Текст книги "Павел Филонов: реальность и мифы"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Геннадий Гор,Вера Кетлинская,Евгений Кибрик,Олег Покровский,Владимир Милашевский,Евдокия Глебова,Петр Покаржевский,Александр Мгебров,Людмила Правоверова,Валентин Курдов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)
Так начались их знакомство и занятия [222]222
В дневниках Серебряковой сохранилось описание еще одной причины ее сближения с Филоновым. В 1921 году у нее хранились анархические брошюры, которые она давала читать и Павлу Николаевичу. Когда возникла угроза обысков и репрессий, она пошла предупредить Филонова. Тот в свою очередь попросил отдать всю опасную литературу ему на хранение. Именно после этого Екатерина Александровна и предложила давать уроки английского языка художнику. Художник не захотел брать уроки бесплатно, и тогда Серебрякова предложила написать ее портрет. См.: Петрова Е. Н.Филонов глазами его жены // 73 Павел Филонов: Очевидец незримого. СПб., 2006. С. 82.
[Закрыть] . Брат решил за эти уроки написать портрет Екатерины Александровны [223]223
В каталоге несостоявшейся выставки работ П. Н. Филонова в Русском музее приводятся данные о произведении: «Портрет народоволки Екатерины Александровны Серебряковой». 1922. Холст, масло. 75 × 60. Упоминается, что впервые он экспонировался на 5-й выставке Общины художников в 1922 году. Портрет привлек внимание критиков. См.: наст. изд., Критика: Ростовцев Н.Выставка «Общины художников»; Гордин В. Н.Заметки. Нечто о художниках.
[Закрыть] .
И как хорош был этот портрет! Увы, пропавший… К счастью, сохранилось фото с портрета, сделанное в Русском музее за время пребывания там трехсот работ брата в период 1929–1930 годов.
В декабре 1913 года в театре «Луна-парк» была поставлена трагедия «Владимир Маяковский». Исполнителями были не профессиональные актеры, а любители и учащиеся. В роли Поэта выступил сам Маяковский, он же был режиссером спектакля. Декорации писали Филонов (к прологу и эпилогу) и И. Школьник [224]224
Точнее, был один экран, который ставился в прологе и эпилоге. См.: наст. изд. Ярцев П. М.Театр футуристов.
[Закрыть] . Сестра Мария Николаевна и я помогали брату. Хорошо помню, как мы трудились над какой-то огромной «слезой» [225]225
Человек со слезой, один из персонажей трагедии.
[Закрыть] , что еще мы делали теперь уже и не помню.
Интересно, какую оценку спектаклю дали Мгебров [226]226
См.: наст. изд.: Мгебров А. А.Жизнь в театре.
[Закрыть] , Николай Тихонов, Н. Асеев. <…> Вот отзыв Н. Тихонова: «…Стена была расписана художником ужасного левого направления и столь страшно, что прямо на вас бросалась с разинутой пастью отвратительная селедочно-крокодиловая голова реакции, глотающая целые народы, а над ней возвышался череп империализма, какие-то кровавые черви вылезали из его глазниц, там было еще что-то сиренево-вопиющее и густо-шерстистое, вроде волчьего оскала, там была и ослица, нарисованная так, что она падала на сидящего напротив; язык ее свисал до земли, она смотрела огромными человеческими, женскими глазами, из которых сыпались лиловые, как сливы, слезы… с этим собранием кошмаров. И действительно, как вы ни отворачивались, как ни смотрели на сцену, вы все время чувствовали эти глаза, эту пасть, щелкающую над ухом, а черви, вам казалось, уже ползут по вашему рукаву…» [227]227
Е. Н. Глебова имеет в виду писателя и поэта Николая Семеновича Тихонова (1896–1979), однако во время спектаклей театра футуристов тот был еще очень молод и далек от литературной деятельности. Скорее всего, мемуаристка по ошибке процитировала более поздний текст писателя, где идет речь о работах филоновцев в Доме печати. В 1920-е годы Тихонов был близок обэриутам, чьи собрания проходили в Доме печати (Шуваловский дворец). Безусловно, он видел оформление колонного зала и сцены, осуществленное коллективом МАИ, но, в отличие от Н. А. Заболоцкого, мог не разделять высокого мнения своих друзей о работах филоновцев. Известно, что и Филонов «не особенно доброжелательно относился к Тихонову». См.: Дмитроченко И. Т.Письмо к Е. Н. Глебовой. Цит. по: Филонов П. Н.Дневники. С. 542.
[Закрыть] .
Николай Асеев
Маяковский начинается
В те дни,
Вопреки всем преградам и поискам
Весна
На афиши взошла и подмостки.
Какие-то люди Ставили в Троицком
Впервые трагедию
«В. Маяковский».
В ней не было
Доли
Искусства шаблонного.
В ней все
Неожиданность
Вздыбленность
Боль, все
Против тупого покроя Обломова и автор
Игравший в ней первую роль
И грозный
Цветастый разлет декораций
Какие
От бомбами брошенных слов
Казалось
Возьмут и начнут загораться сейчас же,
пока еще действие шло.
Филонов,
Без сна их писавший три ночи,
Не думал за них
Изживать капитал,
Не славы искал —
Запыленный веночек,
Тревогой и пламенем их пропитал [228]228
Асеев Н. Н.Стихотворения и поэмы. Л., 1967. С. 516–517.
[Закрыть] .
Однажды, когда я была у брата – как всегда, разговаривая, он сидел у мольберта и работал, я рассматривала его картины, развешенные по стенам. Подойдя к самой моей любимой из его ранних работ картине, о которой упоминает в своих воспоминания Крученых, называя ее «Семья плотника» [229]229
См.: наст. изд., Филонов П. Н.Автобиография. Прим. № 44.
[Закрыть] , я невольно вскрикнула. Ее правый нижний угол был весь в пятнах от зубного порошка и мыла. Брат кинулся ко мне: «Что с тобой?» Я показала на пятна. Он посмотрел, улыбнулся и уже спокойно сказал: «Я думал, ты ударилась, а это пустяки, смоется. Ничего в этом нет». И сел за свою работу.
