Текст книги "Огненный крест. Книги 1 и 2 (ЛП)"

Автор книги: Диана Гэблдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

Хасбанд покачал головой и взял свою сумку со стула.

– Нет, друг Джеймс, благодарю вас. Мне нужно посетить еще много мест.

Я, тем не менее, настояла на том, чтобы он подождал, пока я соберу для него еды в дорогу, и он вышел вместе с Джейми, чтобы заседлать мула. Я слышала, как они переговаривались вполголоса, возвращаясь из загона, да так тихо, что я не могла разобрать слов. Когда я вышла из задней двери со свертком бутербродов и пивом, я услышала, как Джейми сказал ему с некоторой настойчивостью.

– Вы действительно уверены, что ваши действия обязательны или разумны?

Хасбанд не ответил сразу, но взял у меня пакет с благодарным поклоном. Потом повернулся к Джейми, держа поводья мула в одной руке.

– Я вспомнил, – сказал он, переводя взгляд с Джейми на меня, – о Джеймсе Нейлере. Вы слышали о нем?

Джейми не знал, я тоже, и Хермон улыбнулся в бороду.

– Он был одним из первых членов Общества друзей, один из тех, кто присоединился к Джорджу Фоксу, [81]81
  Джордж Фокс (1624–1691) – основатель религиозного общества друзей (квакеров).


[Закрыть]когда он основал общество в Англии. Джеймс Нейлер был человеком твердой веры, хотя… был несколько оригинален в ее выражении. Однажды он прошел голым по снегу, крича о падении города Бристоля. Джордж Фокс спросил его тогда: «Ты уверен, что Бог хочет, чтобы ты так поступил?»

Улыбка расплылась на его лице, и он тщательно надел шляпу на голову.

– Он сказал, что уверен. И я тоже, друг Джеймс. Бог да поможет вам и вашей семье.

Глава 20
Уроки стрельбы

Чувствуя себя виноватой, Брианна оглянулась назад. Дом исчез внизу в желтом море каштановых листьев, но вопли ребенка все еще звенели в ее ушах.

Роджер увидел ее взгляд и немного нахмурился, хотя голос его был легок, когда он заговорил.

– С ним все будет хорошо, женушка. Ты же знаешь, что твоя мать и Лиззи позаботятся о нем.

– Лиззи избалует его, – согласилась она, и при этом ее сердце почему-то сжалось. Она могла представить, как Лиззи целый день таскает Джемми туда и сюда, играет с ним, строит ему гримасы, кормит его рисовой кашей с патокой… Джемми понравится это, как только он оправится от ее ухода. Она внезапно почувствовала собственническое чувство к маленьким пальчикам на ногах Джемми и возненавидела саму мысль о том, что Лиззи могла играть с ним в десять маленьких розовых поросят.

Ей не хотелось оставлять его даже на время. Его панические вопли, когда она оторвала его руки от своей рубашки и передала матери, все еще звучали в ее ушах, усиленные воображением, а его заплаканное лицо, разгневанное предательством, стояло перед ее глазами.

В то же время она испытывала настоятельную потребность уйти. Она не могла дождаться, когда оторвет липкие ручонки Джемми от своего тела и умчится в утро, свободная, как один из перелетных гусей, которые гоготали в вышине, направляясь на юг через горные перевалы.

Она неохотно признала, что не чувствовала бы себя настолько виноватой, если бы так сильно не стремилась сбежать.

– Я уверена, с ним все будет хорошо, – заверила она скорее себя, чем Роджера. – Просто… Я не оставляла его раньше надолго.

– Ммфм, – Роджер произвел неопределенный звук, который можно было расценить, как знак симпатии. Однако выражение его лица выдавало, что он в действительности думал, что волноваться не из-за чего.

Мгновенный всплеск гнева окрасил ее лицо, но она прикусила язык. В конец концов, он ничего не сказал, и совершенно ясно, что он прилагал усилия, чтобы промолчать, поэтому она решила, что не совсем справедливо ссорится из-за того, что он, по ее мнению, подумал.

Она проглотила резкую фразу и вместо этого улыбнулась ему.

– Хороший день, да?

