355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Лавренев » Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое » Текст книги (страница 24)
Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 19:26

Текст книги "Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое"


Автор книги: Борис Лавренев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 46 страниц)

Глава двадцать шестая
ТРУДОВЫЕ БУДНИ

По обширному солнечному плацу, поросшему нежно-зеленой травой, гуськом, вкруговую, носятся на сытых, лоснящихся лошадях красноармейцы.

Краснощекий безусый краском, притопывая ногами в такт лошадиному бегу, весело командует нараспев:

– Во-ольт нале-ево… во-льт напра-аво!

Лошади послушно поворачиваются, подчиняясь шенкелям, молодые конники, пришедшие в армию на мирную учебу, старательно постигают премудрость конного строя, готовясь стать такими же доблестными бойцами революции, какими были их отцы и старшие братья, ушедшие с окончанием гражданской войны на покой, вложившие шашки в ножны, сменив их на плуги и молоты, для того, чтобы задавить разруху и воссоздать благосостояние республики неустанным и упрямым трудом.

На скамье под акацией, растущей посреди плаца, сидит, опираясь на палку, окруженный молодым комсоставом, сняв фуражку, седой человек, на куртке которого поблескивают два ордена Красного Знамени.

Лицо его перерезано от виска ко рту зигзагообразным лиловым шрамом, делающим неподвижной левую сторону. Но глубокие, живые глаза смотрят ясно и спокойно, а рука делает широкие и энергичные движения в такт словам.

– Можно только позавидовать вам, юные мои друзья, что вы пришли учить и учиться в настоящую армию. Сердце радуется глядеть вот на них, – он показал в сторону джигитующих конников. – Нам было трудней. Мы своими силами сколачивали армию из ничего. Из остатков царской армии, из сброда разутых, раздетых, голодных и смертельно усталых людей, у которых было только одно – желание победить. И мы с ними победили. Теперь ваш черед воспитать этих для побед. Будьте упорны в работе, не почивайте на лаврах! Грядущее таит еще много гроз. Еще не раз вас призовут к оружию для защиты революции. От вас же зависит, чтобы эту задачу вы смогли выполнить легко и с честью.

Внимательно слушают молодые командиры поучение старого солдата.

Он достает из кармана часы и смотрит на них.

– Ну, пора! Заболтался я с вами. Сейчас время завтракать. Распускайте команды. Да и я схожу перекушу чего-нибудь, а то нужно ехать на поля.

Он медленно встает на ноги, поддерживаемый руками командиров, и, простясь с ними, прихрамывая и опираясь на палку, идет через плац в направлении виднеющегося за деревьями сада дома.

Тяжело раненный в Перекопском бою, Твердовский, к изумлению лечивших его врачей, не надеявшихся на благополучный исход, переборол могучим организмом все раны, хотя и вышел из госпиталя с изуродованным навсегда лицом и укороченной на десять сантиметров левой ногой, полным инвалидом.

Но, несмотря на предложенную ему почетную отставку и ответственную хозяйственную работу, он не захотел покинуть родной корпус, сохранив командование им и усиленно занявшись воспитанием новых призывов красных конников.

Вместе с этим его потянуло на прежнюю работу по специальности, на землю. Он организовал в имении, на южной границе республики, где стоял корпус, силами красноармейцев образцовое показательное хозяйство. Всю свою энергию и знания он отдавал этой работе, и хозяйство вырастало с каждым годом. Корпус уже довольствовался сам, не нуждаясь в поставках.

В бывшем помещичьем доме и поселился сам Твердовский вместе с женой и сыном, которых увидел, наконец, после долгой, многолетней разлуки.

Но не только мирной учебой корпуса и сельским хозяйством занялся прославленный командир корпуса. Глаза его глядели дальше.

За рубежом советской страны, в каких-нибудь сорока верстах от штаба корпуса, насильно оторванные во время гражданской войны от советской родины, стоном стонали под помещичьим игом сотни тысяч тех самых крестьян, борьбой за освобождение которых начал Твердовский свою революционную работу. Забитые, затравленные, засеченные нагайками жандармов, они все же тянулись к зарубежным братьям, ставшим хозяевами жизни, с жадной надеждой на помощь и освобождение, и то там, то тут постоянно вспыхивали стихийные мужицкие восстания, заливаемые потоками крови, но непрекращающиеся, несмотря ни на какие репрессии.

