Текст книги "Жить и сгореть в Калифорнии"
Автор книги: Дон Уинслоу
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)
8
Собака, возможно, выскочила, когда в дом вломились пожарные, и похоже, она получила травму. Ребятишки Вэйлов будут страдать по собаке и, так или иначе, обретение ее, наверно, станет для них некоторым утешением.
Можно сказать, что Джек любит собак. А вот людей он любит не слишком.
Девятнадцать лет (семь – в шерифской службе, двенадцать – в страховой компании), в течение которых он разбирался с разными несчастными случаями, убедили его, что люди способны, считай, на все. На воровство, на обман, на убийство и кидание мусора. Собаки, те, по крайней мере, имеют совесть и куда как порядочнее.
Собака пряталась за низко свесившимися ветвями джакарандового дерева. Это оказалась комнатная собачонка – одни глаза и звонкий лай, а так – в чем душа держится.
– Эй, щен, – ласково говорит Джек, – все в порядке.
Насчет порядка это он, конечно, загнул, но в таких случаях и соврать не грех.
Но собака не обижается на него за эту ложь. Она счастлива уже тем, что видит человека, слышит участливый голос. Она выходит из своего укрытия и начинает обнюхивать его руку, словно желая узнать, кто он такой и каковы его намерения.
– Как тебя зовут?
Будто собака может ответить, думает Джек.
– Лео, – раздается вдруг голос, и Джек чуть ли не выпрыгивает из своего дурацкого комбинезона.
Подняв взгляд, он видит за оградой пожилого джентльмена. На плече у него сидит попугай.
– Лео, – повторяет попугай.
Лео теперь виляет хвостом.
Таков способ, каким эта собачья мелочь добывает себе пропитание.
– Пойдем, Лео, – говорит Джек. – Хороший, хороший пес.
Подняв Лео, он сует его под мышку и, почесывая его между ушами, направляется к ограде.
Он чувствует, как дрожит Лео.
Говорят, что домашние животные бывают похожи на своих хозяев, а может, наоборот. Джек всегда считал, что это относится только к собакам, но теперь он видит явное сходство пожилого джентльмена и его попугая. У обоих имеются клювы: у попугая – как тому и положено, но и нос пожилого джентльмена – вылитый попугайский клюв. Мужчина и птица похожи на межвидовых сиамских близнецов, если не считать окраски, потому что попугай зеленый с вкраплением ярко-красных и желтых пятен, а пожилой джентльмен – почти белый.
У него белые волосы, белая рубашка и белые слаксы. Его туфель из-за ограды не видно, но Джек готов биться об заклад, что и они белого цвета.
– Я Говард Мейснер, – говорит старикан. – А вы, должно быть, к нам с Марса.
– Считай, в точку попали, – говорит Джек и протягивает для рукопожатия левую руку, так как под правой у него – Лео. – Джек Уэйд из «Жизнь и пожар в Калифорнии».
– Это Элиот.
Попугай то есть.
Тот подхватывает:
– Элиот, Элиот…
– Красивая птичка, – говорит Джек.
– Красивая птичка, красивая птичка…
Видно, он не раз слышал эти слова.
– Жалость какая с Памелой, – говорит Мейснер. – Я видел носилки с ней.
– Угу.
Взгляд Мейснера становится водянистым.
Он тянет руку из-за ограды, чтобы погладить Лео.
– Молодец, Лео. Сделал что смог.
Джек смотрит недоуменно.
Мейснер поясняет:
– Меня разбудил лай Лео. Я выглянул в окно, увидел пламя и набрал девять-один-один.
– В котором часу это было?
– В четыре сорок четыре.
– Вы удивительно точны, мистер Мейснер.
– Часы с цифровым табло, – говорит Мейснер. – А такое запоминается. Я сразу же позвонил. Но оказалось, что поздно.
– Сделали что смогли.
– Наверно, Памела вышла, думаю, потому что Лео во дворе.
– Лео был во дворе?
– Да.
– Он лаял со двора?
– Да.
– Вы уверены в этом, мистер Мейснер?
– Красивая птичка, красивая птичка.
Мейснер кивает.