Настороженный взгляд исчез, и он улыбнулся в ответ, отчего его глаза стали насыщенного зеленого цвета, как мох, который толстым ковром лежал у подножия деревьев.

– Великолепный день, – согласился он. – Хорошо быть на воздухе, да?

Она стрельнула в него взглядом, но фраза казалась простой констатацией факта, без всякого скрытого смысла за ней.

Она не ответила, но согласно кивнула головой, поднимая лицо навстречу блуждающему ветерку. Вихрь ржавых осиновых листьев на мгновение зацепился за домотканую ткань их бриджей и тонкую шерсть чулок.

– Подожди минутку.

Повинуясь импульсу, она остановилась и, сняв кожаные башмаки и чулки, небрежно сунула их в рюкзак. Она стояла, блаженно закрыв глаза и шевеля голыми пальцами во влажном мху.

– О, Роджер, попробуй! Это замечательно!

Он поднял одну бровь, но послушно положил на землю ружье, которое она позволила ему нести, несмотря на собственническое чувство, разул ноги и осторожно встал на мох рядом с ней. Его глаза непроизвольно закрылись, а рот округлился в беззвучном «Ух!»

Под воздействием момента она наклонила голову и поцеловала его. Он удивленно раскрыл глаза, но быстро среагировал. Обхватив своей длинной рукой ее талию, он крепко поцеловал ее в ответ. Это был необычайно теплый день для конца осени, и на нем была только охотничья рубаха. Его грудь казалась такой близкой под шерстяной тканью; она даже могла чувствовать под своей ладонью горошину его соска.

Бог знает, что могло бы произойти потом, но ветер сменил направление. Слабый звук донесся до них со стороны моря желтой листвы. Возможно, это был плач ребенка, или крик далекой вороны, но ее голова развернулась в том направлении, словно стрелка компаса.

Это нарушило настрой, и он отпустил ее, отстраняясь.

– Ты хочешь возвратиться? – спросил он.

Она сжала губы и покачала головой.

– Нет. Давай отойдем подальше от дома. Мы ведь не хотим беспокоить их шумом. Стрельбой, я имею в виду.

Он усмехнулся, и она почувствовала, как горячая кровь бросилась ей в лицо. Нет, она не могла притворяться, что не понимает. Для их экспедиции было больше причин, чем только стрельба.

– Да, и это тоже, – сказал он, наклонившись за своими чулками и башмаками. – Идем.

Она отказалась обуться, но воспользовалась возможностью и захватила ружье. Не то что бы она не доверяла ему, хотя нужно признать, что он никогда не стрелял из такого ружья. Просто ей нравилось ощущать его сбалансированный вес на своем плече и чувствовать себя в безопасности, даже если оно не было заряжено. Это был пехотный мушкет более пяти футов длиной и весил добрых десять фунтов, но торец приклада из полированного ореха уютно помещался в ее ладони, а стальной ствол удобно лежал на плече, направив дуло к небу.

– Ты собираешься идти босиком? – Роджер бросил скептический взгляд на ее ноги, потом вперед на склон горы, где тропинка заросла кустами ежевики и была усеяна упавшими ветками.

– Совсем немного, – уверила она его. – Я часто ходила босиком, когда была маленькой. Папа – Фрэнк – водил нас в горы каждое лето, в Уайт-Маунтинс или Адирондак. После недели путешествий мои подошвы так грубели, что я могла ходить по раскаленным углям.

– Я тоже ходил босиком, – сказал он и снял башмаки. – Хотя, – продолжил он с кивком на заросшую тропинку, которая пролегала через кустарник и выступающие скальные образования, – ходить по берегу Несса или по гальке залива Ферта намного легче, чем здесь.

– Да, – сказала она, глядя на свои ноги с несколько хмурым видом. – Как давно ты прививался против столбняка? На тот случай, если ты наступишь на что-то острое.

Он уже поднимался по тропинке впереди нее, осторожно ставя ноги.

– Я сделал прививки от всего, что только было возможно, прежде чем пройти через камни, – уверил он, оглядываясь через плечо. – Тиф, холера, тропическая лихорадка и другие. Я думаю, в том числе и от столбняка.

– Тропическая лихорадка? Думаю, я тоже сделала прививки против всего, но про тропическую лихорадку даже не вспомнила.