О них постоянно думал Твердовский. Он связался тесно с подпольным ревкомом крестьянских отрядов и помогал борющимся чем мог: советом, продовольствием, укрывал беженцев, кормил их, пристраивал на работу до того времени, когда победа восстания даст им возможность вернуться в родные села.

Твердовский прошел на террасу дома, где его ожидала Антонина с приготовленным завтраком. Поздоровавшись с ней, он сел и, с аппетитом принявшись за еду, пробегал только что принесенные газеты.

– От партизан не приходили? – спросил он.

– Нет. Сегодня еще никого не было, – ответила Антонина.

Но в эту минуту из дома вбежал на террасу худощавый двенадцатилетний мальчик, сын Твердовского, и с таинственным лицом объявил отцу, что к нему пришли «те самые крестьяне!».

Твердовский быстро допил кофе и направился в свой маленький рабочий кабинет. Навстречу ему поднялись несколько крестьян в белых, расшитых цветными шнурами, свитках.

– Здорово, друзья! – сказал Твердовский, пожимая им руки. – Что скажете доброго?

– До тебя, батько, пришли, – ответил седоусый сгорбленный крестьянин, – за подмогой.

– Ну, ну, садись! Рассказывай, в чем дело!

Крестьяне сели. Седоусый, откашлявшись, продолжал:

– Вот, видишь, какое дело. Завчера переплыли реку с того берега двое наших. Ну и поведали, что у них там все готово на будущую неделю против панов. На тебя, батько, вся надежда. Подмоги!

Твердовский придвинул к себе блокнот.

– А сколько всего народу в отрядах?

– Да по всем селам и хуторам тысячи четыре наберется.

Твердовский записал цифры на блокноте. Крестьяне жадно следили за движениями его руки. Он положил карандаш.

– Не бойтесь! Значит, на будущей неделе? Добре! Помните же, что я говорил! Всем гуртом сразу в драку не лезть. Все равно в открытом бою против солдат не справитесь, пока солдаты чужой башкой думают. Бить нужно понемногу, исподволь, в разных местах, из-за угла, вразбивку, чтоб страху нагонять. Налетел, задал переполоху и удирай, чтоб людей не терять понапрасну. А главное не давай чертовым панам отдыхать! Бей в разных местах, но без передышки! Заматывай!

Старый крестьянин вздохнул.

– Эх, батько, важно нам одним. Кабы ты стал нашим командиром, да взяв бы полк червоноармейцев, так мы б от панов и пуху не оставили.

Твердовский засмеялся.

– Оно верно, старый, да только рано еще. У нас теперь ни с кем войны нет. Если ввязаться, так из этого такая каша заварится, что вся панская сволочь со всего света на нас полезет. И вам не поможем и сами пропадем. А вот, если вы на своих панов напрете, как следует, чтоб их хоть на три дня скинуть псу под хвост, тогда пожалуйте, мы вашу советскую республику грудью защитим.

– То було б хорошо, – сказал старик, – а уж мы постараемся.

Крестьяне поднялись, прощаясь.

Глава двадцать седьмая
«ЛЮКС-ОТЕЛЬ»

В шумной и грязной столице маленького государства, где главную массу населения составляют ресторанные музыканты, ростовщики и мошенники всех рангов и категорий, каждый мальчишка знает «Люкс-отель».

Построенный на европейскую ногу, этот семиэтажный исполин некогда служил гостиницей для интернационального сброда, приезжавшего обделывать в этой стране всякие темные делишки.

Теперь в нем разместилась контрразведка генерального штаба этой опереточной страны, живущей на содержании у великих держав Европы.

Имя этого учреждения произносится гражданами с почтительным ужасом, и никому из них не хочется, чтобы чиновники этого учреждения заинтересовались его скромной особой, потому что такой интерес равносилен смертному приговору.

Имя начальника контрразведки полковника Менара произносят только шепотом и то предварительно оглянувшись по сторонам, не подглядывает ли какой-нибудь соглядатай.

