Текст книги "Огненный крест. Книги 1 и 2 (ЛП)"
Автор книги: Диана Гэблдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
Миссия завершена
Наше прибытие с ребенком произвело сенсацию в Браунсвилле. Выражение интенсивного облегчения, возникшее на лице Роджера при виде Джейми, быстро сменилось бесстрастным видом. Я наклонила голову, скрывая улыбку, и искоса взглянула на Джейми – заметил ли он эту быструю смену выражений. Он старательно отвел взгляд в сторону – значит, заметил.
– Ты хорошо справился, – сказал он дружеским тоном, хлопнув Роджера по плечу, прежде чем поздороваться с другими мужчинами и познакомиться с нашими невольными хозяевами.
Роджер кивнул слегка небрежно, но его лицо слабо засветилось, словно кто-то зажег внутри него свечу.
Юная мисс Бердсли вызвала настоящий переполох; одна из кормящих матерей тотчас забрала ее и приложила к груди, вручив мне взамен своего ребенка. Трехмесячный мальчик имел спокойный характер и не возражал против обмена, задумчиво пуская пузыри у меня на руках.
История с мистером и миссис Бердсли вызвала активное обсуждение и предположения, но Джейми, изложив существенно урезанную версию произошедшего, положил конец гвалту. Даже девушка с красными от слез глазами, которую я, руководствуясь рассказом Фергюса, признала, как возлюбленную Исайи Мортона, слушала с открытым ртом, забыв о своем горе.
– Бедное маленькое существо, – сказала она, всматриваясь в ребенка, который отчаянно сосал грудь ее кузины. – Значит, у тебя совсем нет родителей.
При последних словах мисс Браун бросила на отца сердитый взгляд, очевидно, считая, что сиротство имеет свои преимущества.
– Что с ней будет? – спросила практичная миссис Браун.
– О, мы позаботимся о ней, дорогая. Ей будет хорошо с нами, – заверил ее муж, положив ладонь на ее руку и переглядываясь с братом. Заметив эту сцену, Джейми слегка дернул ртом, словно хотел что-то сказать, но потом пожал плечами и повернулся к Генри Галлегеру и Фергюсу. Два его негнущихся пальца тихо постукивали по бедру.
Старшая мисс Браун наклонилась ко мне, собираясь задать очередной вопрос, но внезапный порыв студеного ветра пронесся по комнате и прервал ее. Ветер сорвал промасленные кожи с окон и насыпал в комнату снег, похожий на замороженную дробь. Мисс Браун вскрикнула и бросилась закреплять кожи, все остальные, прекратив обсуждать Бердсли, стали помогать ей.
Пока мисс Бердсли боролась с окнами, я мельком выглянула наружу. Буря разыгралась всерьез. Снег падал сплошной стеной, черная колея дороги скрылась под толстым белым покрывалом, и было совершенно очевидно, что в ближайшее время отряд Фрейзера никуда не может двинуться. Мистер Ричард Браун с несколько недовольным видом предложил нам приют на вторую ночь, и милиционеры были распределены на ночевку в хижины и сараи деревни.
Джейми вышел, чтобы занести наши постельные принадлежности и присмотреть за устройством и кормом для лошадей. По-видимому, он также мог воспользоваться шансом поговорить с Исайей Мортоном, если тот все еще скрывался поблизости.
Я время от времени задавалась вопросом, что Джейми собирался делать с этим горским Ромео, но у меня не было времени для предположений. Наступали сумерки, и я была вовлечена в работу возле очага, так как женщинам предстояло накормить ужином сорок незваных гостей.
Джульетта, то есть младшая мисс Браун, с угрюмым видом забилась в угол и категорически отказалась помогать нам. Но, тем не менее, она взяла на себя заботу о малышке Бердсли, покачивая ее и напевая, даже когда стало совершенно ясно, что девочка уснула.
Фергюс и Галлегер были посланы за козами и вернулись как раз перед ужином с набившимся в бороды и брови снегом и мокрые до колен. Козы также были покрыты обледеневшим снегом; вымя у них было красным от холода и раздутым от молока. Однако они были рады вернуться к цивилизации и весело блеяли.
