Текст книги "Павел Филонов: реальность и мифы"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Геннадий Гор,Вера Кетлинская,Евгений Кибрик,Олег Покровский,Владимир Милашевский,Евдокия Глебова,Петр Покаржевский,Александр Мгебров,Людмила Правоверова,Валентин Курдов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)
Проучившись вместе целый год, мы после экзаменов разъезжались кто куда, до самой осени. Осенью весело встречались в мастерских, делились впечатлениями лета, показывали друг другу свои летние работы. Готовили холсты, наклеивали бумагу, приготовлялись к занятиям. Обычно был веселый галдеж, как у грачей весной.
Пришел Филонов. Но его не узнать. Бледный, без улыбки. Скупо отвечает на приветствия. Молчит. Что с ним? Непонятно.
Ционглинский поставил в качестве модели для живописи нового натурщика.
– Посмотрите, что за прелесть? Это же Аполлон! – громко восторгался Ян Францевич. – Какие формы! А какого цвета тело! Любая женщина позавидует такому цвету!
Натурщик стоял в позе Аполлона Бельведерского на фоне ярко-оранжевой ткани. Действительно, было красиво. Молодой натурщик был исключительно хорошего сложения.
– Это же надо написать, я его нарочно поставил в позе Аполлона на фоне солнечной ткани. Это же действительно Аполлон! – не унимался Ционглинский. – Посмотрите, как красиво со всех сторон!
Филонов принес трехаршинный холст, белый-белый.
– Молодец, Филонов! Только на таком ярко-светлом холсте можно написать такого цвета тело. Посмотрите, оно же все светится! Это же чудесно! Молодец, Филонов!
Филонов молча установил холст около натурщика и взял в руки длинный, с большой палец толщиной уголь и стал рисовать широкими штрихами.
– Что вы делаете, Филонов? – неистово закричал Ционглинский. – Пачкать углем такой чудесный холст, надо же легко рисовать, чтобы не портить белизну холста, что вы делаете?! Ну, допустим, уголь можно потом стряхнуть, – успокоительно, понизив голос, проговорил встревоженный профессор.
Филонов молча продолжал работать. Вся фигура в натуральную величину была выполнена энергичными, широкими штрихами.
– Ну вот, теперь надо все стряхнуть, чтобы уголь не мешал живописи. Это же Аполлон, – твердил профессор. – Нарисован он у вас превосходно, вы же очень хорошо рисуете!
Но уголь очищен не был, а произошло совсем другое. Филонов зафиксировал рисунок, на другой день принес зеленую краску «Поль-Веронез» и начал ею покрывать весь рисунок.
– Это же безобразие, смотрите, что он делает, – обращается профессор ко всему классу. – Такого красавца, с таким телом он мажет зеленью. С ума сойти можно!
– Ну, допустим, если дать всему хорошо просохнуть, можно поверху блестяще все выполнить как следует, но для чего такая прокладка? – рассерженный и возмущенный ходил Ян Францевич и твердил: – Не понимаю, не понимаю.
Филонов молчал и не обращал внимания. Покрыв холст зеленью, он взял краплак и начал им прорисовывать вены по всему телу.
– Посмотрите, он кожу сдирает с натурщика! – буквально взвыл профессор. Быстро подойдя к Филонову, он вне себя, резко обратился к нему: – Вы же с ума сошли, что вы делаете?
Филонов невозмутимо, совершенно спокойно повернулся к Ционглинскому и, смотря ему прямо в глаза, не повышая голоса, произнес: «Ду-ррак!». Взял холст и ушел. Больше его мы в классе не видели.
Когда Филонов скрылся за дверью, Ян Францевич с недоумением тихо произнес:
– Что с ним?..
Спустя некоторое время говорили, что Филонов ведет жизнь отшельника и усердно работает. На одной из выставок появились его работы. Это были портреты, ювелирно нарисованные. Выразительные лица и ткани выписаны до предела. Одна работа особого характера. Весь холст покрыт разными цветными точками, рисующими какой-то сложный узор. В узоре видны фантастические существа. Рядом с холстом повешена небольшая рамка. В ней короткий текст, поясняющий изобретенное Филоновым «аналитическое искусство».
Кропотливо записанные холсты стали появляться чаще. Они издали напоминали плотно, одна к другой наклеенные разного цвета почтовые марки.
Филонов часто вел с молодежью беседы по вопросам искусства. Успех он имел громадный. Молодежь ломилась на его лекции, негде было яблоку упасть.
