Текст книги "Павел Филонов: реальность и мифы"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Геннадий Гор,Вера Кетлинская,Евгений Кибрик,Олег Покровский,Владимир Милашевский,Евдокия Глебова,Петр Покаржевский,Александр Мгебров,Людмила Правоверова,Валентин Курдов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)
С Павлом Николаевичем Филоновым остались: Борцова, Вахрамеев, Глебова, Закликовская, Порет, Суворов, Цыбасов, Капитанова.
Зальцман, Макаров, Тагрина и другие, участвовавшие в иллюстрировании «Калевалы», пришли после раскола.
Отошли – Гурвич, Кибрик, Сулимо-Самуйлло, Мордвинова, Евграфов, Левитон, Овчинникова, Рабинович, Губастова, Крапивный, Фролова-Багреева, Хржановский, Авлас, Тоскин, Полозов, Луппиан, Ляндсберг, Сашин…
Шванг, Лукстынь, Кондратьев на собрании не присутствовали, в следующей работе («Калевала») не участвовали и тоже отпали постепенно.
Павел Николаевич отдал отколовшимся права на легальное общество со словами, что он «привык находиться в подполье». Они приняли их, горя честолюбивыми планами, но единства ни внутреннего, ни внешнего сохранить не сумели и вскоре распались, потеряв все.
Если поводом к расколу было провокационное или вздорное поведение Капитановой, то какие же были его глубокие причины?
Павел Николаевич был прежде всего художник, увлеченный проблемами и идеями, которые он считал самыми важными и единственными. Он сочетал эти идеи с подвижнической жизнью: «…Не славы искал запыленный веночек» (Асеев.«Маяковский начинается» [570]570
Асеев Н. Н.Маяковский начинается. См.: наст. изд. Глебова Е. Н.Воспоминания о брате.
[Закрыть] ), – и добивался того же от учеников.
А главные зачинщики раскола бессознательно пародировали работы учителя, хотели играть роль «ведущих», считая себя (а кто уцелел, и сейчас считают) инициаторами коллектива МАИ. Какими они были инициаторами без Павла Николаевича, показала их разруха после раскола.
Гурвич, любивший поиграть в политику, предлагал применять сыскные методы для очищения коллектива от «нежелательного» элемента: ходить по домам и проверять, кто из товарищей как живет. Особенно они точили зубы на нас, Порет и меня, за то, что мы работали в Детгизе [571]571
См.: наст. изд., Кетлинская В. К.Вот что это такое.
[Закрыть] по иллюстрации детских книг.
Частенько эти «ведущие» совсем не понимали поступков Павла Николаевича.
Например, на выставке в Доме печати полотно Сулимо-Самуйлло, которое многие считали удачным, висело над эстрадой. Доступ зрителей к нему был неудобный, а когда висели декорации и занавес, то его и вовсе не было видно. «Ведущие» да и большинство учеников высказывались, чтобы снять работу Сулимо-Самуйлло и повесить в другом, более доступном для обозрения месте. Павел Николаевич сразу высказался против. Со свойственной ему горячностью и красноречием он доказывал, что сила воздействия изобразительного искусства и эманация картины так велика и действенна, что даже если ее совсем завесить или отвернуть к стене, то и тогда она будет действовать сквозь все. «Ведущие» хлопали глазами, но не могли возвыситься до таких рассуждений. На этот раз Павел Николаевич одержал верх: картина не была перевешена, но ученики были недовольны и глухо ворчали, подчиняясь.
Непониманий возникало, конечно, много. Считая себя авангардом в коллективе МАИ, Гурвич, Кибрик и им подобные около великого художника были в действительности лишь дельцы, а он не разрешал им проявлять себя с этой стороны. Зато сейчас, когда Павла Николаевича уже нет, сбылись сказанные мною до войны слова, что Филонов получит мировую известность только тогда, когда кто-либо будет иметь от этого выгоду. Один из этих дельцов, наживающих себе ныне славу на имени учителя, которого он покинул в трудный момент раскола коллектива МАИ, оказался Б. Гурвич, не делающий своими работами никакой славы Филонову, а наоборот, представляющий рядом с ним жалкое соседство.