Брат любил, когда я бывала у него. Но, поздоровавшись, тотчас садился за работу. Он очень хорошо относился ко мне, и мне разрешалось что-то приносить ему, правда, очень скромное. Называл он меня поэтому «красный обоз» [230]230
Иногда в роли «красного обоза» выступала Мария Николаевна Филонова.
[Закрыть] .
В его бумагах я нашла написанное им стихотворение:
У брата был замечательный голос. Кто-то из учившихся вместе с ним в Академии и слышавший, как он поет, уговорил его пойти прослушаться к профессору Россету. Брат согласился. Прослушав его, профессор предложил заниматься с ним. Бесплатно. Но брат, узнав, что Россет нашел у него бас, отказался, считая, что у него тенор, а тот ошибается.
В это время я брала уроки пения, и брат попросил меня заниматься с ним, но как с тенором. Так как брат в это время собирался написать мой большой портрет и остановка была только за отсутствием холста (был 15-й год), я сказала, что соглашусь заниматься с ним только в том случае, если он напишет меня такой, какая я «есть», а не так, как он хочет. Брат, подумав, согласился, и мы приступили к занятиям. Занимались ежедневно, так как в те годы жили вместе, у сестры Екат[ерины] Николаевны. Познания вокальные мои в то время были еще очень слабые. И я сразу начала «с конца». Правда, в мое время и настоящие педагоги начинали с конца, если голос позволял, понятно. Так и со мной занимались.
Брат очень любил арию Алеши Поповича из Гречанинова [232]232
Ария из оперы А. Т. Гречанинова «Добрыня Никитич» (1901).
[Закрыть] и арию Нерона, музыка Рубинштейна [233]233
Речь идет об арии Нерона из одноименной оперы А. Г. Рубинштейна (1876).
[Закрыть] . По его настоятельной просьбе я начала занятия с ар[ии] Алеши Поповича. Как долго продолжались наши занятия, не помню. Трудно бороться с природой, трудно из баса сделать тенор, и мы прекратили наши обоюдные мучения. Бесславно закончился мой первый педагогический опыт и его попытки стать тенором.
Но брат сдержал данное слово, и портрет был написан, по словам брата, «точь-в-точь» [234]234
П. Н. Филонов. «Портрет Евдокии Николаевны Глебовой». 1915. Холст, масло. 97 × 77,5. ГРМ.
[Закрыть] .
Скажу, кстати, портрет мой был написан на дворницком переднике – это все, что можно было достать в 1915 году, – и брату во время работы приходилось выдергивать пинцетом какие-то крошечные щепочки из холста, а порой и приниматься за бритву.
И у меня был хороший голос, но, несмотря на то что я много занималась (в числе педагогов была Медея Фигнер [235]235
Е. Н. Глебова пишет в «Автобиографии»: «[Я] училась в Василеостровской гимназии. По окончании учебы поступила на работу машинисткой. Вскоре совершенно случайно у меня был обнаружен хороший голос, и я стала заниматься у Медеи Ивановны Фигнер». (Глебова Е. Н.Автобиография // OP ГТГ. Ф. 151. Ед. хр. 35. Л. 1). Фигнер Медея Ивановна(1859–1952), русская певица (драматическое сопрано), по национальности итальянка. Пела в Мариинском театре (1887–1912).
[Закрыть] ), петь, владеть голосом я не умела. Поэтому голос то звучал неизвестно почему, то не звучал, тоже неизвестно отчего. Позднее я поняла причину – тоже «начинали с конца».
И брат, и муж любили мой голос и хотели, чтобы я пела на сцене. Я же не любила исполнительства, а любила педагогику. И вот брат через несколько лет после написания, отдавая на выставку мой портрет, сделал подпись: «Портрет певицы Глебовой», думая этим заставить меня выступать публично. Но и это не помогло, на сцене я была недолго.
Брат написал двенадцать портретов своих сестер, в том числе один семейный [236]236
П. Н. Филонов. «Семейный портрет (Пасха)» 1924. Бумага, акварель, графитный карандаш. 30,5 × 51,3. ГРМ.
[Закрыть] . Портрет старшей сестры Екатерины Николаевны (масло, холст) находится в Париже у ее сына Рене Армановича Азибера. Сестра умерла. Второй раз она была замужем за французом Арманом Францевичем Азибером. В первую мировую войну он ушел добровольцем на фронт и в боях на Марне пропал без вести [237]237
П. Н. Филонов. «Портрет Армана Францевича Азибера с сыном». 1915. Холст, масло. 115 × 83. ГРМ.
[Закрыть] .
Дважды рисовал брат сестру Александру Николаевну [238]238
Второй из портретов Александры Николаевны хранится в ГРМ: П. Н. Филонов. «Портрет А. Н. Гуэ». 1915. Холст дублированный, масло. 66,5 × 62,5 (овал). ГРМ. Первоначально находился в семье Александры Николаевны, позднее Е. Н. Глебова передала его в ГРМ под названием «Портрет сестры». Сотрудниками музея ошибочно было названо «Портрет М. Н. Филоновой». См.: Пронина И. А.О реализме Филонова: Биографические мотивы в творчестве художника. С. 50–51.
[Закрыть] . Первый портрет (масло, холст) написал в Териоках, теперь г. Зеленогорск. Она стоит у шкафчика, на ней темно-красная ротонда на меху. Ротонда наброшена на одно плечо и поэтому видно светло-голубое платье, все в кружевах. Стоит она вполоборота. Шкафчик розового дерева, украшенный бронзой и живописью на фарфоре.
Пишу эти подробности, надеясь на то, что, может быть, портрет будет когда-нибудь обнаружен. Кто знает? Может быть… Написана она, как мне помнится, в натуральную величину, до колен, размер портрета больше метра, он не закончен. Так как началась война, и мы среди лета уехали в город, оставив вещи, в том числе и портрет сестры в Териоках.
