Текст книги "Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ)"

Автор книги: Бирке Элеонор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Глава 7. Сотрудничество

В ночи, как и всегда, выл пес. Изредка ему подпевали сторожевые собаки, но мальчишка знал, кому принадлежит этот голос полный тоски, этот зов друга. Где-то там в темноте леса одинокий Кайгы искал, чуя родного собачьему сердцу человека, когда-то угрюмого соседского мальчишку, когда-то мечтателя. Он искал Харма.

Малыш, которому всего через несколько недель стукнет восемь лет, такой же одинокий, как и Кайгы, забытый всеми воспитанник школы Крубстерсов, сидел в темной бетонной комнате один на один со своими закончившимися мечтами. Мысли не исполнялись. Дар исчез. Лишь кое-что весьма странное, но поистине прекрасное, хоть и выглядело теперь невзрачно, осталось малышу от его давней и печальной мысли, от того порыва во спасение. Помочь брату, найти Стива!..

Харм насупился. Крылья среагировали на новую эмоцию, раскрылись. Перья вздыбились, а скелет крыльев принял форму прямого угла. Харм привычно потряс ими, аккуратно расправил, а потом неторопливо скрылся под серо-черной перьевой палаткой. Сальные кудряхи Харма торчали сверху и с трудом узнавалась в них светлая русость волос. Так, укрывшись крылами, было теплей. Так он не видел обшарпанных стен, пугающей черноты ниш и углов, темноты под кроватью, решетки на единственном незастекленном оконце под потолком. Так было менее страшно.

За месяцы заключения крылья стали грязными, мятыми, а перья слиплись, да и запах от них висел почти тошнотворный. По правде, Харм давно свыкся со зловонием: ухаживать за этим запущенным «подарком мечты» он не умел, ведь он не птица. Кто же он теперь? Крылатый воин – как прозвал его Генри Смолг? Харм улыбнулся, вспоминая об этом. Приятные обрывки прошлого были для него единственной отдушиной. Ведь что чудного осталось у Харма, помимо теплых мыслей?.. Ничего…

Бедняга не знал, как надо ухаживать за крыльями, да и работники этого заведения не стремились помочь. Кто на такое согласится?

Слава мечте, малыш еще не мог осознать, что испытывают эти люди, как воспринимают странного ребенка. Он не понимал, что для местного персонала был скорее противным недоразумением, уродцем, нежели ребенком, нуждающимся в помощи.

Примерно раз в неделю или две его отводили помыться. Не сейчас, но еще совсем недавно. В такие моменты он мысленно оказывался в благоухающей пене в ванной, что когда-то подготовила ему госпожа Степанида, добрая работница банного комплекса школы. Он вспоминал, как с наигранной строгостью она отчитывала заросшего грязью Харма. Он позже смекнул, что ее строгость – это напускное. Чего стоило опять показаться Степаниде на глаза после «битвы с коброй». Тогда Харм спас Элфи от ядовитой змеюки. Харм походил в чистеньких штанишках не больше получаса и тут же порвал колено, а как испачкал!.. Его отчитали, но в конце провозгласили заслуженное: «Молодец! Смелый поступок!» – а еще Степанида чмокнула его в щеку.

Сейчас же персонал тюрьмы в общей массе побаивался к нему даже приближаться, не говоря о том, чтобы помочь малышу намылить крылья. Изредка давали жидкое мыло или это был шампунь, но чаще он получал лишь взгляды полные омерзения. Ему, как заразному, издали кидали полотенце, оставляли у двери кусок мыла, страшась его вида; страшась хоть на миг коснуться, пусть взглядом, такого небывалого уродства.

Два раза в день через отверстие внизу железной двери появлялась миска с каким-то супом, или это была жидкая каша. В первые недели заключения, бывало, в щель протискивалась чья-то ладонь. На пол кидали сырое зерно. Тогда из-за двери доносился хохот. Харм пытался сказать, что зерно трудно жевать, им никак не наесться. Реакция малыша задорила солдат пуще прежнего. Так они шутили. Правда сказать, это быстро закончилось. Надоело ли им или была другая причина, но издевательства быстро прекратились.