Миссис Браун и ее невестка отвели коз к маленькому сараю на дойку, оставив меня ответственной за кастрюлю с тушеным мясом и Хирама, которого поместили возле очага в самодельном загоне, сделанном из перевернутого стола, двух табуретов и сундука с постельным бельем.
Хижина по существу представляла собой одну большую комнату с чердаком наверху и небольшой пристройкой в качестве кладовой. Вся комната была заставлена вещами: столы, скамьи, стулья, бочонки с пивом, связки шкур, маленький ткацкий станок в одном углу, комод с часами, неуместно украшенными купидонами, в другом, кровать возле стены, две скамьи с ящиками под сиденьями возле очага, мушкет над камином, и куча одежды, висящей на колышках возле двери – так что присутствие здесь козла было практически не заметно.
Я попыталась осмотреть своего бывшего пациента, который неблагодарно мекнул на меня, высунув синий язык и наставив рога, почерневшие от растаявшего снега.
– Вот твоя благодарность, – сказала я с упреком. – Если бы не Джейми, ты сейчас варился бы в кастрюле на огне, вместо того, чтобы лежать рядом с ним в тепле, ты злобная старая сволочь.
– Ме, – ответил он коротко.
Однако он устал, хотел есть, и рядом не было его гарема, так что он позволил мне почесать ему голову и уши, покормить его пучком сена и, в конце концов, зайти в импровизированный загон, чтобы проверить шину на сломанной ноге. Я сама больше, чем устала, и была очень голодна, поскольку вся моя еда за день состояла из кружки козьего молока, которую я выпила на рассвете. От запаха тушеного мяса и мерцающих теней в комнате я чувствовала пустоту в голове и во всем теле, словно я плавала в футе или двух над полом.
– Ты хороший парень, не так ли? – бормотала, осматривая его ногу. После дня, проведенного с детьми на разных стадиях мокроты и плача, компания раздраженного козла была даже успокоительной.
– Он умрет?
Я удивленно подняла голову; я совершенно забыла о младшей мисс Браун, спрятавшейся в тени. Сейчас она стояла возле очага все еще с ребенком Бердсли на руках и, нахмурившись, смотрела на Хирама, который жевал край моего фартука.
– Нет, – ответила я, выдергивая фартук у него изо рта. – Я не думаю.
«Как же ее зовут? – я рылась в памяти, вспоминая имена и лица людей, представленных нам по прибытии. – Алисия, кажется». Хотя я не могла думать о ней иначе, как о Джульетте.
Она была ненамного старше Джульетты, пятнадцать лет не больше, и была еще совсем ребенком с круглым пухлым лицом, узкая в плечах и широкая в бедрах. Да уж, конечно, не жемчужина в ухе мавра. [124]124
Шекспир «Ромео и Джульетта», акт 1, сц.5: «Как в ухе мавра жемчуг несравненный», пер. Т.Л. Щепкиной-Куперник.
[Закрыть]Она молчала, и я, чтобы поддержать разговор, кивнула на ребенка у нее на руках:
– Как младенец?
– Хорошо, – вяло ответила она, уставившись на козла, потом внезапно из глаз ее хлынули слезы.
– Я хотела бы умереть, – произнесла она.
– О, действительно? – озадачено сказала я. – Э… ну…
Я сильно протерла лицо, пытаясь собраться с силами, чтобы иметь дело еще с одной проблемой. Где мать этой гадкой девчонки? Я бросила быстрый взгляд на дверь, но ничего не было видно и слышно. В данное время мы были одни; женщины доили коз или готовили ужин, мужчины занимались животными.
Я вышла из хирамова загона и взяла ее за руку.
– Послушай, – сказала я тихим голосом. – Исайя Мортон не стоит этого. Он женат. Ты не знала об этом?
Глаза ее широко открылись от потрясения, потом сильно сжались, и из них снова брызнули слезы. Нет, очевидно, не знала.
Слезы лились вниз по ее щекам и капали на головку ребенка. Я мягко забрала его, подталкивая ее одной рукой к скамейке возле очага.
– К-как вы…? К-кто…? – она задыхалась от рыданий, пытаясь одновременно задать вопрос и успокоиться. Снаружи что-то прокричал мужчина, и она отчаянно вытерла щеки рукавом.