Сестры Марии Николаевны сохранились два портрета. Писать ее было трудно, так как она вносила в работу брата свои «поправки» кистью. Брат, обнаружив их, бросал писать, рвал написанное. Так было два раза, и он сказал: «Пиши сама, я не буду». И только лет через двадцать написал ее второй портрет акварелью [239]239
П. Н. Филонов. «Портрет Марии Николаевны Филоновой, сестры художника». 1923–1924. Бумага, акварель, графитный карандаш. 22,2 × 17,5. ГРМ.
[Закрыть] , но на некоторых работах брата легко можно увидеть ее лицо, написанное по памяти. Это – в «Первой симфонии Шостаковича», написанной в 1935 году [240]240
Картина «Первая симфония Шостаковича» ныне находится в собрании ГТГ, куда она поступила из собрания Г. Д. Костяки в 1977 году. Долгое время не было единого мнения о времени создания картины. Чаще всего назывались более ранние даты: 1925, 1925–1927, 1927, 1930 годы. Были расхождения и в названии картины («Без названия», «Симфония Шостаковича», «Головы. Первая симфония Шостаковича»; «Первая симфония Шостаковича»). И. А. Прониной была подтверждена датировка, предложенная Е. Н. Глебовой. См.: Пронина И. А.«Симфония Павла Филонова». Материалы к передатировке картины // Реставрация и атрибуция произведений искусства: Материалы IV конференции. М., 2000. С. 174–177.
[Закрыть] , в акварели «Головы», без названия, 1922 год, в графическом листе «Четыре головы» – год написания неизвестен. (Я полагаю, после тридцатого года, так до этого все даты на своих работах он проставил, готовя их к выставке.)
Свою жену он писал два раза. Вначале брат стал писать портрет Екатерины Александровны акварелью. Писал почти месяц и вдруг во время работы (это был семнадцатый сеанс), не говоря ни слова, разорвал портрет [241]241
В дневниках Е. А. Серебрякова описывает обстоятельства уничтожения первого варианта портрета: «Сегодня я как-то плохо сидела. Он несколько раз делал замечания: „это хамство“ раза два сказал и, наконец, как-то я потянулась, схватил портрет и разорвал. Я не своим голосом вскрикнула, он опустился на колени, я вскочила и легла на диван. Он стал меня успокаивать и просил встать. Он говорил, что он чувствует, что в этот портрет входит, что у меня есть дурное и что он чувствует облегчение и что теперь он начнет новый…». Цит. по: Петрова Е. Н.Павел Филонов глазами его жены // Павел Филонов: Очевидец незримого. СПб., 2006. С. 85–86. В 1928–1929 годах был написан «Портрет Е.А. и П. Э. Серебряковых». Холст, масло. 49,5 × 68. ГТГ.
[Закрыть] . Ек[атерина] Ал[ександровна] пришла в ужас – портрет ей очень нравился. Утешая ее, брат сказал, что начнет писать другой портрет, но маслом – лишь таким образом он сможет выразить то, что хочет. От первого портрета не осталось и следа. Наверное, брат сжег его, как поступал со своими работами, которые чем-то не удовлетворяли его. Это было в 1922 году, а мне стало известно много позднее от Екатерины Александровны. Интересная подробность: работая над портретом жены, он разрешал себе обедать у нее.
Этот портрет – масло, холст: она сидит на простом стуле, стул почти не виден, светло-серый, чуть голубоватый фон, Екатерина Александровна в темно-сером платье, которое на груди немного открыто, и виднеется белая блузка, кажется, вышитая, руки лежат на коленях. Изумительно написанные руки, но такие некрасивые! Сине-красные толстые пальцы – это от долгого позирования они стали такими. Лицо ее очень похожее, тонкое лицо с чудесными большими карими глазами, волосы каштановые. Спокойные глаза, смотрящие вперед, чуть-чуть вверх. Фон совершенно гладкий, светлый, и потому так рельефно читается все, о чем пишу. Пишу опять из тех соображений, а может быть он будет обнаружен! Портрет этот готовился втайне от меня. Увидела я его только на выставке [242]242
См.: прим. № 223.
[Закрыть] (теперь уже не помню, какая это была выставка на улице Герцена, 38). Помню, портрет этот произвел на меня просто ошеломляющее впечатление и тем, как он написан, и неожиданностью его появления на выставке. И брат, и Екатерина Александровна были искренне рады, как-то по-детски рады впечатлению, произведенному на меня их сюрпризом. Увы, этого портрета нет… но, может быть, он найдется? К счастью, есть фото с этого портрета, сделанное в Русском музее. Эта дата проставлена кем-то из работников музея на фото (1922), которое стоит на столе, где я пишу. Но мне кажется, что он написан позднее. Второй портрет – тоже масло, холст: Екатерина Александровна вместе со своим сыном, работа 1928–1929 годов [243]243
П. Н. Филонов. «Портрет Е.А. и П. Э. Серебряковых». 1928–1929. Холст, масло. 49 × 68. Местонахождение неизвестно.
[Закрыть] .
Моих портретов – четыре. Один из них пропал в 1919 году, вместе с ним пропал очень интересный пейзаж, редкий в творчестве брата, когда мы с мужем уехали из дома сестры, а она еще оставалась там. Вскоре и они с сыном должны были оставить этот дом. Среди многих оставшихся там вещей были и эти две работы брата. Это был первый мой портрет, написанный в 1912–1914 годы [244]244
П. Н. Филонов. «Портрет певицы Е. Н. Глебовой». Два изображения. 1914. Бумага на картоне, акварель. 22,2 × 16,8.
[Закрыть] . Второй – бумага, карандаш, приблизительно в эти же годы написанный; третий – большой, масло, холст, написанный в 1915 («Портрет певицы Глебовой») [245]245
П. Н. Филонов. «Портрет Е. Н. Глебовой, сестры художника». 1912–1913. Бумага, графитный карандаш. 37,3 × 26,9. ГРМ; «Портрет Евдокии Николаевны Глебовой». 1915. холст, масло. 97,5 × 77,5. Оба – ГРМ.