П. М. Кондратьев, когда я его уверяла, что самые лучшие его работы те, которые он сделал по принципу сделанности в бытность учеником, отрицал это, не желал показывать эти свои работы, так как перешел на другие позиции в искусстве, но когда представилась возможность совать «запыленный веночек» славы, тотчас согласился появиться на страницах чешского журнала как ученик Филонова. Тем величественней встает в памяти духовный облик Павла Николаевича, его преданность делу и совершенная незаинтересованность благами мира сего…
Однажды, вскоре после работы в Доме печати, но до раскола, все ученики и Павел Николаевич собрались у Кибрика и Крапивного (они жили вместе) смотреть их работы.
Среди работ был небольшой автопортрет Кибрика. Павел Николаевич вдруг начал усиленно и преувеличенно его расхваливать, говоря, что этому портрету мог бы позавидовать Веласкес. Он часто прибегал к такому педагогическому маневру, если видел, что ученик старается следовать его учению.
Портрет лежал на полу, а все ученики столпились вокруг и молчали. Кибрик сиял от похвалы. Я не стерпела этой лжи и нарушила тишину вопросом: «Павел Николаевич, зачем вы так говорите, ведь это неправда!» Павел Николаевич не ожидал такого заявления. Помолчав, он начал. Блестящее его красноречие было пущено в ход, он говорил долго, объясняя, почему он так сказал, но всем было ясно, что напрасно имя великого художника произнесено при разглядывании работы этого пройдохи и дельца Кибрика. Вскоре он обнаружил себя. Кибрик долго не мог получить работу в издательстве. В Детгиз он приносил какую-то бездарную обложку, на которой была нарисована кошка с красными глазами. У Лебедева эта обложка успеха не имела. Но как-то ему удалось получить иллюстрировать книгу Тынянова «Поручик Киже». Кибрик ходил с этими иллюстрациями за помощью к Павлу Николаевичу, который приложил свою руку к его работе. В результате книжка получилась интересная, но слишком ясно сделанная не Кибриком, а Филоновым. Иллюстрации, конечно, имели успех, и он получил работу в издательстве.
В это время уже произошел раскол, и тут Кибрик совершил гнусный поступок. Он поместил в журнале заметку, в которой отрекался от своего учителя, говоря, что Филонов загубил его своим методом [572]572
См.: наст. изд., Критика. Кибрик Е. А.Творческие пути ИЗОРАМа.
[Закрыть] . С тех пор он вступил на новую подлую дорогу и работает с каждым днем все отвратительней. Очень многие люди уходили от Павла Николаевича, ища для себя другого метода работы, но никто не сделал это таким подлым образом, как Кибрик.
Павел Николаевич был сильно огорчен поступком ученика, на которого возлагал большие надежды и от которого не ожидал ничего подобного.
Сейчас, когда имя Филонова приобрело мировую известность и, по-видимому, недалек тот час, когда запрет на его искусство будет снят и в нашей стране, Кибрик на своей выставке в Русском музее в 1966 году осмелился поместить вещи филоновского периода. Рассказывают, что он даже хвастал, что иногда ученики превосходят своих учителей. Подлости этого типа нет границ.
Следующая большая работа, которую мы, оставшиеся с Павлом Николаевичем, делали под его предводительством, было иллюстрирование «Калевалы» для издательства «Academia». Книга предназначалась на экспорт в Финляндию. Это был 1932 год.
Здесь опять Капитанова играла странную и враждебную роль в нашем общем деле. Мы все работали дома и собирались вечером раза два в неделю обсуждать вместе сделанное, а главное, конечно, слушать, что скажет Павел Николаевич о нашей работе.
Капитанова взяла на себя некоторую часть работы по иллюстрированию. Но не представила ничего. Капитанова приходила на обсуждения и враждебно критиковала работы всех учеников. Все это было очень странно, и казалось, что она задалась целью развалить оставшуюся группу верных учеников. Но на этот раз Павел Николаевич отнесся к Капитановой иначе и передал ее часть работы тем, кто успешно работал, а ей сказал, что ему не нужны люди, которые не хотят работать [573]573
В «Дневниках» П. Н. Филонова сохранилась хроника событий, приведших к разрыву с Ю. Г. Капитановой. «21 янв[аря 1932 года].<…> Капитанова принесла очень крепкую иллюстрацию, но ведет себя на собраниях настолько двусмысленно, если не провокационно, что я решил не иметь с нею никаких отношений в дальнейшем. <…> 24 января.Утром был Вахрамеев. <…>Он сказал, что она [Капитанова. —Л.П.]и Береснев пытались склонить его работать вместе с целью перехватить, если удастся, от нас иллюстрацию „Калевалы“, а затем добиться, чтобы следующая работа – предполагаемое издание „Академией“ полного собрания сочинений Бальзака – тоже попала в их руки». См.: Филонов П. Н.Указ соч. С. 126–127.