Зарываясь длинными пальцами в ворохи высохшей травы, она сделала несколько длинных шагов и догнала его.

– Здесь эта прививка не понадобится.

Тропа шла вдоль крутого склона, поросшего желтыми растениями, и ныряла под нависающие ветви черно-зеленой тсуги. Он приподнял тяжелые ветви, и она, предусмотрительно спустив ружье с плеча, нырнула под них в ароматный полусумрак.

– Я не знал, куда мне придется отправиться, – раздался сзади нее приглушенный во влажной темноте голос Роджера. – Если бы пришлось попасть в прибрежные города или Вест-Индию, то там водились… водятся, – автоматически поправил он себя, – африканские болезни, завезенные рабами. Решил, что лучше быть готовым.

Она использовала неровности почвы, чтобы не отвечать, но была немного встревожена и в то же время приятно обрадована узнать, насколько он был готов искать ее.

Земля была покрыта коричневыми иглами тсуги, обильно пропитанными влагой; под ее ногами они не издавали треска и совсем не кололись. Они были прохладными и слегка пружинили – слой игл на земле был, по крайней мере, в фут толщиной – давая ее подошвам приятное ощущение.

– Оу!

Роджер, не столь удачливый, как она, наступил на гнилую хурму и, поскользнувшись, схватился за куст падуба, который уколол его иголками, расположенными на концах листьев.

– Дерьмо, – сказал он и пососал раненный палец. – Хорошо иметь прививку против столбняка, да?

Она согласно рассмеялась, но тревога поселилась в ее сердце. А как же Джемми, когда он начнет лазить босиком по горам? Она видела, что маленькие МакЛеоды и Чизхолмы, не говоря уже о Германе, постоянно были в синяках и царапинах, и почти еженедельно получали какие-нибудь травмы. Она и Роджер были защищены от таких болезней, как дифтерия и тиф, но у Джемми такой защиты не было.

Она сглотнула, вспомнив предыдущий вечер. Этот кровожадный конь укусил руку отца, и Клэр, усадив мужа перед огнем и сняв с него рубашку, обрабатывала и перевязывала рану. Джемми высунул любопытную голову из кроватки, и дед, улыбаясь, вытащил его и усадил к себе на колени.

– Скачем-поскачем, – приговаривал он, подкидывая восхищенного Джемми вверх и вниз. – Этот проклятый конь! Скачем-поскачем. К черту его и в огонь!

Но не эта очаровательная сценка, когда две рыжеволосые головы весело хихикали, довольные друг другом, пришла ей на ум, а свет очага, мерцающий на чистой нежной коже ее сына, яркое серебро паутины шрамов на спине отца, и темно-красная рана на его руке. Время сейчас было опасное для мужчин.

Она не могла уберечь Джемми от вреда, она знала это. Но мысль о нем – или Роджере – заболевших или травмированных, заставила ее желудок сжаться, и холодный пот выступил на ее лице.

– Как твой палец? – она повернулась к удивленному Роджеру, который совершенно забыл о нем.

– Что? – он озадаченно взглянул на нее. – Ах да, хорошо.

Она взяла его руку и поцеловала уколотый палец.

– Будь осторожен, – сказала она яростно.

Он рассмеялся немного удивленно под ее пристальным взглядом.

– Хорошо, – сказал он и кивнул на ружье в ее руках. – Не волнуйся, хотя я не стрелял из такого ружья, я немного знаю о них, и я не отстрелю себе пальцы. Как ты думаешь, вот это место подойдет для небольшой практики?

Они вышли на свободное пространство, высокогорный луг, покрытый травой и рододендронами. На его дальней стороне росли осины; остатки золотых и темно-красных листьев на их ветвях трепетали на фоне синего неба. Где-то булькал невидимый ручей, и краснохвостый ястреб кружил вверху. Солнце поднялось уже довольно высоко, согревая теплом его плечи.

– Подходит, – сказала она и спустила ружье с плеча.

Это было красивое оружие больше пяти футов длиной, но так отлично сбалансированное, что из него можно стрелять, положив дуло на вытянутую руку, и оно не дрогнет, что Брианна и продемонстрировала.