[Закрыть] . Четвертый – акварель 1922 года. Портреты, написанные карандашом, находятся в музее на временном хранении вместе со всеми сданными мною работами брата. Большой портрет, написан в [19] 15 г., у меня дома.
Себя брат написал в 1909–1910 годах. Автопортрет этот хорошо известен и у нас и за рубежом. Он часто воспроизводится [246]246
П. Н. Филонов. «Автопортрет». 1909–1910. Бумага, коричневые чернила, перо, кисть. 6,6 × 8,1. ГРМ.
[Закрыть] . В работе «Головы», которую он писал в деревне Воханово и продал Русскому музею [247]247
Картина «Головы», 1910, поступила в ГРМ из Государственного музейного фонда в 1924 году. См.: прим. № 20.
[Закрыть] , он, так сказать, «упомянул» себя. Я уже писала об этом. Кроме этих двух, у него есть что-то вроде автопортрета, небольшая работа (10,6 × 25,5), написанная чернилами в 1924 году [248]248
П. Н. Филонов. «Живописец (Автопортрет)». 1925. Бумага, тушь, графитный карандаш. 10,2 × 7,5, ГРМ.
[Закрыть] .
Автопортрет, написанный в 1909–1910 годах, размер его 8,2 × 6,6 [249]249
См.: прим. № 247.
[Закрыть] , я видела на большом экране в Доме писателей. Мы были удивлены, какое он выдерживает увеличение, и не только не проигрывает, а выигрывает.
Брат написал два портрета моего мужа. Первый написан в 1923–1929 годы, он его подарил нам. Портрет был напечатан в 1923 году в «Красной панораме» [250]250
П. Н. Филонов. «Портрет Н. Н. Глебова-Путиловского». 1935–1936. Бумага, акварель, тушь, перо. 59 × 46. ГРМ. Вариант: ГТГ. Воспроизведение портрета помещено в статье А. В. Луначарского «Изобразительное искусство на службе жизни» // Красная панорама. 1929. № 23. С. 5.
[Закрыть] и в 1969-м в книге «Подвиг века» (там же помещен автопортрет брата, относящийся к 1909–1910 годам). Портрет мужа очень хорош. В 1935–1936 годы брат написал для себя повторение. Все как будто то же, но не то. Этот второй портрет мне не нравится, хотя написан тоже по-филоновски: он «сделан».
Вернувшись с фронта, брат некоторое время жил в доме сестры Екатерины Николаевны, где жила и я. Было очень голодно и холодно. И брат стал учить меня, как надо есть, чтобы, съев немного, лучше насытиться. Прежде всего он рассказал мне, как сам научился есть.
В 191… [251]251
Е. Ф. Ковтун пишет об одной поездке на Святую Землю и датирует ее 1907 годом. См: Ковтун Е. Ф.П. Н. Филонов: от веры к атеизму // Мѣра 1/94. СПб, 1994. С. 110–121. П. Н. Филонов в «Автобиографии» упоминает о двух поездках в Иерусалим, совершенных в период занятий в мастерской Л. Е. Дмитриева-Кавказского, то есть не позднее 1908 г. См.: наст. изд., Филонов П. Н.Автобиография. В настоящее время установлено, что одна из поездок состоялась в мае 1905 года. См.: Халтурин Ю. Л.Ранние этюды Павла Филонова: Воспитание «видящего» глаза // Experiment / Эксперимент. Т. 11 (2005). С. 56–71. В 1920-е годы рассказы художника о поездках породили у учеников и у исследователей его творчества уверенность, что в молодые годы он был глубоко верующим человеком. См.: Ковтун Е. Ф.Указ. соч. С. 113–114.
[Закрыть] году, по паломническому паспорту, он отправился в Палестину. На пароходе, кроме русских паломников, были турки, арабы, греки. Брат сделал несколько зарисовок. До меня дошли только две акварели, которые я храню: чудесная маленькая акварель «Палубные пассажиры» и неоконченная «Торговка яблоками на берегу» [252]252
П. Н. Филонов. «Палубные пассажиры». 1913. Бумага, акварель. 7,2 × 10,5; «Палубные пассажиры и торговка на берегу». 1913. Бумага, акварель, тушь, перо, кисть. 14,4 × 21,1. ГРМ.
[Закрыть] .
Он рассказал мне, как ели русские паломники и как ел молодой араб. Паломники достали большую деревянную чашку, ложки, накрошили в чашку черных сухарей, нарезали лук, залили все это водой, сверху полили постным маслом и, сев вокруг этой чашки, начали трапезу. И, наевшись, легли, отяжелевшие, спать.
Тут же на палубе, у самого борта, сидел молодой араб. В одной руке у него был небольшой кусок белого хлеба, в другой кисть винограда. Смотрел он куда-то вдаль, потом, не отрываясь от того, что видел, начал есть. Он отламывал кусочек хлеба, брал одну виноградинку и очень медленно их разжевывал. Таким образом – кусочек хлеба, виноградинка – съел он свой небольшой запас, все так же неотрывно глядя вдаль. Он был сыт, остался таким же легким, как и до еды, и потребности сна у него не появилось. Это понравилось брату, он решил делать так же. И с тех пор так питался. Он уверял меня, что так меньше съешь, а пользы и сытости будет больше. При этом он всегда читал. Питался он у себя в комнате. Екатерина Александровна питалась отдельно, никакие ее уговоры на него не действовали.
Нелегко было Екатерине Александровне жить с братом, видеть, как он голодает, иметь возможность поделиться с ним, т. к. она как народоволка получала паек, и не сметь предложить что-то ему, мужу. Как-то она рассказала мне о таком случае. Однажды, видя, что брат во время еды читает, решилась незаметно положить в его кашу кусочек масла. Увидев это, он так рассвирепел, что сказал ей: «Разве ты жена мне? Ты мне враг!»… [253]253
См. также наст. изд., Крученых А. Е.О Павле Филонове.