Этот жест напомнил мне о том, что если для меня ситуация казалась мелодраматичной и даже немного комичной, то для вовлеченных в нее людей она была вопросом большой важности. В конце концов, ее родственники пытались убить Мортона и, конечно, будут пытаться еще, если он попадется им на глаза. Я застыла при звуке шагов, и ребенок у меня на руках зашевелился и захныкал. Но шаги прошли мимо и исчезли в шуме ветра.
Я села возле Алисии Браун, с облегчением давая отдых ногам. Каждый мускул и сустав в моем теле болели после прошедших дня и ночи. Джейми и мне, без сомнения, придется провести ночь на полу, завернувшись в одеяла, и я со страстным желанием смотрела на грязные доски возле очага.
В этой большой комнате было на удивление мирно – снег шелестел снаружи, кастрюля булькала на огне, заполняя воздух соблазнительными ароматами лука, оленины и репы. Ребенок спал на моей груди, излучая мирную доверчивость. Мне хотелось просто сидеть и держать его на руках, не думая ни о чем, но долг звал.
– Как я узнала? Мортон сказал одному из мужчин в отряде моего мужа, – сказала я. – Я не знаю, кто его жена, кроме того, что она живет в Гранитных водопадах.
Я погладила маленькую спинку; ребенок слабо рыгнул и расслабился, обдавая теплым дыханием мою шею. Женщины вымыли и смазали девочку маслом, и она сейчас пахла, как свежий блин. Одним глазом я бдительно следила за дверью, другим за Алисией Браун на случай дальнейшей истерики.
Она плакала и фыркала, временами икала, потом замолчала, уставившись в пол.
– Жалко, что я не умерла, – прошептала она снова тоном такого сильного отчаяния, что я пораженно повернулась к ней. Она сидела, сгорбившись, волосы ее свисали из-под чепца, а руки были сложены на животе охранительным жестом.
– О, дорогая, – сказала я. С учетом ее бледности и ее отношения к ребенку Бердсли, этот жест позволил мне легко прийти к определенному выводу. – Твои родители знают?
Она быстро взглянула на меня, но не стала спрашивать, как я узнала.
– Мама и тетя знают.
Она дышала через рот, хлюпая носом.
– Я думала… думала, папа позволит нам пожениться, если я…
Я никогда не считала, что шантаж был подходящим основанием для успешного брака, но сейчас было не время говорить об этом.
– Ммм, – сказала я вместо этого. – А мистер Мортон знает об этом?
Она отрицательно покачала головой.
– Он… у его жены есть дети, вы знаете?
– Не имею понятия.
Я повернула голову и прислушалась. Ветер снаружи доносил мужские голоса. Она тоже их слышала; с неожиданной силой схватив мою руку, она с мольбой уставилась на меня своими мокрыми карими глазами со слипшимися ресницами.
– Я слышала, как мистер МакКензи и мужчины разговаривали вчера. Они сказали, что вы целительница, миссис Фрейзер. Один из них сказал, что вы колдунья, вы можете… насчет младенцев. Вы знаете как…
– Кто-то идет, – прервала я ее. – Вот, подержи девочку, мне нужно помешать мясо.
Я бесцеремонно толкнула ребенка в ее руки и поднялась. Когда дверь открылась, впустив ветер и снег вместе с мужчинами, я стояла возле очага с ложкой в руке и смотрела на кастрюлю, и мысли мои кипели, как тушеное мясо в ней.
У нее не было времени, чтобы спросить прямо, но я поняла, что она собиралась сказать. «Колдунья», – назвала она меня. Она хотела, чтобы я помогла ей избавиться от ребенка. Как? Как женщина могла думать о таком, держа на руках только что рожденное дитя?
Но она была очень молода. Очень молода и потрясена от того, что ее возлюбленный оказался с ней нечестным. И еще далеко до того, когда беременность станет заметной, и ребенок зашевелится в животе. Сейчас она еще не воспринимает его, как реальное живое существо. Вначале она видела его, как средство давления на отца, а сейчас он кажется ей ловушкой, в которую она попала.
