Текст книги "Жить и сгореть в Калифорнии"

Автор книги: Дон Уинслоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

65

У Летти дель Рио болит голова.

А болит она по причине, по которой, как она знала, она и должна болеть – она сидит в каморке у Дяди Нгуена и разговаривает с ним.

– Из разговоров полицейских, – говорит Дядя Нгуен, – я знаю про эти дела.

Он красив, этот старый черт, думает Летти: копна серебристо-седых волос, глаза блестят, кожа лоснится. Фунтов на тридцать похудеть не мешает, но ему и это к лицу. И одет хорошо – сливочного цвета рубашка поло от Кельвина Кляйна поверх белых брюк.

– Тогда, может быть, вы мне поможете, – говорит она.

– Это можно, – говорит он. – Сложные это дела.

– Очень сложные.

Ее раздражает, что взгляд Нгуена устремлен поверх ее плеча. По телевизору играют «Энджелс». Эдмондс готовится бить, один игрок в ауте, другой на восьмой базе.

Лучше бы я тоже смотрела игру, думает она.

– Значит, Тран и До? – переспрашивает Нгуен.

– Тран и До.

И так уже восьмой раз.

– Пропали? – спрашивает он.

Ее голову словно иголками колют.

– Пропали, – говорит Летти.

– Кто заявил о пропаже? – спрашивает Нгуен.

– Мать Томми До.

Нгуен провожает взглядом мяч, потом переживает увиденное, потом повторяет:

– Мать Томми До.

Летти думает, уж не кровоизлияние ли у нее в мозгу. Резко обернувшись, она уменьшает громкость звука у телевизора и говорит:

– Дядя Нгуен, разве мы не сможем разобраться во всем этом дерьме?

Нгуен улыбается:

– Два копа? Два копа должны суметь разобраться в этом дерьме.

– Вот и хорошо, – говорит Летти. – Тогда перестаньте держать меня на коротком поводке. И пожалуйста, бросьте повторять за мной каждое мое слово. Я знаю, что вы контролируете здесь все. Знаю, что в Маленьком Сайгоне никто и поссать не смеет, не спросив сперва у вас, можно ли расстегнуть ширинку. Я это знаю доподлинно, так что доказывать обратное бессмысленно. Договорились?

Нгуен кивает, признавая правоту ее слов.

– И я знаю, что вы должнызнать что-то об этих двух парнях.

– Знаю, что они живут по соседству.

– И были связаны с разборкой машин на запчасти.

– На запчасти?

– Ну хватит вам! – вспыхивает Летти. – Я сегодня задержала пятерых ребят, притворявшихся, что они и слыхом не слыхивали о Тране и До, а мне отлично известно, что Тран и До работали вместе с ними.

Для Нгуена это не новость, о рейде, предпринятом Летти, ему донесли еще раньше, чем она покинула мастерскую. Нгуена злит, что одно из его предприятий лопнуло, что он потерял часть дохода, а к тому же еще должен вносить залог, беря на поруки выводок глупых неоперившихся птенцов.

Летти дель Рио знает, что уже к тому времени, как она, сидя в машине, глотнет таблетку болеутоляющего, Дядя Нгуен начнет дергать за все веревочки и нажимать на все кнопки. У нее хватает ума понимать, что ответа на свой вопрос у Нгуена она не получит. Целью ее визита было слегка подпалить его толстую и так уютно примостившуюся на стуле задницу и посмотреть, во что это выльется.

Пусть на этот раз у негозаболит голова для начала.

66

Джек подъезжает к торговому пятачку Монарк-Бэй и глядит по сторонам в поисках аптеки. Времени это занимает немного, так как аптека здесь всего одна, и через минуту он уже стоит возле прилавка аптекарши.

– Я за лекарством по рецепту, выписанному Памеле Вэйл? – говорит он. Говорит с вопросительной интонацией, потому что этого требует южнокалифорнийский этикет. Подразумевается: «если вы не имеете ничего против».

– Вы член семьи? – осведомляется аптекарша.

Она молода и хороша собой, и ее рыжие кудри хорошо смотрятся на фоне белого халата. На бэдже указано, что зовут ее Келли.

