Текст книги "Павел Филонов: реальность и мифы"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Геннадий Гор,Вера Кетлинская,Евгений Кибрик,Олег Покровский,Владимир Милашевский,Евдокия Глебова,Петр Покаржевский,Александр Мгебров,Людмила Правоверова,Валентин Курдов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)
«Т. к. Бродский получает свой заказ на особых условиях и у него особые отношения с Реввоенсоветом – я по нему не буду равняться на этот раз, но требую высшую, самую высшую ставку, получаемую кем бы то ни было из остальных, кроме Бродского, – или я работаю даром, ни копейки меньше самой высокой расценки, ни копейкой больше, – ответил я. Т[оварищ] Трофимов обещал передать мои слова, а когда я, простясь с ним, уходил, сказал: „Ждите ругательного письма и отвечайте таким же“. – „Ругательным?“ – спросил я. „Да, ругательным“. – „Ругательным я отвечать не буду – отвечу по существу, – но письма, я уверен, никакого не получу“. – „Нет, получите обязательно“, – сказал он. Я шел домой голодный как на крыльях – чувствовал какую-то особую легкость, бывавшую со мною в минуты смертельной опасности или торжества и уверенности в моем искусстве. Дорогою я решал, правильно ли я сделал, что не равнялся на И. Бродского, и решил в следующий раз, коли придется, брать его расценку или брать выше его, но в данный момент не считать это слабостью или ошибкой, а точным расчетом [270]270
Филонов П. Н.Дневники. С.135–138.
[Закрыть] .
18 апреля 1932 года брат получил письмо от Ком[итета] РВС, два экземпляра договора и приписка: „Многоуважаемый т. Филонов.
На заседании комиссии от 14 с [его] м[есяца] вопрос об условии договора с вами пересмотрен, и сумма договора увеличена до 3000 руб. Посылая два экземпляра заготовленного договора при Вашем согласии, прошу оба подписать и возвратить для дальнейшего оформления заказным письмом. Раскрытие темы имеется. Приложение: 2 экз. договора. Ответ[ственный] секретарь партийной] комиссии Виноградская. 15 апр[еля] 1932 г.“ [271]271
Цитируется по копии письма в дневнике П. Н. Филонова. Фамилия секретаря записана неточно, нужно – Звиноградская. См.: Филонов П. Н.Указ. соч. С. 143.
[Закрыть] .
27 апреля брат послал в Москву письмо и оба договора.
18-го мая брат получил от Комиссии РВС письмо, где его просят ускорить ответ. Подписи: Трофимов и Звиноградская.
19 мая брат ответил, что подписал оба договора и выслал их 27-го апреля заказным письмом, что жалеет, что письмо ими не получено.
1-го июня из Москвы от юбилейной комиссии РВС пришло письмо и два новых уже подписанных договора, извещение, что письмо брата с первыми, подписанными договорами пропало, и отношение в кооператив ИЗО о выдаче брату аванса и просьба подписать договоры и выслать их в Москву.
5-го июня брат послал письмо, где он пишет, что при всем желании заказ выполнить не может, что остающиеся сроки сдачи проекта и картины при его многодельной работе малы… „Возвращаю Вам оба экземпляра договора и Ваше распоряжение в кооператив ИЗО, аванса по которому я, разумеется, не брал. Филонов“.
20-го июня брат получил из Москвы письмо от Комиссии РВС по организации Юбилейной выставки за подписью Трофимова и Звиноградской. Они пишут, что письмо получили, находят мотивы отказа несущественными, просят все же взяться за картину, пишут, что 22-го июня брат может переговорить лично в Ленинграде в Доме Красной Армии и Флота.
Дальнейших записей я не нашла, не знаю, был ли разговор. Но картин для РВС я не видела.
В конце февраля 1934 года мой муж предложил брату написать на огромном деревянном диске под маятником Фуко в Исаакиевском соборе карту Северного полушария (муж был в это время директором Антирелигиозного музея [272]272
В 1920–1940-е годы в Исаакиевском соборе размещался Ленинградский государственный антирелигиозный музей (ЛГАМ).
[Закрыть] и Дома безбожника). Брат согласился на таких условиях: работать он будет только по ночам вместе с Петей (сын Екатерины Александровны, которого он научил рисовать), так как работы, которые делал брат, чтобы как-то существовать, доставал Петя на свое имя, а работали они вместе, чтобы фамилия брата осталась неизвестной. Глебов согласился и пригласил консультантами профессора Натансона и Прянишникова [273]273
Натансон Семен Григорьевич,астроном, предположительно сотрудник ЛГУ и Пулковской обсерватории. Прянишников Василий Иосифович(1890—?), астроном, профессор, автор научно-популярных книг и статей.
[Закрыть] . Это сильно затормозило работу. Приступили они к делу 7 апреля и закончили 1 августа. Работали сто шестнадцать ночей. Петя не мог выдержать этой нагрузки, и брат давал ему отдыхать каждую пятидневку. В общем, тридцать девять ночей брат работал один. Работать приходилось на коленях, лежа на боку, и часто от усталости он засыпал на какое-то мгновение, но вполне достаточное, чтобы упавшая голова или выпавшая из руки кисть испортила свеженаписанный кусок. Иногда стук выпавшей из рук кисти приводил его в сознание.
То, что они заработали, брат поделил поровну. Из полученных денег он отдал свой долг Екатерине Александровне и по ее настоянию купил себе костюм – первый костюм! Но видела я брата в этом костюме один раз, когда он, мертвый, среди картин, лежал девять дней в своей комнате.