Я был на одной из его лекций, которая растянулась на четыре вечера. Лекция была посвящена «аналитическому искусству», но первые три вечера Филонов разбирал искусство от древних времен до наших дней. Говорил он без всякой бумажки, держа в руке кусок мела, и все время им тряс. Свою лекцию он пояснял рисунками мелом на черной доске, очень выразительными. Рисунки поясняли характерные особенности искусства той или другой эпохи. Надо сказать, что Филонов был очень талантливым оратором, умевшим увлечь слушателей. Четыре вечера подряд, не наводя скуки, он очень образно говорил об искусстве Египта, Ассирии, Греции, Византии, об эпохе Возрождения, о русском искусстве и закончил разбором творчества И. Е. Репина, которому дал высокую оценку [381]381
Отношение П. Н. Филонова к искусству предшественников не совпадало с мнением других мастеров авангарда. Так, он высоко ценил творчество передвижников К. А. Савицкого, В. И. Сурикова. См.: Филонов П. Н.Декларация Мирового расцвета // Жизнь искусства. 1923, № 20, 22 мая. С. 16–18.
[Закрыть] . Затем, многозначительно замедляя речь, объявил: «Но это все только подготовка к „аналитическому искусству“».
– А аналитическое искусство – это вот что. – И обвел всех присутствующих многозначительным взглядом. – Все реалисты рисуют картину так, – при этом он мелом нарисовал на доске угол дома. – Вот около этого дома надо изобразить телегу с лошадью. У Владимира Маяковского такая картина выглядела бы так. – Филонов рисует лошадь, запряженную в телегу, против угла дома. – Вот пример обычного изображения, как это принято делать. Представьте себе, что около угла дома есть дверь в магазин, – рисует дверь, – а из магазина выходит женщина с покупками, – рисует женщину. – Эта женщина видит лошадь спереди.
Филонов рисует лошадь, помещая ее голову на хвосте нарисованной ранее лошади.
– Над входом в магазин находится окно, – рисует окно, – а в окно смотрит человек, ему эта картина сверху видится совершенно иначе, – Филонов рисует на том же месте лошадь, увиденную из окна. – А лошадь это место видит совершенно иначе, – и снова рисует.
Я сидел в первом ряду около лектора и задал ему вопрос:
– А если около лошади пролетит воробей?
Филонов невозмутимо ответил:
– Воробей эту картину вот как видит, – и начертил на доске, испещренной разными линиями, еще какие-то черты. Потом добавил: – А муха, севшая на брюхо лошади, видит вот как, – и пояснил рисунком.
При этом он смотрел доверчиво, по-детски, с таким выражением лица, которое как бы говорило:
– Видите, как все это просто и ясно.
– Это Савонарола, убежденный Савонарола, – сказал мне на ухо сидевший рядом со мной художник Александр Васильевич Скалон [382]382
Скалон Александр Васильевич (1874–1942), живописец, портретист, жанрист. Учился в ВХУ при ИАХ (1894–1902).
[Закрыть] .
Всю жизнь Филонов прожил подвижником. Жил очень бедно и постоянно был занят искусством, убежденный в своей правоте. Умер он в первые месяцы блокады Ленинграда, во время Великой Отечественной войны.
П. Д. Покаржевский [383]383
Покаржевский Петр Дмитриевич(1889–1968), живописец, педагог, путешественник, коллекционер. Учился в Киевском художественном училище (1905–1910), в батальной мастерской ВХУ при ИАХ у Н. С. Самокиша (1910–1916). Принимал участие в деятельности военно-художественного отряда на фронтах 1-й мировой войны. Работал в Художественном музее в Туле. Профессор МХИ им. В. И. Сурикова.
[Закрыть]
Мои воспоминания [384]384
В РГАЛИ хранятся рукопись и авторизованный машинописный экземпляр мемуаров П. Д. Покаржевского (Ф. 3003. Оп. 1. Ед. хр. 24). На рукописи стоит авторская дата – 20 марта 1968. Для настоящего издания выбран фрагмент, где воспроизводится атмосфера в ВХУ в годы учебы там П. Н. Филонова (Указ. соч. С. 15–20, 27–28).
[Закрыть]
<…> Теперь об учебе в Академии. Как и все, я начал с 1-го курса живописного отделения, где преподавали Савинский, Творожников и по рисунку Залеман. Интересно сравнить программу того времени с нашей [385]385
То есть с программой МХИ им. В. И. Сурикова.
[Закрыть] . Рисунок на I-м курсе начинали с целой обнаженной мужской фигуры, живопись с обнаженного мужского торса, на II-м курсе голова с руками и на III-м целая фигура. А у нас сейчас на I курсе начинают с головы.
По рисунку Залеман и Ционглинский дежурили одновременно, но приемы рисования у каждого были разные. У Залемана рисовали на белой бумаге итальянским карандашом, причем Залеман любил подробный анатомический рисунок. У Ционглинского рисовали на серой бумаге (большого формата) углем, применяя, на светах и в бликах, мелок. Эти два способа или два приема существовали одновременно, не смешиваясь, одни студенты выбирали аудиторию Залемана, другие – Ционглинского.