Теперь, глядя в миску на бледную желтую массу, Харм с тоской вспоминал мамину картошку и капусту, а о школьной столовой он заставлял себя вовсе не думать. Сожалел, что колечко с летучей мышью потерял в лесу, когда искал путь назад, когда искал дорогу в Воллдрим.

Раньше, когда Харма только поймали, в камере было чище. Здесь регулярно мыли, а его выводили на улицу. В широком каменном коридоре в двадцать метров в длину, предназначенном для прогулок, сквозь решетку над головой Харм видел макушку леса и небо, птиц, слышал ветер. Там было лучше, чем здесь, там было почти хорошо, но все это прошло.

Три месяца или около того минуло с последней «решетчатой» прогулки. С тех пор перестали давать постельное белье, забрали одеяло. Его так наказывали. «Не хочешь сотрудничать? Тогда не обижайся», – сказал мужчина с большой плоской родинкой, которую носил на кончике своего длинного носа. Он, как и многие в этом месте, одевался в зеленую форму с волнистыми пятнами серого и бежевого. Харма то и дело водили к нему «на разговоры». После так называемого «отказа сотрудничать» Харма не выводили из камеры вовсе.

Почти каждый день, Харм вспоминал тот день, когда он обрел эти самые крылья, которые теперь смялись и потрепались, но что самое ужасное – их время от времени подрезали. Нет, это было не больно, но в такие моменты он завидовал птицам, летающим в небесах. Он вспоминал, как взмахнул крыльями, как вылетел из комнаты Элфи. Тогда он боялся своей потерянной мечты, своей оплошности, приведшей к смерти старшего брата Стива.

Он хотел все исправить, найти, помочь… но как показаться Майклу и Саре на глаза? Как признаться, что это он навлек беду на семью?

«Ненавижу!» – кричал себе малыш. В тот день он решил, что исчезнет, уйдет прочь из Воллдрима, далеко от печали собственных желаний. Ведь как мог он вернуться домой, после того, что сотворил? Что еще он сотворит, кто еще пострадает? Харм долго летал в небесах. Били молнии, и он вдруг понял – он творил их. Разряды молний были его горечью.

Полет сказался неким спасением. Ветер, скорость, простор – они лечили тело, исцеляли печальные мысли, становилось легко.

«Я исправлю мечту! – решил Харм. – Я полечу назад! Вернусь домой… Я скажу, что виновен, я постараюсь измениться…»

Сосны, пихты, поля, васильки, речка и давно нет людей… Харм спустился. Он устал. Он летел слишком долго. Он решил отдохнуть.

Малыш поискал где укрыться. Пахло древесной смолой и полынью. Среди сотен карликовых сосен, старых дубов и вязов обнаружилась одинокая ива. Мальчик скрылся под лентами «плаксивого» древа. Теперь дождь лил не так сильно. Впрочем, Харм давно уже вымок. Небо темною ночью свисало над ним, но вдали горизонт окаймляли угасающие сумерки.

Харм сидел на земле и кутался в крылья. Он думал, он вспоминал… «Элфи спасли, – Харм улыбнулся. – Неужели Стив умер?» – он закрыл глаза и обхватил голову выпачканными ладонями. Бинт промок, и рубашка прилипла к телу; из раны от укуса Кайгы вновь засочилась кровь. Он дрожал и думал о брате, о Стиве. О тени человека, который жил внутри себя и никогда не заговаривал с братом, да и с другими членами семьи Дриммернов.

Какой у Стива был голос? Он говорил мало. Нет, он только кивал, соглашаясь с поручениями. Он безропотно исполнял хозяйские дела. Что он любил? Чего он хотел? Кем он был? Неужели он умер?

Мальчик вдруг понял, что не знает о Стиве ничего: не помнит цвета его глаз, волос. Был ли тот крепок или худ? А в чем он был одет? Размытое пятно человека в тени комнаты – вот и весь портрет Стива, что смог воссоздать в памяти Харм. «Не помню, я ничего не помню, – сбиваясь и всхлипывая, шептал себе Харм: – Я спасу тебя, Стив, я спасу тебя, братик!..»

