Текст книги "Жить и сгореть в Калифорнии"

Автор книги: Дон Уинслоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

71

Какое-то время их калифорнийская жизнь протекает безоблачно счастливо.

Денег у них куры не клюют, потому что рынок недвижимости находится на пике оживления. Она становится калифорнийской домохозяйкой – утро проводит в спортзале, затем обед в компании состоятельных дам, после обеда – споры и ссоры с дизайнерами по интерьеру, которых приглашают, чтобы они превратили дом во дворец. Или она отправляется к парикмахеру, косметологу, сделать маникюр в салоне, где тоже встречается с дамами, с которыми обедает.

По вечерам – гости и приемы.

Хорошие друзья, светские знакомства.

Беременеет она быстро, как он и предвидел, зная ее тело – этот роскошный луг весенних полевых цветов. Когда она рожает Натали, папаша находится с нею в родильном отделении, по американскому обычаю, помогая жене дышать. Но помощь требуется минимальная.

Беременность протекает спокойно – Памела весела, довольна и счастлива. И роды тоже проходят очень легко.

– Я как русская крестьянка, – шутит она. – Следующего ребенка я рожу в поле.

– Вот уж меньше всего ты похожа на крестьянку, – говорит Ники.

Она напоминает ему, что выросла на ферме.

– Трахни меня покрепче еще разок, – говорит она ему.

И он с удовольствием делает это.

Майкла она рожает тоже очень легко.

Памела, думает Ники, рождена для материнства. Ее не оторвать от детей. Ему приходится уговаривать ее нанять бебиситтера, чтобы выходить в свет хоть раз в неделю. Он изображает досаду, но втайне это его радует. Радует, что его американская жена оказалась такой домовитой. Которой, кроме детей, ничего не надо. Кроме того, чтоб подолгу гулять с ними, играть в спортивном зале, который он соорудил позади дома. Когда они спят, она рисует. Работает в маленькой, примыкающей к спальне мастерской, которую он для нее оборудовал. Стоит за мольбертом и, глядя в окно, рисует акварелью морские пейзажи.

Получается не очень хорошо, но занятие это доставляет ей радость.

И позволяет ему ходить на сторону.

Имея жену, он начинает коллекционировать любовниц. Памела все еще не теряет для него привлекательности, но, став матерью, она словно утратила толику эротизма. И он ищет этот эротизм в других и находит его где ни попадя. У Пам роскошные формы – грудь, бедра, и его тянет к худым и угловатым женщинам – спортсменкам из теннисного клуба. Он возит их на шикарный курорт Лагуна-Хиллс, или они отправляются в Ритц, чтобы предаться там после матча потному сексу. Памела – мягкая и нежная, как лунный свет, а он выбирает себе грубых официанток из коктейль-бара, угощает их кокаином и трахается с ними всласть, иногда даже на капоте машины, припаркованой у береговой полосы Дана-Стрэндс. Он находит особое противоестественное удовольствие в том, чтобы соблазнять ее подруг, а соблазнять их, слава богу, для него не представляет труда, так что, пока Памела совершает свои робкие наскоки, штурмуя высоты изобразительного искусства, он запирается в спальне ее подруги, одной из многих, чтобы быть точным – с хозяйкой этой спальни, и слушает такие приятные для него вопросы: а это Пам с тобой делала? а так она тебе делала? И, испробовав и то и это, подруга Пам наконец решает дойти до конца, чтобы после рассказать Пам, как это было.

В тот вечер, возвратившись домой, он не находит в Пам никакой перемены, все идет хорошо до тех пор, пока дети не отправляются спать. Уложив детей, она подходит к нему, сидящему в кресле, и отвешивает ему пощечину.

– И за что же это? – спрашивает он.

– За Лесли, – говорит она. – Сделаешь это еще раз, и я разведусь с тобой и заберу детей.

Он хватает ее за запястье, швыряет на колени на пол и терпеливо объясняет, что таких Лесли у него было, есть и будет сколько угодно, будет и эта Лесли еще раз, если ему того захочется, а о разводе пусть не помышляет.