– Я нечто вроде ее личного секретаря, – говорит Джек.

– Подождите минутку, – говорит Келли и нажимает клавиши компьютера. Потом спрашивает: – О каком рецепте идет речь?

– Снотворное?

– Валиум, – подтверждает Келли. – Но по этому рецепту лекарство уже взято.

– Правда?

– Да. Три дня назад, – говорит она. – Нового рецепта нет.

– Вот-те на! – говорит Джек.

– Простите, – говорит Келли. – Она что, очень рассердится?

– Вернее будет сказать, расстроится.

Келли демонстративно хмурится, но потом спрашивает:

– Она пробовала мелатонин?

– А это что такое?

– Он в свободной продаже. А вырубает крепко. И совершенно натуральный.

– Здорово.

– Вам стоит это испробовать.

– Мне?

– Конечно.

Джек качает головой:

– Я сплю сном младенца.

– Как это, должно быть, приятно!

Потом Келли говорит:

– Не хочу вас огорчать, но, по-моему, вы не единственный ее личный секретарь.

– Не единственный?

Она наклоняется через прилавок:

– Тот парень покрупнее вас будет.

– Вот оно что!

– Правда, не такой красивый, как вы.

Значит, это не Ники Вэйл. Ники Вэйл гораздо красивее меня.

– Плечи у него широченные, – добавляет Келли, – а одет в пеструю гавайскую рубаху, из тех, что в Каталине на каждом шагу продают, знаете такие? Получается вроде как цветочная лавка с шевелюрой. А говорит с акцентом.

– Каким акцентом?

– Вы канал мультиков смотрите?

– Да их, по-моему, в рабочее время показывают.

– Нет, их все время крутят.

– Ладно, пусть так.

– В общем, – говорит Келли, – есть такой мультик: «Приключения Рокки и Буллвинкля». Не видали?

– Да его крутили, когда я еще под стол пешком ходил, – говорит Джек.

– Правда?

– Ей-богу.

– Так помните, там два подонка – Борис и Наташа? Оба в черном, а у него еще усики, колючие такие?

– Угу.

– И этот подонок так вот разговаривает: «Оу, мне нато поймат этот лос и этот бэлка!»

– Вы очень хорошо изобразили.

– Спасибо за комплимент.

– Ну я, пожалуй, пошел, – говорит Джек.

Келли пожимает плечами.

Дескать, как вам угодно.

Дескать, личных секретарей здесь и без вас навалом.

67

«Мустанг» – машина быстрая.

Конечно, это не «порше» Ники, но по Тихоокеанской автостраде со скоростью сто сорок миль в час все равно не поедешь. По крайней мере, на том ее отрезке, что тянется от Монарк-Бэй к Дана-Пойнту, поэтому добрая старая шестьдесят шестая модель тут вполне уместна и применима.

Посмотрим, как это будет, если он, Джек, домчит на ней до Монарк-Бэй, не обращая внимания на пост охраны, и, развернувшись у шлагбаума, встанет.

Джек засекает время.

И говорит себе: «Пошел!»

Жмет на педаль газа и срывается с места, не жалея шин. Выезжает на Тихоокеанскую, делает правый разворот и держит путь на юг, до самого Дана-Пойнта. Возле въезда на Ритц-Карлтон-драйв его останавливает красный сигнал светофора (будь проклята эта Ритц-Карлтон со своими светофорами), затем он еще раз тормозит у светофора. Далее без помех до того места, где Тихоокеанская, разветвляясь, превращается в Дель-Прадо, и сворачивает вправо на Блу-Лантерн. Едет по Блу-Лантерн до самой Харбор-драйв, потом еще один поворот направо, и вот оно: подъездная аллея и Блафсайд-драйв, 37.

Восемь минут пятнадцать секунд.

Джек откидывается в кресле и переводит дух.

– Пошел!

Обратный путь. Поворот налево, на Харбор. Еще налево на Блу-Лантерн. Ждет у светофора и выезжает на Тихоокеанскую. А там прямиком до поста охраны.

Девять минут ровно.

Охранник выходит из будки.