– Видишь? – сказала она, одним плавным движением вскидывая ружье. – Кладешь левую руку так, правую на курок, приклад упираешь в плечо. Аккуратно, помни об отдаче.

Она слегка ударила ореховым прикладом в свое плечо для иллюстрации, потом вручила ружье Роджеру, выказав при этом больше нежности, чем вручая ему дитя, с насмешкой отметил он. С другой стороны, насколько он мог сказать, Джемми был более крепким, чем ружье.

Она показала ему порядок действий. Он, закусив губу, тщательно имитировал ее движения: откусить зубами бумажную закрутку на пуле, забить ее в дуло, утрамбовать и проверить. При этом он испытывал раздражение от своей неловкости и в тайне был очарован – и более того возбужден – естественной, свирепой грацией ее движений.

Ее руки были почти такой же длины, как и его собственные, хотя с более тонкими костями, и она обращалась с огромным ружьем с такой же легкостью, как другие женщины с иглой или метлой. На ней были полотняные бриджи, и ее длинные мускулы вырисовались под ними, когда она присела возле него на корточки, роясь в кожаной сумке.

– Что? Ты взяла с собой обед? – пошутил он. – Я думал, мы кого-нибудь пристрелим и приготовим обед из него.

Она, проигнорировав шутку, вытащила рваный белый платок, чтобы использовать его в качестве мишени, и встряхнула, критически рассматривая. Когда-то он считал, что она пахнет жасмином и травой, теперь же она пахла порохом, кожей и потом. Он вдохнул запах, поглаживая деревянный приклад.

– Готов? – спросила она, глядя на него с улыбкой.

– О, да, – ответил он.

– Проверь кремень и запал, – сказала она, поднимаясь, – а я приколю мишень.

Со спины, с рыжими тесно перевязанными волосами, одетая в свободную охотничью рубаху из оленьей кожи, которая достигала ее бедер, она потрясающе походила на своего отца. «Хотя перепутать их невозможно», – подумал он. В брюках или нет, у Джейми Фрейзера никогда в жизни не было такой задницы. Он наблюдал, как она шла, и поздравлял себя с выбором учителя.

Его тесть мог охотно дать ему урок стрельбы. Джейми был прекрасным стрелком и терпеливым учителем. Роджер видел, как он выводил после ужина мальчиков Чизхолмов и учил их стрелять в горах и в чистом поле. Но одна вещь понимать, что Джейми знает о неопытности Роджера в стрельбе, другая – переносить унижение под бесстрастным синим взглядом.

Кроме вопроса гордости, у него был скрытый мотив, чтобы просить Брианну пойти с ним пострелять. Хотя вряд ли его можно назвать скрытым. Услышав про их намерение, Клэр посмотрела на него и на дочь с таким знающим видом, что Брианна нахмурилась и с упреком произнесла: «Мама!»

После кратких часов их брачной ночи во время сбора, сегодня был первый раз, когда Брианна, свободная от ненасытных требований своего потомства, полностью принадлежала ему.

Он уловил солнечный зайчик, когда она опустила руку. С глубоким чувством удовлетворения он понял, что она носила его браслет. Он подарил его Брианне, когда просил ее выйти за него замуж, давно – целую жизнь назад – в холодных туманах зимней ночи в Инвернессе. Это был простой серебряный обруч с выгравированными на нем фразами на французском языке. «Je t ’aime». Я тебя люблю. «Un peu, beaucoup, passionnément, pas du tout». Немного, очень, страстно, нисколько.

– Страстно, – пробормотал он, воображая ее без всякой одежды, только браслет и обручальное кольцо.

«Но прежде всего дело», – сказал он себе и взял новый патрон. В конце концов, у них есть время.

Удовлетворенная тем, что зарядка ружья хорошо освоена, хотя движения и не достаточно быстры, Брианна позволила ему прицеливаться, а потом и стрелять.

Он сделал почти дюжину попыток прежде, чем смог поразить белый квадрат. Чувство ликования, которое он испытал, когда на краю платка внезапно появилось черное пятно, заставило его потянуться за новым патроном прежде, чем рассеялся дым от выстрела. Чувство возбуждения не отпускало его еще дюжину выстрелов, он едва замечал что-нибудь кроме толчка ружья, грома выстрела и вспышки пороха, прерывая дыхание всякий раз, когда случайный выстрел попадал в цель.