[Закрыть] .
Павел Николаевич Филонов дважды выступал как художественный руководитель своих учеников в крупных заказных работах. Первый раз – это оформление Дома печати и спектакля «Ревизор». Второй раз – иллюстрирование «Калевалы». На обе эти работы он согласился и их осуществил ради утверждения истинности своего метода в искусстве. Все, к чему прикасался этот могучий мастер современного изоискусства, носило характер жертвенной убежденности в единственной правильности его художественного, аскетического пути. Этими двумя выступлениями он пытался показать, что его учение необходимо не только ему как личности, но и всем, кто хочет и может учиться. Свобода выражения в работах, [создаваемых] по принципу сделанности, многогранна: от архаики «сделанного примитива» до «чистой абстракции» (терминология П. Н. Филонова). В иллюстрациях к «Калевале» он допускал прямое, традиционное следование тексту и полное отхождение от него по воле иллюстратора. Я не могу сказать, что эти отхождения, с моей точки зрения, были удачны. Но Павел Николаевич был шире и терпимей в отношении к ученикам, требуя от них строжайшего выполнения работы по его системе, но не насилуя их замыслов.
Одновременно с «Калевалой» я делала совместно с художником В. В. Дмитриевым постановку оперы Вагнера «Мейстерзингеры» для Малого оперного театра. Я писала эскизы по принципу сделанности. Художник Дмитриев не был учеником Филонова, но в этой работе он участвовал больше как опытный театрал, а в эскизах участие его было незначительно. Декорации выполнялись под моим наблюдением, среди исполнителей был ученик Филонова П. Кондратьев [574]574
Т. Н. Глебова вспоминает: «Зимой 1931 г. <…> художник Дмитриев предложил мне участвовать вместе с ним в оформлении Р. Вагнера „Мейстерзингеры“ в Малом оперном театре. Я согласилась при условии, что декорации будут представлять собой живописное полотно, выполненное по принципу аналитического искусства. <…> Дмитриев согласился, хотя к этому методу отношения не имел». Цит. по ст.: Перц В. Г.Зримая музыка//Творчество. 1983. № 8. С. 18.
[Закрыть] .
Когда постановка пошла, я пригласила Павла Николаевича посмотреть спектакль. Он был рад и одобрил нашу работу [575]575
В этой работе Т. Н. Глебовой удалось высказаться как автору декораций, а устремления сценографов не вошли в противоречие с идеями и замыслами режиссера и балетмейстера. Художница сумела найти очень точную конструктивную деталь – трехгранные портальные башни, расписанными таким образом, что, поворачиваясь различными гранями к зрителям, они становились единой сценической композицией с задниками, представлявшими тщательно исполненные панно, наподобие оформления постановки «Владимира Маяковского» в театре футуристов.
[Закрыть] . Но, к сожалению, спектакль шел только пять раз, а потом был снят, так как началась черная реакция в искусстве.
Перехожу к позорной странице для Русского музея 1929 года.
Персональная выставка в залах Русского музея была развешена. Каталог издан. Первый каталог с положительной статьей Аникиевой был уничтожен, выпущен новый, со статьей Исакова. Впервые в истории искусства статья в каталоге враждебная, резко отрицающая художника, чью выставку она представляет.
Несмотря на то что все было готово к открытию, был поднят вопрос о том, чтобы не открывать выставку.
Передо мной протокол общественного просмотра выставки произведений Филонова 30 декабря 1929 года.
Во вступительном слове председателя С. К. Исакова говорится: «Правление, считая в целом вредной художественную продукцию Филонова, ставит на обсуждение две точки зрения:
1. Ввиду несоответствия выставки актуальным задачам музейной работы, выдвинутым на музейной конференции, выставку не открывать.
2. Не желая загонять внутрь нездоровое явление, вместе с тем являющееся одним из явлений современного искусства, выставку открыть, вскрыв до конца вредность продукции мастера».