Неудивительно, что она обезумела, отчаянно ища выхода. «Ей нужно дать немного времени, чтобы оправиться, – думала я, глядя на скамью, где она сидела в тени. – Мне нужно поговорить с ее матерью, тетей…»
Внезапно рядом со мной появился Джейми и стал потирать над огнем покрасневшие руки; на сгибах его одежды таял снег. Он выглядел чрезвычайно веселым, несмотря на простуду, осложнения с любовной жизнью Исайи Мортона и бурю, продолжающуюся снаружи.
– Как дела, сассенах? – спросил он хрипло и, не дожидаясь ответа, забрал у меня ложку, крепко обхватил за талию холодной рукой и, приподняв, подарил сердечный поцелуй, тем более ошеломляющий, что его отрастающая борода была забита снегом.
Немного оправившись от такого энергичного объятия, я поняла, что общее настроение в комнате было таким же радостным. Мужчины весело хлопали друг друга по спинам, топали ногами, отряхивали плащи под аккомпанемент крика и смеха.
– В чем дело? – спросила я, оглядываясь вокруг. К моему удивлению, в центре толпы стоял Джозеф Вемисс. Кончик его носа был красным от холода, и он едва держался на ногах от дружеских ударов по спине. – Что случилось?
Джейми ослепительно улыбнулся, зубы засияли среди заросшего обледеневшего лица, и сунул мне в руки помятый лист бумаги, на котором все еще оставались куски красного воска.
Чернила расплылись, но я смогла разобрать слова. Услышав о намечающемся походе генерала Уоделла, регуляторы решили, что осторожность – лучшая доблесть, и разошлись по домам. И в соответствии с приказом губернатора Трайона милиция распускалась.
– О, хорошо! – сказала я и, обхватив Джейми обеими руками, вернула ему поцелуй, несмотря на снег и лед в его бороде.
Взволнованные новостью, милиционеры решили воспользоваться плохой погодой и отпраздновать окончание миссии. Брауны, обрадованные тем, что не обязаны теперь вступать в милицию, присоединились к празднованию, вынеся три больших бочонка лучшего пива, сваренного Томасиной Браун, и шесть галлонов сидра – за полцены.
К тому времени, когда ужин был закончен, я сидела в углу с ребенком Бердсли на руках в полуобморочном состоянии от усталости и держалась в вертикальном положении только потому, что не было места, куда можно было лечь. Воздух был тусклый от дыма и гудел от голосов; я выпила крепкого сидра за ужином, и все лица теперь сливались в одно размытое пятно, что несколько сбивало с толку.
У Алисии Браун не было никакой возможности поговорить со мной, а я не имела возможности поговорить с ее матерью или тетей. Девушка с выражением угрюмого страдания на лице сидела возле импровизированного загона Хирама и периодически скармливала ему корки кукурузного хлеба.
Роджер по просьбе большинства пел французские баллады мягким проникновенным голосом. Лицо молодой женщины появилось передо мной, как размытое бледное пятно с вопросительно приподнятыми бровями. Она произнесла что-то, утонувшее в гуле голосов, и мягко забрала у меня ребенка.
Да, конечно, ее звали Джемайма, мать с грудным ребенком, которая взяла на себе заботу о малышке. Я встала, уступая ей место, и она, усевшись, тут же приложила девочку к груди.
Я прислонилась к каминной полке, с отстраненным чувством одобрения наблюдая, как она, придерживая ладонью голову ребенка, направила его рот к соску, что-то ласково бормоча. Она была нежной и деловитой – хорошее сочетание. Ее собственный ребенок, мальчик по имени Кристофер, мирно посапывал на руках бабушки, курившей глиняную трубку.
Я вглядывалась в Джемайму и вдруг испытала странное чувство дежавю. Я мигнула, пытаясь опознать мимолетное ощущение, и поняла, что это были чувства всеобъемлющей близости, теплоты и чрезвычайного покоя. На мгновение мне показалось, что они исходят от кормящей матери, но потом с удивлением поняла, что это чувства не матери, а ребенка. Я ясно помнила – если это была память – тепло материнского тела и уверенность в абсолютной любви.