Все преступления, все мерзости, какие происходят в этой столице, на этом международном базаре продажности и подлости, зачинаются в семиэтажной махине «Люкс-отеля», строго охраняемой день и ночь бесчисленными часовыми.

* * *

Полковник Менар рванул и скомкал в коротких красных пальцах листок шифрованной телеграммы. Его крашеные усы зелено-бронзового цвета вздыбились, как две пики, а лицо словно налилось бурачным квасом.

Он бросил телеграмму под стол и встал с кресла.

– Этого больше нельзя терпеть, – крикнул он своему помощнику, накрашенному, как шантанная певица, вихляющемуся тонконогому лейтенанту. Тот моргнул от начальнического окрика подведенными бараньими глазами и распустил вислые толстые губы.

– Нельзя, говорю, терпеть. Этот мерзавец нас доконает в конце концов. Опять, по сведениям пограничной стражи, несколько дней тому назад Твердовским переправлен через границу транспорт оружия и даже четыре полевых пушки. Что же это такое? А?

Лейтенант подобрал губы и сказал наивно:

– Почему это пограничная стража всегда извещает о проходе через границу оружия и людей уже после такого случая? Не лучше ли было бы, если они знали бы об этом заранее…

– Вы дурак, мой милый, – оборвал Менар своего помощника, – вы жалкий дурак! Подумаешь, какую умную вещь вы сказали. Открыли Америку! Я это и без вас знаю, и знаю, что лучше, по ведь, к несчастью, я переменил трижды весь командный состав пограничной стражи, чтобы заменить сволочь честными людьми, но с каждым разом после смены офицеры оказывались еще большими негодяями, чем прежние. Даже личным примером я не могу внушить им правил честности и верной службы правительству. За деньги они позволяют партизанам провозить что угодно и докладывают мне только о совершившихся фактах. Продажные подлецы, которые готовы за тридцать сребреников служить кому угодно…

Полковник даже задохнулся от гнева. Лейтенант чуть заметно улыбнулся при последней обличительной фразе своего патрона. Он знал, что всего лишь полчаса назад полковник получил крупную пачку кредитных билетов от английского военного атташе за перечень предметов военного снаряжения, проданных стране французами, на негласной службе у которых состоял сам полковник, получая за это крупную мзду.

Поэтому он был вполне прав, когда говорил, что своим личным примером не может внушить подчиненным правил честности и верности, но беглая усмешка подчиненного вызвала у него новый приступ ярости.

– Что? Молчать! – заорал он, хотя лейтенант и не произнес ни одного слова. – Вы все у меня распустились. Послать мне сюда Ликса.

Лейтенант повернулся налево кругом и выскочил, радуясь, что дешево отделался на этот раз.

Спустя минуту в кабинет полковника ввалился начальник оперативного отдела контрразведки Ликс.

Он шел от двери к столу, тяжело ступая кривыми ногами, громадная горилья нижняя челюсть резко выдавалась вперед, а по бокам плоского носа тупо мерцали звериные безжалостные глаза.

Рычащим голосом он поздоровался с полковником и, подогнув ноги, неуклюже бухнулся в мягкое кожаное кресло. Полковник поднял с полу скомканную телеграмму.

– Читали, капитан? – спросил он.

– Читал, – проворчал Ликс.

– Ну, что вы скажете на это?

Ликс молча сжал в кулаки свои волосатые руки.

– Надо кончать, – прохрипел он, – кончать раз навсегда. Иначе нам будет плохо.

– Кончать? – вспылил полковник. – Хорошо сказать, кончать, а как? Он неуязвим и недостижим для нас. Если бы можно было…

– Постойте, – перебил Ликс, – у меня с утра есть идея. Я хочу его убрать там, на месте. Раз и готово.

Полковник взглянул на Ликса с сожалением.

– Покушение? Тоже придумали! Да если вы его убьете при помощи кого-нибудь из наших прохвостов, это только разожжет пламя повстаний этого мужичья, которое будет мстить за своего героя, не говоря уже о международных осложнениях.

Ликс сделал на своей обезьяньей физиономии подобие усмешки.

– Я не так глуп. Я уберу его иначе. Комар носу не подточит.

Он опять ухмыльнулся страшной усмешкой и подвинул кресло к столу.