– Уговоримся так, – говорит он. – У тебя есть дом, дети и от пуза денег и всякой роскоши. Все это ты приобрела, выйдя за меня замуж. Радуйся этому. С тебя хватит. И слушай меня внимательно: развода тебе не видать. И детей у меня ты не отнимешь.Ты будешь матерью моих детей имоей женой. И будешь со мной. А у меня будут и другие женщины – столько, сколько пожелаю.

– Ну а я? – в сердцах спрашивает она. – Мне, может, тоже завести других мужчин?

И тут он впервые поднимает на нее руку. Для звонкой пощечины.

Потом он велит ей подняться в спальню, надеть что-нибудь посексуальнее и к его приходу уже быть в постели. Посидев еще немного с каталогом мебели, он поднимается в спальню. Она сидит в постели, как он ей и велел, в синем боди, как и было приказано, и вид ее вызывающе сексуален.

Ее красота просто потрясает. Блестящие черные локоны рассыпались по белым плечам. Соблазнительная длинная шея. Высокая белая грудь в приглушенном свете словно сияет. И черные волосы под животом обнажены и манят его к себе.

Так, будто она может отвоевать его мощным оружием секса.

Будто говорит: ты можешь иметь сколько угодно женщин, но с этимони не будут идти ни в какое сравнение.

И это прекрасное лицо с фиалковыми глазами пылает гневом, страхом и решимостью.

Он хватает ее, бросает ничком на постель и, стиснув руками изголовье кровати, берет ее, как это делали на его глазах заключенные с молоденькими перепуганными зэчками.

А этоПам тебе делает?

Пам делает то, что я ей велю делать.

Вскоре после этого Пам начинает тянуться к бутылке.

72

И все разлаживается.

А они-то считали, что бум продлится вечно.

Как это только и может быть в напоенном солнцем и омытом синими водами океана крае, где живут красивые светские люди, которым самой судьбой уготовано одно только счастье.

Но на рынке недвижимости наступает затишье, а потом он и просто замирает, и Ники увязает в кредитах. Ничто не продается и даже не сдается в наем. Никто не делает инвестиций, а кредиторы требуют наличности.

Которой у Ники нет.

Он просадил все, играя на повышение, а повышения все нет.

Комплексы кондоминиумов, многоквартирные дома, незастроенные участки.

Все неподвижно, как летний зной.

И другой его бизнес тоже в застое – ведь всякий бизнес требует непрестанных деятельных усилий, а Ники забросил дела организации. Два ее звена работают как бог на душу положит, выделяя часть доходов Ники и раз от разу уменьшая его долю. Шаллер, Рубински и Трачев сговариваются выйти из подчинения Ники и стать независимыми – он сам обещал подарить им независимость в период, когда кризис еще не затронул его финансов и не перекрыл трубу их поступлений. И доносится ропот недовольных: Ники не расширяет бизнес, он стал вялым и проявляет мягкотелость.

Заделался американцем.

Даня и Лев пытаются его предостеречь. Даня советует ему натянуть вожжи, пока еще не поздно. Дать своим охранникам работу, держать их наготове, так сказать, быть во всеоружии.

Ведь наступит перелом. Дела опять пойдут в гору. В какой-то степени они правы – он действительно стал вял и мягок. Возврат к пистолетам, ножам и «рубке фарша» его уже не прельщает.

С нечестно заработанными деньгами он, считай, покончил.

Он наскребает последнее, чтоб заплатить долги, но этого оказывается мало. Месяц за месяцем рынок падает все ниже.

Его кондоминиумы и многоквартирные дома пустуют. Он, черт возьми, даже не имеет средств завершить строительство двух многоквартирных домов, потому что средства для этого пущены на выплату кредитов по другим его объектам.

Он все больше злоупотребляет кокаином. Кокаин – с ним он чувствует себя лучше. Он скупает произведения искусства, которые не может ни продать, ни должным образом содержать, но, владея ими, он тоже чувствует себя лучше, они как бы поддерживают в нем ощущение благополучия. Он тратит деньги на женщин, которые еще полгода назад отдались бы ему бесплатно. Он потчует их кокаином, дарит им картины. Они возбуждают его и на несколько секунд возвращают прежнюю уверенность в собственном могуществе.