Я закрыла глаза и прижалась сильнее к стене у камина, чувствуя, что комната начала медленное ленивое вращение вокруг меня.
«Бьючемп, – пробормотала я, – ты напилась».
И не только я. Довольные перспективой скорого возвращения домой, милиционеры поглотили почти все количество горячительных напитков в Браунсвилле. Тем не менее, вечеринка начинала затихать, мужчины постепенно расходились к местам своих ночевок: одни к холодным постелям под навесами и сараями, другие к одеялам возле теплых очагов.
Я открыла глаза и увидела, что Джейми, откинув голову, широко зевает, словно бабуин. Он моргнул и поднялся, стряхивая оцепенение от еды и пива, потом поглядел в направлении очага и увидел меня. Он устал так же, как я, но голова, очевидно, у него не кружилась, судя по тому с какой легкой непринужденностью он потянулся и встал.
– Я собираюсь пойти посмотреть лошадей, – сказал он мне голосом, хриплым от простуды и разговоров. – Не возражаешь против прогулки при лунном свете, сассенах?
Снег прекратился, и лунный свет лился сквозь истончившиеся облака. Холодный воздух, в котором еще ощущался призрак прошедшей бури, тек в легкие и значительно способствовал прекращению головокружения.
Я испытывала детское восхищение от того, что первой иду по свежему снегу, и шагала, старательно ставя ноги, а потом оглядывалась, чтобы полюбоваться моими следами. Цепочка следов была не очень прямой, но ведь никто не проверял меня на трезвость.
– Ты можешь произнести алфавит задом наперед? – спросила я Джейми, цепочка следов которого дружно повторяла изгибы моей.
– Думаю, да, – ответил он. – Какой? Английский, греческий или иврит?
– Неважно, – я сильнее уцепилась за его руку. – Если ты помнишь их в прямом порядке, ты в лучшем состоянии, чем я.
Он тихо рассмеялся, потом закашлялся.
– Ты никогда не напивалась, сассенах. Не от трех кружек сидра.
– Должно быть, это усталость, – сказала я сонно. – Я чувствую себя так, словно моя голова, как воздушный шарик, покачивается на ниточке. И откуда ты знаешь, сколько я выпила? Ты считал?
Он снова рассмеялся и обхватил мою ладонь там, где она держалась за его руку.
– Мне нравится наблюдать за тобой, сассенах. Особенно в компании. Твои зубы так красиво сверкают, когда ты смеешься.
– Льстец, – сказала я, чувствуя себя немного польщенной. Учитывая, что я не мылась уже несколько дней и не меняла одежду, мои зубы были, вероятно, единственным во мне, чем можно было восхищаться. Однако от знаков его внимания становилось теплее.
Снег был сухой, и снежная корка сминалась под нашими ногами с тихим хрустом. Я могла слышать дыхание Джейми, все еще сиплое и тяжелое, но хрип в его груди прошел, и его кожа уже не горела.
– К утру разъяснит, – сказал он, глядя на туманную луну. – Ты видишь кольцо?
Огромный круг туманного света, окружающий луну и занимающий почти всю восточную половину неба, трудно было не увидеть. Сквозь него слабо светили звезды, но примерно через час они засияют чисто и ярко.
– Да. Мы можем завтра отправиться домой?
– Конечно. Однако думаю, дорога будет грязной. Чувствуешь, воздух изменяется, он сейчас холодный, но завтра, как только солнце поднимется достаточно высоко, снег начнет таять.
Возможно, так и будет, но сейчас было довольно холодно. Навес для лошадей был укреплен ветками сосны и тсуги и походил на маленький пушистый пригорок, засыпанный снегом. Теплое дыхание лошадей растаяло снег на отдельных участках, и от них поднимались едва видимые струи пара. Все было спокойно с почти осязаемым ощущением сонливости.
– Мортону уютно, если он здесь, – заметила я.
– Не думаю, что он здесь. Я отправил Фергюса, сказать ему, что милиция распущена, как только Вемисс прибыл.
– Да, но если бы я была Мортоном, я бы не рискнула отправиться домой в бурю, – произнесла я с сомнением.