<…> В мое время требовалось не только теоретически знать анатомию, ответив по билету, но и нарисовать кости и мышцы на доске (наизусть). Вот в связи с этим и произошел со мной случай. Курс анатомии разделялся на два года, в первый год сдавали голову, кости и мышцы руки, во второй год – кости и мышцы ноги, грудную клетку спереди, сбоку и сзади. На экзамене требовалось нарисовать сначала кости (части тела по билету), а затем одеть части тела мускулатурой. К экзаменам готовились круглый год, т. к. на каждый курс получалось [вызубрить] по 30 рисунков. <…>
Ян Францевич Ционглинский
Насколько я помню, Ционглинский стал преподавать рисунок несколько позднее, когда я был на II-м и III-м курсе. Этот художник в отличие от молчаливого, даже несколько угрюмого на вид Залемана, был очень живой, темпераментный и разговорчивый. У него в группе было много учеников, знакомых по его частной школе, поэтому с ними у него были дружеские шутливо-фамильярные отношения. Так, входя в мастерскую (в мастерской писали обнаженного натурщика) и едва открыв дверь, еще с порога, он кричал: «Настя, Настя, у вас ягодицы поют, я отсюда вижу». Бывали у него словечки и позабористее, но я не решаюсь их написать. Мне он говорил, проверяя мой рисунок: «Ну да, ну да, вы уже видите солнце, я научил вас рисовать, я научу вас и живо, живо… писать». Или: «что бело, то бело, что черно, что черно» и т. д. Но несмотря на некоторую излишнюю рисовку, на любовь к пышным фразам, он был выдающимся педагогом, сумевшим воспитать большое количество талантливой молодежи. Его роль как педагога-художника была в том, что, воодушевляясь натурой сам, он передавал свое волнение ученикам, поддерживая в них горение, воспитывая вкус. Были у него и слабости, он любил пописать ученикам. <…> С благодарностью вспоминаю нашего технолога Киплика [386]386
Киплик Дмитрий Иосифович(1865–1942), живописец, автор жанровых картин и портретов. Участник выставок МОЛХ, Академии художеств, Санкт-Петербургского общества художников. Профессор ВХУ при ИАХ (1910–1915, руководитель мастерской техники декоративной живописи), Вхутемаса – ИЖСА (1923–1942). Автор трудов по технологии живописи.
[Закрыть] , у которого мы учились грунтовать холсты: гипсовые, эмульсионные и казеиновые, и делали опыты со смешением красок, выставляя эти пробы на солнце на продолжительное время.
Это я говорю о технике письма и о технологии, но странное дело, я не помню, чтобы кто-нибудь из педагогов говорил о самой живописи, о цветовых отношениях, о гармонии, о цельности и прочих вещах, касающихся живописи. Правда, я вспоминаю, Творожников говорил, но тогда мы его не понимали, потому что он нам не разъяснял свои мудреные словечки: «посеребристей, почемоданистей, поклавикордистей, утрамбовывайте, но не мусольте» и т. д. Мы посмеивались над этими словами, я понял значение его словечек гораздо позже, когда сам стал преподавать.
О дисциплине композиции
До Ционглинского из заданий по композиции я помню только «Отчего перевелись богатыри на Руси», но больше всего у нас писали эскизы на премии Куинджи, Ендогурова.
Ционглинский, помню, задал сначала вкомпановать в треугольник (фронтон) три аллегорические фигуры: живопись, скульптуру и архитектуру, в шести– и восьмигранник несколько фигур (плафон) и в длинном прямоугольнике – движущиеся фигуры (фриз). <…> В классах мне запомнились два ученика: Филонов и Барт. Филонов хорошо рисовал (в понимании академическом), но раскрашивал условно и его этюд напоминал анатомическое экорше. Барт рисовал схематично, а писал совсем условно яркими красками. Ционглинский ему как-то сказал: «Что вы так бросаетесь яркими красками? Драгоценности надо беречь, если алмаз бросите в груду драгоценных камней, вы его не найдете, а на дороге вы его сразу увидите». Это замечание Ционглинского я запомнил и много раз руководствовался в своих работах.
Гости нашей мастерской
Завсегдатаем нашей мастерской [387]387
П. Д. Покаржевский занимался в батальной мастерской ВХУ при ИАХ, которой руководил Н. С. Самокиш.
[Закрыть] был Сергей Исаков [388]388
См.: наст. изд., Критика, Исаков С. К.Филонов.