Платок теперь превратился в лохмотья, и облачка дыма плавали по лугу. Ястреб снялся и улетел с первым выстрелом, так же как и все находящиеся поблизости птицы, хотя звон в его ушах напоминал ему гомон синиц.

Он опустил ружье и посмотрел на Брианну, ухмыляясь, и она рассмеялась в ответ.

– Ты похож на негра из менестрель-шоу, [82]82
  Форма американского народного театра XIX века, в котором загримированные под негров белые актеры разыгрывали комические сцены из жизни негров, а также исполняли стилизованную музыку и танцы африканских невольников.


[Закрыть]– сказала она, и кончик ее носа порозовел от смеха. – Вот вытрись, и мы продолжим дальше.

Она взяла ружье и вручила ему взамен чистый носовой платок. Он вытер сажу с лица, наблюдая, как она прочистила дуло шомполом и перезарядила ружье. Потом она выпрямилась и, услышав что-то, вскинула голову, не спуская глаз с дуба на другом краю луга.

Из-за шума в заложенных ушах Роджер ничего не услышал, но тем не менее он развернулся и уловил быстрое движение: темно-серая белка перелетела на ветку сосны, по крайней мере, в тридцати футах над землей.

Без малейших колебаний Брианна подняла ружье, прижала приклад к плечу и выстрелила, проделав все это одним плавным движением. Ветка под белкой взорвалась облаком щепок, и сбитый зверек полетел на землю, подпрыгивая на пружинящих вечнозеленых ветвях.

Роджер бросился к дереву, но спешить не было необходимости, белка была мертва и лежала неподвижно, как кусочек меха.

– Хороший выстрел, – сказал он одобрительно, протягивая трупик Брианне, когда она подошла. – Но на ней нет раны, ты, должно быть, напугала ее до смерти.

Брианна кинула на него взгляд из-под бровей.

– Если бы я хотела попасть в нее, то я бы попала, – сказала она с легким раздражением. – И если бы я это сделала, ты бы сейчас держал горстку месива, а не белку. Ты не целишься прямо в существо такого маленького размера, ты целишься ниже, чтобы сбить его. Это называется драть кору, – объяснила она, как терпеливый воспитатель детского сада медленно соображающему ребенку.

– О, да? – он подавил небольшое чувство раздражения. – Это тебя научил отец?

Прежде чем ответить, она кинула на него странный взгляд.

– Нет, Иэн.

Он издал неразборчивый звук. Иэн был трудным вопросом в семье. Кузена Брианны очень сильно любили, и он знал, что все в семье скучали по нему, но из чувства деликатности никогда при Роджере не говорили про него.

Это не вина Роджера, что Иэн Мюррей остался у могавков, но, без сомнения, он был замешан в этом. Если бы он не убил индейца…

Не в первый раз он отодвинул прочь воспоминания о той ночи в Шейктауне, но физическая память о ней ожила в нем – быстрое, как ртуть, чувство страха в животе и короткая дрожь в мускулах предплечья, когда он со всей силы ткнул концом сломанного шеста в тень, которая вдруг возникла перед ним. Очень плотная тень.

Брианна вернулась назад и сделала другую мишень, три чурбачка разных размеров на большом пне. Не говоря ничего, он вытер вспотевшие руки и стал готовить выстрел, но Иэн Мюррей не оставлял его. Он мало видел его, но хорошо помнил едва вошедшего в мужской возраст юношу, высокого и неуклюжего, с простым, но привлекательным лицом.

Он помнил лицо Мюррея так, как видел его в последний раз, покрытое корочкой от сделанной только что татуировки, которая в виде линии из точек образовывала узоры на его щеках и переносице. Его лицо было коричневым от загара, но кожа на его только что побритой голове была удивительно розовой, как попка у ребенка, и была покрыта красными пятнами раздражения от бритья.

– В чем дело?

Голос Брианны заставил его вздрогнуть, и ствол дернулся, когда он сделал выстрел и промахнулся. Ему не удалось попасть в чурки ни разу из дюжины выстрелов.