Между тем его жена уже пьет по-черному, глотает наркотики и прилюдно закатывает ему сцены («Ну, кого из вас трахал мой муж? Поднимите руки!»). Между ними происходят драки, он то и дело бьет ее. Дети боятся его, как если б он был каким-то чудовищем. Раз-другой попадает и им («Чтоб не смел никогда так со мной разговаривать, ясно?»). Все чаще и чаще он не ночует дома.

Все это не ускользает от внимательных глаз Трачева, Рубински и Шаллера.

Вслушавшись в ночную тишину, ты слышишь, как возле дома кружат волки.

Пам отправляется на лечение и возвращается злобной, как последняя сука.

Она теперь трезвая и после первой же попытки ее ударить подает на него жалобу.

Полощет его имя.

Я крал в этой стране миллионы долларов, думает Ники. Я грабил, убивал, грабастал миллионы, и сейчас впервыемое имя треплется в суде. И это устроила мне жена.

Моя собственная жена.

Но длится это недолго.

Пам подает на развод.

– Я уже сказал, что убью тебя, – говорит Ники. – Я не шучу.

– Плевать, – говорит Пам. – Все равно я так жить больше не могу.

– Если ты уйдешь от меня, ты уйдешь с тем же, с чем пришла. С парой драных платьиц, чтоб было чем задницу прикрыть.

– Не думаю, – говорит Пам. – Я отниму у тебя детей, дом и половину всего имущества. Даже мебель твою драгоценную я и то заберу у тебя, Ники.

Вполне реально, думает Ники. В этой ужасной стране мужчина не имеет никаких прав. Они присудят этой пьяной суке детей, отдадут ей дом, будут копаться в моих финансах, что не только мне дорого обойдется, но и может оказаться попросту опасным.

Поставит под удар весь его план.

Такой элегантный, такой тщательно выстроенный, такой отлично сбалансированный, что делает его в глазах Ники еще одним доказательством присущей ему, Ники, гениальности.

План, который, если сработает, поможет Ники достигнуть его цели – метаморфозы протяженностью всего лишь в одно поколение.

И Памела может единым махом разрушить все это.

Разрушить его мечту, а с ней – и его личность.

В пылу одной особенно ожесточенной ночной ссоры она бросает ему: «Мой сын не будет гангстером!»

Да, не будет, думает Ники.

В отчаянии он бежит к матери.

Вбегает к ней поздно ночью, уже под утро, садится к ней на кровать, говорит:

– Мама, я, то есть мы можем потерять сейчас все!

– Ты должен действовать, Дэзик.

– Как?

– Ты знаешь как, Дэзик, – говорит она, беря его за подбородок. – Ты знаешь, что ты должен сделать.

Да, знаю, думает Ники, откидываясь на спинку кровати.

Я знаю, что я должен сделать.

Вновь прибрать к рукам организацию.

Защитить мою семью.

И уже возле дома, на лужайке, его вдруг осеняет. Он глядит на Дана-Стрэндс, думает о «Морских зорях», и у него рождается идея.

Какая выверенная точность.

Какой отлично сбалансированный замысел.

Многое – да просто все – единым махом.

Он глядит, как солнце садится за Дана-Стрэндс.

73

Вероятнее ли да, чем нет.

Эта формулировка вертится в мозгу сидящего у себя в отсеке Джека.

Вероятнее ли да, чем нет. Эта формулировка применяется в гражданском судопроизводстве при оценке суммы доказательств. В уголовном суде более применима как суммарная оценка доказательств иная формулировка: «Вне всяких разумных сомнений». Обдумывая дело Вэйла, Джек постоянно учитывает это важное различие.

Если я откажу ему в выплате, размышляет Джек, нас, в высшей степени вероятнее да, чем нет, потянут в суд. В конце судебного заседания судья напомнит присяжным о необходимости дать оценку доказательствам и поставит перед ними основополагающий вопрос: вероятнее ли да, чем нет в отношении возможности поджога этого дома либо самим мистером Вэйлом, либо с помощью нанятых им людей?

Так полагается по закону.

Но в жизни все сложнее.