[Закрыть] , скульптор, делавший из папье-маше, пластилина или глины интересные вещи. Это был культурный, интересный человек. Значительно старше нас, он вел себя очень тактично, не вмешивался в дела мастерской, используя лишь наши постановки и вставляя изредка свои замечания в разговор. Мы всегда относились к нему с уважением, так как чувствовали в нем ум и хороший вкус.
В. Д. Бубнова [389]389
Бубнова Варвара Дмитриевна(1886–1983), график, акварелист, литограф, ксилограф. Посещала Рисовальную школу ИОПХ (1903–1907). Училась в ВХУ при ИАХ (1907–1914). Жена художника В. Матвейса (Владимира Ивановича Маркова) (1911–1914). Член «Союза молодежи» (с 1912), участвовала в выставках с 1910. Училась в Археологическом институте (1913–1915), изучала древнерусское искусство и письменность. В 1922–1958 годах жила в Японии. Автор многочисленных станковых произведений. Иллюстрировала книги русских писателей для японских издательств.
[Закрыть]
Моя Академия [390]390
Фрагменты главы «Моя Академия» из книги: Бубнова В. Д.Уроки постижения: Воспоминания, статьи, письма. М., 1994. С. 44–68.
[Закрыть]
<…> Я решила попробовать счастья на экзаменах в Академию художеств и для этого поступила в мастерскую художника Гольдблата [391]391
Речь идет о Школе Я. С. Гольдблата. Подробнее см.: наст. изд., Бучкин П. Д.О том, что в памяти.
[Закрыть] , готовившего своих учеников к этому экзамену.
Неожиданно для себя осенью 1907 года я действительно выдержала экзамен в Высшее художественное училище при Императорской Академии художеств или, как говорили попросту, – в Академию художеств. <…>
В те годы слово «Академия» завораживало, и я была счастлива быть учеником в этом высоком учреждении, в его величественных стенах. <…> В каждом классе недели две или три позировало два натурщика; каждый класс на это время имел своего руководящего профессора, поставившего натурщиков (и руководившего работами студентов). От мольбертов всегда было тесно и особенно, когда руководил профессор Ционглинский: он так живописно ставил свою натуру, что все стремились работать у него. Тогда у другого профессора, это мог быть пожилой Савинский [392]392
Савинский Василий Евменьевич(1859–1937), живописец, рисовальщик, педагог. Ученик П. П. Чистякова. Преподавал в Академии художеств до конца жизни. Был прекрасным мастером академического рисунка.
[Закрыть] или старик Творожников [393]393
Творожников Алексей Иванович(1850–1913), гравер. Окончил Академию художеств в 1894 году по ксилографии. В Рисовальной школе ИОПХ вел класс гравирования (с 1897) и общий класс (до 1913).
[Закрыть] , становилось свободно, но скучно от традиционной постановки натурщиков. Ционглинского, человека живого по темпераменту и творческого художника, – недолюбливали профессора и даже некоторые студенты; последние – за его жестокую критику и за внимание к одним ученикам и полное равнодушие к другим.
Первое полугодие для всех поступивших в Академию всегда было испытательным; в тот год за неуспешность некоторых исключили; я оказалась в числе оставленных. <…> Профессора требовали от нас точной передачи поставленного нам натурщика, например – цвета его кожи. Но цвет менялся ежедневно и даже ежечасно, как менялись ежедневно и ежечасно свет и цвет неба, проникавшие через стеклянные крыши наших классов; также ежечасно менялось мое видение натуры. Чтобы добросовестно передать увиденное, я ежедневно переписывала свой холст; в конце концов он неизбежно становился уныло-серым или просто грязным. <…> Наши почтенные профессора – Савинский и Творожников, которые давно перестали быть художниками, не умели помочь мне, заблудившемуся ученику; не знаю, что они говорили прочим студентам, но не думаю, чтобы они давали настоящую помощь: каждый студент добирался, как мог, до звания художника; кто хотел, шел по проторенной дорожке, на которой не было вопросов.
<…> В мое время в классах Академии учился такой мастер кисти и уже художник, как Филонов.
Хорошо помню его этюд, может быть, последний в Академии: темный натурщик на черном фоне, нанесенные киноварью вены и голубые артерии; Филонов будто смотрел под кожу и выводил яркий анатомический узор на поверхность сильно вылепленных темных мышц. Я уверена, что никто из наших профессоров (быть может, за исключением скульптора Г. Р. Залемана, страшно требовательного к студентам и придирчивого к студенткам) не знал так хорошо анатомии и не мог бы сравниться с Филоновым в точности передачи обнаженного тела. И все же в 1910 году они исключили его из Академии.
