведь весь смысл моей дерьмовой жизни, всего этого копания в золе и чужих останках – это попытаться наладить все как было. Словно это можно сделать, словно можно все вернуть вспять.

Склепать что-то из золы и праха.

Глас Вопиющего в пустыне, говорит Он.

Жалобный голос, жалкие попытки на пепелище.

Остывший пепел.

Джек, отличник пожарной службы, сломленный, выгоревший, усталый.

Обхохочешься.

Звонит сотовый.

– Я не должна была бы тебе это говорить, – произносит голос.

Однако…

25

Голос уносит его далеко в прошлое.

К тем дням, когда он по окончании школы пожарных возвращается назад в шерифскую службу и получает назначение в команду пожарных инспекторов.

Джек перспективен и может стать настоящей звездой на их небосклоне.

Он работает как безумный, хватается за любую возможность научиться, ездит на пожары, на которые его даже не посылают. Бытует шутка, что пожарные теперь опасаются даже бургер в саду поджарить – не ровен час, явится Джек, тогда уж несдобровать.

В общем, он на страже.

Его трейлер стоит через Тихоокеанскую автостраду от Капо-Бич, он в десяти минутах езды от Треслс, в десяти – от Дана-Стрэндс и в двадцати минутах от залива Трех Арок, но, если не хватает времени, всегда можно поплавать в Капо. Он раздобыл отличный «мустанг-66», который надо только слегка подновить, и он красит его в желтый цвет, сам прикручивает провода для магнитолы, налаживает все и катит себе с комфортом.

И, прибыв в нем однажды на сильнейший пожар, видит то, чего ему в жизни не хватало, видит воплощение самых смелых своих мечтаний в стоящей возле входа в Еврейский центр и поджидающей его Летиции дель Рио.

Трудно выглядеть элегантной в форме полицейского шерифской службы их округа, но Летти это удается. Черные волосы немного длиннее, чем полагается по уставу, золотисто-смуглая кожа, черные глаза на изумительно прекрасном лице и тело, созданное для секса.

– Разобраться в этом тебе будет нетрудно, – говорит Летти. И указывает подбородком на подростка-скинхеда, которого грузят в карету «Скорой помощи». – Юный Адольф швырнул сюда бутылку с коктейлем Молотова и обгорел сам.

– Считают, что самое страшное тут жидкость, – говорит Джек, – а не пары.

– Это потому, что школу они проспали.

– Нет, – качает головой Джек. – Просто они кретины.

– Ну и это тоже.

Уже через две минуты он слышит, как назначает ей свидание.

– Что ты сказал? – переспрашивает она.

– Мне кажется, я пригласил тебя на ужин, – говорит Джек.

– Кажется? – удивляется она. – На «кажется» я обычно не соглашаюсь.

– Согласишься поужинать со мной? – говорит Джек.

– Ладно.

Джек грохает все свои сбережения в «Ритц-Карлтоне».

– Ты хочешь пустить мне пыль в глаза? – спрашивает она.

– Угу.

– Это хорошо, – говорит Летти. – Я рада, что ты этого хочешь.

На следующем свидании она желает слушать Микки Ди и смотреть кино. А еще через одно она готовит для него мексиканский ужин, вкуснее которого он в жизни не ел. О чем он ей и сообщает.

– Это у меня в крови, – говорит Летти.

– Твои родители из Мексики приехали?

Она смеется:

– Мои предки жили в Сан-Хуан-Капистрано, еще когда это было частью Испании.Ты говоришь по-испански, белый мальчишка?

– Чуть-чуть.

– Я подучу тебя.

И она подучила.

Она ведет Джека к себе в спальню, и ему кажется, что он начинает обретать не только испанский, но и смысл жизни, когда она, сделав шаг, выходит из джинсов и расстегивает свою белую блузку. Она остается в черном лифчике и черных трусиках, и ее улыбка говорит о том, что она знает, насколько сексуально это выглядит, и, бросив взгляд на вздувшийся в его трусах бугор, говорит:

– Это на меня у тебя так,да?

– Угу.

– Вот хорошо, – говорит она. И потом с улыбкой: – А для тебя у меня вот что есть, детка…

И это уже не шутка.

Можно усвоить все школьные определения пожара, думает Джек, но так и не понять, что такое настоящий огонь, пока Летти дель Рио не закружит тебя в его вихре. Он тянется к ее груди, но она, завладев его руками, берет инициативу на себя. Она подсказывает ему, чего именно ей хочется, и каждое мгновение кажется, что вот оно то, чего он жаждет, и, раз достигнув этого, ничего иного он не захочет. Вот он, твой дом, твое пристанище, детка. И когда он уже готов кончить, она касается его и начинает медленно поглаживать и теребить– позже она назовет это своей «мексиканской гитарой», и, пока он кончает, она шепчет ему непристойности по-испански.

Она не просто великолепна, она умна, решительна, трудолюбива и все понимает.Вот, например, они обжимаются, а тут поступает сигнал о пожаре на сухогрузе, и после минутного колебания Летти вздыхает: «Ну, поезжай!» – потому что она знает, что Джек никогда еще не видал пожара на сухогрузе. И, такая молодец, она ждет его, не уходит, а когда он возвращается, слушает его рассказ о пожаре.

Иногда, встретившись, они вместе отправляются в тир, где Летти неизменно обставляет его и потом за ужином потешается над ним и заявляет, что, поскольку он проиграл, а она выиграла, он должен, когда они придут домой, исполнять все, что она ни прикажет.

– Все, что ни прикажу, – говорит она и касается пальцами ноги его члена. И начинает en espagnol [12]12
  По-испански (фр.).


[Закрыть]тихонько говорить ему о своих желаниях, а в ответ на его недоумение лишь бросает: – Ты делай, делай, а понимать будешь, когда я скажу.

Она такой молодец, что даже в Мексику с ним едет – спит в кузове фургона, который ему одалживает отец, а по возвращении говорит:

– Это было чудесно, лапуля, но в следующий раз мы все-таки остановимся в отеле.

Очень скоро они становятся неразлучны и все свободное время проводят вместе. Ходят на пляж, в кино, вместе посещают клубы и танцульки. Занимаются любовью и говорят о работе. А еще о том, чтоб пожениться и завести детей.

– Хочу двух детишек, – говорит она.

– Только двух?

– А что? Думаешь, если я мексиканка, то должна хотеть десятерых? – парирует она. – Но я мексиканка современная. Я читаю «Космо» и «Миз». У меня есть голова на плечах. Двое ребятишек, и можешь помочь мне их родить.

– Нет, я старомодный англосакс, – говорит Джек. – И тебе придется выйти за меня замуж.

– Может быть, – говорит она. – Но если ты хочешь сделать мне предложение, позаботься о цветах и ужине.

И Джек начинает копить деньги на кольцо.

Итак, у него есть место, где жить, машина и женщина.

И любимая работа.

Он просыпается и засыпает под шум океанского прибоя, иногда умащенного дыханием спящей Летти.

А потом горит склад ковров Кэззи Азмекяна.

Пожар большой, и расследовать его посылают двоих.

Джека и парня более опытного.

Брайена Бентли.