После такого тенденциозного выступления председателя все дальнейшие выступления рабочей общественности, за единичными исключениями, высказываются за открытие выставки и проявляют желание понять искусство Филонова и явную заинтересованность им.
Сейчас 1967 <…> год. Русский музей все еще позорит себя, не делая выставки Филонова, даже Новосибирск обогнал его. Привожу цитату из стихотворения Вознесенского, которая прямо относится к руководству Русского музея в прошлом 1929 году и в нынешнем 1967: «Дерматиновый обыватель сквозь пуп, как в дверной глазок, выглядывая: открывать ли иль надежнее на замок!» [576]576
Вознесенский А. А.Художник Филонов // Вознесенский А. А.Собр. соч. в 5 т. М.,2000. Т.1.С. 267.
[Закрыть]
Помню собрание на выставке Филонова, на котором я присутствовала. Судя по протоколу, это было какое-то другое собрание по тому же поводу [577]577
Скорее всего, Глебова присутствовала на втором общественном просмотре выставки работ П. Н. Филонова, состоявшемся 26 декабря 1930 года.
[Закрыть] .
Впечатление тяжелого насилия. Особенно отвратительно выступление Исакова. Он пошел даже на явную ложь, сказав, что у музея нет денег на устройство выставки Филонова, – а выставка уже висит! И деньги на нее уже истрачены, о чем с возмущением прошептал сидевший рядом со мной Н. Н. Пунин. Бедный Николай Николаевич, в дальнейшем борец за левое искусство, трагически погибший за него, а в то время играл двойственную роль – не посмел во всеуслышание возражать Исакову.
Павел Николаевич тоже говорил на этом собрании. Я не помню, что он говорил, помню только, что его выступление было величественно, благородно, трагично.
Победила черная реакция – выставка не была открыта! Русский музей даже не дал транспорта, чтобы отвезти работы домой. Павел Николаевич тащил сам огромные холсты через Неву при сильнейшем ветре. Картина глубоко трагическая! Гнусное издевательство мелких людишек над гением! На этой выставке, среди всего остального, самой лучшей была «Формула весны» 249 × 283 см. Холст и подрамник для этой картины подарили ему ученики ко дню рождения, вскоре после работы в Доме печати. Ужасно! Что эта замечательная вещь и другие крупные холсты с войны накручены на вал, вместо того чтобы быть бережно натянутыми на подрамники и показаны жаждущим настоящего современного искусства людям. Да и те работы, что лежат в лучших условиях, любовно переложенные руками Евдокии Николаевны в деревянных ящиках-гробах, те тоже просятся на стены, пролить свет во тьму.
Павел Николаевич работал все время. Он говорил ученикам, уезжавшим куда-либо путешествовать и набираться свежих впечатлений: «Я просидел 25 лет спиной к окну». Правда, в молодости оно побывал за границей, и впечатления от путешествия тогда были ему нужны.
Однажды мы с А. Порет с большим трудом добыли билеты на приехавший японский театр «Кабуки» [578]578
Гастроли театра «Кабуки» с огромным успехом проходили в Ленинграде и Москве в августе 1928 года.
[Закрыть] . Мы побывали на одном спектакле, были в восторге, и нам очень хотелось, чтобы Павел Николаевич билеты взял, чтобы нас не обидеть, но сам в театр не пошел, отдал Екатерине Александровне с сыном Петей. Так он дорожил каждой минутой возможности рисовать и, по-видимому, внешние впечатления ему были не нужны. За свою жизнь их было более чем достаточно, а внутреннее напряжение жаждало себя излить.
Я писала большой групповой портрет, в котором должен был быть написан [изображен] и Павел Николаевич.
Придя к нему, я попросила разрешения сделать с него набросок. Он согласился и в свою очередь сделал набросок с меня, показывая мне, как рисовать с натуры. Оба эти наброска у меня целы. По своему наброску я написала Филонова на своей картине (групповой портрет), а в дальнейшем, в 1965 году, написала его портрет отдельно. Павел Николаевич приходил ко мне смотреть групповой портрет.