Глава двадцать восьмая
ЧЕРНОЕ ДЕЛО

– Ты ко мне, дедушка? – спросил Твердовский, поворачиваясь от молотилки, в которой он копался вместе с механиком.

– До тебя, батько. Не гневайся, что беспокою. Такое дело, – ответил тот же горбоносый старик, что приходил вместе с другими крестьянами.

– А что?

– Да видишь, переплыл реку один наш парубок. Сбиг от проклятого Менара, еле живой. Так вот хотим тебя просить, будь ласков взять его до себя на работу. Нехай трошки подправится, бо воевать ему зараз не можно. Крепко ослаб.

– А где он?

– Та тут за дверью. Я его привел.

– Пусть войдет, – сказал Твердовский.

На оклик старика в сарай, где стояли сельскохозяйственные машины, вошел, согнувшись и еле переставляя ноги, молодой черноглазый парень и низко поклонился Твердовскому.

– Что с тобой? – спросил его Твердовский.

Вместо ответа парень дрожащими пальцами расстегнул ворот свитки, скинул ее и повернулся спиной к Твердовскому. Тот в ужасе отступил на шаг.

Вся спина, распухшая и багровая, представляла собой сплошную гноящуюся рану.

– Где это тебя так отделали? – спросил тихо Твердовский.

– Жандармы. Поймали по дороге, пристали: «Ты большевик, большевик». Я клянусь, что нет, они меня схватили, разложили на телеге и давай драть нагаями. Потом повезли с собой, заперли на ночь в хате, чтоб утром расстрелять, а я из последних сил выбил раму и бежал.

– Тебя нужно сейчас в лазарет. Отправляйся.

Парень опять низко поклонился.

– И так заживет. А уж вы сделайте милость, дайте какую-нибудь работу. Не хочется нищенствовать.

– Ладно. Дадим. Только сначала полечись, – ответил Твердовский и приказал машинисту отвести парня в лазарет.

– А ты какую работу знаешь? – спросил он его перед уходом.

– Я монтер, – ответил парень с гордостью.

– Ну, значит, работа найдется. Сведите его, товарищ Артем, да поскорей возвращайтесь, а то я без вас не справлюсь.

Старик с парнем и машинист вышли. Твердовский выше засучил рукава и с французским ключом в руках полез в самые недра молотилки.

* * *

Через неделю парень совсем оправился и снова пришел к Твердовскому за работой. Тот послал его на сахарный завод, где его назначили монтером. Работник он оказался сметливый и понятливый, а знания его в монтерском деле даже удивили заведующего заводом. На его вопрос, откуда он столько знает, парень охотно рассказал, что он кончил среднюю электротехническую школу и мечтал поступить в инженерное училище, но бедность не позволила. Заведующий одобрительно потрепал его по плечу.

– Ну, не робей. У нас это не препятствие. Поработаешь здесь годик, а там мы тебя командируем в политехникум, и учись на здоровье.

Нового монтера поместили при заводе в одном помещении с начальником охраны завода.

Это был человек неизвестной национальности, сутулый, с низким лбом, с бельмом на одном глазу, по фамилии Найда.

Три года тому назад он вступил добровольцем в один из полков дивизии, которой командовал Твердовский, и вскоре выделился из рядовой массы своей храбростью. Но вместе с храбростью он проявлял зверскую жестокость и, кроме того, оказался нечист на руку. Узнав об этом, Твердовский, не терпевший таких людей, под горячую руку чуть не расстрелял Найду, но после, пожалев его, ограничился тем, что выгнал его вон из дивизии.

Найда исчез бесследно.

Появился он уже после окончания гражданской войны, придя к Твердовскому, оборванный, грязный и несчастный, прося какую-нибудь должность.

Твердовский сначала решительно отказал, но, видя отчаяние Найды, передумал.

– Черт с вами, – сказал он, – я не хочу взять на себя ответственность за вашу гибель. Хоть и погано, но все же вы служили у меня. Поручаю вам охрану сахарного завода. Это для вас самая подходящая и безопасная должность. В вашем распоряжении не будет денег и не будет соблазна. Но если вы опять проштрафитесь, не взыщите – пощады не дам и старое припомню.

Если бы Твердовский увидел, какой злобой блеснул здоровый глаз Найды при намеке на старый грех, он, может быть, и не принял бы его, но Твердовский ничего не заметил.