– Вероятно, рискнула, если бы за тобой охотились Брауны с ружьями, – сказал он. Тем не менее, он остановился и, немного повысив хриплый голос, позвал: – Исайя!
Из кустарной конюшни не было никакого ответа, и, снова взяв мою руку, он повернул к дому. Снег уже не был девственным, его пересекали не только наши следы, но и следы мужчин, которые расходились по своим местам ночлега. Роджер уже не пел, но из дома еще раздавались голоса оставшихся гуляк.
Не желая возвращаться в атмосферу дыма и шума, мы по молчаливому согласию отправились вокруг дома, наслаждаясь тишиной снежного леса и близостью друг друга. Завернув за угол, я увидела, что открытая дверь пристройки скрипела на ветру, и указала на нее Джейми.
Он сунул голову внутрь, чтобы посмотреть, что там, и потом вместо того, чтобы закрыть дверь, взял меня за руку и затащил в нее.
– Я хотел кое-что спросить у тебя, сассенах, – сказал он. Он оставил дверь открытой, и лунный свет тек внутрь, освещая призрачным светом висящие окорока и большие бочки и мешки, загромождающие пристройку.
Внутри было холодно, но из-за отсутствия ветра мне стала тепло, и я сняла с головы капюшон.
– В чем дело? – спросила я с любопытством. Свежий ветер прочистил мою голову, и хотя я знала, что усну, как мертвая, как только прилягу, в настоящей момент я не чувствовала усталости, а только приятное чувство завершенности и исполненного долга. Это были трудные день и ночь, и ужасный день до этого, но теперь все закончилось, и мы были свободны.
– Ты хочешь его, сассенах? – спросил он мягко. Его лицо было бледным овалом с облачками дыхания перед ним.
– Кого? – удивленно спросила я. Он весело фыркнул.
– Ребенка. Кого еще?
Кого еще, действительно.
– Хочу ли я взять ее себе, ты это имеешь в виду? – спросила я осторожно. – Удочерить ее?
Эта мысль не приходила мне в голову, но, должно быть, скрывалась где-то в моем подсознании, так как его вопрос меня не удивил.
С утра я ощущала, что мои груди налились и стали чувствительными, и я сохранила в памяти ощущение требовательного ротика девочки на моем соске. Я не могла кормить ребенка грудью, но могли Брианна или Марсали. Или она могла питаться козьим или коровьим молоком.
Я внезапно осознала, что обхватила одну грудь ладонью, слегка сжимая ее. Я сразу же убрала руку, но Джейми увидел, он пододвинулся ближе и обнял меня одной рукой. Я положила голову на его грудь, ощущая холод и грубую вязку его охотничьей рубашки на моей щеке.
– Ты хочешь ее? – спросила я, не уверенная, надеюсь ли на его положительный ответ или боюсь его. Ответом стало легкое пожатие плеч.
– У нас большой дом, сассенах, – сказал он. – Достаточно большой.
– Хм, – произнесла я. Это не было прямым заявлением, но было принятием обязательства, как бы завуалировано оно не было выражено. Он взял Фергюса из парижского борделя через три минуты после знакомства. Если он возьмет это дитя, он будет обращаться с ней, как с дочерью. Но станет ли он любить ее? Никто не мог обещать ей любовь: ни он… и ни я.
Он понял сомнение в моем голосе.
– Я видел, как ты ехала с ребенком, сассенах. У тебя всегда такой нежный вид, но когда я увидел тебя с ребенком под плащом… я вспомнил, как ты выглядела, когда носила Фейт.
Я задохнулась. Услышать, как просто он произносит имя нашей первой дочери, было потрясением. Мы редко говорили о ней, ее смерть была так давно в прошлом, что иногда казалась нереальной, и все же боль от той потери ощущалась нами обоими. Фейт никогда не была для нас нереальной.
Она была рядом со мной всякий раз, когда я прикасалась к ребенку. И эта девочка, эта безымянная сирота, такая маленькая и хилая, с такой тонкой кожей, что на ней четко выделялись синие нити вен… Да, эхо памяти о Фейт было сильным. Однако она не была моим ребенком. Хотя могла быть, об этом говорил Джейми.
Возможно, она была для нас подарком судьбы? Или, по крайней мере, нашей ответственностью?