Глядя на себя, он ухмылялся довольно иронически. Не помню, что он говорил об этой моей картине. Он редко хвалил мои работы, а больше беспощадно их критиковал, говоря: «Товарищ Глебова, не задавайтесь цветом, прорабатывайте хорошенько границы между формами, сначала пишите тень, потом свет, а потом цвет». А я без цвета ни тень, ни свет представить не могла и всегда была на поводу у цвета; отсюда возникало взаимное непонимание, из которого в дальнейшем я сделала для себя необходимые выводы.
В 1965 году я видела Павла Николаевича во сне, он спросил: не изменила ли я его заветам? Я только собралась отвечать, как проснулась. И тут я решила, что лучшим ответом будет написать его портрет таким, каким он являлся мне во сне, что я и сделала.
Первая жена Зальцмана – Роза Соломоновна – рассказывала: когда Павел Николаевич приходил смотреть работы Зальцмана, он сказал, разглядывая большое количество портретов Розы Соломоновны: «Вы так много пишете свою жену, а почему не пишете портрет матери? Смотрите, как интересно писать лицо старого человека, как хороши морщины!»
На одном портрете Розы Соломоновны были тщательно выписаны туфли. Павел Николаевич сказал: «Чего это так выписываете туфли, даже тщательнее, чем лицо, если они вас так интересуют и так вам важны, поместите их рядом с лицом».
Однажды мы получили небольшую работу по оформлению какого-то спектакля. В каком это было году – не помню и результатов этой работы тоже не помню. Должно быть, это устроил Юрий Хржановский, так как он был связан с театром [579]579
См.: прим. № 543.
[Закрыть] . Мы собрались у Хржановского в комнате и рисовали эскизы бутафории акварелью. Павел Николаевич нарисовал большого медведя с блюдом в лапах, какие стояли в старину на лестницах в ресторанах. Со мной пришла моя маленькая девятилетняя сестра Люся [580]580
Глебова Людмила Николаевна(1917–1990), художница, младшая сестра Татьяны Николаевны. В «Дневнике» П. Н. Филонова есть запись от 30 января 1930 года: «Видел вещи Порет и Глебовой. В этот же день сестра Глебовой купила краски и решила начать работу». См.: Филонов П. Н.Указ соч. С. 99. Там же, в записи от 7 декабря 1934 года, он пишет: «По предложению т. Глебовой ходил смотреть ее работы. Работы очень хороши, но не совсем доведены. <…> Ее сестра <…> показала мне свою скульптуру из какой-то замечательно крепкой, без обжига, серо-желтой глины. Она хочет идти в Академию учится скульптуре. Я отсоветовал ей и сказал, чтобы она работала дома, а время, что намерена потратить на Академию, пусть употребит на общее образование. <…> Люся, показывая мне свои рисунки акварелью лет пять тому назад, была девчонка – теперь она уже девушка». Там же. С. 293.
[Закрыть] . Павел Николаевич радушно предложил ей нарисовать фрукты. Она прилежно выводила свой рисунок сначала карандашом, а потом акварелью. В 10 часов вечера я должна была отправить ее домой спать (мы жили в том же доме). Уходить ей, конечно, не хотелось, но наконец она встала, положила кисть и, подвинув свой рисунок к Павлу Николаевичу, сказала: «Ну а теперь ставьте ваши точки». Павел Николаевич хмыкнул одобрительно.
А вот еще одна незначительная, но живо запомнившаяся картина. Алиса Порет пришла к Павлу Николаевичу со своей большой собакой догом. Это была очень красивая, добрая и умная собака. Она ходила по комнате, гордо держала свою голову и разглядывала стены. Павел Николаевич уверял нас, что она смотрит на картины и понимает их. Я думаю – он был прав…
В каком году, не помню, приезжали американцы-экскурсанты. Они посетили Филонова. Павел Николаевич изучил английский язык по самоучителю. Произношение у него было собственное. Он попробовал говорить с американцами на своем английском языке, но они его не поняли. Кстати, о произношении слов: Павел Николаевич любил иногда делать нарочито неверные ударения, например, он говорил: «Принцип непобедимого юмо́ра» или про режиссера Феона́ говорил «этот старый зубр Фео́на» и т. д. Одна из экскурсанток, молодая художница [581]581
Речь идет о Хелен Хантингтон-Хукер, художнице из Нью-Йорка. См.: наст. изд.: Глебова Е. Н.Воспоминания о брате.