В гражданских делах должен применяться критерий «вероятнее ли да, чем нет», и формально даже 51 процентом голосов против 49 процентов может быть доказано, что поджог имел место и присяжным надлежит вынести решение в пользу страховой компании.

Так должно быть, если соблюдены все процессуальные нормы, однако Джеку известно, что обычно все происходит иначе.

Присяжные, которым отлично известно, что поджог есть уголовное преступление, вопреки напутствию судьи не соблюдают нормы гражданского законодательства, а доказательства оценивают с применением формулировки суда уголовного, а именно: «Вне всяких разумных сомнений».

И Джек понимает, что, захоти он отвергнуть претензию на основании предполагаемого поджога, ему придется убедить присяжных, что страхователь совершил этот поджог – сам ли, либо чужими руками – «вне всяких разумных сомнений».

И Джек задается вопросом: «Вероятнее ли да, чем нет в отношении возможности Вэйла совершить этот поджог?»

Да, это так.

Но «вне всяких ли разумных сомнений»?

Джек достает из стола лист бумаги и линейку и проводит на листе две прямые вертикальные линии, деля тем самым его на три колонки. В каждой из колонок он пишет соответственно: поджоговый характер возгорания, мотив, возможность.

Ники по уши в долгах. Он вот-вот лишится дома. Ему скоро выплачивать залоговой компании единовременный долг, а денег на это, видимо, нет. Он должен и федералам, и штату. Его собственные компании еле держатся на плаву. Он продает по дешевкелюбимую яхту, чтобы раздобыть хоть немного наличных. Он угрохал целое состояние на антикварную мебель, но, по словам Винса Марло, не может продать ту мебель, которую хочетпродать. А продать вещи, к которым он привязан, он даже и не пытается. Его жена собирается с ним разводиться, что сократит его и без того скромные денежные средства минимум вполовину.

То есть мотив, думает Джек, просматривается железный.

Итак, мотив – это цель, возможность – побудительный толчок. Поджоговый характер возгорания – это результат.

Если не принимать во внимание «несчастный случай» Бентли с его теорией насчет сигарет и водки.

Джек делит каждую колонку на две части и проставляет плюсы и минусы, с тем чтобы ясны были плюсы и минусы каждого из доказательств.

После чего его схема приобретает следующий вид:

Несколько минут Джек изучает схему, а потом, проведя новую горизонтальную черту, отчеркивает следующий раздел, который озаглавливает «Убийство»:

Ладно, говорит себе Джек. Сначала займемся поджогом. Начнем с поджогового характера возгорания. В чем состоят три моих главных доказательства? («По правилу троичности», как внушал им всегда Билли, доказательства следует предоставлять тройками: присяжные это любят. Это как аббат, протестантский священник и раввин в одной лодке.)

Так где она, моя основная тройка? Вот: исследованные образцы золы и головешек камня на камне не оставляют от сигаретно-водочной версии Бентли. Это будет пункт первый. Ну а второй? Следы пролитой жидкости – их будет трудно совместить с версией случайного пожара. Третье доказательство? Множественность точек возгорания. Опять же со случайным пожаром не согласуется.

Ну а пункты против?

Контраргументом можно считать обилие горючего материала в комнате, материала, который при сгорании даст жаркое пламя, создавая ошибочное впечатление множественности точек возгорания. С позицией Бентли трудно не согласиться. В спальне действительно много такого, что провоцирует жаркое пламя, которое можно спутать с пламенем, подпитанным катализатором.

Почему разумно было бы и усомниться.

Но не с такими результатами исследования образцов.

С такими результатами исследования все становится на свои места.

Мотив.

Тут уж доказательства железные. Троица сильнейших аргументов? Пожалуйста: выплата единовременного долга, слабый приток денежных поступлений, невыплата залоговых взносов; налицо явное оскудение средств – почему и нетрудно будет доказать, что мотив для поджога собственного дома у Ники имелся. Контраргументы? Таковые отсутствуют.

Возможность.

Троица неопровержимых доказательств? Запертые двери и окна без малейших признаков взлома. Лео, находящийся вне дома, и заявление Дерошика о возвращении Ники в 4.45 утра.