Он опустил ружье и повернулся к ней. Она хмурилась, но не выглядела сердитой, скорее озадаченной и заинтересованной.

– Что случилось? – снова спросила она.

Он глубоко вздохнул и провел рукавом по лицу, размазывая копоть.

– Твой кузен, – сказал он внезапно, – я сожалею о нем, Бри.

Ее лицо немного смягчилось, и хмурый беспокойный взгляд немного просветлел.

– О, – сказала она и, взяв его за руку, подошла к нему так близко, что он чувствовал тепло ее тела. Она вздохнула и прижалась лбом к его плечу.

– Хорошо, – сказала она, наконец, – я сожалею тоже. Но это не твоя вина, не больше чем моя или папы, – она фыркнула, что можно было принять за смешок. – Если это чья-то вина, то Лиззи… но ее никто не обвиняет.

Он улыбнулся несколько кривовато.

– Да, понятно, – ответил он и обхватил ладонью ее прохладную гладкую косу. – Ты права. И все же я убил человека, Бри.

Она не вздрогнула, не отстранилась, но замерла совершенно неподвижно. Он также замер; это была последняя вещь, которую он хотел бы сказать ей.

– Ты никогда не говорил мне об этом, – сказала она, наконец, поднимая голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Она выглядела неуверенной, не зная, стоит ли продолжать этот разговор. Ветерок бросил прядь волос на ее лицо, но она не стала убирать их.

– Я… сказать по правде, я не думал об этом.

Он опустил руку, и оцепенение прошло. Она встряхнулась и отступила от него.

– Это кажется ужасным, не так ли? Но… – он трудом искал слова. Он не хотел говорить об этом, но теперь, когда он начал, ему казалось необходимым рассказать все.

– Это было ночью, во время битвы в деревне. Я убежал… у меня был обломок шеста в руке, когда кто-то внезапно выпрыгнул на меня из темноты, и я…

Его плечи внезапно поникли, потому что он понял, что нет слов, чтобы объяснить это. Никаких. Он смотрел вниз на ружье, которое держал в руках.

– Я не знал, что убил его, – сказал он тихо, не сводя глаз с кремня. – Я даже не видел его лица. Я все еще не знаю, кто это был… хотя это, должен быть, кто-то, кого я знал. Шейктаун был маленькой деревней, я знал всех ne rononkwe.

Да, и в действительности он никогда не пытался выяснить, кого он убил. Совершенно очевидно, что он не спрашивал, потому что не хотел знать.

– Ne rononkwe? – повторила она вопросительно.

– Мужчины… воины… храбрецы. Они так называют себя, Kahnyen’kehaka.

Слова индейцев могавков звучали странно для него, чуждые и в тоже время знакомые. Он увидел на ее лице настороженность и понял, что его говор звучит странно для нее – не так, когда кто-то неловко использует иностранное слово, а так, как иногда делает ее отец, небрежно смешивая гэльские и шотландские языки в поисках нужного слова.

Роджер глядел вниз на ружье, как если бы не видел его прежде. Он не смотрел на нее, но чувствовал, что она подошла ближе, все еще нерешительная, но готовая понять его.

– Ты… жалеешь об этом?

– Нет, – сказал он и посмотрел на нее. – То есть, я сожалею, что так получилось. Но не жалею, что сделал это, нет.

Он заговорил, не останавливаясь в поисках слов, и был удивлен и почувствовал облегчение от того, как верны они были. Он сожалел, как и сказал ей, но его сожаление не имело никого отношения к смерти. Он был рабом в Шейктауне и не испытывал большой любви к могавкам, хотя среди них были и порядочные люди. Он не собирался убивать, он только защищался. Он сделал бы это снова при тех же обстоятельствах.

Все же язвочка вины жила в нем – понимание того, как легко он забыл про эту смерть. Kahnyen’kehaka пели и рассказывали истории о своих мертвых и, сидя вокруг огня в большом доме, вспоминали предков в нескольких поколениях, перечисляя их деяния. Внезапно он подумал о Джейми Фрейзере, когда тот с лицом, освещенным светом большого костра сбора, перечислял людей по имени и месту их происхождения. «Стань рядом со мной, Роджер, певец, сын Джеремии МакКензи». Может быть, Иэну Мюррею жизнь среди могавков не показалась совершенно чуждой.