[Закрыть] , заинтересовалась методом Павла Николаевича, посещала его часто, пока была в Ленинграде, и даже обучалась принципу сделанности. Не знаю, продолжала ли она следовать урокам Филонова, когда вернулась на родину.
Павел Николаевич учил нас протирать клеевой грунт смесью масла со скипидаром:⅔ скипидара, ⅓ масла, для того чтобы не жухло. А в руководстве Киплика [582]582
См.: наст. изд., Покаржевский П. Д.
[Закрыть] , которое было тогда в ходу у художников, об этом ничего не было сказано. Алиса Порет и Кондратьев уговаривали меня писать не протирая, говоря, что от этого живопись может со временем почернеть. Я билась с клеевым жухнувшим холстом не в силах добиться сделанности. В конце концов пошла советоваться с Павлом Николаевичем. Он строго спросил меня: Протерла ли я холст смесью? Я сказала, что нет и что Алиса Порет и Кондратьев говорят, что этого делать нельзя. «Ну и пусть они грунтуют холсты своей сладкой слюнкой, а вы делайте так, как я говорю». С тех пор я послушно протирала холсты смесью, но не знаю, по какой причине некоторые из них все же почернели, а некоторые нет.
Последние годы перед войной у Павла Николаевича было много новых учеников. Я их почти не знаю, так как бывала у него только тогда, когда приносила показывать новые работы.
Петя Серебряков, пасынок Павла Николаевича, тоже учился у него, делал довольно самостоятельные декоративные вещи, ими была завешана комната Екатерины Александровны. Павел Николаевич положительно относился к его работам. Что случилось с П. Серебряковым и с его работами, не знаю. <…> Перед войной он был репрессирован [583]583
Подробнее см.: наст. изд., Глебова Е. Н.Воспоминания о брате.
[Закрыть] .
Моя последняя встреча с Павлом Николаевичем была во время войны летом на улице возле горкома ИЗО, где все художники получали хлебные карточки. Павел Николаевич, прощаясь со мной, как-то значительно пожелал мне успеха, словно чувствовал, что больше мы не увидимся.
Когда Филонов умер, я была еле движущаяся дистрофичка. Но все же притащилась к нему. Он лежал на столе в холодной комнате, величественный среди картин, висевших по стенам. Екатерина Александровна, слабая и сама еле живая, жаловалась, что Союз не помогает ей похоронить Павла Николаевича. Насколько мне известно, похороны были сделаны благодаря стараниям ныне покойного скульптора, ученика Филонова, Иннокентия Суворова. Где-то ему удалось достать девять досок на гроб. Союз под председательством растолстевшего во время блокады Серова не оказал никакой помощи.
Летом перед самой эвакуацией я из окна видела Екатерину Александровну, которая одинокой сгорбленной фигуркой плелась посреди пустой площади. О ее смерти я ничего не знаю.
Работая в изобразительном искусстве аналитическим методом, человек развивает свой интеллект, говорил Павел Николаевич. Интеллект – высшее свойство человека; когда человек умирает – интеллект распадается. Павел Николаевич отрицал существование души и духа и, конечно, бога. Он даже отрицал таланты и вдохновение. Понятием вдохновения злоупотреблял упадочный консерватизм и модернизм конца XIX и начала XX века. Прекрасные слова Пушкина определяют его так: «Вдохновение есть расположение души к живейшему восприятию впечатлений, соображению понятий и следственно объяснению оных».
Будучи сам гениальным художником, Филонов пытался убедить нас, учеников, что он выше нас в искусстве только благодаря своему опыту. Однажды я спросила Павла Николаевича: «Почему вы отрицаете таланты?» «А вам очень хочется иметь талант?» – ответил он. Из этого ответа я заключаю, что, возможно, эта теория о талантах была педагогическая – для учеников и против гордыни художников вообще, так как гордыня и честолюбие являются причиной многих низких дел. Сам Филонов обладал большим чувством композиции, богатым воображением и умением строить. Он пытался показать ученикам на практике бессмысленность обычного компонования. На листе бумаги рисовал голову, потом начинал ее разрезать на части, и все части оказывались хорошо скомпонованными. Одно он не учитывал – что благодаря своему таланту не мог разрезать рисунок так, чтобы получилось плохо, а ученики не всегда могли достигнуть хорошей композиции, несмотря на старание работать от общего к частному. Совершенно то же было и с интуицией. Сам обладая очень сильной, развитой интуицией в изобразительном искусстве, Филонов приписывал ее всем.