А к тому же Ники солгал. Существует запись его показаний, где он утверждает, что не покидал дома и был разбужен телефонным звонком. И это, наверное, бесит больше всего.

Контраргументы? Никто не видел Ники на месте пожара или вблизи него. Нет никакой информации, никакой зацепки, чтобы связать Ники с пожаром непосредственно.

Второе – это предоставленое Россией-матушкой алиби, но показание Дерошика вступает с ним в противоречие. Так что же – значит, возможность имеется?

И еще более определенная, если подкрепить ее поджоговым характером и наличием мотива.

Теперь перейдем к убийству, потому что с ним переплетается поджог. Присяжные никогда не поверят простому совпадению убийства и случайного пожара. И напротив, они никогда не примут версию случайной смерти, если будет доказан преднамеренный поджог.

Все как на блюдечке, думает Джек.

Неопровержимые доказательства убийства Памелы Вэйл?

Первое: она умерла незадолго до поджога.

Второе: в ее крови обнаружены как алкоголь, так и барбитураты, но есть свидетельства, что перед смертью она не пила. И что кто-то, возможно сообщник ее мужа, забрал из аптеки выписанный ей валиум.

Контраргументы?

Во-первых, заключение медицинского эксперта о смерти, последовавшей в результате передозировки.

Во-вторых, утверждение Бентли насчет смерти от удушья, вызванного угарным газом в сочетании с алкоголем. Алкоголь сокращает количество кислорода в легких, что ускоряет и усиливает отравление угарным газом.

Такое возможно, думает Джек.

Но это еслиона была пьяна.

И еслине был применен некий катализатор.

И если, думает Джек, он не глядел бы в глаза Ники и не видел бы в них, что это он, Ники, сам убил свою жену.

И если б эта горделивая сволочь не наврала в записанных на пленку показаниях.

И Джек идет на встречу с Мать-Твою Билли.

74

Гангстер Виктор Трачев зол как черт.

– Валешин хотел заниматься подрядами на строительство, – говорит Трачев своему главному законнику, громадному каменному человекоподобному изваянию по кличке Медведь, – он этим и занимается. Прекрасно! Что же, он себе возомнил, что может, когда ему взбредет в голову, вновь вернуться туда, откуда ушел, и опять все прибрать к рукам?

Медведь пожимает плечами. Возможно, словосочетание «риторический вопрос» ему и не известно, но различить такой вопрос в речи он умеет.

А Трачев заводится и кипятится все больше.

– Что он думает? – вопрошает он. – Что я стану сидеть сложа руки и глотать все это дерьмо? Что я перевернусь на брюхо и буду терпеть, пока он меня трахает?

Наверно, только это ему и остается делать – так, по крайней мере, решают Даня и Лев, в тот же день заглянувшие к Трачеву, чтобы за стаканом чайку поразмыслить над происходящим и все обсудить.

– Ты урезал долю пахана, – толкует ему Даня.

Чуть ли не на все сто процентов сократил, думает он при этом.

– Чепуха, – говорит Трачев.

– Нет, не чепуха, – настаивает Даня. – Ты что, вообразил, что с детьми несмышлеными имеешь дело?

– Я…

Даня останавливает его движением руки:

– Знаешь, не надо новых оскорблений. И лгать не надо – лучше помолчи в тряпочку. Послушай, Виктор, и это строго между нами. Я согласен, что в делах последнее время разброд и дисциплина слабая. Ты этим и пользуешься. Все мы люди – ничего не попишешь. Может быть, вина тут с обеих сторон.

Но должен тебе сказать без обиняков, Виктор Трачев, что вольница отныне окончена и халявы больше не жди. Паханвновь стал паханом.Отныне, до тех пор пока ты не войдешь к нам в доверие, собирать дань будем мы и свою законную долю ты будешь получать из наших рук. Тебе придется подтянуться, придумать операции покруче, из тех, что не попадают сразу же в вечерние новости. А если ты, Виктор Трачев, будешь опять создавать нам проблемы, я лично оторву тебе башку и на… прямо в твою разинутую пасть! Спасибо за чай!

Они поднимаются и уходят, оставив Трачева вне себя от злости.

– Я убью его, – говорит Трачев.