– Чем могу вам помочь, сэр? – Это он произносит.Подразумевается же: какого черта ты здесь разъездился?

– Может быть, поможете, – говорит Джек. – Привет. Зовут меня Джек Уэйд. Из «Жизнь и пожар в Калифорнии».

– Майк Дерошик.

– Вот что, Майк, – говорит Джек. – Вы дежурили вечером в среду?

– Я в полночь заступил, – говорит охранник.

– Выезжал мистер Вэйл отсюда той ночью?

– Мы не разглашаем время прибытия и убытия жильцов, – говорит охранник.

Джек вручает ему визитку.

– Если мистер Вэйл выезжал отсюда вечером или ночью того дня, – говорит Джек, – то, возможно, с целью убийства своей жены. Наверно, и ее вы знаете? Красивая милая женщина с двумя детьми. Подумайте об этом на досуге, припомните. И позвоните мне, хорошо?

Дерошик кладет его визитку в карман.

Джек уже собирается трогать, когда охранник вдруг говорит:

– Как он выезжал, я не видел.

– Понятно.

Нет, попытка все же стоила того.

– Но вот когда он возвращался обратно – видел.

Так-так!

– И в котором же часу это было? – спрашивает Джек.

– Примерно без четверти пять, – говорит охранник.

Вот тебе и раз!

Теперь держись, Ники!

Ты пойман с поличным.

Имелся и поджоговый характер, и мотив.

А теперь возникла и возможность.

Теперь мне бы только выиграть время.

68

Джек ждет на стоянке служебного транспорта компании «Жизнь и пожар в Калифорнии».

Он поджидает Билла Рейнолдса, служащего Отдела андеррайтинга, давшего добро на миллионную необеспеченную страховку личной собственности семейства Вэйл. Рейнолдс кончает работу и едет домой.

Джек поджидает Рейнолдса на стоянке, потому что не хочет разговаривать с ним в его кабинете, не хочет конфузить парня, не хочет, чтобы пошли слухи и сплетни. Он не хочет неприятностей Рейнолдсу, единственное, чего он хочет, – это выиграть время.

Рейнолдс выходит из подъезда. Высокий парень, примерно шести футов и шести дюймов ростом. Однако полноват, расплылся немного. На нем обычный для его должности серый костюм, под мышкой портфель. Служащие Отдела андеррайтинга часто берут работу домой.

Джек делает шаг вперед.

– Билл? Я Джек Уэйд из Отдела претензий.

– Билл Рейнолдс.

Рейнолдс глядит на Джека сквозь стекла очков, и в глазах его досада: дескать, какого черта тебе от меня надо!

– Вы одобрили контракт на страхование личного имущества Вэйла, заключенный Роджером Хэзлиттом?

– Мне надо посмотреть документы.

Джек кладет страховой полис Вэйла на капот синего «лексуса» Рейнолдса.

– Вам бы лучше ко мне в офис зайти, – говорит Рейнолдс. – Я не собираюсь здесь торчать бог знает сколько времени. Сто три градуса, знаете ли…

– Разговаривать нам в офисе не в ваших интересах.

– Есть и другие способы связи.

– Другие способы связи тоже не в ваших интересах, – говорит Джек.

Ты берешь взятки с агентов, так меньше всего тебе нужны «другие способы связи».

Рейнолдс смотрит на него сверху вниз – как в прямом, так и в переносном смысле.

– В каком вы весе? – спрашивает он. – В легком, наверно?

– В полулегком.

– Ну а я тяжеловес, – говорит Рейнолдс. – Так что тягаться со мной у вас кишка тонка.

Джек кивает:

– Роджер говорит, что передал вам тысячу баксов за одобрение этого контракта.

Такие слова, наверно, способны подбавить тебе весу.

– Отойдите от моей машины!

– Так это правда?

– Сказано вам: отойдите от моей машины!

– Послушайте, ведь как обычно вы делаете в таких случаях, чтобы уменьшить риск? – говорит Джек. – Вы работаете с клиентом, выискиваете одного-двух поручителей для лучшего обеспечения страховки, правда? Ведь так обычно происходит, когда риск велик, но хочется удержать клиента?