Филонов был беден, но как будто не замечал этого. Однажды я была у него. Он жил на верхнем этаже старого доходного дома [394]394
А. В. Уханова, присутствовавшая при этом визите, пишет: «Жутко было подниматься по черной лестнице до чердака. Вошли на чердак, кругом пыль вековая, по пыли проложены доски, указавшие путь к низкой двери, мы постучали. Дверь открыла немолодая женщина, очень худая, сгорбившаяся и очень плохо и неряшливо одетая. Она показала на другую дверь, из которой вышел Филонов, тоже плохо одетый. Он ввел нас к себе. Комната как гроб, скат крыши и слуховое оконце, дающее скудный свет. На стенах гвоздиками прибиты картинки, но какие страшные. Сине-зеленые, черные переплетшиеся фигуры, эксцентричные и даже неприличные в своем движении. Их было так много… и всюду кошки. Кошки на кровати, если можно назвать кроватью кучу какого-то грязного тряпья, кошки на столе, на плите, ходят по крыше». См.: Филонов. Художник. Исследователь. Учитель. В 2 т. М., 2006. Т. 2. С. 31.
[Закрыть] . В его крохотной комнате помещалась только кровать. Дверь выходила прямо на последнюю площадку «черной» лестницы. На ней стоял стол – большой, кухонный. В тот день он был покрыт листом белой бумаги, величиной во весь стол. Очевидно, Филонов хотел развернуть на нем целую композицию, но начал он ее с нижнего правого уголка. Здесь уже были нарисованы карандашом (огрызок его всегда находился в его огромной ладони) четкие, но неясно чем связанные образы людей и отрывки орнаментов. После 1910 года мы, к сожалению, потеряли его из вида.
Л. Е. Крученых [395]395
Крученых Алексей Елисеевич(1886–1968), писатель, литературовед, филолог. Один из активных деятелей русского авангарда. Член объединения «Гилея» (1910-е). Инициатор издания литографических книг футуристов.
[Закрыть]
О Павле Филонове [396]396
Глава книги: Крученых А. Е.Наш выход. К истории русского футуризма. М., 1996. С. 63–66.
[Закрыть]
Думаю, что именно здесь будет кстати уделить несколько особых слов Павлу Филонову, одному из художников, писавших декорации для трагедии В. Маяковского [397]397
Речь идет о футуристических спектаклях, состоявшихся в Санкт-Петербурге в Театре на Офицерской (театр Неметти, театр Луна-Парка). Подробнее см.: наст. изд.: Глебова Е. Н.Воспоминания о брате. Прим. № 73, Жевержеев Л. И.Воспоминания; Томашевский К.Владимир Маяковский.
[Закрыть] . В жизни Филонова, как в фокусе, отразился тогдашний быт новаторов искусства.
Филонов – из рода великанов – ростом и сложением, как Маяковский [398]398
А. Е. Крученых в мемуарах (датированы 1945) вспоминает:
«В 1913 г. Маяковский, заметив в одной из комнат, занимаемых Е. Гуро и ее сестрой, картину Филонова, висевшую на стене и занавешенную марлей, спросил:
„Зачем это?“
Хозяйки дома молчали. Тогда я сказал:
– Вам не ясно зачем? Чтоб была тайна!
Маяковский:
– Да, если не в картине, то хоть сбоку!»
См.: Крученых А. Е.Из воспоминаний о Маяковском (рукопись) // РГАЛИ. Ф. 1334. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 46.
[Закрыть] . Весь ушел в живопись. Чтобы не отвлекаться и не размениваться на халтуру, он завел еще в 1910–1913 гг. строжайший режим. Получая от родственников 30 руб. в месяц, Филонов на них снимал комнату, жил и еще урывал на холсты и краски. А жил он так:
– Вот уже два года я питаюсь одним черным хлебом и чаем с клюквенным соком. И ничего, живу, здоров, видите, – даже румяный. Но только чувствую, что в голове у меня что-то ссыхается. Если бы мне дали жирного мяса вволю – я ел бы без конца. И еще хочется вина – выпил бы ведро!..
<…> Я обошел всю Европу пешком: денег не было – зарабатывал по дороге, как чернорабочий. Там тоже кормили хлебом, но бывали еще сыр, вино, а главное – фруктов сколько хочешь. Ими-то и питался…
<…> Был я еще в Иерусалиме [399]399
См.: наст. изд., Филонов П. Н.Автобиография.
[Закрыть] , тоже голодал, спал на церковной паперти, на мраморных плитах, – за всю ночь я никак не мог согреть их…
Так мне рассказывал о жизни сам Филонов.
Летом 1914 г. я жил под Питером, на даче в Шувалове. Там же жил Филонов.
Однажды у меня было деловое свидание с ним и с М. Матюшиным. Собрались в моей квартире в обеденное время. Угощаю всех. Филонов грозно курит трубку и не прикасается к дымящимся кушаньям.