– Даню? – осведомляется Медведь.

– И его тоже, – говорит Трачев.

Но имеет-то он в виду Ники.

И он начинает названивать по телефону.

75

У Билли сидит Том Кейси.

– Разъясни мне все-таки, Джек, – говорит Кейси. – Ты хочешь отказать в выплате, основываясь на том, что пудель вышел пописать?

– Йоркшир, – говорит Джек. – Основываясь на том, что пописать вышел йоркшир.

Кейси отступает от окна и улыбается широкой радостной улыбкой:

– Ты, похоже, издеваешься надо мной, Джек!

– Вот уж никогда не посмел бы, Том.

И это чистая правда – не только потому, что Джек Уэйд и Том Кейси приятели, но и потому, что Том Кейси самый большой вредина и циник во всей Калифорнии.

– Мать твою, Джек! – произносит Мать-Твою Билли. Он раздражен, так как Кейси настоял на встрече в кабинете, где не курят.

Джек пялится на великолепно сшитый костюм Кейси. На этот раз на нем костюм от «Халберт и Халберта» жемчужно-серого цвета, белая рубашка с люрексом и красный шелковый галстук. Кейси имеет репутацию франта и особенно славится своими галстуками; бытует шутка, что при осмотре его гардеробной стоит сделать перерыв на обед в секции рубашек, прежде чем отправляться в святая святых – галстучную секцию.

Кейси передергивает плечами – это его фирменный жест – и задает Джеку риторический вопрос, который часто обращает к присяжным:

– Наверное, я чего-то не улавливаю?

– Ты многогоне улавливаешь, – говорит Джек.

– Так просвети меня, – говорит Кейси; он усаживается, кладет ногу на ногу и с притворно-наивным видом таращит глаза. – Поучи меня, неученого!

Дескать, говори, как бы говорил в суде.

Но Джек тоже не вчера родился. Он достает свою схему и кладет ее на стол Билли.

– Вся версия Бентли насчет передозировки строится на том, что Памела Вэйл курила в постели и была пьяна, – говорит Джек. – Но у меня есть восемь свидетелей, которые могут подтвердить под присягой, что, по крайней мере, в десять часов вечера она была совершенно трезвой.

– Но впереди у нее было еще полночи и…

– Она больше не держала в доме спиртного.

– Могла купить…

– Опрошены все точки в Дана-Пойнте.

– Продолжай, – говорит Кейси.

– Те же свидетели покажут, что вечером Пам казалась напуганной, – говорит Джек. – Что она сказала, будто Ники хочет ее убить.

– Это все треп.

– Можешь сам допросить их.

– Но если даже и так, – говорит Кейси, – что из этого следует? Памела Вэйл была напугана и находилась одна. Как ни прискорбно, но тут-то она и могла нарушить режим, вновь обратившись к единственному своему утешителю – бутылке. Она напивается до бесчувствия, роняет сигарету и умирает от отравления угарным газом или передозировки еще прежде, чем ее охватывает пламя. Трагическая случайность.

– А прежде чем отключиться, – говорит Джек, – она льет керосин во встроенном шкафу, по всему полу, на кровать и под кроватью?

И он передает Кейси заключение Динеша.

– Официальный документ поступит примерно через день, – говорит Джек, – но Динеш послал мне по факсу свои выводы.

– Ты обложил меня со всех сторон, Джек, – говорит Кейси.

– Керосин, – продолжает Джек.

– В количестве?

– От двух до пяти галлонов.

– Бентли уничтожен, – говорит Кейси. – Мотив?

Джек излагает ему и это.

– С меня достаточно, – говорит Билли.

– Не надо торопиться, торопыга, – говорит Кейси. – Итак, налицо поджоговый характер пожара. Имеется мотив. Ну а возможность? Чем ты докажешь нахождение вашего застрахованного на месте пожара?

– Никто иной туда не мог иметь доступа, – говорит Джек.

– Ну а какой-нибудь приятель? – говорит Кейси. – Любовник? Вэйл утверждает, что дело шло к примирению. Она говорит своему дружку: «Прости, Чарли, это было просто умопомрачительно, но теперь все, точка». Дружок пылает, прости мне это слово, яростью. Решает: «Так я тебе покажу, стерва ты эдакая!» Душит ее и поджигает. Великолепная месть и ей, и мужу!