[Закрыть]
День рождения брата, несмотря на его протесты, Екатерина Александровна всегда отмечала. 21 января мы – сестра Мария Николаевна, мой муж и я – бывали у них. Иногда приходила и сестра Александра Николаевна. Все мы были как-то особенно настроены, видя его сидящим с нами за столом, а не за мольбертом, не за работой. Он бывал всегда очень весел, как-то по-детски весел, много рассказывал, шутил, острил. Петя всегда приготовит бутылочку вина. Все было очень скромно, но атмосфера была по-настоящему праздничной. После вечера брат, иногда с Петей, провожали нас до Кировского моста, дальше мы шли одни пешком к себе на Невский, а он возвращался домой.
Однажды, проводив нас только до Большого проспекта, они распрощались с нами. Мы пошли одни. Когда перешли Кронверкский проспект, со скамейки нам навстречу поднимаются улыбающиеся брат и Петя. Оказывается, брату показалось невежливо не проводить нас до моста, как обычно. Они сели на трамвай, перегнали нас и еще раз попрощались, уже у моста. Новый год тоже отмечался (но без нас, в это время у меня были концерты). Тогда мольберт придвигался к столу, и брат, продолжая работать, так встречал Новый год. Иногда только с Ек[атериной] Ал[ександровной], иногда бывал с ними и Петя. С какой грустью вспоминаю я эти далекие времена…
В 1927-м или 1928 году в Ленинград приезжал французский искусствовед Ван-Ойен. В Русском музее внимание его привлекла небольшая работа неизвестного ему художника. Это была ранняя работа брата, написанная сразу после ухода из Академии и проданная за пятьдесят рублей Русскому музею. Он стал спрашивать кто художник и узнав, что х[удожни]к живет в Ленинграде, Ван-Ойен попросил договориться с ним о встрече. Из музея позвонили и передали просьбу искусствоведа. Да, Ван-Ойен хотел приобрести что-либо из работ Филонова. Но брат от встречи отказался, объяснив, что занят, работ не продает. Через несколько дней ему снова позвонили, так как Ван-Ойен решил, что предложенный им ранее день был неудобен и встреча все-таки состоится. Но встреча не состоялась.
В Москве, в Третьяковской галерее В[ан]-О[йен] увидел другие работы брата. Заинтересованность его была так велика, что он из Москвы прислал письмо. Он написал, если брат не хочет продать свои работы, то он предлагает устроить выставку Филонова в Париже и закончил свое письмо фразой: «Ваши условия будут моими» [254]254
В дневнике Е. А. Серебрякова цитирует фразу из письма Л. Ван Ойена к Филонову, где он пишет, что хотел бы «быть первым его провозвестником во Франции». Цит. по изд.: Филонов П. Н.Дневники. С. 48.
[Закрыть] . Брат не согласился, считая, что его работы должны быть сначала показаны в Советском Союзе. Письмо Ван-Ойена не сохранилось, но выдержки из него приведены в вечернем выпуске «Красной газеты» за номером 278 от 25 ноября 1930 года, в связи с кампанией за открытие выставки в Русском музее [255]255
См.: наст. изд., «Критика», А. К. Буров, М. П. Цыбасов.Открыть выставку Филонова!
[Закрыть] . Я долго искала газету, чтобы вписать в оставленное мною место в записях для номера газеты, и найдя ее, узнала, что также брат оставил без ответа обращение к нему из Нью-Йорка, в котором говорится, что некий Христиан Бейнтон обратился с просьбой к своему правительству о возбуждении перед правительством СССР ходатайства об устройстве в Америке выставки работ Филонова.
Брат уничтожал очень много своих работ. Пересматривая их, он что-то отбирал и «доводил» (его выражение – «довести»), а что-то безжалостно уничтожал, сжигал.
Как подумаешь, сколько хороших картин было уничтожено, – становится жутко. Никакие уговоры, убеждения на него не действовали.
Работая, он выделял какой-то кусок и начинал писать со всей силой, с максимальным напряжением. Доведя этот кусок до такой степени сделанности, которая удовлетворяла его, он с подъемом начинал писать всю картину, доводя ее до степени «сделанности» первого куска.
Как-то в разговоре кто-то из его учеников сказал мне, что брат начинал рисовать с левого нижнего угла.
Не думаю, чтобы это было так, и вот почему. Среди его работ есть несколько неоконченных, где нижний левый угол – свободен.
Глаза его никогда не отдыхали. Если он не работал (его рабочий день был восемнадцать часов, а переставал он работать, только когда садился поесть), то начинал читать. Очков он не признавал и до самой смерти работал без очков.
Брат мечтал о комнате, свет в которую шел бы со всех сторон. Мечтал о комнате! Никогда я не слышала от него слово «мастерская». Работая, он слушал радио, любил, когда по его просьбе Екатерина Александровна читала ему вслух. Она читала все, что выходило нового, газеты. Хорошо зная английский язык, читала ему английские журналы, книги.
Брат никогда не отдыхал, я не знаю, а вернее, я точно знаю, никаких домов отдыха, никаких дач, никаких поездок за город не признавал. За городом он бывал только в тех редких случаях, когда жена его получала путевку в дом отдыха, тогда он навещал ее, и они гуляли в парке, так как обыкновенно жила она в Доме ветеранов революции в Пушкине.
Жену свою брат очень любил. Он называл ее «Дочка», а не по имени. Однажды мы, муж, сестра и я, возвращались после его доклада в Доме художника домой и в трамвае услыхали такой разговор: один из обсуждавших выступление брата вдруг спросил, женат ли Филонов. И получил ответ: «Не знаю, женат ли Филонов, но дочка у него есть». Кто-то из них сказал: «Здорово он говорит!», а другой в ответ: «А еще лучше ругается!»