– Я увидел стоящего Лео. Он стоял и лаял на дом. Я решил, что Памела…
– Лео часто ночует во дворе? – спрашивает Джек.
– Нет, нет, – решительно говорит Мейснер, словно в ответ на что-то несуразное.
Джек спохватывается, что задал глупый вопрос – кто оставит ночевать во дворе такую маленькую собачку? Ведь сколько он видел объявлений о пропаже мелких собак и кошек, а если вспомнить, что вокруг бродят койоты, то понятна вся бессмысленность подобных объявлений.
– Койоты, – говорит Джек.
– Конечно.
– Вы видели пламя, мистер Мейснер? – спрашивает Джек.
Мейснер кивает.
– Какого цвета оно было? – спрашивает Джек.
– Красного.
– Кирпично-красного, ярко-красного, алого, вишневого?
Мейснер на секунду задумывается, потом произносит:
– Кроваво-красного. Вот так можно это описать.
– Ну а дым?
Здесь обошлось без вопросов и без колебаний.
– Черный.
– Мистер Мейснер, – спрашивает Джек, – вам известно местонахождение других членов семьи?
– Вчера вечером дети должны были ночевать у Ники – его очередь.
– Они в разводе?
– Неофициально, – говорит мистер Мейснер. – Ники теперь переехал к матери.
– А где она…
– В Монарк-Бэй, – говорит мистер Мейснер. – Я сообщил это полицейским, чтобы они могли известить.
А Бентли, думает Джек, сказал, что детей еще ищут…
– Жалко мне ребятишек, – говорит Мейснер и вздыхает. Вздыхает по-стариковски, вздохом много чего повидавшего человека. – Туда-сюда. Как шахматные фигурки.
– Я понимаю вас, – говорит Джек. – Что ж, спасибо вам, мистер Мейснер.
– Говард.
– Говард, – повторяет Джек. И спрашивает: – А почему они развелись, не знаете причину развода?
– Это из-за Памелы, – сокрушенно говорит Мейснер. – Пила очень.
Вот оно что оказывается, думает Джек, провожая взглядом удаляющегося Мейснера. Памела Вэйл освободилась на время от детей, ну и напилась. В какой-то момент выпустила Лео на прогулку, потом забыла, что он во дворе, и забралась в постель с бутылкой и сигаретами.
Покуривает и попивает, лежа в постели. Бутылка накреняется, водка плещет на пол. Памела Вэйл либо не замечает этого, либо ей наплевать. Потом, держа в руке зажженную сигарету, она вырубается. Роняет сигарету на пол, и та попадает аккурат на водочную лужицу. Алкоголь вспыхивает, пламя перекидывается на простыни и одеяла, комната наполняется дымом.
Обычно, чтобы от сигареты загорелись простыни, требуется минут десять-пятнадцать. За эти десять-пятнадцать минут Памела Вэйл могла бы учуять дым, почувствовать жар, проснуться, затоптать пламя, и дело с концом. Но водка вспыхивает моментально и дает пламя куда как жарче, чем от тлеющей сигареты, простыням загореться ничего не стоит, а, будучи в отключке, Памела не имеет шансов спастись.
И убивает ее не пламя, убивает дым.
Джек так и видит ее в постели, пьяную в стельку. Она в беспамятстве, но дышит, и легкие понемногу впитывают дым, заполняются дымом, и тут уж пиши пропало.
Она задохнулась от дыма во сне.
Как пьяница, захлебнувшийся собственной блевотиной.
Хоть в этом ей немного повезло. Она так и не узнала, что ее прикончило.
С пружин чуть ли не скребком счищать пришлось,но умерла она еще до того, как яростное пламя прожгло ее плоть, впечатав ее в металл. Она просто-напросто не проснулась. Разгорелся пожар, она вдохнула смертельную дозу дыма, а огонь, подпитанный всеми ее пожитками и собственным ее домом, разгорался все жарче и жарче, так что даже расплавил ее кровать.
Пожар по неосторожности, смерть по неосторожности.