– Иными словами, воображаемый любовник убивает ее, устраивает пожар, находит ключи и, уходя, запирает двери, да? – говорит Джек. – Зачем же? А потом, никаким любовником здесь даже и не пахнет! И есть еще Лео.

– Пудель.

– Йоркшир, – говорит Джек. – Ники ждет, пока уснут дети, пока все стихнет на улицах, после чего покидает дом России-матушки и едет в дом на Блафсайд-драйв. Входит. Собака не лает – ведь это папочка! Конечно, у папочки в руках канистра с керосином, но разве собака это поймет?

– И в котором же часу это все происходит? – спрашивает Кейси.

Джек пожимает плечами:

– В три часа. А может, в полчетвертого.

– Ладно. Давай дальше.

– Ники входит в спальню, – говорит Джек. – Возможно, он при оружии – с пистолетом или, может быть, с ножом, но, так или иначе, он заставляет ее выпить. Возможно, он насилует ее. А под конец душит в постели. Потом берет канистру и, оставив большую лужу во встроенном шкафу, льет керосин по всей комнате, а особенно под кроватью и на тело жены.

– Зачем? – спрашивает Кейси. – Если она уже мертва?

– Со злости, – говорит Джек. – Он обливает ее керосином от пояса и ниже.

– Продолжай.

– Но поджарить собачку он заставить себя не может. Зачем же станет он поджигать любимого своего Лео? И он выпускает Лео во двор и закрывает дверь. Происходит это уже в четыре тридцать. Потом он возвращается в дом и зажигает спичку.

– Часовое устройство? – спрашивает Билли.

– По-моему, сигарета, засунутая в спичечный коробок. Что дало ему от пяти до десяти минут, прежде чем воспламенился керосин. До Монарк-Бэй девять минут езды. И охранник засекает его возвращение в четыре сорок пять.

– А минутой позже Мейснер видит пламя, – говорит Кейси.

– И в то же самое время мать Вэйла видит, как он входит к спящим детям, – говорит Джек. – Удобно, ничего не скажешь.

– А охранник даст показания? – осведомляется Кейси.

– Если его вызовут в суд, – говорит Джек.

– Но одно дело доказать, что он могэто сделать, и совсем другое, что он это сделал, – говорит Кейси.

– Он соврал, давая показания, – говорит Джек. – Воспользовался тем, что Памела Вэйл не может рассказать, как было дело.

– …Наши позиции тут очень сильны, – говорит Кейси. – С этим я согласен. Вопрос только в том, достаточно ли они сильны?

Они стоят и втроем разглядывают схему Джека. После нескольких минут такого разглядывания Мать-Твою Билли произносит:

– Джек?

– Отвергнуть претензию.

– Том?

– По-моему, вы сильно рискуете.

И он цитирует докладную Бентли и заключение коронера.

– Если Вэйл подаст на вас в суд, – говорит Кейси, – вам придется вытащить туда двух представителей власти и заставить их утереться своими заключениями. Присяжные подобное не одобряют.

– Если мы представим Эн-Джи наши доказательства, – говорит Джек, – он с радостью изменит свое заключение. Что же до Бентли…

– К черту его? – спрашивает Кейси.

Джек пожимает плечами.

– Я все-таки не знаю, как быть, – говорит Кейси.

– Ну а ты, Билли? – спрашивает Джек. – Ты как считаешь?

Внезапно Билли, наплевав на табличку «Не курить», вытаскивает из пачки «Кэмела» сигарету и, сунув ее в рот, закуривает, глубоко затягивается, а затем выпускает дым.

Со словами:

– Решай как знаешь, Джек.

– Серьезно?

– Угу.

– Стало быть, мы отвергаем претензию как по страхованию жизни, так и по контракту от пожара, пренебрегаем заключениями полиции и подаем в суд на возвращение авансовой выплаты.

– И пишем письмо об отказе, – говорит Мать-Твою Билли, – в котором информируем страхователя о нашем решении.

Да, конечно, думает Джек.

Уж я его проинформирую!