Харм сидел под струящимися ветвями, одинокий, в глуши леса. Плакучая ива, заключив союз с ветром, подобно жалостливой участнице, поглаживала мальчонку по голове и плечам. Дождь усилился, сверкнула молния, и гром ударил о землю. Харм даже не вздрогнул. Его мысли оказались громче грозовой стихии.

Вскоре уставший и истощенный голодом мальчик наконец уснул.

Влажное тепло на щеке – Харм протер глаза и на несколько секунд замер в недоумении. К нему ластился Кайгы. Пес лизал мальчонке лицо, шею, голову. Он смотрел на друга печальными глазами и скулил, извиняясь ли, радуясь?.. Харм обнял пса:

– Ты нашел меня! Нашел! Кайгы, мой хороший, мой Кайгы!

Пес скулил… Нет, он что-то бормотал, на своем, на собачьем.

– Да, да, и я рад тебя видеть. Друг мой, мой Кайгы.

Так пес нашел Харма. Жаль, но потом они так и не сумели отыскать дорогу домой.

Сейчас, когда Харм сидел в тюрьме, вой пса помогал ему смириться и не сожалеть, не забывать, что печаль не должна окутать его сердце. Прошлогодний урок на перекрестке в Тубио, который преподнес ему пес Элфи, мальчик хорошо помнил. Благодаря ярости пса, теперь Харм отдался обстоятельствам, доверился мечте, несмотря на то, что мечтательная способность его ныне оказалась совершенно утеряна.

Знал ли пес, что его присутствие так важно для Харма? Чувствовал ли Кайгы малыша Дриммерна? Кто сможет утверждать, что понимает достаточно хорошо собачье племя, чтобы рассудить их чувствах и привязанности, веру в друга-человека?

Однако недавно кое-то произошло. За стеной, у которой стояла кровать Харма, что-то появилось. Харм почувствовал это! Несколько ночей назад ему приснился Стив. Он говорил, что жив, что не свалился под землю. Он был не дома, когда случилось землетрясение. Он бормотал о каменной комнате, о тюрьме, в которой оказался.

«Синие! – обрадовался Харм. – Глаза у Стива синие, как и мои…»

Стив жаловался на голод, он не знал за что наказан. Он не плакал, ведь был слишком утомлен. Он едва говорил. Сипло звал он Харма и просил о помощи:

– Я не могу выбраться… Помоги, помоги мне, Харм!..

Харм знал – этот сон особенный. В нем было осязание, запах, каскады звуков; некие волны, исходящие от предметов, людей – от всего! Именно волны, «хорошие волнения» – так он называл свои ощущения. Они были сами по себе. Они оказывались во снах, но не принадлежали им. Мистер Генри учил малыша слушать чувства, желания и доверять им. К тому же Харм верил, что видит будущее. Сейчас, к сожалению, он не видел того, что грядет, потому и надеялся только на сны.

Особенные сновидения сбывались или что-то значили. Сон со Стивом был именно таким. Харм поверил, что брат жив. Он поверил, что брат за этой стенкой. Вот там, в соседней комнате. Он поверил, что вместе со Стивом сможет вернуться домой и наконец узнает излечился ли папа от молчания, замечает ли он теперь своих детей? Он надеялся, что их семья, еще не совсем родная, но несомненно должная стать таковой где-то есть, где-то живет и ждет их возвращения.

Но почему Стива не кормят? Наверное, он тоже не хочет «сотрудничать»…

В дверь ударило железо, и Харма выдернуло из раздумий. Он сжался и приготовился. Через секунду дверь толкнули, резкий голос гаркнул:

– Встать! Крылья за спину! Шевелись!

Харм подскочил, руки сами сцепились за спиной. Он был рад услышать хоть чей-то голос, но появление местного персонала порой приносило неприятности, потому малыш насторожился. Бывало с ним просто говорили, но случалось проводили разные «проверки», которые частенько оказывались болезненными.

В тусклом свете коридора показалась фигура:

– На выход! – скомандовал мужчина. Харм подошел ближе и увидал незнакомого ему офицера в привычной зелено-пятнистой форме. Однако командовал другой – тот, что охранял коридор. – Шевелись!