И все же он смутно чувствовал, будто лишил неизвестного мертвеца не только жизни, но и имени, стремясь погрузить его в забвение, притворяясь, что убийства никогда не было, спасая себя от этого знания. «И вот это, – подумал он, – неправильно».

Ее лицо было спокойным, но не застывшим, ее глаза смотрели на него с состраданием. Однако он отвел взгляд на ружье, ствол которого он держал, и увидел, что его грязные пальцы оставили черные жирные пятна на металле. Она потянулась и забрала ружье, протерев пятна подолом рубашки.

Он позволил забрать его и теперь стоял, вытирая пальцы о свои бриджи.

– Просто… не кажется ли тебе, что если ты должен убить человека, то это должно быть сделано с какой-то целью? Намеренно?

Она не ответила, но ее губы на мгновение сжались.

– Если ты застрелишь кого-нибудь из этого ружья, на это будет причина, – сказала она спокойно и поглядела на него внимательными синими глазами, и он увидел, что выражение, которое он принял за сострадание, было фактически яростным спокойствием, как маленькие язычки голубого пламени на прогоревших поленьях.

– И если ты должен застрелить кого-то, Роджер, я хочу, чтобы ты сделал это осознанно.

Сделав две дюжины выстрелов, он смог попасть в деревянные чурбачки, по крайней мере, дважды. Он продолжал бы упорно стрелять, но она видела, что руки его стали дрожать, когда он прицеливался. От усталости он начал чаще промахиваться, и это было плохо для него.

Или для нее. Ее груди начали болеть, переполнившись молоком. Она должна что-то с этим сделать.

– Пойдем, поедим, – сказала она с улыбкой, забрав у него мушкет. – Я голодна.

Стрельба, перезарядка, установка мишеней не давали им замерзнуть, но была почти зима, и воздух был холодный. «Слишком холодный, – подумала она с сожалением, – чтобы можно было голыми лечь в папоротники». Но солнце еще грело, и она предусмотрительно упаковала в рюкзак вместе с обедом два старых одеяла.

Он молчал, но это было уютное молчание. Она наблюдала, как он нарезал ломтики твердого сыра, опустив темные ресницы, и восхищалась его длинноногой фигурой, быстрыми ловкими пальцами, нежным ртом, немного поджатым, когда он сконцентрировался на своей работе. Пот скатывался по его загорелой скуле.

Она не знала, как реагировать на то, что он рассказал. Однако она понимала, что он должен был рассказать ей об этом, даже если ей не нравилось слышать или даже думать о времени, которое он провел с могавками. Это были тягостные времена для нее – одинокой, беременной, неуверенной, что снова увидит его или своих родителей – и также для него. Она потянулась и взяла кусочек сыра, коснувшись его пальцев, потом наклонилась вперед, подставляя губы для поцелуя.

Он поцеловал их, потом сел прямо, его глаза прояснились и сияли мягким чистым светом; тени, преследующие его, исчезли из них.

– Пицца, – сказал он.

Она моргнула и рассмеялась. Это была одна из их игр, когда они по очереди вспоминали о вещах, которых им не хватало, вещах из того времени – прошлого или будущего, как посмотреть.

– Кока-кола, – сказала она быстро. – Я думаю, я могу сделать пиццу, но что хорошего в пицце без колы.

– Пицца с пивом вполне пойдет, – уверил он ее. – И у нас может быть хорошее пиво, хотя самодельное варево Лиззи – далеко не пара Лагеру МакЭвана. [83]83
  Сорт шотландского пива с середины 19 века.


[Закрыть]Но ты действительно можешь сделать пиццу?

– Не вижу, почему нет, – она откусила сыр, сморщившись. – Этот не подойдет, – она потрясла желтым кусочком и отправила его в рот. – Слишком резкий вкус. Но думаю…

Она сделала паузу, прожевывая и глотая сыр, потом запила большим глотком сидра.

– Сидр, думаю, хорошо пойдет с пиццей, – она опустила кожаную фляжку и слизнула сладкую каплю с губы. – Но сыр нужен другой, может быть, овечий. Па привозил такой из Салема, когда ездил туда в последний раз. Я попрошу его привезти еще и посмотрю, как он тает.