Из дневника брата. 4 января 1934 года.Сегодня приходили Миша и Терентьев. Они принесли нашу „Калевалу“. Уже несколько дней, оказывается, как она вышла и продается; так как я ждал не только ее выхода, но и любой провокации, вплоть до отвода ее в целом и изъятия, я удивился, что не очень-то обрадовался ее выходу. Чудо, что при такой озверелой травле на нашу школу эта книга все же вышла.
Думаю, если не издохну, и все наше дело „выйдет“, еще при моей жизни» [274]274
Филонов П. Н.Дневники. С. 229–230.
[Закрыть] .
Увы, сейчас 1972 год, а он все так же, как и его дело, забыт. Если бы не выставки в Академгородке в Новосибирске, в Москве, в клубе им. Курчатова и вечера в ЛОСХе, кто и где бы его видел? Мало кто знает, что у Филонова есть сестра, а у сестры его работы.
Видимо, и я не дождусь лучших времен для брата. <…>
Из дневника Е. А. Серебряковой. 5 декабря 1924 г. «Сегодня обещал зайти и не зашел. Страстно рисует голову: эта уже третья картина в том же росте. Мне жутко на них смотреть».
Очень интересная запись. Среди картин брата есть три картины (масло на бумаге), размером <…>, на них изображен один и тот же человек. На первой он молодой, на второй старше, на третьей еще старше.
Даты написания картин нет, видимо Ек[атерина] Александровна] говорит именно об этих работах.
Продолжение записи Ек[атерины Ал[ександровны] от 5 декабря 1924 г.
«В прошлом (23 г.) несколько месяцев подряд рисовал, что назыв[ает] графикой, а он назыв[ал] их картинами (2 строчки зачеркнуты). Я их не понимаю, но работа, сделанность необычайная».
Опять интересная запись. У брата есть серия работ, содержание их разное, но все они сделаны на желтоватой негладкой бумаге карандашом и чернилами.
25 августа 1925 года:На вокзале меня встретил Петя, Павел Николаевич остался дома… «Знаешь, мама, у него за твое отсутствие такая грязь и беспорядок, что просто ужас». Придя домой, я ему крикнула. Он выглянул в окно и побежал нас встречать. Зашел к нам. Скоро вспомнил, что дверь не закрыта. «Пойду закрою на ключ». А Петя говорит: «Пойди, мама, посмотри его комнату». Иду. Я не узнала его комнаты и пришла в дикий восторг: выбеленная, старых, грязных обоев нет, окна блестят, пол чистый-чистый. Все лишнее выброшено, картины на светлых обоях кажутся обновленными, воздух чистый и вся комната праздничная. Я П[авла] Н[иколаевича] в лоб поцеловала. Больше недели возился, он ничего не может делать наполовину… так чисто, так опрятно, хоть операции делай… Павел Николаевич очень доволен моим приездом, оживился. Эти дни свободное время проводим вместе. У него так хорошо, приветливо. Хочет взяться и за мою комнату.
Из дневника Е. А. Серебряковой. 1928 год [275]275
Е. Н. Глебова ошибается. На самом деле выставка работ коллектива МАИ в Доме печати проходила с 17 апреля по 17 мая 1927 года. Запись в Дневнике Е. А. Серебряковой сделана в конце 1926 года.
[Закрыть] .Вчера поздно вечером пришел от имени Баскакова Лукстынь, с предложением П[авлу] Н[иколаевичу] взять на себя декорировать театр в особняке Шувалова, куда переезжает Дом печати [276]276
Шуваловский дворец (второе название дворец Нарышкина) был возведен в 1790-х на углу набережной Фонтанки и Итальянской улицы для графини Воронцовой. В начале XIX века приобретен обер-шталмейстером двора Л. А. Нарышкиным для сына Д. Л. Нарышкина. В 1820-е здание дворца было существенно расширено, к нему была сделана пристройка с танцевальным (колонным) залом. Затем дворец перешел в собственность графини С. Л. Шуваловой. Согласно ее желанию, в 1844–1846 годы архитектор Б. Симон реконструировал основное здание и пристройки к нему, а архитектор Н. Е. Ефимов оформил фасад в духе итальянского ренессанса. От старой постройки сохранились лишь вестибюль и колонный зал с фресками и лепным фризом. В начале XX века в колонном зале устраивались великосветские спектакли, для чего была построена сцена, исказившая облик помещения. Во время Первой мировой войны в особняке размещался лазарет. Весной 1919 года началась работа по восстановлению интерьеров, поврежденных за предшествующие годы, а в сентябре того же года на основе коллекции семейства Шуваловых, найденной в тайниках дворца, был открыт Музей быта. В 1923 году в прессе было высказано мнение, что «нет оснований считать особняк гр. Шуваловой музеем быта, так как таких музеев в Питере можно устроить десятки». См.: Назаренко Я.Барские особняки-усадьбы //Жизнь искусства. 1923. № 32. С. 14. В 1925 году музей был закрыт, а собрание Шуваловского дворца было передано Эрмитажу и другим музеям. Во дворце размещались: Дом печати (1927–1929), Дом техники (конец 1920-х – начало 1930-х), Дом инженерно-технических работников им. В. М. Молотова (с середины 1930-х).
[Закрыть] . П[авел] Николаевич] согласился. «Это дело пролетарское, Дом печати дело наше, печать, так сказать, 7 или 10 держава…» Лукстынь просил П[авла] Николаевича] поговорить с Баскаковым] по телефону, так как он с волнением ждет ответа. <…>
Вечером его сестра Д[уня] пришла и принесла ему немного денег… П[авел] Н[иколаевич] от денег отказывался, но ему объяснили, что это в долг и после он отдаст.