– Почему вы не едите?
– А зачем мне есть? Этим я все равно на год не наемся, а только собьюсь с режима!
Так и не стал есть. Стыл суп, поджаренные в масле и сухарях бесцельно румянились рыбки…
Работал Филонов так: когда, например, начал писать декорации для трагедии Маяковского (два задника) [400]400
В 1920-е годы П. Н. Филонов воспроизвел для своих учеников принцип оформления спектакля, набросав общее решение, композицию, но и эти рисунки то ли пропали, то ли существуют в запасниках как работы «без названия», каких много в наследии художника. В отличие от утраченных филоновских работ, эскизы его соавтора по оформлению спектакля, И. С. Школьника, были восстановлены Л. Т. Чупятовым. Они изображают город с причудливой путаницей улиц, трамваев, вывесок, телеграфных столбов. Очевидно, именно их описал А. Бродский в рецензии на спектакль: «Все это забирается друг на друга и напоминает один из моментов Вавилонского столпотворения». См.: Бродский А.Театральная жизнь Петербурга // Маски. 1913–1914. № 3. По свидетельству П. М. Ярцева задник был всего один и ставился в прологе и эпилоге спектакля. См.: наст. изд., Критика. Ярцев П. М.Театр футуристов.
[Закрыть] , то засел, как в крепость, в специальную декоративную мастерскую, не выходил оттуда двое суток, не спал, ничего не ел, а только курил трубку.
В сущности, он писал не декорации, а две огромные, во всю величину сцены, виртуозно и тщательно сделанные картины. Особенно мне запомнилась одна: тревожный, яркий городской порт с многочисленными, тщательно написанными лодками, людьми на берегу и дальше – сотни городских зданий, из которых каждое было выписано до последнего окошка.
Другой декоратор – Иосиф Школьник, писавший для пьесы Маяковского в той же мастерской, в помещении рядом с Филоновым, задумал было вступить в соревнование с ним, но после первой же ночи заснул под утро на собственной, свеженаписанной декорации, и забытая керосиновая лампа для разогревания клея коптила возле него вовсю.
Филонов ничего не замечал! Окончив работу, он вышел на улицу и, встретя (так у автора. – Л.П.)кого-то в дверях, спросил:
– Скажите, что сейчас – день или ночь. Я ничего не соображаю.
Филонов всегда работал рьяно и усидчиво.
Помню, летом 1914 г. я как-то зашел к нему «на дачу» – большой чердак. Там, среди пауков и пыли, он жил и работал. Окном служила чердачная дверь. На мольберте стояло большое полотно – почти законченная картина «Семейство плотника». Старик с крайне напряженным взглядом, с резкими морщинами, и миловидная, яйцевидноголовая молодая женщина с ребенком на руках. В ребенке поражала необыкновенно выгнутая ручонка. Казалось – вывихнута, а между тем как будто и совсем нормальна. (Писал все это Филонов в натуральную величину, но без натуры.)
Больше всего заинтересовал меня на первом плане крупный петух больше натуральной величины, горевший всеми цветами зеленоватой радуги.
Я загляделся.
Зайдя на другой день к Филонову и взглянув на эту же картину, я был поражен: зелено-радужный петух исчез, а вместо него – весь синий, но такой же красочный, торжественный, выписанный до последнего перышка.
Я был поражен.
Захожу дня через три – петух однообразно медно-красный. Он был уже тусклее, грязнее.
Я обомлел.
– Что вы делаете? – обращаюсь к Филонову. – Ведь первый петух составил бы гордость и славу другого художника, например, Сомова! Зачем вы погубили двух петухов? Можно было писать их каждый раз на новых холстах, тогда сохранились бы замечательные произведения!
Филонов, помолчав, кратко ответил:
– Да… каждая моя картина – кладбище, где погребено много картин! Да и холста не хватит…
Я был убит.
Филонов вообще – малоразговорчив, замкнут, чрезвычайно горд и нетерпелив (этим очень напоминал Хлебникова). К тем, чьи вещи ему не нравились, он относился крайне враждебно, говоря об их работах, резко отчеканивал:
– Это я начисто отрицаю!
Всякую половинчатость он презирал. Жил уединенно, однако очень сдружился с Хлебниковым. Помню, Филонов писал портрет «Велимира Грозного», сделав ему на высоком лбу сильно выдающуюся, набухшую, как бы напряженную мыслью жилу. Судьба этого портрета мне, к сожалению, неизвестна.