Из дневника жены брата. 1924 год.Зашла, у него был Левдиков. Разговор был о воле личности. Он опять высказал свой взгляд, что волею и упорством человек может достичь всего, что из всякого он сделает такого же мастера, как он сам. Он не признает, что существует талант, гений, но что человек упорством достигает всего. Затем мы провели хороший вечер. Настроение было крайне приподнятое и много хорошего сказал он мне, и что он придумал, чтобы нам не ссориться, и какую картину он хочет, чтобы я нарисовала, и что я начинаю рассуждать, как филоновская дочка, и чтобы я дала слово, что мы никогда не оставим друг друга и т. п. Словом один из незабываемых дней.
Возможно, брат прожил бы дольше, если бы во время войны и блокады не отрывал от своего голодного пайка какую-то часть, чтобы принести ей кусочек булки или печенья! А она была старше его почти на двадцать лет! Умерла Екатерина Александровна через пять месяцев после его смерти. <…>
Брат очень много времени отдавал ученикам. Ограничивая себя во всем, чтобы иметь больше времени для работы, не беря поэтому заказов, голодая, не имея теплого пальто, сам чинил свои ботинки, да всего и не вспомнишь! – для учеников не жалел своего времени. Сколько раз я выслушивала сожаления о том, что брат так много тратил труда и времени на учеников. Он делился с ними всем, что знал сам. Считая, что художник должен быть всесторонне образован, он учил их даже английскому языку.
Ученики приезжали к нему из Сибири, Баку, Москвы и других городов. Один ученик, приехав к нему из Сибири «зайцем», ночевал под мостом.
Часто слышала я от брата: «Дал ему постановку». Легко сказать «дать постановку», а на самом деле он проработал с кем-то, кого, быть может, и не увидит больше, часов шесть-восемь, да не всегда было возможно уложиться в это время. Иногда он даже фамилии не спрашивал.
Делал он это, я думаю, надеясь, что тот, с кем он работает сейчас, в свою очередь, передаст кому-то, что сам узнал.
Помню, среди его учеников была американка [256]256
В декабре 1928 года американская художница Хелен Хантингтон-Хукер (1905–1993) пришла к П. Н. Филонову, представилась ему, попросила разрешения учиться и получила разрешение на 10 дней интенсивных занятий. С перерывами занималась до апреля 1929 года. Филонов делал ей «постановку на аналитическое искусство», надеясь, что она «распространит в Нью-Йорке» идеологию его метода. Из России ей пришлось уехать под давлением сестры в апреле 1929 года. При прощании Филонов выдал ей документ на английском языке о том, что «она работала у него 6 недель и что ей нужно еще поработать, чтобы окончить курс, и что он просит русское правительство помочь ее приезду обратно». В 1930 году Аделаида Хукер, сестра художницы, опубликовала в журнале «Good Housekeeping» статью о путешествии в Суздаль и Владимир, иллюстрированную зарисовками Хелен. В июле 1931 года в городе Дариен (штат Коннектикут) состоялась выставка «Советская Россия в акварелях и набросках Хелен Хукер». В 1935 году Хелен вышла замуж за ирландского писателя Эрни О’Малли и переехала в Ирландию. Занималась скульптурой, организовала свой театр, собрала обширную коллекцию. С 1952 жила в США. См.: Волхонович Ю.Американка Хелен Хантингтон-Хукер // Павел Филонов: Очевидец незримого. СПб., 2006. С. 105–107.
[Закрыть] . Как попала она к брату – не знаю. Я ее не видела, не встречалась с нею. Занималась она с братом два раза в день. Ек[атерина] Александровна] была очень недовольна, что брат тратит так много сил на эти уроки. Как долго это продолжалось, тоже не знаю. Ученица очень хотела продлить занятия, но ее родители не разрешили, настояли на ее возвращении.
В день отъезда она была у брата, он поехал проводить ее. И уже в трамвае она сказала, что оставила ему пакет и в нем лежат деньги – ее благодарность за уроки. Брат, не ожидая остановки, соскочил с трамвая и не поспешил, а кинулся домой, чтобы успеть до ее отъезда вернуть «пакет». Он успел, вернул. Что было в пакете, осталось неизвестным (о чем Ек[атерина] Ал[ександровна] и я пожалели – нас интересовало, как она оценила его труд). Занимаясь с ученицей так долго и упорно, он был уверен, что она передаст там, у себя, все, что узнала.
Было ли это так – кто знает. Фамилия ее мне не известна.
Часто мне приходилось слышать сожаления о том, что он так много сил и времени отдавал педагогике. Но кто знал, что война и раскол в коллективе унесут так много его «мастеров». У брата были не ученики, а «изучающие мастера».
Жена народного артиста Ив. Вас. Ершова [257]257
Ершов Иван Васильевич(1867–1943), певец (драматический тенор), педагог.
[Закрыть] – С. В. Акимова, большой музыкант, человек большой культуры, профессор консерватории, как-то в разговоре сказала: «Все ученики – предатели»; признание горькое, но в какой-то мере справедливое. А может быть и в большой. Невольно вспомнился раскол, который произошел в коллективе МАИ, организованном братом. Ушли, понятно, наиболее продвинутые ученики. Уйдя от брата, они (не знаю кто) организовали свой коллектив. Но вскоре, как стало известно, он распался. Организаторами раскола называют Гурвича Б. И. и Кибрика. Я настолько не знала ничего о расколе, что предложила Гурвича лектором на выставку в Академгородок.
Как-то во время войны брат сказал мне: «Если пропадут картины, будет ужасно, но еще хуже будет, если пропадут рукописи». Это очень удивило меня, но что-то помешало, разговор остался незаконченным. Видимо, он надеялся, что кто-то по его рукописям продолжит дело его жизни.
Все рукописи его я храню. Оригиналы, по совету Н. П. Акимова [258]258
Акимов Николай Павлович(1901–1968), режиссер, театральный художник, книжный иллюстратор. Педагог. Главный режиссер Ленинградского театра комедии (1935–1949, с 1955).