Теперь еще об атеизме и материализме Филонова.
В 1914 г. Павел Николаевич писал в манифесте: «Цель нашей работы – картины и рисунки, сделанные со всей прелестью упорной работы, так как мы знаем, что самое ценное в картине и рисунке – это могучая работа человека над вещью, в которой он выявляет свою бессмертную душу» [584]584
Филонов П. Н.«Интимная мастерская живописцев и рисовальщиков „Сделанные картины“». Первая печатная декларация аналитического искусства, см.: Павел Филонов и его школа. Дюссельдорф, Кёльн, 1990.
[Закрыть] .
Как отнестись к словам «бессмертную душу»? Как к фигуральному выражению или прямо?
В каталоге выставки Мансурова за 1960 г. [585]585
Персональная выставка П. А. Мансурова состоялась в 1960 году в Брунсвике. Был издан каталог на немецком языке.
[Закрыть] слова Мансурова из своих воспоминаний: «Собравшиеся у Матюшина Малевич и Филонов вели мистический религиозно-философский разговор, когда вошел материалист Татлин, разговор на эти темы прекратился».
Если бы Филонов держался тогда материалистических позиций, наверное, не прекратил бы разговор при появлении подкрепления в лице Татлина. Часто у меня возникало чувство сомнения в атеизме Филонова и казалось, что это была защитная окраска. Во всяком случае атеизм Филонова не принимал тех форм, к которым в конце концов он приводит, т. е. к духовной смерти, материальности, корысти, цинизму и т. д. Филонов был благороден, бескорыстен, предан искусству, верил в истинность своих идей, во имя искусства вел подвижническую жизнь, проповедовал нравственное поведение художников в жизни, клеймил и ненавидел дельцов от искусства, был до конца принципиален.
Я не думаю, что Павел Николаевич был совершенно лишен мистических способностей, как это бывает с тупыми неумными материалистами. Мне кажется, он вызывал в себе искусственно безбожнические настроения, по своему поведению в жизни будучи совершенно противоположным им. Он делал это, увлеченный революцией, идеализируя пролетариат и наделяя его теми нравственными свойствами, которыми обладал сам, совершенно так же, как наделял учеников, слабо подражавших ему, своими дарованиями. Но сила его убеждения была велика. Я испытала его влияние и только в блокаду перед лицом смерти пришла к мировоззрению, единственно достойному человека. Среди всеобщего загнивания и невежества больше смелости и новаторства в том, чтобы сохранить истинную веру, чем отречься от нее и очутиться среди еще большего загнивания в среде неверующих невежд.
Мы, конечно, не знаем, как принял смерть Филонов и было ли ему откровение в последнюю минуту его жизни. Можно только желать ему этого.
Павел Николаевич говорил про себя: «Я беспартийный большевик, я занят живописью, мне некогда, а то бы я вступил в партию». Нас, учеников, называл товарищами. Из чувства единения вместо «я» всегда говорил «мы». Ему казалось, что революция в искусстве идет в ногу с революцией в жизни. Но я не хочу разбираться в политических суждениях в жизни Павла Николаевича. Политика – вещь фальшивая насквозь, полная лжи и порока.
Слишком горестно видеть, как за идеальную приверженность рабочему классу огромная волна нового мещанства воздала Филонову голодом и лишениями при жизни и запретом на его искусство после смерти.
Сейчас, если имя Филонова все больше начинает быть известным, то благодаря настойчивости его сестры Евдокии Николаевны, интересу иностранцев, стараниями уцелевшей интеллигенции, но никак не тех, кому он хотел подарить свое искусство – рабочему классу Советского Союза, от которого это новое мещанство упорно скрывает искусство Филонова.
А он мечтал, чтобы был устроен музей аналитического искусства, ради этого не продал ни одной вещи, будучи нищим.
Филонов был гениальный художник, он открывал новые формы, переворачивал сознание, заставляя свободно расправляться с внешними явлениями, изучая их и бесстрашно экспериментируя в окружающей действительности и внутри себя, в мире видимом и невидимом.
Его обвиняли, да и сейчас обвиняют, в литературности, психологизме и [подражании] немецкому экспрессионизму [586]586
См.: Иоффе И. П.Синтетическая история искусств: Введение в историю художественного мышления. Л., 1933. С. 482–485.