Она раздумывала, прищурившись от яркого солнца.

– У мамы много сушеных помидоров и тонны чеснока. Я знаю, у нее есть базилик – не знаю насчет орегано, но думаю, могу обойтись без него. А лепешка, – она махнула освободившейся рукой. – Мука, вода и жир, больше ничего.

Он рассмеялся и вручил ей булочку с пикули и ветчиной.

– И таким образом пицца появилась в Колониях, – произнес он и поднял фляжку с сидром в знак приветствия. – Людям всегда интересно откуда появляются большие изобретения, теперь мы знаем!

Он говорил легко, но его голос звучал странно, и он не сводил с нее взгляда.

– Возможно, мы действительно знаем, – спустя мгновение мягко сказала она. – Ты когда-нибудь думал об этом – почему мы здесь?

– Конечно, – его зеленые глаза потемнели, но все еще были ясными. – Ты тоже?

Она кивнула и откусила булочку с ветчиной; маринад оставил во рту острый привкус лука. Конечно, они думали об этом. Она, Роджер и ее мать. Конечно, этот проход сквозь камни был не зря. Должен. И все же… Хотя ее родители редко говорили о войне и сражениях, но из того немногого, что они говорили – и больше из того, что она читала – она знала, как случайно и бессмысленно иногда происходят события. Иногда тени встают, и в них прячется безымянная смерть.

Роджер раскрошил пальцами последний кусочек хлеба и бросил крошки в сторону. С дерева слетела синица и стала клевать их. Через несколько секунд к ней присоединилась целая стая, подчищая крошки, словно пылесосом, и весело щебеча. Он потянулся, вздыхая, и лег на одеяло.

– Хорошо, – сказал он, – если ты поймешь, ты скажешь мне, не так ли?

Ее сердце стучало о грудину, маленькие разряды электричества щипали соски. Она не смела думать о Джемми, даже самый маленький намек на него, и молоко полилось бы потоком.

Не позволяя себе думать об этом слишком много, она через голову сняла рубашку.

Роджер смотрел на нее мягкими блестящими глазами, похожими на мох под деревьями. Она развязала льняную полосу на груди и ощутила холодное прикосновение воздуха. Взяв груди в ладони, она почувствовала, как они тяжелеют и покалывают, наливаясь молоком.

– Иди сюда, – сказал она мягко. – Скорее. Ты мне нужен.

Они лежали полуодетые, запутавшись в порванном одеяле, сонные и липкие от подсохшего молока, и тепло окружало их соединенных тела.

Солнечные лучи, проникающее через переплетения голых ветвей, создавали красно-черную рябь под ее прикрытыми веками, как если бы она смотрела вниз сквозь кровавую воду, видя у своих ног движение черного вулканического песка на дне.

Он спит? Она не повернулась и не открыла глаза, чтобы посмотреть, но попыталась послать ему безмолвное сообщение – вопрос, медленным биением пульса передающийся от крови к крови. «Ты здесь?» – спросила она молчаливо. Она почувствовала, как вопрос двинулся от ее сердца к руке. Она вообразила бледную кожу на внутренней стороне руки и голубую вену вдоль нее, и словно увидела некий импульс, который двинулся по кровотоку вниз по ее руке к ладони и слабо толкнулся в кончики пальцев.

Ничего не случилось. Она могла слышать его дыхание, медленное и регулярное, вторящее шороху ветерка в траве и деревьях, словно прибой, набегающий на песчаный берег.

Она вообразила, что они медузы. Она ясно видела два прозрачных тела, светлых, как луна. Усики бахромы покачивалась в гипнотическом ритме, влекомые потоком друг к другу. И, наконец, очень медленно они соприкоснулись.

Его палец коснулся ее ладони легко, словно пером.

«Я здесь, – сказало это касание. – А ты?»

Ее ладонь сомкнулась на его пальце, и он повернулся к ней.

В конце осени свет угасал рано. До зимнего солнцестояния оставалось еще около месяца, но к полудню солнце почти касалось склона Черной горы, и их тени неимоверно вытянулись, когда они направились на восток к дому.