– Это все наши дела, мы все это решаем в Отделе андеррайтинга.

– Почему я и обращаюсь именно к вам.

– Вы не знаете тонкостей нашей работы.

– Ну так научите меня им, просветите меня.

Рейнолдс снимает очки и некоторое время сверху вниз смотрит на Джека, прежде чем сказать:

– У меня нет времени объяснять вам вещи, которые вы не в силах понять ввиду недостаточности образования. Поэтому давайте оставим это.

– Исключено.

– Как, вы сказали, вас зовут?

– Джек Уэйд. Подотдел крупных претензий.

– Это, кажется, Билли Хейеса?

– Вы отлично это знаете, – говорит Джек. – Ваш босс сегодня с самого утра ему трезвонил.

– Ну так вот, Джек Уэйд из подотдела крупных претензий, – говорит Рейнолдс. – Скажу вам раз, и точка: бросьте вы это дело! Поняли?

– Ну где мне понять? Я же недостаточно образован. А потом, вы не раз мне это сказали, а два раза.

– Но в третий раз повторять не буду.

– Вот и хорошо, а то мне уже скучно становится.

– Завтра утром вам скучно не будет. Обещаю.

– Значит, будут еще звонки?

– Отвянь от моей тачки!

– Полегче, полегче! Может, сбавишь обороты?

Рейнолдс втискивается на водительское место, нажимает стартер. Джек убирает бумаги с его капота.

Стекло машины медленно, с электрическим шорохом опускается.

– Заплатите по иску, – говорит Рейнолдс.

– Ни за что.

– Заплатите!

– Мне уши этим прожужжали. Все словно сговорились.

– Потому что они правы.

– Разрешите вам напомнить один из основных законов физики, – говорит Джек. – Прежде чем жаркое пламя опускается вниз, оно идет вверх. Так что не пытайтесь больше задавать жару Билли Хейесу, потому что прежде я задам жару вам самому, направлю его, так сказать, в вашу сторону, снизу вверх – от полулегкого к тяжеловесу!

Стекло поднимается.

Рейнолдс исчезает за синим тонированным стеклом.

Стекло-то запотело, мутновато малость, думает Джек.

69

На стоянке в тот день – настоящее пекло.

Джек идет в контору, где к нему тут же устремляется Сандра Хансен.

– Сандра, – говорит Джек.

– Джек.

Джек понимает, что разговор предстоит не иначе как очень неприятный, потому что Сандра исполняет обязанности главы так называемого ОСР – Отдела специальных расследований компании, то есть отдела, разбирающегося со всякого рода фальсификациями. Каждая крупная страховая компания имеет подобный отдел, специализирующийся на сомнительных, потенциально мошеннических претензиях. ОСР «Жизни и пожара в Калифорнии» – это своего рода разведывательная служба: с мелким мошенничеством она дела не имеет, ее область – это крупные, многоступенчатые аферы, преступные сети и сообщества, где с помощью фальшивых исков добываются миллионы баксов в год.

Как бывший коп, Джек идеально подходил бы для работы в ОСР, но, не желая больше оставаться копом, Джек исключил для себя и какую бы то ни было деятельность, напоминающую работу копа.

Другая причина, по которой Джек не желает работать в ОСР, – это то, что отдел этот расследует и всяческие злоупотребления служащих компании. Случаи, когда работник Отдела претензий получает деньги за то, что рекомендует того или иного строительного подрядчика, или оценщик автомобилей делит доход с той или иной автомастерской, или когда служащий Отдела андеррайтинга берет взятку с агента и одобряет заведомо неправомочный договор, – все это в прямом ведении ОСР.

А Джеку больше по душе лающие гончие, чем рыскающие в подполе крысы.

– Ты меня искала, Сандра? – спрашивает Джек.

– Вот именно, – говорит Хансен. – Ты ведешь дело, которое представляет для нас интерес.

– Оливии Хэтеуэй? – спрашивает Джек.

Но Хансен не оценивает шутки. Она меряет Джека холодным пристальным взглядом профессионального работника ОСР и говорит:

– Дело Вэйла.

Ах, какой сюрприз, думает Джек.