– Ты думаешь, мы должны забрать ее? – спросила я осторожно. – Я имею в виду, что с ней произойдет, если мы не возьмем ее?
Джейми слабо фыркнул, опуская свою руку и прислоняясь к стене. Он вытер рукавом нос и наклонил голову в сторону слабого шума голосов, проникающего сквозь бревна.
– О ней будут хорошо заботиться, сассенах. Она ведь наследница, знаешь ли.
Этот аспект вопроса, как-то вообще выпал из моего внимания.
– Ты уверен? – спросила я с сомнением. – Я имею в виду, что она незаконнорожденная…
Он покачал головой, прерывая меня.
– Нет, она законнорожденная.
– Но этого не может быть. Никто кроме нас двоих пока не знает этого, но ее отец…
– Ее отцом был Аарон Бердсли, насколько это касается закона, – сообщил он мне. – Согласно английскому законодательству, ребенок, рожденный в браке, юридически является ребенком мужа – и наследником – даже если известно, что его мать прелюбодействовала. Ведь эта женщина говорила, что Бердсли женился на ней, да?
Я неожиданно поняла, почему он слишком упорно настаивает именно на этом английском законе, и, слава Богу, поняла причину прежде, чем ответить ему.
Уильям. Его сын, зачатый в Англии, и – насколько все считали в Англии, за исключением лорда Грэя – девятый граф Элсмир. Очевидно, что юридически он был девятым графом, согласно тому, что мне говорил Джейми, независимо от того, был ли восьмой граф его отцом или нет. «Да, закон, что дышло», – подумала я.
– Понятно, – медленно произнесла я. – Значит, эта малышка унаследует всю собственность Бердсли, даже если они обнаружат, что он никак не мог быть ее отцом. Это… ободряет.
Взгляды наши на мгновение встретились, потом он опустил глаза.
– Да, – сказал он спокойным голосом, – ободряет.
Возможно, в его голосе был намек на горечь, но он исчез без следа, когда Джейми откашлялся.
– Таким образом, – продолжил он твердо, – ей нечего опасаться пренебрежения. Сиротский суд передаст всю собственность Бердсли – коз и все прочее, – добавил он со слабой усмешкой – ее опекуну, чтобы тот использовал имущество для блага девочки.
– И самого опекуна, – сказала я, внезапно вспомнив взгляд, которым Ричард Браун обменялся с братом, говоря о том, что о девочке позаботятся. Я потерла замерзший кончик носа. – Значит, Брауны возьмут ее с охотой?
– О, да, – согласился он. – Они знали Бердсли и понимают, какую ценность она представляет. Забрать ее у них будет не простым делом, но если ты захочешь, сассенах, ты ее получишь. Я тебе обещаю.
От всего этого обсуждения у меня возникло странное чувство. Что-то, похожее на панику, словно невидимая рука подталкивала меня к краю пропасти. Было ли это краем опасного утеса или возвышением, с которого открывается еще большая перспектива, не известно.
Я видела мысленным взором изгиб черепа ребенка и уши, словно из тонкой бумаги, маленькие и прекрасные раковины, розовые завитушки с легким оттенком синего цвета.
Чтобы дать себе время привести в порядок мысли, я спросила:
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что дело будет не простым? Ведь у Браунов нет никаких оснований требовать ее себе, не так ли?
Он покачал головой.
– Нет, но ведь они не стреляли в ее отца.
– Что… о…
Эту ловушку я не предвидела – возможность того, что Джейми могли обвинить в убийстве Бердсли с целью завладеть его домом и товарами посредством удочерения сироты. Я сглотнула, ощущая в горле слабый привкус желчи.
– Но никто, кроме нас, не знает, как умер Аарон Бердсли, – указала я. Джейми сказал всем, что торговец умер вследствие апоплексического удара, не упомянув о своей роли ангела-избавителя.
– Нас и миссис Бердсли, – возразил он со слабой иронией в голосе. – Что, если она возвратится и обвинит меня в убийстве ее мужа? Трудно будет оправдаться, особенно, если я заберу девочку.
Я не стала спрашивать, зачем она могла бы сделать это. В свете того, что мы о ней знали, Фанни Бердсли могла сделать что угодно.