Вот она – жестокая и вместе с тем благодетельная ирония сокрушительных домашних пожаров. Жестокость их в том, что душит тебя собственная твоя прошлая жизнь. Пламя охватывает твои вещи, главные твои пожитки, мебель, постельные принадлежности – простыни, одеяла, горит краска на твоих стенах, твоя одежда, книги, документы, фотографии, все твое личное имущество, все, что ты сумел накопить за всю жизнь, за время брака. Огонь забирает все то материальное, что окружало тебя и составляло твою материальную сущность, сует это все тебе в глотку и этим душит тебя.
Но по большей части люди, умирающие на пожаре, погибают, наглотавшись дыма. Это как впрыскивание яда, смертельный укол, нет, это больше смахивает на газовую камеру, потому что убивает тебя на самом деле газ – угарный газ, и, как бы там ни было, такая смерть предпочтительнее электрического стула.
На профессиональном языке это зовется «асфиксией окисью углерода».
Звучит ужасно, но это лучше, чем поджариванье на вертеле.
Вот тебе и все, думает Джек.
Пожар по неосторожности, смерть по неосторожности.
Все складывается в общую картину.
Кроме закопченного стекла.
И того, что дерево, горя, не дает красного пламени – огонь от него желтый или оранжевый.
И дым должен был бы быть серым или коричневатым, но не черным.
Но с другой стороны, размышляет он, все это наблюдал лишь старик, да притом еще при неясном свете.
Он относит Лео к машине. Открывает багажник, роется, пока не находит старой тарелочки-фрисби, когда-то им туда заброшенной. Достает с переднего сиденья бутылку и наливает в тарелочку воды. Опускает Лео на землю, и малыш сразу же принимается лакать.
Потом он достает из багажника старую фуфайку и расстилает ее на пассажирском сиденье. Приспускает окна, решив, что еще рано и в салоне не будет слишком жарко, и сажает Лео на подстилку.
– Сидеть, – говорит Джек и тут же поправляется: – Нет, лежать.
Собака глядит на Джека, словно чувствует облегчение от наступившего подобия порядка, и устраивается на фуфайке.
– И не вздумай, знаешь ли, тут чего-нибудь наделать, ясно? – говорит Джек. Машина у него – «мустанг-классик-66», и Джек очень следит за порядком в салоне.
Лео постукивает хвостом по креслу.
– В чем дело, Лео? – обращается к собаке Джек. – Ты что-то знаешь, не правда ли? Так почему бы тебе не поделиться этим со мной?
Лео поднимает на него взгляд и еще усерднее машет хвостом.
Но помалкивает.
– Ладно уж, – говорит Джек.
Уж сколько ему доносчиков попадалось! Семь лет в шерифской службе и еще двенадцать в страховом деле – куда же без них-то? А смешнее всего, что на них еще приходится полагаться: хоть и презираешь, а полагаешься на их слова.
Еще одно очко в пользу собачьего племени.
Собаки – народ верный и честный. Они не доносчики. Потому Лео и не говорит ничего, кроме того, что вот, дескать, жив. Деталь, которая сильно настораживает Джека.
Весь его опыт подсказывает: поджигая дом, собаку обычно в нем не оставляют.
Может сгореть все – вещи, одежда, документы, бизнес, даже друг друга люди могут поджарить. Но чтоб сжечь собаку… На памяти Джека во всех пожарах, оказавшихся поджогами, собака находилась где-нибудь вне дома. Опять-таки, думает Джек, так было раньше, так раньше люди делали.
Но Памела Вэйл и была «люди», хорошие люди. Такие деньги на спасение Стрэндс отдала.
Так что пускай.
Он сдирает комбинезон и прочее обмундирование. С инспекцией дома он подождет, ничего страшного. Детишки пережили развод родителей, а теперь еще им предстоит перенести смерть матери и потерю родного дома. Надо уж вернуть им собаку.
Маленькое, но все же утешение в такой передряге.
9
Мать-Твою Билли Хейес чиркает спичкой и, сложив ладони домиком, подносит ее к сигарете.
Он сидит в металлическом раскладном кресле в кактусовом садике под окнами своего кабинета в компании «Жизнь и пожар в Калифорнии». На коленях у него бумаги, на носу – очки для чтения, во рту – сигарета «Кэмел».