– А что в нем, собственно, такого особенного?

– Мы хотим, чтобы ты перестал его копать.

– Кто это «мы»?

– ОСР.

Сказала так, словно у него от этого должны все поджилки затрястись. Этот чертов ОСР воображает себя чем-то вроде ФБР, да еще и темнит со своими расследованиями.

Да пропади они пропадом!

– А почему? – спрашивает Джек. – Почему это ОСР понадобилось, чтобы я не копал это дело?

– Это важно?

– Для меня – да.

Хансен злится. Обычно, когда она говорит «не лезь в какое-то дело», ее слушаются.

– Ты сам не знаешь, куда лезешь, – говорит Хансен. – Бог знает куда ты лезешь!

Тут она права, думает Джек. Это-то и интересно.

– Так расскажи мне это, Сандра, – говорит Джек. – Твои парни там что-то нарыли, так скажи мне, что именно. Мне это будет в помощь.

– Ты наделаешь серьезных ошибок, запутаешься, ты…

– Так подсоби мне, – говорит Джек. – Правда, Сандра, посвети мне фонариком.

– Дело это такое дрянное, что тебе не осилить. Не по зубам тебе оно.

– Может быть, предоставишь мне решать, что мне по зубам, а что нет? – говорит Джек.

Тут Сандра ощетинивается:

– Не заставляй меня попросту отстранить тебя от дела.

Этот чертов ОСР способен и на такое. Встрять и забрать дело себе.

Но почему же тогда она уже этого не сделала? – думает Джек. Если ей кровь из носу нужно дело Вэйла, почему же не забрать его для расследования? Ясный и чистый случай поджога. Ничего, кроме всеобщего одобрения и рукоплесканий, ОСР это расследование не сулит.

– Но я пытаюсь решить это с тобой полюбовно, Джек, – говорит Сандра. – Говорю тебе, отступись.

– Иными словами, ты считаешь, что я должен заплатить по этому иску.

– Я этого не говорю.

– Ты уже принялась за это дело сама, да?

– Заткнись, Джек.

– И тебе не нужно ясности, нужна туманная картина, где тут и там всплывает фамилия Вэйла, и ты боишься, что мои доказательства попортят тебе всю коммерцию и лишат тебя лавров?

– ОСР не занимается этим делом.

– Брось!

– Я ничего такого тебе не говорила и вообще с тобой не разговаривала.

Голосом, каким зачитывают приговор.

– И по претензии заплатишь!

– Я устал от того, что чуть ли не каждая собака здесь требует от меня выплаты по этой претензии! – орет Джек. – Агентство, Отдел андеррайтинга, а теперь еще и ОСР! Что происходит? Да кто он такой, этот Вэйл? Король, вице-губернатор?

– Заплати, и точка!

– Была убита женщина!

– Здесь вещи посерьезнее замешаны.

Джек, оторопев, глядит на нее во все глаза.

– Ты с ума сошла! – говорит он.

– Если ты вынудишь нас…

– Совсем рехнулась!

– Если ты вынудишь нас отобрать у тебя это дело и самим разбираться с ним, – говорит Хансен, – то я тебе обещаю очень большие неприятности. Твоя и без того не слишком впечатляющая карьера резко покатится вниз и быстро придет к своему финалу.

Она и не на такое способна, думает Джек. Все, что ей для этого требуется, это признание какого-нибудь подрядчика, что он дал мне взятку; одно только слово – и я сижу в глубокой заднице. Она это может сделать и сделает, потому что она тот еще крепкий орешек, эта Сандра Хансен. Стоит перед ним в своем строгом белом костюме, и шапка светлых волос, как шалаш, на ее голове. Ей лет тридцать пять, а она уже исполняющая обязанности заведующей. Ее карьерный взлет стремителен, как выстрел, а я стою у нее на пути.

– Подумай об этом, Джек, – говорит она.

– А ты не лезь в мое дело, Сандра.

Хансен решает сделать еще один заход:

– Давай будем действовать сообща, в одной упряжке, Джек.

– Что еще за упряжка?