В течение года Найда исправно исполнял свои обязанности, и на вопрос Твердовского заведующий заводом ответил рассеянно:

– Работник как работник. Не лучше и не хуже других. В дурном ни в чем не замечен.

У этого Найды и поселился новый монтер. К удивлению заведующего заводом, знавшего Найду как хмурого и нелюдимого человека, которого никто не мог заставить разговориться, монтер быстро сдружился с начальником охраны. Их постоянно видели вместе.

Веселый и жизнерадостный характер молодого монтера, очевидно, заразил угрюмого и сумрачного Найду. Он стал разговорчивее и даже начал улыбаться, чего за ним прежде не водилось.

По вечерам сожители дружно сидели за чаем до поздней ночи и о чем-то оживленно беседовали.

Однажды, попивая чаек, монтер с простодушным удивлением сказал Найде:

– Удивляюсь я, на вас глядя. Умный вы человек и способный, а сидите на такой маленькой должности. Даже жаль вас.

Найда насупился, а монтер продолжал:

– Попросились бы у Твердовского, чтоб он перевел вас на другую работу. Он человек прекрасный, добрая душа, толк в людях знает и с удовольствием верно поможет вам найти работу по вашим способностям.

Найда насупился еще больше и трехэтажно выругался. Монтер изумленно вскинул на него свои глубокие пристальные черные глаза.

– Что же вы ругаетесь? Разве я что-нибудь неприятное вам сказал? – спросил он недоуменно.

Найда сурово молчал. Но монтер не отставал с расспросами и, наконец, заставил своего приятеля рассказать историю его прежней судьбы у Твердовского.

– Ну вот, какой вздор, – сказал он, когда Найда кончил рассказ, – было и быльем поросло. Потом, Твердовский сам видит, что вы исправились, и, наверное, не имеет ничего против вас. Если бы вы сами напомнили ему о себе, он с удовольствием дал бы вам более ответственную работу по вашим талантам.

– Я боюсь разговаривать с ним, – ответил Найда, скрипнув зубами, – ничего в жизни не боюсь, а вот его взгляда не могу вынести.

– Ну, если так, – возразил монтер, – напишите ему письмо. Верьте, я дружески отношусь к вам, и мне очень хотелось бы помочь вам. Давайте мы вместе обдумаем письмо и напишем. Я уверен, что товарищ Твердовский не откажет.

Найда отрицательно мотнул головой.

– Нет. Он мне пропишет за письмо такую ижицу!

На лице монтера мелькнула на секунду гримаска нетерпения и недовольства, но, согнав ее, он продолжал ласково убеждать приятеля в верном успехе задуманного плана.

Наконец Найда махнул рукой.

– Эх, какой вы неотвязчивый! Ну давайте писать, черт с вами. Только чтобы хуже не вышло.

Монтер достал листок бумаги и придвинул чернильницу.

Уже первые лучи рассвета розовели на востоке, когда они закончили текст письма. Монтер положил его в конверт и запечатал.

– Завтра отдадим вестовому, который будет ехать в штаб, он и отвезет. А дня через два, наверное, будет и ответ.

Но через два дня ответа никакого не было. Не было его и через неделю. Найда волновался, а монтер утешал его.

– Да не волнуйтесь! Мало ли дела у товарища Твердовского. И потом не сразу же он может придумать, куда вас назначить. Нужно все же сообразить. Даже лучше, что не сразу отвечает.

В конце второй недели Твердовский сам появился на заводе, делая обычный объезд расположения корпуса. Он вошел в контору вместе с заведующим. Найда, взяв под козырек, волнуясь, рапортовал ему о благополучии на заводе.

Твердовский, прослушав рапорт, не подал руки начальнику охраны и, смотря на него в упор загоревшимися гневом глазами, сказал раздельно и громко, так что слышали все каждое слово:

– Вы написали мне наглое и дурацкое письмо. Вы просите, чтобы я дал вам более ответственную работу, основываясь на ваших прежних заслугах. Вы забыли, что эти заслуги заключаются только в том, что вы раскрали трудовые народные деньги в тяжелую годину. Я не выгоняю вас сейчас, потому что вы исправно служили год, но если вы осмелитесь еще раз претендовать на какие бы то ни было повышения, вы вылетите вон в два счета и безвозвратно.