Кактусовый сад – это была идея Билли. С тех пор как общественность Калифорнии запретила курение на рабочих местах, Билли заделался председателем ассоциации КДК – Калифорнийских дворовых курильщиков. Вот он и решил: если уж он так или иначе коротает рабочий день во дворе, пусть двор станет приятным местом. Так и возник кактусовый сад.
Если вам требуется переговорить с Билли, а его нет в офисе, значит, он во дворе – сидит в своем раскладном кресле с бумагами и цигаркой в зубах. Однажды Джек, пробравшись в офис воскресным вечером, передвинул во двор и рабочий стол Билли. Тот посчитал это шуткой не менее забавной, чем сигареты с фильтром.
Двадцать лет назад Билли был переведен из Таксона, для того чтобы возглавить отдел претензий компании «Жизнь и пожар в Калифорнии». Переводиться он не хотел, но руководство компании сказало: «Либо туда, либо выметайся». «Туда» – означало «в Калифорнию». Так это произошло, чтобы просиживать ему теперь между кактусов среди песка и камней, вдыхая запах шалфея, табака и выхлопных газов машин, несущихся по трассе 405.
Мать-Твою Билли невелик ростом – всего пять футов шесть дюймов, и так худ, что кажется похожим на куклу с туловищем, скрученным из проволоки, на которую нацеплен минимум одежды. Лицо у него смуглое, сморщенное, словно спекшееся на солнце, короткий серебристо-седой ежик волос и глаза синие, как арктические льды.
Носит он добротные синие костюмы с ковбойскими сапожками. И привык цеплять на ремень кольт в кобуре, еще с тех времен привык, когда случилось у него в Фениксе несколько поджогов домов, принадлежащих мафии, а семейка некоего Трешиа пригрозила ему, что, если он не раскошелится на выплату, с ним самим может произойти «несчастный случай».
И вот как справился с этим Билли.
Заявляется Мать-Твою Билли к Джо Трешиа-младшему, прямиком в его фирму по торговле недвижимостью, с кольтом сорок четвертого калибра в руках, взводит курок и сует дуло под самый нос Джо:
– Сдается мне, что «несчастный случай», о котором вы толкуете, произойдет сейчас!
Пять головорезов, что стояли рядом, так наложили в штаны, что даже свои пушки вытащить забыли – ясно было, что оголтелый коротышка готов размазать их патрона по стенке и тем сильно огорчить его папочку. И вот стоят они столбом, обливаясь потом от страха и вознося молитвы святому Антонию. Джо-младший не сводит глаз с голубоватого стального дула, глядит в синие стальные глаза того, кто держит пистолет, и говорит: «Я решил предъявить претензию кое-кому другому».
Но случилось это в старые добрые времена, теперь подобное немыслимо, особенно в Калифорнии, где такое поведение сочли бы «неприличным». («Я что сказать хочу, – втолковывал Билли Джеку, рассказывая ему эту историю однажды вечерком за „Джеком Дэниелом“, сдобренным еще и пивом. – Если в штате курить и то запрещено, разве позволят здесь размазать кого-то по стенке?») Так что лежит теперь пистолет полеживает на верхней полке шкафа в спальне у Билли.
А место пушек, думает Билли, заняли у нас юристы. Бьют не столь мгновенно, но не хуже, а вот стоят куда как дороже.
Однако еще дороже, чем обзавестись юристом, не обзавестись им, потому что страховые компании теперь существуют не только для того, чтобы страховать и выплачивать компенсации, а еще и для того, чтобы их тягали в суд.
Тягали в суд, как считает Билли, за недостаточные выплаты, за выплаты просроченные или слишком поспешные, а в особенности за невыплаты. Вообще за то, что приходится делать в случае поджога, или инсценированной кражи, или автомобильной аварии, которой в действительности не было, или даже в случае смерти страхователя, который, как выясняется, не умер, а лакает пинью коладу [3]3
Пинья колада – коктейль из рома, кокосового молока и процеженного ананасового сока.
[Закрыть]в какой-нибудь там богом забытой Ботсване или другой дыре.