Харм вышел. У незнакомца на форме было несколько разноцветных фигурок: прямоугольники, кружочки и полоски, какие-то значки с лентами… Некоторые Харм видел раньше, другие – нет. Прямоугольные таблички на плечах незнакомца были в точности, как у «исследователя»: три желтые полоски на каждом плече. У других здешних на плечах в основном присутствовали красные полосы, у некоторых наплечники отсутствовали напрочь, а пару раз ему попадались плечи с буквами из незнакомого алфавита.

Харм мельком посмотрел на дверь в соседнюю комнату: «Стив, я скоро вернусь!» – мысленно утешил брата Харм.

Человек, охранявший коридор, закрыл комнату ключом, висевшем на блестящем кольце с десятком других, разных форм и размеров. Он отошел к столу, выпрямился. Он всегда так делал. Наверное, это что-то значило.

Второй толкнул мальчишку в противоположную от стола сторону:

– Тебя вызвали. Следователь считает – ты достаточно подумал… – он повернулся к постовому: – Сам отведу!

Тот отрапортовал:

– Так точно!

Они вышли из тусклого коридора, и Харм прищурился, здесь было непривычно ярко. Он приложил ладонь к глазам, но вспомнил, что это запрещено, и вернул руку за спину. Звякнула очередная решетчатая дверь. Ее закрыл на ключ еще один человек в темно-зеленом костюме. Харм с офицером прошли другой, не менее яркий коридор, и свернули в следующий. Здесь свет уже не так слепил глаза. Они двигались дальше и дальше. Шли, то по длинным, то по коротким коридорам, поднимались по лестницам. Путь то и дело преграждали двери: металлические или решетчатые.

От нового человека сильно пахло табаком. Он буквально пропитался этим запахом. Харму он не был неприятен, к тому же вонь от его крыльев была куда резче, да и едва ли приятней. Мужчина то и дело кашлял, приставляя ко рту кулак, и ругался бранными словами. Негромко, как бы оправдываясь, старался дать Харму понять, что его самого этот кашель весьма раздражает. Вскоре в одном из коридоров он остановился, посмотрел по сторонам, а потом шепотом спросил:

– Ты голодный?

Харм уставился на мужчину и замер. Такого вопроса он не ожидал.

– Ну? – спросил мужчина и кашлянул в кулак.

Харм кивнул.

На него смотрел высокий, под метр девяносто, не слишком худой, но подтянутый мужчина, который был небрежно выбрит, а вдобавок не слишком аккуратно пострижен. Короткие волосы слегка завивались, в них проглядывалась не такая уж редкая седина, а еще мужчина был прилично лопоух. Однако эта его особенность со всеми остальными чертами лица смотрелись более чем удовлетворительно. Весь его образ в довольно ловком сочетании выдавал весьма обаятельного мужчину и вызывал… наверное, доверие. Да! И, нет, он не был красив! Впрочем, Харм вряд ли это понимал, как и то, что мужчина совершенно точно притягивал женские взгляды.

Мужчина влез в карман своей пятнистой куртки и вытащил сверток. Как только пакет раскрыли, из него выплыл чрезвычайно вкусный запах.

– На вот, съешь… Только по-быстрому. Кхе-кхе…

На ломте хлеба лежал розовый кружочек толщиной с полсантиметра. Харм взял бутерброд в руки и надкусил, потом еще и еще раз. Как же вкусно!

– Это форманская. Дешевая, но вполне съедобная, – пояснил мужчина.

– Да, очень-очень, – согласился Харм. За минуту он слопал бутерброд, потом протер рукавом рот.

– Тебе сколько? Кхе-кхе, – опять закашлялся мужчина и машинально полез в нагрудный карман, но вдруг, будто что-то вспомнив, покачал головой и вытащил руку обратно. На стене красовалась зачеркнутая сигарета в красном кольце. Похоже это огорчило мужчину.

– Я много могу съесть, сколько угодно, – ответил Харм.

Мужчина странно посмотрел на него, а потом сипло рассмеялся, приложив кулак к губам:

– «Сколько тебе?..» Ну, ты!.. Черт, а ведь точно! – его смех то и дело смешивался с покашливанием. Видимо он был простужен – думалось Харму.

Харм недоверчиво смотрел на мужчину. Чего тот хочет, почему смеется? Он решил эти вопросы по-своему и спросил:

– Извините? – а сам подумал: «или надо «спасибо» сказать?» А вообще, чего тут смешного? Он действительно съел бы еще как минимум пять таких же форманских кружочков с хлебом.