В те же годы Филонов сделал несколько иллюстраций для печатавшейся тогда книги В. Хлебникова «Изборник» [401]401
По заказу Крученых Филонов выполнил одиннадцать рисунков к двум стихотворениям В. Хлебникова («Ночь в Галиции», «Перуну») для сборника стихов поэта, вышедшего в издательстве М. В. Матюшина «Журавль». См.: Хлебников В. В.Изборник стихов. 1907–1914. Пг., 1914. Он переписал тексты от руки, ввел орнаментальные украшения отдельных букв. Получив «Изборник стихов», Хлебников написал Крученых: «Кланяйтесь Филонову. Спасибо за хорошие рисунки». См.: Хлебников В. В.Собр. соч. Л., 1933. Т. 5. С. 349. В статье «Открытие художественной галереи», опубликованной в Астрахани в издании «Красный воин» под псевдонимом «Вех» (1918, № 85, 20 декабря), Хлебников пишет о «прекрасном страдальческом Филонове, малоизвестном певце городского страдания». См.: Хлебников В. В.Творения. М., 1986. С. 618.
[Закрыть] .
Эти удивительные рисунки – графические шедевры, но самое интересное в них – полное совпадение тематическое и техническое с произведениями и даже рисунками самого В. Хлебникова, что можно видеть из автографов последнего, опубликованных в «Литературной газете» от 29 июня 1932 г. Так же сходны с набросками В. Хлебникова и рисунки Филонова в его собственной книге «Пропевень о проросли мировой» (Пг., 1915).
Очень характерна в этом отношении сцена перед страницей девятой [402]402
П. Н. Филонов. «Охотник». 1913. Бумага, акварель, чернила, кисть, перо. Частное собрание.
[Закрыть] . В лёте и прыге распластались чудовищные псы, все в черных и тревожных пятнах-кляксах. Рядом – охотник – со злым, суженным глазом, короткоствольным ружьем (прототип обреза). Упругость линий и чуткость как бы случайных пятен, доведенные до предела.
Остальные рисунки этой книги сделаны в обычной его манере (соединение Пикассо со старой русской иконой, но все напряжено до судорог).
Рисунки настолько своеобразны, что послужили материалом для книги современного беллетриста. В своей повести «Художник неизвестен» В. Каверин так говорит о Филонове, бессознательно нащупывая пути к «одноглазию» Бурлюка: «Если нажать пальцем на яблоко глаза, – раздвоится все, что он видит перед собой, и колеблющийся двойник отойдет вниз, напоминая детство, когда сомнение в неоспоримой реальности мира уводило мысль в геометрическую сущность вещей. Нажмите – и рисунки Филонова, на которых вы видите лица, пересеченные плоскостью, и одна часть темнее и меньше другой, а глаз, с высоко взлетевшей бровью, смотрит куда-то в угол, откуда его изгнала тушь, станут ясны для вас. Таким наутро представился мне вечер в ТУМе. Каждое слово и движение как бы прятались за собственный двойник, который я видел сдвинутым зрением, сдвинутым еще неизвестными мне самому страницами этой книги» [403]403
Каверин В. А.«Художник неизвестен» и другие произведения. Иерусалим. 1982. С. 205.
[Закрыть] .
Текст книги «Про́певень о про́росли миро́вой» написан самим Филоновым. Это драматизированная «Песнь о Ваньке Ключнике» и «Пропевень про красивую преставленницу». Написаны они ритмованной сдвиговой прозой (в духе рисунков автора) и сильно напоминают раннюю прозу Хлебникова.
Вот несколько строк из этой книги:
В кровь переливает струями гостя и бредит ложномясом …
… еым елом въели опинаются медым ясом…
Утопает молчалив утопатель…
Промозжит меч… полудитя рукопугое…
Вообще, мрачного в тогдашних произведениях и в тогдашней жизни Филонова – хоть отбавляй.
Особенно запомнился мне такой случай. Филонов, долго молчавший, вдруг очнулся и стал говорить мне, будто рассуждая сам с собой:
– Вот видите, как я работаю. Не отвлекаясь в стороны, себя не жалея. От всегдашнего сильного напряжения воли я наполовину сжевал свои зубы.
Я вспомнил строку из его книги:
– А зубы съедены стройные [404]404
Филонов П. Н.Про́певень о про́росли миро́вой. Пг., 1915. С. 23.
[Закрыть] .
Пауза. Филонов продолжал:
– Но часто меня пугает такая мысль: «А может, все это зря? Может, где-нибудь в глубине России сидит человек с еще более крепкими, дубовыми костями черепа, и уже опередил меня? И все, что я делаю, – не нужно?!»