Такие претензии приходится заворачивать. Говорить что-нибудь вроде: «Прости, Чарли, друг, но денег нет, мы на мели», после чего следует, разумеется, уже обращение в суд с иском о «ненадежности».
Страховые компании как огня боятся привлечения к суду по иску о «ненадежности». Тогда в результате платишь юристам плюс судебные издержки, и выходит больше, чем заплатил бы по первоначальной претензии, но, так его и растак, не можешь же ты сорить деньгами, которые тебе не принадлежат!
А вот еще одно меткое изречение Билли: «Мы здесь не для того, чтобы оплачивать поджоги собственных домов».
Но это если судья или присяжные согласятся с тобой.
А они могут посчитать, что претензия отвергнута «без должного основания» или что заплачено меньше положенного. Далее следуют судебные тяжбы по обвинению в ненадежности, и тогда ты уже по уши в дерьме – тебя забрасывают требованиями «заплатить по контракту» и «заплатить компенсации», а если ты им совсем уж поперек горла встал, к тебе применяют штрафные санкции.
Так что иной раз поджоги собственных домов оплачивать все-таки приходится, а кроме того, возмещать страхователю моральный ущерб, а может статься, платить миллиончик-другой в качестве штрафа – это когда мерзавцу адвокату истца, педриле проклятому, удается вогнать в раж присяжных, расписав, как скверно и низко ты поступил с несчастным, мать его, страхователем, которому ничего не оставалось, как сжечь, мать его, дом.
Так что, не согласившись оплатить какую-нибудь грабительскую претензию на десять тысяч, ты вполне можешь влететь на миллион как «ненадежный».
Выиграть процесс в таком случае удастся только при самом благоприятном стечении обстоятельств – с хорошим адвокатом, удачным составом присяжных и при поддержке доброго судьи.
Вот почему Билли и посылает к месту понесенного Вэйлами ущерба Джека Уэйда – ведь Джек лучший аджастер компании.
Все это и прокручивает в голове Мать-Твою Билли, просматривая контракт Вэйлов и их бумаги на владение. Не контракт, а красота: полтора миллиона один только дом, семьсот пятьдесят тысяч имущество, а вдобавок полмиллиона в ценных бумагах.
И это не считая гибели жены.
Чья жизнь застрахована на двести пятьдесят тысяч.
Вот в чем причина, по которой он поручил дело Вэйла Джеку. Его он знает. И знает, что при любом раскладе работу свою Джек выполнит на совесть.
10
Вот история Джека Уэйда.
Вырос он в Дана-Пойнте, в то время маленьком приморском городишке всего лишь с несколькими мотелями наперечет, парой-другой кафешек и убийственно прекрасным сёрфингом. Прекрасным настолько убийственно, что многие на нем и поубивались, за что тамошнее взморье и получило прозвище Убийца Дана.
Джеков старик – подрядчик-строитель, поэтому Джек сызмальства работает. Мамаша Джека – жена подрядчика и женщина привычная:она привыкла, что, как только ее ребенок смог удерживать в руке молоток, он после школы пособляет отцу. Семилетний Джек подает отцу инструменты: стоит тому протянуть руку за спину, как – раз! – молоток уже у него в руке, Джек тут как тут. С годами работа становится сложнее. В тринадцать лет Джек и доски сколачивает, и рамы навешивает, и ровняет полы, а в шестнадцать он уже и кровлю ладит.
А когда он свободен от работы, то занимается тем же, чем и любой другой паренек Дана-Пойнта, – сёрфингом.
Перенял он это от своего старика, потому что Джон-старший один из первых вышел в море на доске для сёрфинга, и доска у него была отличная, десятифутовая, и это в те дни, когда сёрфинг почитали занятием пустым и никчемным, а к любителям его относились как к перекати-поле и бездельникам. Но Джону-старшему это было нипочем, он-то знал, что никакой он не перекати-поле – вкалывает дай бог как, а перекати-поле разве так вкалывают?
Вот это и втолковывает Джон-старший Джеку, твердит раз пятьсот или больше на берегу либо на работе, говоря:
– Одно дело работа, другое – баловство, баловство, оно приятнее, но, право, на баловство надо заработать.В том-то вся суть. Не важно, кем ты станешь в этой жизни, но важно работать. Зарабатывать на хлеб насущный.