– Сколько тебе ЛЕТ? Бутербродов нет больше, к сожалению… – офицер сочувственно пожал плечами.

– Шесть… или семь… я не знаю…

– Как не знаешь? Ну ладно, а сколько тебе было, когда тебя задержали?

Харм почесал затылок:

– Шесть… Наверное…

– Ясно, значит сейчас семь… Ну что, пойдем? Хотя погоди! – Он опять влез в карман, но уже в другой и выудил оттуда яблоко. – Чуть не забыл… На, держи! Только ешь побыстрее.

Харм взял в руки яблоко и откусил. Никогда, никогда в жизни он не ел таких вкусных яблок! Пожалуй, это яблоко было самой вкусной в его жизни пищей! Он грыз его с закрытыми глазами. Это был поистине бесподобный плод!

Когда Харм почти закончил, мужчина осмотрелся и сказал:

– Доедай, а огрызок… Э-э-э-э-э, вот гадство, где же урна?.. а ты и его съел?.. Ну, ладно. Хм… Кхе-кхе. Тогда, идем. – Он похлопал мальчишку по плечу и, глянув на его крылья, немного поморщил нос.

Мальчик и не думал об этом, но этому офицеру, никогда не сталкивающемуся с магией, было дико видеть подобное. Крылья, у человека! Разве такое встретишь в обычной жизни? Это отталкивало, пугало, а при пристальном рассмотрении в горло просилась тошнота. Однако было и нечто другое. Жалость? Вряд ли. Ну, может быть самую малость.

Этот мальчик был почти одного возраста с сыном офицера и намного младше его дочери. Он был так несчастен и просто мал. Казалось Харм не вполне понимает где находится и что здесь происходит. Но крылья!.. Откуда они? Неужели в Воллдриме действительно живут маги? Неужели они так могущественны, что могут наколдовать крылья? Сам мальчик вряд ли способен на такое, ведь будь он волшебником, запросто выбрался бы отсюда. Сложная судьба досталась ребенку. Сначала попал к колдунам, а теперь оказался в заключении.

Если следствие не добьется от мальчика нужной информации, если не удовлетворит начальство, тогда малыш может попасть в руки Отдела Исследований. А садисты, работающие в Отделе, не станут лечить мальчишку. Что ждет его?.. Зарежут! Как пить-дать зарежут! Да, у ребенка недетские проблемы, совсем недетские…

«Хорошо, что эти проблемы не у меня», – подумал офицер и криво улыбнулся, а потом глянул на Харма и мотнул головой:

– Ну что, идем?

Они свернули за угол. Здесь оказалась еще одна металлическая дверь. Мужчина постучал в нее и крикнул. Теперь его голос приобрел резкость:

– Открывай! Давай! Дорбсон ждет!

Через секунду в замочной скважине проскрипел ключ, и дверь распахнулась. Находившийся тут юноша с несуразными пушистыми усами выпрямился около своего стола. Повсюду в здании стояли эти столы и повсюду же за ними кто-то сидел или стоял. Эти люди часто так делали. Резко вскакивали и ровнялись, будто разминали уставшую спину. Выпрямлялись, как по линейке. Так в школе на уроке счета, когда-то и Харму измерял рост мистер Нагама.

Добрый дядя, угостивший Харма яблоком и бутербродом, грубо подтолкнул его к двери с табличкой «Допросная» и рявкнул:

– Вперед! Чего мешкаешь?! – а потом пробурчал себе под нос: – И почему я лично должен всем этим заниматься?..

Он отворил дверь, и Харму предстал уже знакомый кабинет. За столом с вместительными тумбами вместо ножек, окрашенным в белый, сидел человек. Харм частенько видел этого мужчину с родинкой на носу. Именно к нему его и приводили «для разговоров».

Харм шагнул вперед, и знакомое чувство вдруг сковало тело. Каждый раз он ощущал это. Что-то давящее в груди, что-то дубеющее в мышцах, его движения становились нескладными.

– Здравствуй, мой мальчик, – мужчина в зеленой форме с тремя желтыми полосками на наплечниках улыбался. Его улыбка, как и всегда, была неискренней. Это мог понять даже семилетний мальчик. Этот человек был нехорошим, он притворялся добряком, но то и дело его слова и жесты заставляли мальчика сжиматься от страха. – Садись! – сказал он Харму, а потом поднял глаза на незнакомца, приведшего сюда мальчика: – Да, Крабов…

– Чиво?! – мужчина недовольно уставился на следователя Дорбсона.

– Принеси табурет. Этот крылатый мальчишка вечно ерзает на стульях со спинкой. Крылья ему мешают…

– А ты не перебираешь?

– Генерал Фейи велел во всем мне помогать. Во всем! – почти крикнул следователь.

Крабов с гневной миной вышел из кабинета и уже через минуту вернулся назад.

– Садись, заключенный, – он подтолкнул Харма к табурету.

Теперь этот дядя был груб и недоволен. Харм растерялся. Похоже все эти люди лишь притворялись хорошими, но сами таковыми не были.

– Крабов, если что, я вызову тебя… Пока можешь быть свободен!

Крабов приложил кончики пальцев к виску и смачно плюнул прямо на пол. При этом на лице играла то ли боль, то ли неприязнь, и воинское приветствие он изобразил так, словно и не приветствие это вовсе, а скорее намек на дикую мигрень. Потом Крабов резко одернул руку и быстро вышел.

Мужчина «исследователь» расхаживал вдоль стены за спиной Харма, а малыш боялся даже дернуться, не то чтобы повернуть голову.

– Итак! – почти выкрикнул Дорбсон. – Кажется ты достаточно подумал и уже созрел для серьезного разговора.

– Спасибо, – прошептал Харм. «Созрел? Причем здесь огород? о чем говорит этот дядя? о луке, клубнике, а может о капусте?..» – подумал он.

За спиной раздался нервный смешок:

– «Спасибо?» Ха! Ты помнишь, как ко мне обращаться?

– Мистер исследователь…

– Господин следователь Дорбсон, – подправил мужчина.

– … господин исследователь Об-р-с-тон…

– СЛЕ-дователь, не ИС-следователь! С-ЛЕ-дователь, – а потом шепотом добавил: – Вот болван!

Харм слабо понимал, о чем речь. Какой-то огород и теперь еще «болван». Это какой-то овощ или может быть бахча? Наверное, Обстон садит болван, и он уже созрел.

– ДОР-бсон! Моя фамилия ДОРБ-сон!.. – продолжал гнуть свое следователь.

– Господин следователь Допсон, – постарался повторить Харм.

Мужчина прошептал:

– К черту… – и, наконец, обойдя стол, уселся напротив Харма.

Он запрокинул руки за голову, сладко потянулся, наклонил голову вправо, дотронувшись ухом до плеча. В шее что-то щелкнуло. Потом он сделал то же самое, наклонив голову влево, но щелчка не случилось.

Этот «Допсон» всегда показывал физкультурные упражнения, похожие на те, что ежедневно на заднем стадионе школы исполняли ребята из Зала Спортсменов. Совершал какую-то странную зарядку, упражнения для шеи, пальцев рук, иногда почесывал кулаки…

– ХР-ам, – следователь намеренно перековеркал имя мальчика. – О чем ты думал все эти одинокие недели после последней нашей беседы?

– Много… О папе думал и о… – начал было мальчик.

– Я не про то спрашиваю. Ты подумал о моих словах? Сотрудничать намерен?

– Да, – кивнул Харм. – Что мне делать? Куда сотрудничать?

Лицо мужчины наливалось румянцем, он всегда краснел и что-то требовал, но Харм никак не могу взять в толк, что именно от него хотят. Может мужчина краснел из-за «зарядки», она его утомляла?

Дорбсон, стараясь сдержаться и не заорать, медленно промямлил:

– Итак, мы будем ставить тебе магические задачи, а ты будешь их исполнять.

Харм обрадовался. Наконец-то хоть что-то понятное! Задачи!

– Задачи? Это я могу! Я уже знаю сложение, вычитание, умножение и деление, а еще я научился…

– А ну заткнись! Ты что издеваешься?!

Харм втиснулся в сидушку табурета.

– Да я тебя… вот этими руками… щас придушу!

Харм смотрел на Дорбсона, не двигаясь и страшась вздохнуть. «Разговор», как и всегда, злил мужчину. Тогда Харм решил разрядить напряжение:

– Спа-си-бо, – аккуратно высказался Харм. – Спасибо, господин Орбсон…

Мужчина побагровел и вскочил. Стул, на котором тот сидел, грохнулся о пол. К Харму потянулись руки, но мужчина быстро сообразил, что так ему не достать мальчишку. Он обошел стол и, выставив вперед нижнюю челюсть, не сводя глаз с ребенка, поднял руку верх. Он сжал кулак, замахнулся. В дверь вдруг постучали, и почти сразу в ней открылось квадратное окошко-бюро. В нем показался дежурный. Солдат пытался уместить в крохотном квадрате и лицо, и руку, приставленную к виску. Дежурный доложил:

– Господин следователь Дорбсон, здесь люди из службы опеки. Прибыли по приказу генерала Фейи.

Следователь опустил кулак и злобно глянул на Харма, прошипел:

– Не успел, мать его!

Он обошел стол, поднял стул и уселся, процедил сквозь зубы что-то вроде: «Не дают работать…» – а потом выкрикнул:

– Пусть войдут!

Дверь отворилась и в комнату прошли две женщины. Их беседа вдруг прервалась: обе уставились на Харма. Одна раскрыла рот и шагнула назад, но другая, что была намного старше первой, можно сказать глубоко пожилая, быстро уняла удивление и сказала:

– Здравствуй, малыш. Какие красивые у тебя крылья, – а потом потянула носом воздух и помотала головой. Она строго глянула на свою подопечную, но та, вжав плечи, уперлась спиной в стену и ошарашенно глазела. Тогда старушка продолжила сама: – Нам сообщили, что тут издеваются над ребенком.

В дверном проеме вдруг нарисовался Крабов. Он всматривался в лицо Дорбсона и явно был доволен происходящим.

Дорбсон указал на крылатого ребенка:

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш… Зачем вы все это при нем говорите?.. – Он злобно посмотрел на женщину, а потом перевел взгляд на Харма и добавил: – Кстати ничего особенного. Мы тут просто беседовали. Я пытался…

– Генерал Фейи уверил меня, что вы давно отстранены! – с неподдельным гневом заявила пожилая женщина, а Крабов вдруг хихикнул… хотя нет, он вроде как прокашлялся. Женщина продолжала: – С детьми насилие и угрозы недопустимы! Вы еще поплатитесь за эту самодеятельность!

Дорбсон вскочил, и его стул вновь ударился о пол:

– Вы кто такие, чтобы учить меня работать?! Я уже достиг прогресса. Если бы вы тут не вмешались, он бы уже раскололся. А ты! – он глянул на Крабова. – Заложил, гад!

Харм обхватил себя руками, его крылья проделали то же самое. Он оказался в перьевом коконе.

– Прошу вас уйти, месье Дорбсон, и… мистер Крабов, – женщина развернулась к Крабову. Она улыбнулась ему так, что мистер сразу понял – от него ждут беспрекословного подчинения. Напевным голоском она приказала: – Принесите-ка нам чаю и… и что-нибудь к этому самому чаю, пожалуйста.

Дорбсон выскочил из кабинета, пихнув Крабова, но того это не огорчило, скорее позабавило. Женщина подошла к Харму. Ее передернуло, но она совладала с отвращением и нежно – насколько могла – прикоснулась к перьям:

– Малыш, не бойся. Этот господин больше тебя не побеспокоит. Он ушел. Ты скажешь мне свое имя? Скажешь?.. Какие пушистые у тебя крылья…

Харм выглянул поверх крыла:

– Извините, я Харм. Я ничего не понимаю. Математические задачи… в огороде созрело что-то… исследователь Дор-сон… какой-то болван…

Женщина улыбнулась. Видимо «Дор-сон» и «болван» в одном предложении сошлись как нельзя кстати. Харм продолжал:

– Я наказан? Я что-то не так сделал? Я стараюсь не думать о плохом, но это так трудно…

– Разберемся, – она провела Харму по сальным волосам и, не глядя на свою спутницу, строгим тоном поинтересовалась: – Мария, ты так и будешь дышать разинутым ртом или прикроешь его наконец?

Девушка, застрявшая в оцепенении, вдруг пришла в себя:

– Мальчик-птица… Я не думала, что генерал Фейи говорил буквально… Миссис Глади, простите меня.

Мадам Глади протерла слезы со щек Харма и произнесла:

– Никто так не думал.

***

Крабов шагал в буфет. Он ухмылялся и помахивал кулачками в такт мелодии, звучавшей в его голове. Наконец-то он разделался с Дорбсоном! Все-таки не зря он напросился сопровождать генеральскую чету на благотворительный ужин, который проходил в доме-интернате для особенных детей. Как же это у него вышло? Элементарно! Всего-то следовало поцеловать ручку генеральше, восхититься добросердечностью мадам Фейи, выразить особую заинтересованность ее мыслями касательно хода расследования (а она всегда оказывалась в курсе самых резонансных дел)… И вот он среди полусотни важных персон, прилежничает манерами на банкете, устроенном для богачей и чиновников всевозможных, но весьма высоких рангов!

План Крабова по манипулированию разговором, естественно, сработал! Продуманный Крабовым ход беседы вплелся в вечер самой судьбой, почти без изъянов или непредвиденных заворотов. Порой эта самая судьба исполняла его желания, словно верная собака. В такие моменты Крабов восхищался собой и старался закрепить успех алкоголем, но это позже, когда «приличные» люди, находящиеся здесь, будут сопеть в своих кроватках.

Мадам Глади была директоршей приюта и, соответственно, хозяйкой банкета, а еще защитницей детей, да и вообще влиятельной фигурой. Так вот, мадам Глади, Генерал Фейи со своей супругой и господин Крабов случайно ли, но одновременно, оказались рядом у стола с закусками. Не Крабов, сам генерал, поглаживая плечо супруги, ляпнул в присутствии госпожи директорши про мальчика-птицу, а Крабов лишь выразил легкую озабоченность по поводу вменяемости следователя Дорбсона.

И что? Возмущение Глади тем, что ребенок находится под арестом возросло после упоминания Дорбсона многократно. Ну разве не прекрасно?!

Да, здорово! Чертовски здорово вышло! Крабов был доволен собой. Теперь расследование перейдет к нему. Конец второстепенным поручениям! Старик, которого он вел до этого, свихнулся и по большему молчал, а дело мальчика обещало его карьере приличный пинок в направлении успеха.

Насилие по отношению к ребенку не допустимо… – по мнению мадам Глади. А кто кроме Крабова способен действовать тонко и без рукоприкладства? У Крабова есть определенные способы добиться цели. О них известно генералу. «Дело будет за мной!» – уже тогда понимал следователь. По крайней мере, он не особо сомневался в этом. К тому же, как чудесно, что Дорбсон решился вопреки запрету генерала в последний раз допросить мальчишку. Теперь и это ему припомнится. Ему конец! Этому идиоту обыкновенному кранты! «А я? Я уж выслужусь! Над доверием уже работаю…» – он вспомнил бутерброд и яблоко. Легко «купить» голодного ребенка. Проще простого!

Миловидная буфетчица расплылась в улыбке, увидав Крабова. Он подмигнул единственной женщине, работающей в следственном изоляторе:

– Шесть булочек и чаю на троих, – отрапортовал Крабов и изобразил на своей вечерней щетине фирменную улыбочку «дамы падают».

– В такой холод лучше безо льда, горяченького…

– Права… Ох, как права! – сказал Крабов, а потом слащаво прожевал ее имя: – Ми-ле-ночка…

Дама не упала, но смачно раскраснелась. А что, привычное дело! Перед обаянием Крабова могла устоять лишь его мама и, к сожалению, не велась на это и супруга Крабова, Элен. Наверное, потому что обе хорошо знали и другие стороны его характера. Сердцеед ведь был неприлично расчетлив, ненадежен, к тому же раздражителен, впрочем, лишь когда его ловили за непотребным или прижимали фактами.

– И пять пачек «B&D», пожалуй-ста, – добавил симпатяга-мужчина, специально попридержав последний слог в своем «пожалуйста».