Найда стоял бледный. Остальные сотрудники молча слушали, чувствуя неловкость, и никто не заметил, как черные глаза монтера вспыхнули ярким огоньком несдерживаемой радости и удовольствия.

Глава двадцать девятая
В НОЧНОЙ ТЬМЕ

Вечером этого дня монтер, окончив работу и придя в свою комнату, застал Найду лежащим на постели лицом в замызганную подушку.

Он тронул его за плечо.

– Эй, что такое?

Найда медленно повернул голову к спрашивающему. В сумраке комнаты глаза его блеснули мутным злым огоньком.

– Пошел к чертовой матери! – крикнул он. – Это из-за твоего дурацкого совета мне сегодня наплевали в морду. Идиот!

– За что же на меня злишься-то? – спросил, отступив, монтер, – я дал тебе совет обратиться к Твердовскому, потому что на себе испытал, как он добр и отзывчив. Видно, ты ему здорово напакостил, что он не может забыть твоих штук.

Найда злобно выругался. Монтер тихонько засвистал.

– Однако я вижу, ты вовсе раскис. Выпьем, что ли, по маленькой. От водки все горести дымом. Завтра проснешься, как встрепанный, и всю обиду из башки выбьет. А у меня как раз в сундучке здоровая старка. На прошлой неделе у контрабандиста купил. Клялся, что тридцатилетняя. Берег до праздника, но для твоего утешения не жаль распить.

Найда сел на постели.

– Давай, сволочь! Тащи! Пока не надерусь – не забуду. Ведь этакое услышать при всех – это все равно, как если б тебя при людях дерьмом вымазали.

– Да, – откликнулся монтер, доставая из сундука две плоские фляги, – и здорово ж он тебя отделал. При всем заводе. Вор вы, мол, и сукин сын и молчите, а не то в три шеи при всем честном народе.

– Заткнись, – прошипел Найда, скрипнув зубами, – не береди, наливай! Все у меня горит в середке. Подвернись бы он мне сейчас, хлоп и кончено. Мокро бы осталось.

Монтер обернулся и посмотрел на Найду с загадочной усмешкой. Потом он вылил содержимое фляжки в фарфоровую кружку и подал Найде.

– Дуй сразу! Только нос зажми.

Найда зажмурился и опрокинул кружку в рот. Бешеная выдержанная старка ударила ему в голову, как обухом. Несколько секунд он сидел, тяжело задыхаясь. Монтер искоса наблюдал за ним.

– Водка! – буркнул Найда. – Огонь! Надо было с утра такой дерябнуть, тогда б я ему не спустил. Я б ему показал.

– Что бы ты ему показал, корова, – внезапно зло сказал монтер, – только языком вертеть горазд. «Мокро бы осталось». На таракана ты, может, и храбр, а на Твердовского – коротки руки, сопляк.

Найда привстал и засопел.

– Не веришь? Не веришь? Думаешь, треплюсь? Трус я, по-твоему? Говори, стерва! – рявкнул он, хватая монтера за грудь, но тот легко выскользнул.

– Чего ж ты меня хватаешь? Я человек слабый. Ты вот Твердовского так схвати. Так на него небось даже с пушкой не полезешь, дрейфишь.

Найда вздрогнул и, схватив вторую фляжку, хлебнул несколько глотков прямо из горлышка, а фляжку швырнул на пол.

– Эх ты, – сказал он с горькой обидой, – я один на сотню ходил. Сам Твердовский видел. А его тоже не побоюсь. Пусть выходит один на один.

– Ложись спать, баба. Заврался! – подчеркнуто резко оборвал монтер.

Найда оперся на стол. Лицо его посерело и перекосилось.

– А, ты вот как! Так я ж тебе докажу. Вот лопну, а его ухлопаю.

– Да брось язык чесать! Кто вправду за себя постоит, тот молчит. Ты, поди, и пистолета-то в руках не держал, пигалица! – издевался монтер.

– Ах ты, рвань! – вскрикнул Найда и, оттолкнув монтера, пошел к постели. Монтер следил за ним внезапно загоревшимися глазами и, увидев, что Найда вытащил из-под подушки маузер, странно усмехнулся. Найда повернулся к нему.