[Закрыть] , который несколько раз был у меня, я сдала в ЦГАЛИ в Москве. Но перед тем, как сдать, я сфотографировала их и сделала микрофильм. Все это я бережно храню.
Кажется, ничто не пропало из его рукописей. Но найдется ли такой человек, который поймет его замыслы правильно и осуществит их? И когда это будет?
В 1929 году, по предложению Русского музея, была организована выставка Филонова [259]259
См.: наст. изд., Филонов П. Н.Автобиография.
[Закрыть] . В двух залах были развешены более 300 работ, отражавших весь творческий путь брата. [Предполагаемая выставка привлекла большое внимание художников и общественности. Готовясь к выставке, он проставил все даты, на некоторых работах видны двойные даты. Видимо, эти работы чем-то не удовлетворяли его и он их «доводил».] Полтора года Дирекция не могла решить вопрос, открывать или не открывать выставку.
Были проведены общественные просмотры. И, несмотря на то что высказывались за открытие выставки, – выставка не была открыта. Интересны высказывания приглашенных на просмотр рабочих. Помню два из них. Один сказал: «Да, мне это непонятно, но я хочу понять это. Выставку надо открыть». Другой сказал: «Кто был на германской войне – поймет» [260]260
Скорее всего, речь идет о картине П. Н. Филонова «Германская война». 1915. Холст, масло. 176 × 155. ГРМ. Экспонировалась на Первой Государственной свободной выставке произведений искусства (1919) в числе картин цикла «Ввод в Мировый расцвет». Ее название и образный ряд говорят, что художник воспринял начавшуюся войну как событие, способное ускорить приближение «Мирового расцвета». Загадочный двоящийся женский лик, возникающий среди массы «органической материи», можно рассматривать как параллель образам поэмы «Пропевень о Проросли Мировой», где есть такие строки: «Настала радость любовная / На немецких полях убиенные и убойцы прогнили цветоявом / Скот ест бабы доят люди пьют живомертвые дрожжи / Встает любовь жадная целует кости юношей русских». См.: Филонов П. Н.Пропевень о Проросли Мировой. Пг. 1915. С.4. Но возможно, что в нем слились два образа: Матери-земли и Души Мира, воспетой теургами.
[Закрыть] .
В вечерней «Красной газете» началась кампания за открытие выставки [261]261
В полемике о судьбе выставки произведений П. Н. Филонова в ГРМ, которая периодически возобновлялась в прессе, приняли участие художники, в том числе И. И. Бродский и ученики Филонова. См.: наст. изд., Критика.
[Закрыть] . Очень интересно письмо Бродского, посланное им в редакцию вечерней «Красной газеты»… [262]262
Открытое письмо И. И. Бродского // Красная газета, веч. вып. 1930. 25 ноября № 278. См.: наст. изд., Критика.
[Закрыть]
Выставка Филонова была сорвана Исаковым, Ивасенко [263]263
Ивасенко-Чумак Константин Тарасович(1874—?), советский партийный и профсоюзный работник. В 1929–1931 гг. работал в ГРМ зам. директора по политпросветработе (по направлению Ленинградского обкома ВКП(б).
[Закрыть] , Софроновым [264]264
Софронов (или Сафронов) Александр Григорьевич (1900—?), заведующий сектором искусств ленинградских Гороно и Облоно (1930–1932), заместитель директора Академии художеств (1932–1934), директор ГРМ (1934–1937). В 1937 репрессирован.
[Закрыть] , Рабиновичем [265]265
Рабинович Любовь Семеновна(1907—?), живописец, педагог-методист. С 1930 работала инспектором изо-сектора искусств ЛООНО.
[Закрыть] и Андреевым [266]266
Андреев Александр Александрович(1887–1941), живописец, театральный художник. В 1934 – сотрудник горкома ИЗО, член правления Дома художников в Ленинграде.
[Закрыть] из Пролеткульта [267]267
См.: Филонов П. Н.Дневники. Запись от 13 января 1933. С. 176.
[Закрыть] .
В конце марта 1932 года брату позвонили от председателя Реввоенсовета Трофимова и попросили сейчас же приехать для переговоров [268]268
В «Дневнике» П. Н. Филонова сохранились записи об этих событиях: «23 марта [1932 г.]…Утром пришла Закликовская и сказала, что ее муж Суворов вчера в горкоме слышал, что мне поручено ехать на Днепрострой и завтра надо явиться в горком для подписания договора.
24 марта.Около 22 ½ мне позвонили из горкома, чтобы я приехал для заключения договора по заказу Реввоенсовета на поездку на Днепрострой. Около 4 ½ я пришел туда. Т. Бродский И.И. познакомил меня с т. Трофимовым – красным командиром. Тот удивился, что я ничего не знаю о том, что мне предложен заказ Реввоенсовета. От Днепростроя я отказался, прося дать мне тему в Ленинграде. Т. к. тов. Трофимов упорно отказывался дать мне тему, предлагая выбрать ее самому, мы решили, что я дам ответ завтра». См.: Филонов П. Н.Указ. соч. С. 134–135.
[Закрыть] .
Из дневника жены брата:В небольшой комнате сидели: «Трофимов, Бродский [269]269
Бродский Исаак Израилевич(1883/1884–1939), живописец, учился в ВХУ при И АХ (1902–1908). В пору гонений на Филонова нередко выступал в его защиту. В книге воспоминаний «Мой творческий путь» Бродский писал: «Короткое время вместе со мной учился Филонов; работы его были очень своеобразны, но для академической школы не приемлемы. Он не поддавался никаким воздействиям, никого из педагогов не слушал и вскоре был исключен». См.: Бродский И. И.Мой творческий путь. М., 1940. С. 12.