– Она не вернется, – сказала я. Насколько я не была уверена во всем остальном, в этом отношении я говорила правду. Куда бы Фанни Бердсли не отправилась – и почему – она ушла навсегда.
– Даже если она обвинит тебя, – продолжила я, отодвигая воспоминания о заснеженном лесе и свертке возле потухшего костра, – я тоже была там. Я могу рассказать, что случилось.
– Если тебе позволят, – согласился Джейми. – Но, скорее всего, тебе не разрешат. Ты замужняя женщина, сассенах. Ты не можешь свидетельствовать в суде, даже если бы ты не была моей женой.
Это замечание заставило меня внезапно задуматься. Живя в глухой местности, я редко лично сталкивалась с возмутительными образцами юридической несправедливости, но слышала о некоторых из них. Он был прав. Как замужняя женщина, я не имела никаких юридических прав. Довольно иронично, но Фанни Бердсли, будучи вдовой, их имела. Она могла свидетельствовать в суде, если бы захотела.
– Проклятие! – с чувством произнесла я, и Джейми тихо рассмеялся, потом закашлялся.
Я фыркнула, выпустив довольно большое облако белого пара. На мгновение мне стало жаль, что я не дракон, было бы чрезвычайно приятно выдохнуть огонь и серу на некоторых людей, начиная с Фанни Бердсли. Вместо этого я вздохнула, и мое белое бессильное дыхание исчезло в полусумраке пристройки.
– Понятно, почему ты назвал дело «не простым», – сказала я.
– Да, но я не сказал, что оно невозможно.
Он поднял мое лицо, обхватив мой подбородок своей большей холодной рукой. Его глаза, темные и напряженные, смотрели в мои.
– Если ты хочешь ребенка, Клэр, то я возьму его и справлюсь со всем, что за этим последует.
Если я хочу ее. Внезапно я ощутила вес ребенка, спящего под моей грудью. Я забыла лихорадку материнства, отодвинула память о восторге, панике, усталости, возбуждении. Но появление Германа, Джемми и Джоан ярко напомнили мне об этих чувствах.
– Один последний вопрос, – сказала я, беря его руку и переплетаясь с ней пальцами. – Отец ребенка не был белым. Что это может значить для нее?
Я знала, что это будет значить в Бостоне 1960-х годов, но это было другое место и другое время, и хотя здесь и сейчас общество было более суровым и менее просвещенным, чем там, откуда я прибыла, оно отличалось значительной терпимостью.
Джейми задумался, выбивая негнущимися пальцами правой руки тихий ритм по бочонку с соленой свининой.
– Я думаю, все будет в порядке, – сказал он, наконец. – Нет никакой опасности, что ее обратят в рабство. Даже если можно будет доказать, что ее отец был рабом – а таких доказательств нет – ребенок приобретает статус матери. Ребенок, рожденный свободной матерью, свободен, ребенок, рожденный рабыней – раб. И какой бы не была эта женщина, она не была рабыней.
– Официально, по крайней мере, – сказала я, вспомнив об отметках на косяке двери. – Но не касаясь вопроса рабства…?
Джейми вздохнул и выпрямился.
– Я думаю, нет, – сказал он. – Не здесь. В Чарльстоне, да, это имело бы значение, по крайней мере, если бы ей пришлось вращаться в обществе. Но не в этой глуши.
Он пожал плечами. Действительно, возле Линии соглашения имелось много детей от смешанных браков. Для поселенцев было обычным делом брать жен из племен чероки. Более редко встречались дети от связи между белыми и черными людьми, но их было много в прибрежных областях. Большинство из них являлись рабами, но тем не менее.
Маленькой мисс Бердсли не придется вращаться в обществе, по крайней мере, если мы оставим ее Браунам. Здесь ее состояние имело бы гораздо большее значение, чем цвет ее кожи. С нами ей в этом плане будет труднее, поскольку Джейми был – и всегда будет – несмотря на нехватку средств, светским человеком, джентльменом.
– Вообще-то это не последний вопрос, – сказала я, приложив его холодную руку к моей щеке. – Последний вопрос – почему ты предложил мне это?