– Да, папа.
– Да, да, тысячу раз да! – говорит Джон-старший. – Но вот что запомни: поработал на совесть, получил свои кровные – и свободен, кум королю, никто тебе не указ, и чем ты потом занят – никому отчитываться не должен, за все заплачено.
Вот так и обучает отец Джека – и работать, и сёрфингом заниматься, знакомит его со всем самым лучшим: «Бургерами в зале и навынос», Диком Дейлом и его группой, tacos carne asada [4]4
Жаркое (исп.).
[Закрыть]в «Эль Магуэй», учит разбираться в досках для сёрфинга, показывает красивые места: вид на взморье от Треслс, бывший трейлерный парк в Дана-Стрэндс.
Юный Джек думает, что в мире нет места прекраснее этой длинной череды скал над взморьем. Трейлерный парк давно уж не работает, и все, что осталось от него, – это несколько обветшалых строений да кое-где валяющиеся таблички с номерами трейлеров, но и теперь, стоит подняться к эвкалиптам и пальмам, увидеть всю эту роскошь и пляж до самого кряжа Дана-Хед, и тут уж сомневаться не приходится: прекраснее места в мире не сыщешь.
Часами, да нет, какое там, днямиюный Джек бродит здесь по последнему девственному горному склону южного побережья. Поплавает на доске, а потом прямиком в ущелье, вскарабкается на скалу, шмыгнет под старую ограду и гуляет там. Забредет в старый увеселительный павильон, где столы для пинг-понга, игральные автоматы и кухонька, где готовили бургеры и хот-доги с соусом чили для посетителей. Он посиживает здесь, наблюдая иногда, как бушуют грозы над Дана-Хед, а бывает, как плывут киты в сезон миграции, и различает даже их гигантские серые спины – киты движутся вдоль берега в северном направлении. А случается, он просто сидит, глазеет на океан и бьет баклуши.
Но бить баклуши отец позволяет ему нечасто. Джон-старший постоянно нагружает его работой, особенно когда Джек входит в возраст и может работать побольше.
Иногда, выполнив с отцом какой-нибудь большой заказ, они отправляются на фургончике в Байю, в один из мексиканских рыбацких поселков. Ночуют в задке фургона, занимаются сёрфингом на пустынном – на целые мили кругом ни единой живой души – взморье, а в знойный полдень кемарят под пальмами. Поближе к вечеру просят приготовить им обед, и местные жители выходят на ловлю и к закату на стол им ставят свежайшую рыбу и лепешки-тортильи с пылу с жару; они попивают ледяное мексиканское пиво и обсуждают волны, которые они поймали, а также те, которые поймали их, болтают о всякой чепуховине. А потом, может, кто-нибудь из местных берет в руки гитару, и Джек с отцом, если пива было с избытком,тоже начинают подтягивать, распевая вместе со всеми canciones. [5]5
Песни (исп.).
[Закрыть]А могут и полеживать у себя в задке фургона, вслушиваясь в радиопомехи, чтобы узнать, как сыграли «доджеры», или беседуют под звуки местного радио и засыпают, глядя на звезды.
Несколько дней передышки, а потом опять на север, el norte, работа не ждет.
Окончив школу, Джек проучился несколько семестров в Государственном университете Сан-Диего, но, решив, что это не по нем,проходит испытания на поступление в шерифскую службу. Отцу он объясняет, что хочется попробовать чего-то другого, нежели горбыли и доски два на шесть.
– Что ж, я не могу тебя винить, – говорит отец.
Джек сдает на «отлично» письменный экзамен и, сваливая со стройки, бросает и сёрфинг ради поступления в шерифскую службу округа Оранж. Волынит несколько лет, как это принято, перекладывая бумажки, вылавливая уклонившихся от явки в суд, патрулирует на дорогах, но Джек – парень толковый и хочет иметь перспективу, а так как в убойном отделе мест нет, он подает заявление в школу пожарных.
Решив, что, понимая в строительстве, с разрухой-то он разберется.
Как оно и оказывается.
Школу пожарных он берет штурмом.