– Ты хочешь горбатиться в претензиях всю свою жизнь? – спрашивает Сандра. – С твоим послужным списком ты можешь работать в ОСР. В конце года Мэйхью выходит на пенсию, появится вакансия.

– Ты предлагаешь мне сделку, Сандра?

– Называй как хочешь.

– Но я в сделки не вступаю.

От этих слов Хансен впадает в ярость.

– Ты либо с нами, – бросает она, – либо против нас!

Джек кладет руки ей на плечи. Заглядывает в глаза.

– Если ты хочешь, чтобы я заплатил по этому иску, – говорит он, – значит, я против тебя.

И, выпустив ее плечи, уходит.

– Это плохо кончится для тебя, Джек! – бросает она ему вслед. – Очень плохо кончится!

Но Джек не замедляет шага и, отмахнувшись от нее, уходит.

Заставляя Сандру Хансен размышлять о том, какой безмозглый болван этот Джек Уэйд. Доской для сёрфинга его стукнуло, что ли, голову ушибло разок-другой, что он кретином сделался?

И теперь ей ничего не остается, как, нагадив ему, его уничтожить.

Три года.

Три года и бог знает сколько денег угрохала она на длительное и постепенное распутывание дела об организованной русской преступности, и она не допустит, чтоб какой-нибудь упрямец, мелкая сошка из Отдела исковых претензий, спустил в унитаз все, ею наработанное.

Есть ли там убитая женщина или нет.

Конечно, ей это неприятно.

Страшно подумать, что Вэйлу сойдет с рук убийство жены. Но ничего не поделаешь.

70

Памела.

Самое большое разногласие Ники с матерью, нарушение ее предписаний. И нарушение того, что предписывал старый Закон, но Ники провозгласил новый закон, согласно которому члены организации стали жениться.

Но не на калифорнийках – на русских женщинах.

Носительницах той же культуры и языка, обычно связанных родственными узами с членами мафии. Выходя замуж, эти женщины, понимая, что к чему, не препятствовали связям мужей с бандой, наоборот – связи эти становились еще теснее, так как, если мужчина внезапно обнаруживал желание в чем-то преступить Закон и выступить против собратьев, оставшиеся в России родные могли стать заложниками.

Но к женам-американкам, калифорнийским девушкам, все это не относится.

Такие женщины не знают требований Закона, они задают вопросы, предъявляют претензии, не умеют держать язык за зубами; они носят в себе недовольство и, когда оно достигает критической точки, подают на развод.

«Женись на русской», – говорит ему Даня, не раз и не два увидев его под ручку с Памелой.

– Я хочу детей, – спорит Ники.

– Так пусть это будут русские дети, – советует Даня. И раскрывает перед ним страницы сводного каталога русских девушек, желающих выйти замуж в Америке. – Выбирай! Выбирай любую – и дело в шляпе. Здесь есть такие, что просто загляденье.

Это правда, ничего не скажешь. Некоторые из них просто красавицы, настоящие русские красавицы. Но в этом-то и загвоздка – не желает Ники русскую жену. Он хочет американку, и не крепить связь с прошлым он желает, а разорвать эту связь.

А они этого не понимают.

Мать, та понимает.

Она смотрит в корень.

– Это пощечина мне, – говорит она.

– Ничего подобного.

– Ты же русский!

– Я американец.

Ники Вэйл.

Ловкий фокус, метаморфоза протяженностью всего лишь в одно поколение, но чтобы это стало реальностью, Ники должен родиться заново. И иметь детей.

Американских детей.

А кроме всего прочего, должен иметь ее. Она сводит его с ума. Нарочно надевает такие платья, чтобы дразнить его. С глубоким декольте, обнажающим часть белых грудей, платья короткие, в которых так хорошо обрисовываются бедра. Она душится такими духами, что у него возникает желание, едва она входит в комнату. Целует его своими полными теплыми губами, проникает ему в рот языком, и этот ее язык словно обжигает ему все внутри, а она вдруг отстраняется, и ее улыбка говорит ему, что она понимает все то, что он сейчас чувствует, и смеетсянад ним.