[Закрыть] , Гурвич (бывший ученик П[авла] Н[иколаевича]), председатель Горкома и еще какой-то человек. Лицо Трофимова понравилось П[авлу] Н[иколаевичу]: мягкое, с хорошей улыбкой, и выдержанный. Комната была набита художниками. Т[рофимов] и Б[родский] тут же за столом обедали, как только они кончили, тут же попросили Филонова. Бродский представил: Филонов – Трофимов. Т[рофимо]в сказал: „Во-первых, я рад с вами познакомиться, во-вторых, мы рады, что вы согласились с нами работать, а в-третьих, что вы выбрали Днепрострой. Вы были, верно, на моем докладе и знаете наш план“. П[авел] Николаевич] сказал, что о собрании он не знал, с планом не знаком, а на Днепрострой и не думал ехать. Тут Т[рофимов] стал убеждать именно поехать на Днепрострой. „У меня нет экономической базы, на поездки много времени уйдет“, „Тогда предложите свою тему“. П[авел] Николаевич] настаивал, чтобы они дали тему, а Т[рофимо]в настаивал, чтобы П[авел] Николаевич] ее выбрал. Разошлись на том, что П.Н. подумает и завтра 25-го даст ответ».
25-го [марта].П[авел] Николаевич] отправился в Реввоенсовет. Возвратился в 10 часов. <…> с Трофимовым, в присутствии Бродского (который, по-моему, держал себя не как джентльмен), у П[авла] Николаевича] произошел крупный разговор. В результате П[авел] Николаевич] заказа не получил.
2-ое апреля.Вечером встретила Суворова на улице. Говорил, что работает над своим заказом для РВС. И сказал: «Жаль, что П[авел] Николаевич] отказался. Он иначе поступить не мог. Вы знаете, что он бескорыстен. Он предлагал Трофимову сделать картину даром или же получить высшую ставку».
«Как только ушел П[авел] Николаевич], ко мне подошли Бродский и Б. Гурвич (это говорит Суворов, бывший ученик брата). Бродский недоумевал, что П[авел] Николаевич] так опрометчиво поступил, предсказывал большие неприятности и что последствия скажутся лет на пять. „Мне платят много, так как у меня картина большая. Я знаю, что вся моя картина не стоит маленького кусочка работы Филонова. Но ведь Т[рофимо]в этого не понимает“».
Подошел Трофимов к Суворову (пишет Екатерина Александровна) и спросил, ученик ли он П[авла] Николаевича]; получив утвердительный ответ, он сказал: «Вы его должны знать, чем вы объясняете, что он с нами спорил о расценке?» «Не могу вам объяснить. Он всегда работал с нами даром». «Не можете ли вы повлиять на него, чтобы он переменил свое решение?»
После этого разговора Бродский, Гурвич и Суворов стали обсуждать вопрос, как повлиять на П[авла] Николаевича].
«<…> Вам, если разрешите, скажу несколько слов. Прошло со времени разговора столько дней, вы находите, что для П[авла] Николаевича] создалось нежелательное положение, вы ему сочувствуете, почему же вы тотчас же не передали ему ваш разговор с Б[родским] и Трофимовым]? „Я стеснялся, я боялся, что П[авел] Николаевич] меня не примет“, „Вы могли передать через вашу жену Закликовскую, которая теперь с ним работает“.
Говорили, что они решили выбрать ходатаем Глебова».
А вот записи брата.
25-ое марта.Около 4 ½ пришел в Горком… Т[оварищ] Трофимов предложил мне дать мою тему письменно. Он сказал: «Как же так – вы руководитель идеологической группы ваших товарищей не можете выбрать себе темы». Я ответил: «При той травле, которая на меня организована, было бы промахом выбрать самому тему, когда черносотенец Исаков, царский чиновник, одним росчерком пера хоронит результаты всей моей жизни… Пишет обо мне подлейшую статью, а музей ею торгует, мне, делающему революцию в искусстве, приходится действовать осторожно, как подпольщику».
Я дал ему тему в общем и, по его просьбе, изложил перемену темы письменно.
<…> Когда я прочел договор и увидел, что картина (2 на 1½. – Е.Г.)должна быть кончена к 30 декабря, а плата мне за нее равна 1700 р., я подошел к Трофимову и сказал, что за такую низкую расценку я работать не буду. Он спросил: «Какую же цену вы имеете в виду?» Я спросил: «Сколько получит Исаак Бродский?» – «Бродский работает по особому предложению Реввоенсовета», – ответил т. Трофимов. «Но вот такую же цену требую и я», – и спросил, какова расценка московских «первачей». Т[оварищ] Трофимов ответил: «2–3 тысячи и более, точно не знаю, но выше вашей». – «Ну, вот, вот, а работать эти ставленники буржуазии, поставляющие отбросы Изо на пролетарский рынок, не умеют; помимо того, что 9 месяцев моей работы над вашей картиной будут равны 4–5 годам работы любого другого художника, т. к. я работаю изо дня в день без перерыва и при этом 14–18 часов в день… Я ставлю вопрос принципиально – я революционер в искусстве и заострю его сознательно – тут дело не в деньгах – для Реввоенсовета я готов работать даром, что ему будет нужно, но я пользуюсь правом переговорить, если удастся, с „верхами“ через ваше посредство и обратить их внимание на то, что делается на фронте искусства». – «Смотрите, не пришлось бы раскаяться», – сказал т[оварищ] Трофимов. «Весьма возможно, что я делаю ошибку, но мне нечего терять – при существующих условиях работать невозможно, – если бы не мой железный организм, я давно бы сдох с голода. Я довольно поработал за гроши и даром, больше этого не сделаю». «Все, что я могу ответить, – напишите мотивировку вашего несогласия, и я представлю ее в Москве, уверен, что вам повысят расценку», – ответил т[оварищ] Трофимов, «хотя вы можете рассчитывать на премию помимо 1700 р.». «Это дела не меняет, – ответил я, – но записки никакой я не дам – я доверяю вам, вы правильно передадите и устно то, что я вам сказал», – ответил я.
«Хорошо, вы замечательно осторожны – как разведчик. Ну, так какова ваша последняя цена?» – сказал он. Бродский Исаак все время сидел рядом с ним и спокойно слушал.