Я утешал его, ручался, что другого такого не сыщется. Но, видно, предчувствия не обманули Филонова: время было против него. Филонов – неприступная крепость, – «в лоб» ее взять было невозможно. Но новейшая стратегия знает иные приемы. Крепостей не берут, возле них выставляют заслон и обходятих. Так случилось с Филоновым. В наше время его – крепость станковизма – обошли. Его заслонили плакатами, фотомонтажом, конструкциями [405]405
В искусстве 1920-х годов лидирующие позиции в формировании новой эстетики заняли конструктивисты: В. Е. Татлин, Л. С. Попова, Эль Лисицкий, братья Г.А. и В. А. Стенберги, архитекторы братья А.А., В.А., Л. А. Веснины, А. М. Родченко, В. Ф. Степанова. Станковые виды изобразительного искусства отрицались ими как не отвечающие требованию времени. Филонов был последовательным противником идей конструктивизма в их крайней форме, и в этом он не был одинок. Против крайностей конструктивизма выступали многие объединения, в том числе знаменитый ОСТ, в который вошли молодые художники, принадлежащие к послереволюционному поколению.
[Закрыть] , и Филонова не видно и не слышно.
После войны я не встречался с Филоновым [406]406
При написании мемуаров А. Е. Крученых обращался к П. Н. Филонову с просьбой помочь ему восстановить некоторые факты их общего прошлого. Этот факт отмечен Филоновым в дневниках: «8 августа (1932 года]. Получил из Москвы письмо от Ал[ексея] Крученых. Он говорит, что пишет для какого-то издательства статью – воспоминания о русских футуристах. Просит меня прислать имеющиеся у меня сведения об этом и фото моей постановки трагедии Маяковского. Свою статью он обещает выслать мне перед сдачей в редакцию для проверки. Я решил не отвечать ему». См.: Филонов П. Н.Дневники. С. 154.
[Закрыть] и мало знаю о его жизни и работах, но они мне рисуются именно таким образом: в его лице погибает необычайный и незаменимый мастерживописного эксперимента.
Правда, я знаю, что в Ленинграде есть школа Филонова, что его среди живописцев очень ценят. Но все это в довольно узком кругу.
Думаю, что только невысоким общим уровнем нашей живописной культуры можно объяснить неумение использовать такую огромную техническую силу, как Филонов. А между тем еще в дореволюционное время, загнанный в подполье и естественно развивший там некоторые черты недоверия, отрешенности от жизни, самодовлеющего мастерства, Филонов после Октября пытался выйти на большую живописную дорогу. Он тянулся к современной тематике (его большое полотно «Мировая революция» для Петросовета [407]407
Подробнее см.: наст. изд. Глебова Е. Н.Воспоминания о брате.
[Закрыть] , фрески [408]408
Панно филоновцев для Дома печати были выполнены маслом на холсте.
[Закрыть] его школы «Гибель капитализма» для Дома печати в Ленинграде, портреты революционных деятелей, костюмы для «Ревизора» и пр.). Он тянулся к декоративным работам, к фрескам, к плакату, но поддержки со стороны художественных кругов не встретил. Может быть, здесь виновата отчасти всегдашняя непреклонность, «негибкость» Филонова, требующая особенно чуткого и внимательного отношения, в то время как все складывалось, будто нарочно, весьма для него неблагоприятно.
В 1931 г. [409]409
Выставка должна была состояться в 1929–1930 годах.
[Закрыть] в Русском музее (Ленинград) была подготовлена выставка работ Филонова. (В течение последних 3–4 лет это уже не первая попытка!) Были собраны почти все его работы, вплоть до конфетных этикеток, – около 300 названий. Две залы. Но тут долгая бюрократическая канитель – и выставка Филонова не была открыта, не была вынесена на суд советского зрителя!
Вот еще одна злостная деталь.
В 1931 г., встретившись с Ю. Тыняновым, я разговорился с ним о его последних работах. Тынянов признался:
– Меня сейчас очень интересует вопрос о фикциях. Их жизнь, судьба, отношение к действительности.
Мы обсуждали с Тыняновым его удивительную повесть «Подпоручик Киже» о фиктивной жизни, забивающей подлинную, и я заметил:
– Судьба вашей книги – та же судьба этой описки, этой фикции.
– Как так?
– Да вот, возьмем такую сторону ее (литературной части я сознательно не коснулся) – рисунки в вашей книге сделаны, очевидно, учеником Филонова? [410]410
См.: наст. изд., Кибрик Е. А.Работа и мысли художника.
[Закрыть]
– Да.
– И учеником не из самых блестящих. Вот видите? Подлинный Филонов пребывает в неизвестности, ему не дают иллюстрировать (или он сам не хочет?), а ученик его, очень бледный отсвет, живет и даже, как самая настоящая фикция, пытается заменить подлинник!
Кажется, Ю. Тынянов вместе со мной подивился странной судьбе Филонова, этого крупнейшего ультрасовременного живописца.