П[авел] Николаевич] просит меня никогда не говорить Дуне, что ему плохо. «Спросит – скажите: хорошо». До поры до времени исполняю его просьбу, но когда уже невмоготу и у меня нечего одолжить, я при случае, на ее вопрос «как живет брат?» – отвечаю: «да так, по-прежнему» или «хорошего мало». Она сейчас же чувствует, притащит каких-либо продуктов и немного денег в долг. Он ее очень любит, больше других сестер. Он считает, что ее нужно поддержать, п[отому] ч[то] она дело делает, готовится к роли певицы. Раза три-четыре уже выступала и удачно… [277]277
В «Автобиографии» Е. Н. Глебова пишет: «С 1929 г. начался мой путь профессиональной певицы. Выступала в концертах, устраиваемых для рабочих и рабкоров „Красной газеты“, в камерных и симфонических концертах, организованных обществом ревнителей симфонической музыки. О моих выступлениях были хорошие отзывы в прессе». См.: Глебова Е. Н.Автобиография // ОР ГТГ. Ф. 151. Ед. хр. 35. Л. I.
[Закрыть]
П[авел] Н[иколаевич] не унывает, он непоколебимо верит, что что-либо и подвернется.
14 декабря (1926) 1928 года [278]278
Е. Н. Глебова указала год записи ошибочно, на самом деле она датируется 1926 годом.
[Закрыть] .Предложение П[авел] Н[иколаевич] принял всецело, а также план театра, приготовленный Гурвичем, кое-что П[авел] Н[иколаевич] там изменил. Только 3-го дня стали там работать – готовить холсты. П[авел] Н[иколаевич] с утра уходит уже третий день. Целый день ничего не ест. Ученики в 2 смены уходят обедать. П[авел] Н[иколаевич] разводит и краски и клей. Ученики ведь еще не так опытны. Боюсь, что он там будет все время с ними проводить, а по ночам свои работы делать. Он окончательно истощится. Он предложил своих учеников (для оформления Д[ома] п[ечати] брат предложил своих учеников. – Е.Г.),а сам отказался. Когда ученики узнали, что он денег не возьмет, то они заявили, что тогда они отказываются работать. Но Павел Николаевич их убедил. Они получат по 50 рублей на человека и даровой завтрак.
За время работы коллектива по оформлению Дома печати брат постоянно находился там, руководил работами, помогал не только словом, но и делом. На многих работах можно видеть куски, сделанные его рукою. Оформляя, работая, они в то же время и учились. Но так как свою работу, которую вел дома, он не хотел оставлять, то, приходя домой поздно вечером, а то и ночью, – садился работать, отрывая для этого время, положенное для сна. Сроки были очень жесткие, размах работы большой, некоторые работы были по два и три метра! Многие ученики оставались в Доме печати ночевать.
Утомление брата было невероятно. Его поддерживало только то, что он дал нам честное слово приходить обедать, и мы старались «питать» его, пользуясь этим редким случаем. Жили мы буквально в пяти минутах ходьбы от Дома печати. Работали они там, если не ошибаюсь, около трех месяцев.
Однажды, придя, хотя это не то слово, обедать, он сел за стол и когда ел «второе», голова его упала прямо в тарелку!
До такой степени он был утомлен, обессилен!
Сидел он за столом во время еды не совсем обычно. Левой рукой, которая локтем упиралась в колено, он поддерживал голову, а правой ел, вяло, через силу, несмотря на то, что сестра и я старалась накормить повкуснее, попитательнее.
И Екат[ерина] Алекс[андровна] и мы очень боялись за него, не могли дождаться, когда же кончится это «самоистязание». Но, к нашему горю, а к радости брата и коллектива, – им продлили срок сдачи работ.
Из дневника Е. А. Серебряковой.2 октября 1927 года. Чем все это кончится? Сегодня на Морской [279]279
На Большой Морской ул. (в 1920 году переименована в ул. Герцена) в доме № 38 находилось Общество поощрения художеств (до 1929). В 1932 году здание передали ЛОССХу.
[Закрыть] Павел Николаевич с учениками развешивал картины [280]280
В 1927 году планировалось открыть юбилейную выставку ленинградских художников, приуроченную к 10-летию Октябрьской революции. Председателем президиума выставочного комитета был выбран Э. Э. Эссен, за живопись отвечал П. С. Наумов. К участию были допущены все художественные объединения, однако было решено, что экспозиция должна представлять собой единое целое, а не «выставку отдельных обществ и кружков, состязающихся в качественности своих работ», и потому в развеске произведений следовало соблюдать «принцип художественной цельности и тематико-хронологической последовательности». Коллектив МАИ выразил готовность принять участие в выставке, но предъявил жюри непременное условие – «принять всю серию работ из „Дома печати“, кроме скульптуры, как целое». См.: Заявление жюри Юбилейной выставки от Мастеров аналитического искусства. ЦГАЛИ. Ф. 283. Оп. 2. Ед. хр. 1514. Жюри полностью приняло работы филоновцев, выполненные для Дома печати. Развеску произведений члены коллектива МАИ сделали самостоятельно. См.: Воинов В. В.Юбилейная выставка в Октябрьские дни в Ленинграде и Москве// Красная панорама. 1927. № 49. С. 8.
[Закрыть] . На дворе холодно, вьюга, ветер, а он в тонюсеньком пальтишке до колен и в заплатанных нитяных брюках… Так вот он пришел домой холодный. Меня не было дома. Зашла к нему, а он лежит по голову укрытый. А комната у него нетопленая. И так он долго пролежал. Я к нему несколько раз забегала, предлагала зайти ко мне согреться. Говорил, что хочет сегодня посидеть у себя. Часов в одиннадцать пришел, посидел минут сорок, очень мало говорил, выпил стакан чаю, а от хлеба отказался. Между прочим сказал, когда я заметила, что вы совсем замерзли там, развешивая картины: «Мне ничего – выпил чаю, съел ситного и хорошо».
У него всего тридцать копеек. Продал свои суконные брюки, топор, пилу. Избавился от всего, что куплено не на его трудовые деньги, взятые у сестры в долг. Книги, подаренные ему Ольгой (О. К. Матюшиной. – Л.П.)или приобретенные, он все подарил сестре своей Кате. Он уверен, что когда у него не останется ни одной ниточки из старого, то все будет приобретаться на личные средства и что так или иначе, а средства эти у него появятся. Сестра Дуня в счет будущего давала ему ежемесячно по двадцать рублей, уже два месяца ему не дает, потому что ее муж без места. У меня он, кроме чая и хлеба, и то не всегда хлеб ест, ничего не хочет есть, кроме как в торжественных случаях, на именинах или при знакомстве с невестой Пети или на вечеринке по случаю женитьбы.
<…> Предложили ему читать лекции учителям рисования. 31-го был первый урок. Будут они два раза в месяц, ГУБОНО платить будет по 6 рублей в час или за урок. И когда я высказала сожаление, так как надеялась, что будет по два раза в неделю, он рассердился, что я подхожу с этой точки зрения к вопросу, и до этого как пошел, он мне сказал, что если надо, то он будет по 6 часов с ними работать, не считаясь с платой. Чем все это окончится? Зима, холодно, голодно. Что он придумает?! Можно надеяться только на чудо.
Я не могу понять. Мы с ним дружны, а помочь ему никак не могу. У сестры возьмет, а у меня не возьмет. И чем больше меня любит, тем упорнее отказывается. Раньше, бывало, иногда ел у меня. А теперь никак не могу заставить. Как только предложу – рассердится и грозит уйти и больше не приходить или же сразу убежит. Из-за еды поссорились 28 сентября, в день моего отъезда в Москву. Он ушел из дома и со мной не попрощался. Оказывается, он несколько часов бродил расстроенный по городу. Он считает провокацией с моей стороны, если я предложу ему поесть. Снова предстоят тяжелые дни. У него последние тридцать копеек. У сестры он редко бывает, а то иногда закусит.
Был здесь во время 15-й конференции Луначарский. Видел в Доме печати картины учеников Павла Николаевича. Они ему чрезвычайно понравились.
6 ноября 1927 года.Сегодня открылась на улице Герцена, 38 Юбилейная выставка изобразительного искусства. Видела ее мимоходом, т. к. торопилась убедиться: сняли портрет Ленина по приказу Эссена, писанный Лукстынем (школа Филонова) и купленный Домом печати. Дело в том, что картины учеников Филонова жюри выставки приняло заочно, зная картины по вы[став]ке Дома печати, тогда меньшинство жюри решило после постановления этого посмотреть картины, хотя они им уже знакомы. Явились в Д[ом] п[ечати] с этой целью Наумов, Рылов и Манизер или Неймарк. Картины им очень понравились, о чем они и заявили. Но в это время пришел из Пролеткульта художник Андреев, о чем-то с каждым из них пошептался, после чего они сказали, что всех вещей они пропустить не могут, и часть вещей предложили отвести и принялись писать об этом протокол. А Гурвич при других учениках П[авла] Н[иколаевича] напомнил, что незадолго они приняли все вещи годными. Они сконфузились и решили принять все вещи, что и запротоколили [281]281
Открытие Юбилейной выставки сопровождалось скандалом. Выяснилось, что по распоряжению Э. Э. Эссена был снят портрет В. И. Ленина, выполненный Я. К. Лукстынем по прижизненной фотографии работы К. К. Буллы. Формальным предлогом для этого стало нарушение филоновцами положения о выставке: портрет якобы не был представлен жюри. В день открытия выставки Б. И. Гурвич от имени коллектива МАИ подал в президиум жюри заявление, где выразил протест против «незаконных» действий Эссена, поскольку портрет «через жюри прошел». Реакции президиума не последовало, и 9 ноября было послано повторное письмо, более жесткое по тону, в котором филоновцы потребовали возвращения портрета в экспозицию, в противном случае угрожали проведением «акции протеста» и даже назначили ее дату – 13 ноября. Угроза также осталась без внимания. Вечером означенного дня филоновцы сняли все свои работы и составили их вдоль стен, отвернув изображениями от зрителей. В ответ Эссен распорядился закрыть на время выставку под предлогом проведения перемонтировочных работ. Когда же выставка была вновь открыта, то вход в залы с работами филоновцев был занавешен холстом с надписью: «запасный выход». «Филоновский конфликт» на юбилейной выставке не был единственным. С протестом против ее организаторов выступали члены «Общества художников-индивидуалистов», «Общины художников», Общества им. А. И. Куинджи. Из противостояния, закончившегося поражением для коллектива МАИ, Филонов сделал выводы, и когда на выставке «Художники РСФСР за XV лет» возникла угроза, что будут сняты плакат-лубок «Ленин (ГОЭЛРО)» или картина «Тракторная завода „Красный путиловец“», решил воздержаться от столь же максималистского выражения протеста. К счастью, все названные работы остались в экспозиции. См.: Филонов П. Н.Дневники. С. 165.
[Закрыть] .
Позже пришел П[авел] Н[иколаевич] и встретился с Баскаковым [282]282
Баскаков Николай Павлович,директор Дома печати. Подробнее см.: наст. изд., Глебова Т. Н.Воспоминания о Павле Николаевиче Филонове. Прим. № 18.
[Закрыть] и Верхотурским [283]283
Верхотурский– личность не установлена.
[Закрыть] . В[ерхотур]ский выразил желание познакомиться с П[авлом] Н[иколаевичем], сказал, что слышал от Луначарского о работах учеников, которые Луначарский расхваливал и говорил, что эти работы, как и большевизм, пугают некоторых и что европейцы будут приезжать знакомиться с ними.
Июнь – июль 1928 (?)…Мы с П[авлом] Н[иколаевичем] с 18-го не видимся, он на меня рассердился, что хлеб лежал под зеленью, что «так можно столбняк получить». Я и не подумала об этом, правда, и овощи положила на его и мой хлеб. Он ушел, не зайдя ко мне. Куда бы мы ни уходили, мы друг к другу заходим. Вечером возвратился и тоже не зашел. И с тех пор мы не видимся. Вчера встретились в коридоре, поздоровался, я ему ответила. Должна сказать, что замечание сделал спокойно. Он очень опрятный. Сколько бы раз не вышел из своей комнаты, он, возвратясь, моет руки. Никогда не ест, не мывши рук. Недоволен, если я стакан трону и ложечку.
23 марта 37 года.Пять часов. Плохо глядит Паня, цвет землистый, ест мало. Порою мне кажется, что он отвык сразу съесть побольше. Хозяйство много берет. Каждое утро обязательно моет пол – сколько ведер воды перетащит за день. Ведь я не могу.
<…> Поражает его энергия и бодрость, вера его в успех, убежденность, что еще год-два-три-четыре, его мировоззрение, его методы восторжествуют и шарлатанство в искусстве изживет, что командные места будут в руках честных людей.
<…> Филонова спасает его сон. Не успеет положить голову на подушку, как спит непробудным сном, что не мешает ему быть чутким и отзываться на зов или стук.
25 июня 1937 года.Вчера меня вид Пани расстроил: бледный, бледный, как будто бескровный, глаза усталые, худой, а настроение бодрое – шутит, смеется, рад свиданию. Что мне с ним делать?! Больно экономничает. Его еда – чай и хлеб. Сколько я ни говорю: «Паня, сколько ты должен, но еще несколько лишних: ведь ты работу получишь и, как всегда, накопится и ты возвратишь. Что я буду делать, если ты разболеешься? Ведь всему есть границы, и твоему организму. Ты не выходишь, все в комнате сидишь без движения (у окна на воздухе)». Дорогой, он так верит в свои силы, в свою выносливость. А мне так страшно…
16 октября 1937 года.Накануне 14-го были Маня и Дунюшка. Рассказали, что отец и сын Градские вместе с Евдокией Николаевной решили организовать новый номер, а именно, они как гитаристы будут выступать совместно. Их слышал организатор концертов и еще несколько человек. Он, как и они, очарованы ее голосом и вообще находят, что номер будет иметь большой успех. Мы с Ланей не слушали ее уже несколько лет. 14-го, как условились, мы с Паней поехали к ним к двум часам.
Градскому лет 40–42, сыну 19.
Пела Дунюшка «Муки любви», «Серенаду» Шаминад, «Сердце-игрушка», «Нинеллу», «Лолиту», «О, не целуй меня», «Я знал ее милым ребенком», «Где судьба», «Шарманщика» Шуберта… Мы с Паней были поражены красотой, силой, диапазоном и выразительностью ее голоса. Ансамбль выходит как нечто цельное, слившееся в одно. Когда она запела «Где судьба», то мне показалось, что слышу Галли Курчи [284]284
Галли-Курчи Амелита(1882–1963), итальянская певица, колоратурное сопрано. Выступала во многих оперных театрах, в том числе и в России, где пела с Л. В. Собиновым. В 1930–1938 в основном занималась концертной деятельностью.
[Закрыть] , но в более ярких и живых тонах, так как Галли Курчи я знаю по радио. Мы с Паней записывали свои впечатления и оставили их Дунюшке.
26 октября [1937 года].На днях тройка опять для просмотра выступала в ГОМЕЦе и имела большой успех. Тут был импресарио и предложил им ехать в Вологду. Но представитель ГОМЕЦа решил оставить этот номер для Ленинграда.
Мария слышала, как один тенор, известный певец, говорил соседу: «Она будет дурой, если не поедет в Москву, там она сделает карьеру».
Даты нет.Паня рисует голову рабочего – масло на холсте. Я подошла и поцеловала его в голову. Он засмеялся и сказал: «Вот за что теперь целуют женщины».
Июль 32 г.Изумительный организм – он сильнее Пети, который хорошо питается. Паня никогда не простужается, только зимой покашливает, он никогда достаточно тепло не одет. Всегда бодр, никогда не отдыхает. Без меня во время еды читает. Малоразговорчив, а с учениками без перерыва говорит 3–4 и больше часов и все об искусстве. Некоторым трудно дается охватить его мысли во всю, хотя пересыпает их множеством ярких примеров и сравнений часто остроумных, неожиданных, что сильно оживляет беседу с ним, как бы служит отдыхом от напряженного внимания.
…Недавно пришла родственница Маяковского. Ей заказали наброски художников для Русского музея. Он, конечно, отказался, чтобы его зарисовать.
Сентябрь 1932.<…>Говорили, как устроимся, если придется устраиваться на старом месте. «Если ничего не выйдет, поступлю работать на стройку, 150 р. заработаю. Если мне назначат пенсию, я подачки не возьму, разве как заслуженному художнику. <…> Я заказов брать не могу, я исследователь. Заказ влечет за собою заказ, а мне нужно делать свои вещи. Я не могу пойти по дороге официального искусства. Мне слава не нужна. Моя идеология пробьет себе дорогу. Посмотри „Мастера современной гравюры и графики“, там найдешь под нас! Наши методы сделаются всемирными».
В начале августа 1932 года горком выставил кандидатуру брата в члены правления организующегося Союза художников. 5 или 6 августа Петя Серебряков прочел у сидевшего рядом с ним в трамвае человека, просматривавшего вечерний выпуск «Красной газеты», заметку о художниках, выбранных в состав правления Союза художников. Среди них был Филонов [285]285
В «Дневниках» Филонова есть запись: « 3 (или 4) августа 1932 года.Миша (Цыбасов. – Л.П.)сказал мне, что горком Изо, говорят, выставил мою кандидатуру в члены правления организующегося Союза художников.
Я ответил: коли это так, горком не имел права делать этого без моего ведома, и я в правление не пойду». См.: Филонов П. Н.Указ. соч. С. 153. 5 или 6 августа Филонов получил сообщение о своем избрании и от П. Э. Серебрякова, но подтверждения от горкома не последовало, а указанного номера газеты он не смог достать (Там же. С. 154).
[Закрыть] .
14 сентября 1932 года приходил делопроизводитель правления Союза художников и передал продовольственную карточку в кооператив «Красная звезда», сказав, что дает мне ее Союз х[удожнико]в, а также, что там постановили ходатайствовать о назначении Филонову персональной пенсии, мотивируя это тем, что «Филонов неприспособлен зарабатывать деньги» (Из дневника брата). Он настойчиво советовал брату посещать собрания правления, но брат сказал, что у него сложные расхождения с ленинградскими художниками и ходить туда он не будет.
В ноябре 1932 года на юбилейной выставке, посвященной пятидесятилетию Октября, были показаны 85 работ брата и 6 работ его учеников.
Кто мог тогда подумать, что это будет последний его показ советскому зрителю?
Привожу записи из дневника брата.
1 ноября 1932 года.Сегодня по приглашению тов. Аникиевой пришел в Русский музей, чтобы окончательно выяснить вопрос о моей комнате. Аникиева сказала, что вопрос этот должен решить Игорь Грабарь. <…> Я ответил, что мне неинтересно говорить об этом с Грабарем, прося ее справиться у него о комнате и дать мне ответ. Она ушла и, вернувшись, сказала, что Грабарь зовет меня к себе. Аникиева привела меня в комнату, где уже висели вещи Кончаловского; Пунин встретил меня и познакомил с Грабарем.
Грабарь сказал: «Право, не знаю, как с вами поступить. Видите, какая суматоха. Группировки оспаривают места друг у друга. Некоторые художники добровольно делают харакири, сокращают число своих работ. Вы слишком индивидуальны, вас ни с кем нельзя повесить рядом. Как тут быть?» Я ответил: «Я скажу вам со свойственной мне прямотой, что можно, конечно, не вламываться в ваш план развески вещей и считаться с группировками и втиснуть мои работы в любое оставшееся место, но можно посмотреть на дело иначе: мои вещи являются самым интересным моментом во всем мировом искусстве и им надо дать место в первую очередь, прежде всего, тем более, что моя выставка была сорвана».
«Разве она не состоялась? – сказал Грабарь. – Я сам видел ее».
Пунин вмешался: «Да, выставка была сорвана – это была скандальная история. Наш музей в долгу перед Филоновым. Нам непременно надо предоставить ему комнату».
Мы порешили, что через день или два мне будет дана комната.
4 ноября.Начал расстановку работ в отведенной мне комнате. Комната рядом отведена под гипсовую архитектуру Малевича.
[5 ноября]<…> Все эти дни я развешивал вещи. [Мне удалось взять у Грабаря разрешение поместить в своей комнате работы Миши, Порет и Глебовой, отведенные жюри или не представленные жюри]. Дело шло гладко, но меня все время не оставляла мысль, что плакат-лубок для экспорта «Ленин» будет отведен. Выставку просмотрели: Политконтроль ГПУ, члены Обкома и Исполкома.
12[ноября].Вечером, когда я окончательно приводил в порядок свои развешенные вещи, несколько человек вместе с Добычиной прошли в смежную комнату акварели и рисунков. Там завязался оживленный разговор. Проходя к ним, ко мне подошел Грабарь и сказал: «Закупочная комиссия сегодня наметила к покупке ваши вещи, но Малевич сказал, что вы их не продаете. Правда ли это?»
Я сказал, что, действительно, не продаю своих вещей.
<…> Когда они (члены комиссии. – Л.П.)ушли, ко мне подошел Малевич и сказал, что утром, когда эти люди – покупочная комиссия – осматривали мои работы, кто-то из них сказал: «Сколько же надо отдать Филонову за такую картину, коли мы ее приобретем – воображаю». Малевич вмешался и сказал: «Не беспокойтесь, сколько за нее придется отвалить. Может быть, и ничего – Филонов своих работ не продает». <…> Я в последний раз посмотрел на свои вещи и ушел, довольный, что все мои 85 вещей и 6 работ товарищей [286]286
В каталоге выставки «Художники РСФСР за 15 лет» значатся 74 работы Филонова и 7 работ его учеников (М. П. Цыбасова, А. И. Порет и Т. Н. Глебовой).
[Закрыть] прошли все проволочные заграждения. Прошел и плакат-лубок «Ленин». Все это время я думал: не снять ли мне все свои вещи, если будет отведен «Ленин» или «Красный путиловец», в знак протеста, или примириться и не делать этого, не сыграть в руку тем, кто желает, чтобы ни одной моей вещи не было на выставке.
Малевич не имел права говорить комиссии, наметившей мою вещь для Третьяковской галереи, что я не продаю своих работ. Его никто не уполномочил. Он действовал со слухов, с разговоров о том, что я не продаю своих вещей, и мог ошибиться, но, очевидно, не остановился перед этим. <…> Вещей своих я действительно не продаю [287]287
Филонов П. Н.Дневники. С. 162–165.
[Закрыть] .
Я в последний раз посмотрел на свои вещи и ушел довольный, что все мои 85 вещей и 6 работ товарищей прошли все проволочные заграждения. Прошел и плакат-лубок «Ленин». Все это время я думал: не снять ли мне все вещи, если будет отведен «Ленин» или «Красный путиловец» в знак протеста, или примириться и не делать этого, не сыграть на руку тем, кто желает, чтобы ни одной моей вещи не было на выставке.
Брат почему-то редко ставил даты на своих работах, никогда их не подписывал, очень редко давал названия.
То, что он не подписывал своих работ, по-моему, хорошо. Мне лично очень мешает смотреть и видеть подпись на картине. То, что он редко давал названия работам, – мне тоже понятно; видимо, он хотел, чтобы его картины сами что-то говорили людям, чтобы смотрящий сам называл их так или иначе. Но то, что он не ставил даты, – очень плохо. Это, несомненно, затруднит тех, кто будет изучать его творчество. Время написания будут указывать предположительно. А будет ли это правильно? Но, может, это и не существенно…
У брата есть работа, которая в каталоге значится как «Первая симфония Шостаковича». Внизу картины, на поле, рукою брата написано «Без названия». Даты нет. Не было ее и в каталоге. Но несколько лет тому назад появилась дата – 1935 год. И вот почему. На том же поле, где написано «1-я симфония Ш[остакови]ча», имеются какие-то цифры. Профессор-физик Я. А. Смородинский, увидав их, сказал, что он по этим записям установит дату написания картины. Действительно, вскоре он написал мне из Москвы, что записи точные – это было полное лунное затмение в 1935 году.
Я. А. Смородинский был инициатором показа работ брата в Москве. Все даты в каталоге я проставила, имея в руках список работ брата, который он готовил для выставки в Русском музее. Список этот, сделанный его рукой, вместе с его статьями, микрофильмом, хранится в Москве, в ЦГАЛИ.
В каталоге очень много работ без названия, «б. н.», поэтому я в скобках помещаю свое название, помогающее мне лучше ориентироваться в этих «б. н.», так как их – сто пятьдесят девять работ.
В марте 1934 года к брату несколько раз приходили из горкома художников. Для ходатайства о назначении персональной пенсии требовалось ответить на вопросы – какова инвалидность, какой заработок, сколько иждивенцев… Брат просил передать, что отвечать на вопросы не будет, так как дело о пенсии поставлено неправильно. Оно должно идти не в плоскости вспомоществования, а за заслуги в области искусства. Вскоре стало известно, что горком согласился с этой принципиальной установкой. Но к брату продолжали приходить из областного Сорабиса и из секции ИЗО горкома, просили ответить на вопросы (Когда родился? Сколько зарабатывает?).
Из дневника брата. 28 [марта 1934 г.].Сегодня часов в 7 вечера, совершенно неожиданно, ко мне пришли Массорин [288]288
Правильно: Миссарин Тимофей Иванович(род. 1902), живописец.
[Закрыть] из областного Сорабиса и Сильверстов, председатель секции Изо горкома. Оба – партийцы. Они сказали мне, что <…> им необходимо надо получить от меня ответ на некоторые вопросы, для того, чтобы продвинуть их ходатайство о назначении мне пенсии. <…> Я сказал им, что отвечать на эти вопросы не буду. «Самое лучшее, что вы для меня можете сделать, – это передать тем, кто вас прислал, что прошу, чтобы ходатайство о моей пенсии было совершенно прекращено». Я сказал им: «Я решил отказаться начиная с апреля от пайка, но т. к. узнал, что после доклада Ширяева в горкоме о его визите ко мне горком все же постановил ходатайствовать о моей пенсии, я, чтобы не компрометировать горком, изменил свое решение и взял паек на квартал – апрель, май, июнь, но теперь я ставлю вас в известность, что начиная с апреля я откажусь от пайка, т. к. при создавшемся отношении ко мне, при той травле, что ведется на мое искусство, я должен занять твердую и определенную позицию».
Уходя, они спросили меня: много ли и как я зарабатываю. Я ответил, что зарабатываю мало на случайной мелкой работе, начиная малярной и кончая малярной [289]289
Филонов П. Н.Дневники. С. 241–242.
[Закрыть] .
29 сент[ября 1934 г.].Утром женщина-рассыльный из Союза принесла мне письмо. В ее же присутствии я вскрыл конверт – там были пропуски на паек продуктовый и промтоварный и какая-то печатная приписка. Не читая приписки, я вернул женщине все это назад и сказал, что пайка не возьму – отказался несколько месяцев назад, о чем Союз знает. Она, недоумевая, говорила: «Как же можно отказываться, ведь это паек» [290]290
Филонов П. Н.Указ. соч. С. 260.
[Закрыть] .
15-ое [октября 1934 г.].Днем комендант нашего дома Уткин сказал мне, что умер один из жильцов. Я спросил: «Кто умер?» Он сказал, что умер Матюшин. Матюшина я знал с 1910–11 гг. Сперва мы были с ним товарищами по искусству, потом он, войдя в блок с академической профессурой [291]291
М. В. Матюшин преподавал в ПГСХУМ – Вхутемасе – Вхутеине на живописном факультете (в 1918–1926 годах), где организовал «мастерскую пространственного реализма».
[Закрыть] , стал моим врагом по искусству [292]292
Филонов П. Н.Указ. соч. С. 261–262.
[Закрыть] .
Никогда не видела брата небритым (не брился только, когда болел). Болел он редко, врача не вызывали – он не хотел; лекарства, которые предлагала ему Екатерина Александровна, не принимал. Он садился в кресло, единственное в их хозяйстве, дремал, засыпал, иногда просил крепкого чаю и так постепенно поправлялся.
У брата был ученик В. Купцов, работ его я не видела, но его помню очень хорошо. Невысокого роста, худенький, светловолосый, бледный, в старой солдатской шинели. Помню его выступления – смелые, очень неумелые, часто вызывавшие смех аудитории. Отец, брат и сестра Купцова были алкоголики, пил и он. Как долго он учился у брата, когда ушел от него, не знаю. Брат его как художника ставил высоко, любил как человека, и после ухода Купцова брат очень хорошо относился к нему. Купцов бывал у брата, советовался с ним, показывал свои работы.
Так продолжалось до 24 октября 1935 года.
В этот день брата позвали к телефону и его бывший ученик Б. Гурвич, не называясь, спросил его: «Знаете ли вы, что Купцов покончил с собой?» [293]293
В 1932 году начались допросы учеников Филонова в ОГПУ. Так, 5 сентября он записал в дневнике, что В. К. Луппиана вызывали в ГПУ, расспрашивали о коллективе МАИ и о причинах раскола. Филонов так расценил это событие: «Нам так или иначе ГПУ не миновать в силу моей значимости, значимости коллектива и нас вместе в современном искусстве. <…> И чем скорее ГПУ возьмется за наше дело, тем лучше – может быть, это поможет мне, нам, моей выставке и монографии, т. е. пролетарскому искусству, и поможет нам прорваться на педагогический фронт». См.: Филонов П. Н.Указ. соч. С. 155. В 1935-м объектом внимания органов стал В. В. Купцов. В «Дневнике» П. Н. Филонова есть записи от 17, 18, 19 октября 1935 года, где он повествует о своей последней беседе с Купцовым, рассказавшим о том, как накануне «двое людей пошли с ним в его комнату и стали делать обыск. Взяли, прежде всего, переписанную им мою идеологию ИЗО. После обыска, довольно грубоватого, когда „книжки летели во все стороны“, переждав остаток ночи в комнате Купцова, его повели в оперативный отдел. <…> Купцов думает, что обыск сделан по доносу. <…> Я сказал Купцову, что прежде всего он не должен волноваться или оскорбляться этим событием: обыск делают свои ребята и делают его с хорошей целью – сейчас не царские времена, когда обыск делали гады». См.: Филонов П. Н.Указ. соч. С. 322–323.
[Закрыть]
Брат пишет: «Все мое существо не верит этому известию, посмотрим, жив ли мой верный товарищ».
На следующий день брат пошел на квартиру Купцова. На двери его комнаты висел замок. Узнав, что его увезли в больницу, брат пошел туда. «В Александровской б[ольни]це, куда я шел, думая, что К[упцов] все же остался жив, что его удалось спасти, что может быть я встречу его как всегда, веселого, со сверкающими глазами, – мне сказали, что труп Купцова в покойницкой, что в больницу его привезли уже мертвым. Было около одиннадцати часов двадцати минут, в покойницкую еще не пускали. <…> По моей настойчивой просьбе <…> прозектор разрешил мне войти. Он приподнял простыни с двух трупов – третий был труп Купцова. Он лежал головой к окну. Безбровые, как казалось, и без ресниц его чудные глаза были слабо прикрыты веками. Тело – истощенное, слабое, плечи угловатые. <…> „Это был замечательный художник, – сказал я. – Один из лучших в Советском Союзе и в Европе. Разрешите, я его поцелую“. Я взял К[упцова]за виски и три раза поцеловал в лоб. <…> (Еще когда я ждал прозектора, я решил, поцелую К[упцова] за себя, за его жену и за мою дочку, – и поцеловал его, как он несколько раз за нашу дружбу в порыве восторга от наших разговоров по искусству или при встрече целовал меня в лоб, а однажды поцеловал и мою дочку. Жаль теперь, что я не поцеловал его могучую, искусную правую руку живописца, как он несколько раз, не стесняясь чьим бы то ни было присутствием, целовал мою руку.) „Все кончено с Купцовым!“ – сказал я жене, когда из покойницкой вернулся домой. Она вскрикнула, бросилась мне на шею и заплакала» [294]294
Филонов П. Н.Указ. соч. С. 324–327.
[Закрыть] .