А как она жмется к нему! Прижимается грудью к его плечу, спине или, еще того хуже, а может, лучше – нет, хуже, прижимается бедрами к его промежности со словами: «Ой, детка, как бы мне хотелось…»

– Так давай! – говорит он.

– Нет. – Она хмурится, а затем – жалобно и чуть надув губки – произносит: – Это против моих правил.

Она опять жмется к нему всем телом, вздыхает, дует губки и отступает. Иногда даже щиплет себя через платье, глядя на него печальными глазами, и он понимает ее тактику. Понимает, что она мастерски провоцирует его, понимает, но устоять не может.

Может быть, потому, что она воплощает для него все, что так близко, но не ухватишь.

Америку.

Калифорнию.

Новую жизнь.

Метаморфозу протяженностью всего лишь в одно поколение.

Он может представить ее матерью его американских детей. Она красива, свободна и счастлива бесшабашным калифорнийским счастьем, неомраченным тем тяжким и трагическим грузом, который несут в себе русские. И если матерью его детей станет она, в его глазах они будут свободны от грязи прошлого.

И потом, он жаждет обладать ею.

– Ну, если так, сделай ее своей любовницей, – говорит ему мать. – Если ты жить не можешь без этой маленькой кокетки, сними ей квартиру, дай денег, дари подарки и трахай ее, сколько душе угодно, пока не надоест, а когда надоест, откупись и прости-прощай, но только не женись на ней!

Если ты на ней женишься, говорит мать, она заберет твою душу, заберет твои деньги и твоих детей, потому что это Америка, а в Америке отец не имеет никаких прав на детей. Она разорит тебя, эта золотодобытчица.

– Женись на этой мусорной бабенке, – говорит она, – и сам окажешься на мусорной свалке, куда она тебя вместо себя отправит.

Такие слова, конечно, задевают не на шутку.

В тот же вечер Ники дарит Пам обручальное кольцо.

А через два месяца они женятся.

В их медовый месяц на лужайке уединенной виллы на Мауи она сбрасывает с себя для него свое цветастое платье. И дарит ему себя.

И это как горячий сладкий мед.

Как расплавленное текучее золото.

Ники помнит ее шею, ванильный запах ее затылка, когда, стоя позади нее, он водил языком по сладковатой белой коже у нее за ухом, за черными волосами. Помнит, как она прижималась к нему все крепче и крепче, пока рука его, соскользнув за ее присобранный лиф, не нащупала ее грудь, не расстегнула тонкий бюстгальтер и не коснулась ее соска. Он мял ее сосок, зажав его между большим и указательным пальцами, а она не противилась ни этому, ни когда он спустил с плеч лиф ее платья и стал играть обеими грудями, тискать ей соски, и как она подняла руку, а он подумал сначала, что это она останавливает его, но нет – она лишь погладила его затылок, и тогда его рука поползла ниже, на ее живот, и еще ниже, и там было влажно.

Он помнит звук, который она издала: похожее на мурлыканье м-м-м,звук неприкрытого, бесстыдного наслаждения, и он трогал ее пальцем, и она открывалась ему навстречу.

Смешно, как запоминаются некоторые вещи, думает он теперь, как выборочна память, потому что особенно врезались ему в память запах ее затылка и ее цветастое платье, которое он спустил сначала с ее груди, а потом и бедер, и оно лежало, смятое, возле ее ног, а потом она сделала шаг, переступив через это платье, и легла поверх, и протянула к нему руки, предлагая ему себя.

Странно, думает он, но этот момент и стал для него Америкой, Калифорнией, это откровенное, распахнув руки и ноги, приглашение насладиться ею. Этот звук, это м-м-месть и будет для него символом Калифорнии.

И он помнит лиловость ее широко распахнутых глаз, когда, обвив его ногами, она вбирала его в себя все глубже и глубже в момент оргазма, как потом настал оргазм и для него, а после он лежал, уткнувшись лицом в ее шею.

И как она сказала:

– Поцелуй меня в шею, и я не смогу тебя остановить.

– Ты могла бы сказать мне это раньше, гораздораньше.

– Но тогда я не смогла бы тебя остановить!

И она царапнула его спину обручальным кольцом, которое он ей подарил.

М-м-м.