– Во… видел… Поеду и… крышка. Он у меня не встанет, – рычал он, запихивая обойму.

– Да оставь! – подошел монтер. – С ума сошел. Ложись спать!

Но Найда ткнул его кулаком в бок.

– Не лезь… я тебе покажу, какой я трус. Я всем покажу.

Он распахнул дверь и прогрохотал неровными шагами по ступеням крыльца.

Монтер схватил валявшиеся фляги и сунул их в сундук. Потом погасил свет, раскрыл окно и прислушался. Он услыхал топот выводимой из конюшни лошади и пьяное ворчание Найды. Тогда, захлопнув окно, он лег на кровать и злорадно захохотал.

* * *

Лампа бросала на стол круг желтого света. Твердовский стоял у стола, облокотившись на него и положив больную ногу на стул, и рассматривал чертежи новой военной игры, переставляя флажки, наклеенные на булавки. Завтра он должен был вести игру с комсоставом. Втыкая флажок, он услыхал какой-то шорох и легкий стук на террасе. Он поднялся, всматриваясь в окно. Но все было тихо. Взяв палку, Твердовский тихо подошел к окну и выглянул. Ему показалось, что у столба террасы стоит какая-то тень. Он окликнул. От столба отделился человек и подошел к окну. Твердовский увидел лицо Найды с закушенной губой. Он вспылил.

– Какого черта вам надо? Это еще что за наглость? Вы хотите бы…

Найда вздернул руку. Прежде чем Твердовский успел отклониться, мигнула синеватая молния, гулко ударил выстрел, и Твердовский, тщетно стараясь удержаться пальцами за край подоконника, повалился навзничь. Из середины его лба струйкой забила кровь. В доме вспыхнули огни, послышалась всполошенная беготня.

А по ночной дороге, за воротами сада, задыхающаяся лошадь пронесла бешеным карьером пригнувшегося к седлу всадника.

И в бархатной темноте, осеребренной призрачным светом низких летних звезд, лошадь и всадник казались сами призраком темной силы, уносящимся в пропасть веков.

* * *

Лимузин остановился у подъезда «Люкс-отеля», и соскочивший с переднего сиденья маленький солдат в зеленых обмотках открыл дверцу. Молодой офицер, придерживая саблю, вылез из каретки и быстро скрылся в подъезде. Он взошел по лестнице во второй этаж и постучался в одну из дверей длинного и угрюмого коридора. Услыхав оклик, он оправил портупею и вошел.

Из-за письменного стола на него взглянули настороженно обезьяньи глазки капитана Ликса.

– Честь имею явиться, господин капитан!

Ликс хмуро протянул руку.

– Вы не рады, господин капитан? Я рассчитывал на лучший прием. Дело выполнено на редкость блестяще. Вся вина на этом идиоте, которого я довел до точки белого каления. Его арестовали, меня же никто не подозревает, и я спокойно рассчитался через неделю, выставив мотивом ухода, что я не могу работать там, где убит мой благодетель, что мне слишком тяжело. Недурно? Правда? Главное, что наше учреждение совершенно чисто, а чистые руки и чистая совесть самое главное, господин капитан.

Ликс усмехнулся и ткнул разговорчивому подчиненному лист бумаги.

– Лучше взгляните сюда.

Офицер вставил в глаз монокль и поднес лист к глазам.

«Официальная сводка оперативно-политического отдела. По собранным сведениям, смерть известного вождя красной конницы Твердовского вызвала в совдепии не уныние и растерянность, но взрыв общего негодования. Во всех кругах населения жалость к убитому равносильна ненависти к убийцам. Комсостав и рядовые корпуса покойного дали клятву, что за его смерть они заплатят в будущих боях. Никакого замешательства или изменения в политику смерть Твердовского не внесла…»

Лицо офицера вытянулось. Он положил бумагу на стол.

– Ну, что вы теперь скажете? – спросил Ликс.

Офицер замялся. Его ограниченный мозг тщетно искал ответа и не мог найти. Он просто пожал плечами и небрежно сказал:

– Удивительно странные люди эти большевики!

<1926>


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю