Текст книги "Пари (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)
Пари
Айя Субботина
Пролог: Лекс
Три года назад
Я смотрю в белоснежный потолок и пытаюсь вспомнить, какой на вкус морской воздух, и вкус соленых брызг на губах. Провожу по ним языком, но тут же морщусь от обращения, потому что вкус мерзкой больничной каши держится на них как прилепленный.
А еще песок.
Теплый мелкий песок, по которому ступаешь словно по дорогому ковру. На Бали он всегда немного горячее, чем на Мальдивах. А в Таиланде колючий, бр-р-р. Никогда не любил Таиланд. Но повез туда Вику, потому что это была ее детская мечта. Боже, я мог отвезти ее в Париж, в Лондон, на лучшее в мире лазерное шоу в Нью-Йорк, все курорты мира и лучшие отели был готов бросить к ногам моей феи. Даже предлагал арендовать на недельку целый остров, где мы могли бы бегать голышом. Где любили бы друг друга в любое время суток. Где, возможно, смогли бы зачать нашего ребенка. Но Вика попросила отвезти ее в Таиланд. И в первый же вечер страшно чем-то отравилась, так что большую часть нашего путешествия мы провели в номере отеля, пытаясь справиться с ее неудержимой рвотой. Я тогда еще осторожно предположил, не беременна ли она, и увидел такой взгляд…
– Сначала кольцо и брак – потом дети, – произношу вслух те ее слова.
И на белоснежном потолке внезапно возникает ее призрачный образ: длинные золотисто-рыжие кудри по плечам. Веснушки на каждом сантиметре ее кожи – а я изучил ее всю, от волос и до пяток. Ямочки на щеках даже когда улыбаются только ее прозрачно-голубые глаза. Я таких глаз вообще никогда ни у кого не видел. Не думал, что природа способна создать такое в реальности, и какое-то время думал, что Вика просто привирает и на самом деле пользуется контактными линзами.
– Значит, мне придется родить тебе дочь с такими же глазами, и тогда ты убедишься, что все по-настоящему, – снова по-памяти произношу ее данное в шутку обещание.
Проклятье!
Изо всех сил бью ладонями по постели.
Раз. Еще раз. Так долго и отчаянно, что кожа на ладонях жжет словно я пытаюсь сбить с себя негаснущее пламя.
– Будь ты проклята! – ору в ее смеющееся лицо, до сих пор призраком висящее на потолке. – Будь ты сука проклята!
Дверь в плату распахивается и ко мне забегает сразу несколько медсестер. Пытаются меня успокоить, но я отчаянно изо всех сил сопротивляюсь.
– Дайте мне сдохнуть! – Отбрасываю от себя две пары настойчивых рук, мотаю головой по подушке, пока кто-то пытается зафиксировать ее в одном положении. – Просто дайте мне сдохнуть!
– Алексей Эдуардович, пожалуйста, успокойтесь! – пищит испуганный женский голос справа.
– Сейчас мы дадим вам обезболивающие! – подхватывает еще более испуганный голос слева. – Сейчас все пройдет!
– Идите вы нахуй со своими пилюлями!
– Алексей Эдуардович, так нельзя, вы же снова…
Я чувствую кончик иглы, который с характерным щелчком пробивает вставленную в мою вену трубку капельницы. Я даже по одному этому проклятому звуку уже могу определить, что сейчас мне снова засандалят лошадиную долю успокоительного. Я усну – и снова вернусь в тот мир, где я запросто покорял волны, балансируя на доске для сёрфинга на собственных ногах. Где у меня было было больше, чем «все». Где я был счастлив и любим.
Точнее, думал, что любим.
Нет, в жопу все!
Я с силой выдергиваю руку из тонких пальцев медсестры, перекатываюсь на край кровати, собираясь свалиться на пол, и пусть все катится в пизду. Может, на этот раз мне повезет упасть и разбить к хуям башку. Только бы сразу в хлам, чтобы не стать окончательным овощем. Хотя, какая в хер разница?
До края остается всего один рывок, но какая-то сила неожиданно хватает меня за грудки и вколачивает спиной в постель с такой силой, что я чувствую странную тупую боль в пояснице, которая на долю секунды заставляет сцепить зубы от боли.
«Это просто фантом. Это не настоящая боль».
Потому что нижней части моего тела… просто нет. Там остались бесполезно болтающиеся куски мяса и костей, которые я уже давно не чувствую, и которые не могу даже самостоятельно «сбросить» в инвалидное кресло. Я стал настолько жалок, что не могу как следует двинуть по роже нависающего надо мной бугая. Кулак только смазано проходит по его скуле.
Зато мне в ответ тут же «прилетает» увесистый хук справа.
И, сука, кровавые мальчики в глазах хороводами в полный рост.
У Тихого всегда был крепкий удар правой. Профессиональный, хотя он никогда не выходил на ринг.
Звон в ушах такой, что на несколько секунд глохну, а когда немного прихожу в себя, на заднем фоне паника и попытки нас разнять.
– … не может дать сдачи! – визжит женский голос.
– Да что же вы…!
– А ну пошли нахуй отсюда! – характерно басит Тихий. – У нас мужской разговор.
– Я сейчас же расскажу главврачу!
Сильна малышка, раз ни угрюмый вид Тихого, ни два метра его роста и полтора центнера мяса не лишили ее дара речи.
Откуда он вообще тут взялся? Я же со всеми разосрался. Сделал так. Чтобы в дверь моей палаты просачивались только медсестры, санитарки и сквозняки.
– Ну как – добавить? – Тихий разворачивается ко мне, угрюмо потирает кулак. – Блядь, костяшки сбил. Ты реально железный.
– Ага, – все еще пытаюсь «настроить» фокус зрения, – из говна и палок.
Тихий шаркает до окна, распахивает его настежь и подкуривает две сигареты и одну протягивает мне. Затягиваюсь и кривлюсь от боли во рту. Еложу языком, слизывая соленый вкус крови.
– Ебануться.
– Зубы хоть целы? – ржет Тихий, устраиваясь на подоконнике, чтобы спокойно дымить в окно.
Игнорю его вопрос, сую сигарету в рот и выдергиваю канюлю из вены. Раз меня до сих пор не отрубило, значит, медсестра не успела вколоть успокоительные. И то хлеб. Хуже снов, после которых не хочешь возвращаться в реальность, может быть только реальность, от которой хочется сбежать обратно в сон.
– Это становится привычкой. – Тихий слегка отводит голову, тыча кончиком зажатой между пальцами сигареты в шрам на челюсти. – Теряешь навыки, брат.
– Просто пожалел тебя. А то станешь еще большим уродом – бабы давать не будут даже за деньги.
Тихий мне не брат по крови – мы просто друзья детства. Напарники по всем школьным шалостям, вечная «парочка» на кофре у директора. И даже парочку приводов в полицию у нас били тоже «парными». И может даже лучше, что в наших жилах не течет одна кровь, потому что Марат, мой настоящий брат…
Я изо всей силы затягиваюсь сигаретой, надеясь, что мои легкие просто лопнут от горького дыма, и вся эта бессмысленная хуйня, наконец, закончится.
– Может, еще сожрешь ее? – продолжает троллить Тихий.
– Ты за каким хуем приперся? Я тебя не звал.
– Пришел сказать, что курорт закончился, брат, и пора возвращаться в строй.
Он, мать его, издевается.
– Ага, щас, колесом и с подвыпордвертом.
– Да можешь и не пердеть, я тебя покатаю. – Тихий пинком поддевает стоящую рядом коляску. – Хотя, если прям прижало – давай, бзди.
Сука. Блядь.
– Тихий, слушай… Не свалил бы ты на хер?
– Марат собирается отжать «Интерфорс».
– Только сейчас? – смеюсь.
– … и протянул лапы к «Гринтек», – добавляет Тихий.
Когда я только начинал становиться на ноги, у меня был небольшой аграрный бизнес – теплицы, поля, всякая херня, которая, как я ни пыхтел и не рвал жопу, в лучшем случае просто окупала сама себя. Чтобы хоть как-то уменьшит затраты, я придумал сэкономить на энергоресурсах – вложился в ветрогенераторы, заказал у финнов пиздатые солнечные батареи. И как-то потянулось одно за другое, пришлось расширять площади для всего этого добра, чтобы хоть как-то отбить затраты, а еще через пару месяцев, когда вся эта энергогенерирующая машина заработала на всю катушку, ко мне потянулись местные фермера с предложение покупать у меня электричество для своих маленьких хозяйств. Оказалось, что так им и дешевле, и выгоднее, еще и мне компенсация от государства за сохранение окружающей среды. Вот так за шесть лет я из фермера превратился в одну из крупнейших в стране энергодобывающих компаний.
– Хуй ему по всей роже, а не «Гринтек». – Я так сильно сжимаю кулаки, что кожа на костяшках натягивается до хруста.
Наши с Маратом родители умерли очень рано. Отец все время был в разъездах, так что его я почти не помню, а мама навсегда сохранилась в памяти заплаканной и измученной кашлем. Однажды, ей стало настолько плохо, что пришлось вызывать «неотложку». А позже выяснилось, что у нее последняя стадия рака легких.
Она сгорела меньше чем за месяц, и нас забрала к себе старенькая, еле ходячая бабушка. Но и она вскоре умерла, правда, когда нам с Маратом уже исполнилось восемнадцать.
А отец просто исчез из нашей с братом жизни. Уже когда мы стали взрослыми, я пару раз пытался его отыскать – просто чтобы посмотреть ему в лицо и спросить, как он жил все это время, не зная, что с нами и как мы. Но потом просто плюнул и решил, что проще считать его «пропавшим без вести».
Когда именно начались наши с братом трения, я тоже хорошо помню. Он просто во всем был лучше – умнее, красивее, обаятельнее, сильнее. И пока я болтался где-то в конце его насыщенной жизни, все было в порядке. Ровно до тех пор, пока однажды он не заявил, что договорился о продаже бабушкиного дома, где жили мы вдвоем. Только ему было куда сваливать – тогда брат уже жил с какой-то мажоркой в ее «трешке» – а меня просто вышвырнули на улицу, буквально – под забор.
Мне было до чертиков обидно, но только намного позже я узнал, как на самом деле меня кинул собственный брат.
– Он собирает совет директоров, – продолжает Тихий. – Собирается голосовать вопрос об отстранении тебя от руководства. Ты же типа, инвалид.
За что я бесконечно уважаю Тихого – так это за его прямоту. Никаких соплей и рассусоливаний – сразу в лоб правду-матку, как есть, без прикрас.
– Когда?
Смотрю в потолок, воображая там рожу Марата с мишенью в центре.
Мы друг другу уже столько говна за воротник налили, что я иногда даже забываю, что де-факто мы братья. Не считая блудного отца (если он вообще еще жив) и каких-то далеких родственников, о которых ни слом, ни духом, мы с Маратом – единственная родная кровь друг у друга. Только мне Тихий в миллион раз роднее, чем человек, который однажды делил со мной материнскую утробу.
– Двадцать шестого, – чеканит Тихий.
Ага. Через неделю, значит. Не без удивления отмечаю, что хоть и перестал следить за днями, все равно не заблудился в календаре.
– Дай еще одну, – прошу у друга сигарету, но Тихий мотает головой. – Да блядь, ты совсем озверел что ли? Какая в хер разница, от чего я сдохну, если все равно сдохну в инвалидной коляске?
– Типа, я щас должен заплакать от жалости? – В голосе Тихого только пренебрежения, что становится тошно от самого себя. – Слышь, Лекс, может, я потом подтянусь, когда ты закончишь с соплями? А то ей-богу…
– Нахуй иди, раз такой умный! – огрызаюсь я, и эхо собственного озверевшего голоса, подлетев к потолку, болезненно падает обратно прямо на меня.
Тихий отрывает задницу от подоконника, подгребает ко мне и становится рядом, скрещивая на груди здоровенные, поштопанные ручища. До сих пор не понимаю, как он смог вытащить меня из горящей, смятой в лепешку тачки. Спасатели сначала не поверили, что он собственными руками разогнул покорёженное железо, потому что они еще должно не могли это сделать даже с помощью специальных инструментов.
– Они вчера расписались, Лекс.
– Кто? – «Нет, пожалуйста, не отвечай на этот вопрос!»
– Что ты тут целку корчишь, блядь? Марат и твоя сука. Я все время тебя предупреждал, брат, что она редкой породы блядь, но ты меня не верил, рученьки свои всратые распускал. Ну и кто оказался прав?
Почему-то вспоминаю идиотский анекдот, где в конце были фраза: «Спасибо, что пристрелил, родненький». Но теперь я, кажется, знаю, что чувствует человек, когда в него стреляет в упор. Прямо в сердце. Отравленной, нахуй, пулей.
Вика.
Я думал, больнее уже не будет.
Но что я в сущности знал о боли до сегодняшнего дня?
– Я предупреждал, Лекс. Я, блядь, предупреждал, брат! – Тихий с досады таранит кулаком прикроватную тумбу и деревянная столешница просто с хрустом складывается внутрь, словно картонная.
В глубине души я даже благодарен ему за это, потому что сделал бы тоже самое, если бы не мое жалкое положение. Я даже до проклятой тумбы дотянуться не могу.
– Это… точно? – Всегда нужно допускать все, особенно, когда речь идет о Марате. В мире нет более подлого человека, а я столько раз убеждался в этом на собственной шкуре, что готов предполагать даже самое невероятное.
Тихий ждал этого вопроса, потому что молча достает из внутреннего кармана пиджака какую-то бумажку, и протягивает мне. Достаточно одного взгляда, что понять, то это – копия свидетельства о заключении брака между гражданином Маратом Эдуардовичем Янковским и гражданкой Викторией Николаевной Лисицыной.
– И если ты думаешь, что Марат тащил ее в ЗАГС на цепи, а она носом асфальт рыла – так сопротивлялась, то ты до сих пор ни хера не понял про эту паскуду.
– Ты видел?
– Ага, и даже киношку снял.
– Покажи.
– Совсем сбрендил?
– Покажи! – ору во всю глотку, и тарабаню кулаками по кровати так, что матрас подо мной начинает подпрыгивать как батут. – Или проваливай отсюда на хер и больше не приходи вообще! Считай, что я сдох! Все, нет больше Лекса! Обосрался и сдох!
Тихий молча сует мне телефон.
Моя Фея, в красивом белом платье и маленькой диадеме, с трудом сдерживающей ее золотые кудри… под руку с моим братом, спускаются по мраморным ступеням. Она такая красивая, что у меня болит сердце, хотя я думал, что оно превратилось в камень еще после того, как она от меня отказалась.
Я столько раз гоняю видео по кругу, пытаясь высмотреть на ее счастливом лице хотя бы намек на то, что вся эта свадьба – один большой фарс, но в конце концов Тихий просто забирает телефон из моих задеревеневших пальцев.
Я знаю, какая Вика, когда светится от счастья.
Вот такая точно, как на этом сраном видео, длиной в тридцать семь секунд.
– Ты же подарил ей акции «Гринтек». Двадцать процентов. Марат раздобыл где-то еще десять. Вот теперь считай. И соображай.
Считать я умею.
Даже слишком хорошо.
Восемьсот двадцать один день прошел с тех пор, как я впервые увидел Вику.
Семьсот восемьдесят семь в тех пор, как впервые признался ей в любви.
Четыреста семь – как мы стали жить вместе.
Сто семьдесят пять – как сделал ей предложение, вместо кольца подарив акции своего самого успешного и прибыльного бизнес-проекта.
Сто двадцать один – как моя тачка потеряла управление.
Двадцать три – как Вика должна была стать моей женой.
А вместо этого вышла замуж за моего брата.
Хорошо хоть не в том же платье.
Я знаю, что мне нужно просто собраться и взять себя в руки. Затолкать куда-то подальше все свои болезненные чувства и пережить все это дерьмо… снова.
Интересно, а что будет потом? Я так же между делом узнаю, что она родила Марату ребенка, которого обещала мне?
– Нахуй ты только вытащил меня из той тачки, – цежу сквозь стиснутые зубы.
Тихий в ответ снова с размаху врезается кулаком мне в рожу, но на этот раз – снизу вверх. Хер знает, как у него это получается, но моя голова беспомощно падает на подушку, а в затылке раздается болезненный хруст.
– Заебал своим нытьем, ей-богу. – Друг потирает кулак, но видок при этом у него такой, что стоит мне просто открыть рот – и вмажет еще раз, даже с удовольствием. – Каждому мужику в жизни встречается такая конченая баба, так что теперь – подыхать?
Я молча разглядываю потолок, но на этот раз картинка занимательнее из-за кровавых пятен у меня перед глазами.
– Короче. – Тихий бросает на сломанную тумбу пачку каких-то бумажек. – Ты либо со щитом, брат, либо на щите. И знаешь, я тебя не для того из пекла вытащил, чтобы теперь смотреть, как ты превратишься в писающего мальчика. Ты всегда был бойцом, Лекс. За это я тебя и уважал.
Не сказав больше ни слова, выходит.
Я снова и снова прокручиваю в голове проклятые цифры нашей с Викой жизни.
Все до последней, даже когда от их начинает тошнить и раскалывается голова.
Я же любил ее как проклятый. Хотел весь мир подарить.
А оказалось…
– Оказалось, что двадцати процентов моих денег тебе достаточно, – вслух продолжаю собственную, сочащуюся горьким осознанием правды мысль. – Всего двадцать гребаных процентов, Вик – и ты продалась.
Я хватаю оставленные Тихим бумажки и, не глядя, рву на куски. Просто чтобы хоть на чем-то выместить боль. Снова и снова, пока они не превращаются в груду бесполезной макулатуры. Швыряю в воздух над головой, воображая, что это испорченное конфетти. Но один огрызок все-таки упрямо лезет в глаза.
Тот, на котором еще можно прочесть: «Когда нас спрашивают, как мы творим чудеса, мы отвечаем: Потому что мы в них верим!»
О да, одно маленькое чудо мне сейчас очень бы не помешало.
Глава первая: Вика
Наши дни
– Виктория, сюда! – выкрик слева.
– Виктория, посмотрите вправо! – выкрик оттуда.
Несколько настолько слепящих вспышек, что я чувствую себя полностью дезориентированной. Только бритый затылок стоящего впереди охранника служит каким-никаким ориентиром в этом хаосе. Я следую за ним, словно коза на поводке, стараясь одновременно держать голову немного опущенной, чтобы не попадаться в объективы камер. Хотя, кажется, в этот раз не удастся сбежать без парочки идиотских фото, которые уже через несколько минут появятся на каждой электронной странице любого мало-мальски известного ресурса.
Чтоб тебя, Марат!
Я прикрываю лицо ладонью, когда какой-то смельчак выскакивает слева и наводит на меня фонарик, одновременно выставляя перед собой камеру. Знакомый трюк – я зажмурюсь или начну ругаться, или просто безобразно сморщусь – и вот, этот придурок уже заработал себе на хлеб, продав во все газеты «идиотское фото известной светской львицы Виктории Янус. Марата страшно бесит, что я однажды решила сократить его старую дворянскую фамилию «Янковский» до карикатурного «Янус». Хотя для меня это было очень символично – как и у этого древнего греческого бога, у меня тоже два лица, одно из которых я не показываю никому. А в последнее время все реже вижу его даже в зеркале.
К счастью, я успеваю закрыть лицо рукой и отвернуться, прежде чем еще один из охранников вырывается вперед, выдирает у идиота телефон и без предупреждения роняет на землю.
– Ты что творишь! – возмущается оставленный без куска хлеба с маслом умник, но его голос тонет среди прочих.
– Еще немного, Виктория Николаевна, – говорит кто-то третий.
Единственное хорошее, что Марат сделал для меня за последнее время – вот эти трое парней. Выглядят грозно, работают слаженно и уже несколько раз буквально спасали меня от любителей выскочить из-за угла с «острым вопросом» прямо в нос.
Словно маленькую, они усаживают меня в машину. Двое садятся на переднее сиденье, один – со мной назад, но держится так, чтобы между нами было достаточно места для еще кого-то третьего.
Дают по газам.
Раньше я боялась, что после такого резкого старта под колесами машины могут оказаться люди, но со временем поняла, что это – единственный способ заставить толпу журналюг расступиться. Пока они не поймут, что в погоне за фото или очередной сенсацией, им могут болезненно помять бока – и с места не сдвинутся.
Я выдыхаю только спустя несколько минут, когда наша машина сливается с другими на битком забитой автостраде. Достаю телефон и набираю Марата, хотя шансы, что на этот раз он мне ответит – минимальны. Я пытаюсь дозвониться до уже вторые сутки, но мой муж словно сквозь землю провалился.
Хотя, я уже ничему не удивляюсь.
Наш брак с самого начала был…
– Алло, Марат?! – кричу в трубку, когда вдруг понимаю, что на том конце связи ответили.
– Он просит передать, что сейчас не может тебе ответить, – чавкая жвачкой, говорит хорошо знакомый мне женский голос.
Кристина. Старая любовница Марата, хотя он упрямо продолжает называть ее «боевая подруга». И страшно бесится, когда я каждый раз высмеиваю его наглую ложь. Говорит, что утверждать такое, не поймав их в одной постели – моя грязная манипуляция, и попытка внушить ему чувство вины за то, что он не делал. Как будто я уже не ловила его на горячем с другими женщинами, а он, в ответ, не пытался оправдаться тем, что я «все не так поняла».
– Позови моего мужа, автоответчик, – жестко обрубаю ее попытку накинуть на себя пуху.
– Не пошла бы ты?!
– Держи язык за зубами, – предупреждаю на всякий случай, потому что сейчас от моего терпения уже и так почти ничего не осталось. – То, что мой муж пользует тебя в качестве семяприемника, не дает тебя право открывать на меня свой поганый рот.
Я слышу возню на заднем фоне – Марат явно там, но он все равно не берет трубку.
– Передай моему мужу, что вчера мне звонил Хасский, так что я в курсе, каким образом он все эти годы распоряжался моими деньгами. И прямо сейчас я еду в офис, чтобы лично оценить обстановку. Марат может приехать туда и попытаться что-то сделать. Или может продолжать дальше прятать голову тебе между ног – и тогда я еще до конца сегодняшнего дня выставлю на продажу свою часть акций «Гринтек», пока они еще хоть чего-то стоят.
Заканчиваю разговор.
До боли сжимаю телефон в ладони, потому что высотка «Гринтека» уже виднеется впереди, хотя до нее ехать еще минут двадцать.
Не люблю там бывать, потому что, сколько бы времени не прошло, каждый раз снова и снова вспоминаю тот единственный раз, когда приехала туда с Лексом. Он водил меня по кабинетам, где еще полным ходом шел ремонт, рассказывал, как однажды купит не просто три этажа в новеньком бизнес-центре, а его весь, от парковки до крыши. Собирался разбить там зимний сад, чтобы сотрудникам было где сбрасывать напряжение.
Лекс любил планировать наперед.
Не боялся забегать слишком далеко.
А я… всегда была трусихой.
Когда машина притормаживает у офиса и охранник помогает мне выйти, я еще какое-то время топчусь у подножия широкой массивной лестницы, по которой туда-сюда снуют люди.
Хасский, давний друг моего отца и один из старейших угрей в море бизнеса, время от времени оказывает мне помощь, не давая бессмысленно растратить деньги. Я всегда прислушивалась к его советам. Это он сказал, что мне необходимо вложиться в акции «Гринтек», хотя на тот момент Лекс еще только начал расширяться. Отец оставил мне в наследство небольшой, но уже потихоньку умирающий бизнес, который Хасский посоветовал продать, а вырученные деньги положить на депозит. Лекс как раз всюду искал инвесторов, искал каждую свободную копейку. И я предложила купить у него часть акций. Он отказался – сказал, что не настолько уверен в том, что дело выгорит и не станет рисковать моими единственными сбережениям. Не помогли никакие уговоры. А потом, год спустя, когда доходы «Гринтека» начали набирать обороты, подарил мне двадцать процентов акций. Сказал, что если вдруг мне нужен камень в коробке, то я всегда могу сжечь их, а из пепла сделать «углеродный алмаз».
Он всегда был немного… странным.
Но щедрым, даже когда был на мели.
Очень романтичным.
Страшным романтиком и мечтателем.
«Ох, Витуся, загубишь ты жизнь мужику…» – любила говорить моя бабушка, когда я, сидя на ее кухне и наворачивая пирожки, голосовыми сообщениями хвасталась подружкам, что нашла неплохую инвестицию в свое будущее.
Кто же знал, что нужно было с самого начала ставить не на того брата.
Хотя, кто знает – возможно, правильнее всего было бы вообще бежать от Янковских со всех ног? Можно сколько угодно пытаться оправдать свой выбор отсутствием выбора, но кого я обманываю? У меня была тьма поклонников, просто мне хотелось отхватить не просто богатого папика – а молодого и симпатичного, член которого не пришлось бы поднимать шаманскими ритуалами.
А Лекс был таким… заботливым и щедрым.
Решив, что для сегодняшнего визита в офис подойдет моя любимая маска «стопроцентной натуральной стервы», поднимаюсь по ступеням, задорно цокая каблуками и когда вхожу в распахнутые двери, мне наперерез выбегает начальник охраны.
– Виктория Николаевна, Марат Эдуардович предупредил, что вы приедете.
– Надо же, – довольно выразительно хмыкаю, – с вами он хотя бы не боится разговаривать. В следующий раз, когда у меня будет какой-нибудь список покупок, передам его через вас.
Он смотрит на меня с полным непониманием.
Ладно, согласна, это была слишком тонкая ирония для деревянного мозга людей его профессии и обязанностей.
Он проводит меня до лифта, а внутри сам нажимает кнопку нужного этажа. Лениво пытаюсь вспомнить его имя, но это вообще бессмысленно – у меня крайне дерьмовая память на лица и прочие личные данные. А в офисе «Гринтека» я последний раз была год назад, и единственное, что моя память сохранила после того визита, был кофе. Ужасно, непозволительно гадкий кофе. Я потратила несколько недель, подбирая подходящий сорта на замену, и еще столько же, чтобы заставить Марата раскошелиться на нормальные кофемашины вместо дурацкий автоматов с помоями за ту же цену.
После этого Марат из шкуры лез, лишь бы я больше никогда здесь не появлялась.
– Спасибо, дальше я сама, – пытаюсь избавиться от своего непрошеного гида, но он все равно крутится под ногами.
– Марат Эдуардович сказал провести вас до Зала собраний.
– А зад Марат Эдуардович не приказывал мне подтирать? А то вдруг я не справляюсь без посторонней помощи.
Он снова смотрит на меня с коровьим выражением лица, окончательно убивая еще теплящуюся во мне надежду отделаться от этого конвоя. Приходится смириться и остаток пути потратить на попытку понять, что именно дорогой муж успел для меня приготовить.
Хотя, чтобы он там не приготовил, нужно смотреть правде в глаза – я все равно ни черта не смыслю в этом бизнесе. Не понимаю, как должны работать все эти… финансовые процессы, почему что-то работает, а что-то – ломается. Если Марат дал команду обвести меня вокруг пальца – из меня профессионально и за пять минут сделают круглую дуру.
В центре просторного зала, за солидным овальным столом, сидят двое. Одного я точно знаю, потому что он частый гость в нашем доме. Это Павлов, генеральный директор «Гринтек» и лучший друг Марата. Мой муж по совместительству, год назад стал крестным его первенца, и по этому случаю организовал Павлову новую должность у себя под крылом. Судя по тому, что мне вчера в двух словах рассказал Хасский – проблемы у «Гринтека» начались примерно в то же время. Совпадение?
– Добрый день, Вика. – Павлов встает мне навстречу, протягивает ладонь для рукопожатия. – Знакомься, это – Геннадий Сергеевич Лим, наш финансовый директор.
– Добрый день, Виктория Николаевна, – здоровается маленький сгорбленный человечек, ростом, кажется, с наперсток.
– Марат передал, что ты хотела поинтересоваться, как идут дела. – Сразу видно, что Павлову тяжело дается завернуть меня на другую дорожку.
– Акции «Гринтек» в полной… гм-м-м… филейной части. – Решаю воздержаться от откровенных грубостей. – Я приехала узнать, что происходит и посмотреть на финансовую отчетность. Марат, вероятно, дал указание любой ценой меня облапошить, но, знаете, я не первый год замужем и все его уловки мне хорошо известны, так что я подстраховалась. Эй!
Окрикиваю начальника службы безопасности, виноватой улыбкой извиняюсь за то, что подзываю его примерно как человека без имени.
– Да, Виктория Николаевна?
– Приедет человек по имени Хасский – пусть его сразу пропустят и проведут сюда к нам.
Он кивает и удаляется.
Я усаживаюсь за стол, без интереса разглядывая гору папок на столе.
– Это что за Стоунхендж? – Заглядываю в одну из них, сдуваю несуществующую пыль и тут же захлопываю обратно.
– Я как раз собирался… – начинает Мужичок-с-ноготок, но я останавливаю его взмахом руки.
Поудобнее устраиваюсь в кресле, устроив руки на подлокотниках, словно Большой босс.
– Я знаю, что Марат дал команду обвести меня вокруг пальца. И даже не буду ставить под сомнение, что вы выполнили бы его указание на «пять с плюсом», потому что я совсем ничего не понимаю… во всем этом. – Указываю взглядом на стол и документы. – Но есть человек, собаку на всем этом съел, и его мнению, в отличие от вас, я доверяю гораздо больше. Хотя бы потому, что он не кормится подачками моего мужа, а значит – ему абсолютно нечего тереть за неудобную правду. Пока он не приедет – я даже слушать ничего не хочу. Поэтому предлагаю сделать перерыв на кофе, и поболтать о… погоде? Как дела у супруги, Саш? Как сын?
– Все хорошо, Вика. Но у нас тут как бы… рабочий процесс. Я не могу просто сидеть и ждать.
– Кто этот человек? – тут же подхватывает сутулый. – Марат Эдуардович не предупреждал, что будет кто-то еще. Виктория Игоревна, вы можете изучать рабочие документацию, потому что у вы – акционер. Но у людей не из штата сотрудников, нет таких полномочий. Пока я не получу на этот счет четких инструкций от Марата Эдуардовича – я вынужден запретить…
– Запретить? – перебиваю я, немного подаваясь вперед, из-за чего одна из папок начинает стремительно заваливаться на бок. Через секунду распадается и весь этот карточный домик. – Что именно во собираетесь мне запретить, финансовый, как вас там, директор? Хотите ограничить права одного из главных акционеров?
– Вы, но не человек, который не имеет никакого грифа доступа.
– Как мой законный представитель, Хасский получает тот же уровень доступа, что и я. – Слава богу, когда-то я закончила юридический, и хоть благополучно прогуляла добрую половину лекций, кое-что в голове все-таки осталось. – Или мне стоит организовать собрание акционеров и обсудить этот вопрос с ними? Уверена, им всем будет очень интересно узнать, что вкладывая в «Гринтек» свои немалые деньги, они имеют право только на порцию лапши на ушах.
Павлов цыкает на этого умника и тот, насупившись, усаживается в кресло.
– Хорошо, мы сейчас все успокоимся и возьмем себя в руки, – предлагает Павлов.
– Я спокойна, это у вас почему-то подгорает.
Хотя на самом деле чуйка уже не просто шепчет, а буквально вопит, что дела с акциями гораздо хуже, чем предупредил Хасский.
Неужели я снова потеряю все свои деньги?
Нет, Боженька, только не это. Я не готова начинать все заново.
У меня есть небольшие сбережения, но это капля в море по сравнению с тем, какую сумму я могла бы собрать, если бы умела хоть немножко экономить. Но я, черт подери, никогда не понимала, как можно в чем-то себе отказывать, особенно, если на удовольствие можно потратить не, строго говоря, последние деньги. И я всегда знала, что на самый крайний случай, у меня есть акции «Гринтек», продав которые, мне хватит на двухэтажную хижину где-то на Бали и безбедное существование до самой старости.
Вот гадство.
К счастью, Хасского не приходится долго ждать. Павлов пару раз пытается дозвониться до Марата, но тот по какой-то причине не выходит на связь. Хотя, что еще можно ожидать, когда на горизонте появляется Кристина? Она будет доить его до последнего, пока не закроет все свои хотелки, а потом снова свалит в закат. За три года нашего с Маратом брака, я трижды была свидетельницей их «бурных разрывов». Последний случится примерно полгода назад и был таким грязным, что мне пришлось очень постараться, чтобы закрыть рты любителям всюду совать мои имя, хотя в романе Марат Янковского и Кристины Дольче я не присутствовала даже в качестве тени. Но кому-то так хотелось быть автором эксклюзивного контента, что мое имя вписали буквально с потолка.