[Закрыть] . Конечно, каждый художник болеет болезнями своего времени, но важно не то, что он болеет, а то, как он преодолевает свои болезни.
Филонов через только ему свойственную сделанность достиг высшей чистоты. Изобразительная сила его картин уничтожает все эти обвинения, они сгорают в магическом соединении цветовых частиц, в пластическом движении изобретенных им форм. Особенно ясно это в прекрасной «Формуле весны».
Вот некоторые правила учения Филонова, которые я считаю самыми главными:
1. Состояния напряжения аналитической интуиции.
2. Напряжение консистенции картины до состояния биологической сцепленности частиц в природе.
3. Работа точкой как единицей действия (напряжение может быть достигнуто и крупной единицей).
4. Умение работать от частного к общему.
5. Действовать острой формой.
6. Работа выводом, то есть осознание всей концепции вещи и донапряжение ее через усовершенствование какого-либо куска картины.
7. Цветовой вывод, то есть напряжение всей картины через внезапное появление нового цвета.
8. Свободное обращение со временем и пространством.
9. Правило: пиши любой цвет – любым цветом и любую форму – любой формой.
10. Каждый мастер может работать в планах: реалистическом со ставкой на «точь-в-точь», сделанного примитива, абстрактном, изобретенной формой и в смешанном.
Филонов пишет в своей «Идеологии»: «Так как аналитическое мышление подчиняет эмоцию, то есть чувство интеллекту, то в этой вещи будет и высшая красота (прекрасна Венера, красива и жаба)».
Соединение анализа и интуиции противоречиво. Анализ исходит от ума, интуиция – от чувства или даже сверхчувства. Я думаю, что эти два противоречивых явления могут соединиться воедино только благодаря напряжению в искусстве, приходящему свыше благодаря вдохновению, которое было у Филонова и которое он отрицал.
Как мы учились у Филонова [587]587
Фрагмент машинописного экземпляра рукописи воспоминаний Т. Н. Глебовой, датируемых 1973 годом// РГАЛИ. Ф. 2348. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 34.
[Закрыть]
Когда Филонов показывал мелкие рисунки или сам их смотрел, он брал бумажку с рисунком на ладонь и рассматривал сверху.
На моем портрете, написанном мною в [19]60-м году, я изобразила по памяти положение его рук с рисунком, причем рисунок сделала прозрачным. Это натолкнуло В. В. Стерлигова на соображение и рассуждение о характере и свойствах искусства П. Н. Филонова: «Глядя на картину Филонова, человек как бы смотрит в глубину бездонного пространства, как это бывает, когда стоишь на прозрачном льду, сквозь который видно множество теряющихся в глубине событий. Если смотрение происходит сверху вниз, то духовное явление форм смотрящему – снизу вверх.
Если большая картина Филонова стоит прямо перед зрителем, все равно ощущение глубинности и движения вниз и вверх остается.
Дух рассматривает в глубину, а душа в ширину. Отсюда возникает рассуждение о мерности кубистического и супрематического искусства и о духовной безмерности искусства Филонова. Из этого никак не следует, что кубистическое и супрематическое пространство не духовно».
В конспекте по идеологии П. Н. Филонова находим: «анализ и внемерный метод в выборе работы и в работе», или «канон, закон и внемерный метод эстетики», или «внемерный метод цвета по отношению света и тени в усиленной лепке» и т. д. В основу своего искусства Филонов положил работу точкой как единицей действия. Работа точкой пробуждает к действию аналитическую интуицию, напрягает форму и уточняет цвет, вводит художника в ритмическое движение появляющихся на картине форм и связывает их с внутренним миром художника.
Ритм в картине, сделанный точкой, можно сравнить с ритмом аллегро Баха и его современников или с ритмом «Весны священной» Стравинского.
Ноябрь 1967 г.
Воспоминания о работе в Доме печати [588]588
Воспоминания записаны Е. Спицыной 4 февраля 1975 года. Рукопись в частном собрании, Санкт-Петербург. Опубликованы: Театр. 1991. № 11. С. 127–128.
[Закрыть]
<…> Оформление шло в одно из самых страшных времен – 1927 год. Директор Дома печати Николай Павлович Баскаков пригревал все левое искусство: и Обэриу [589]589
Обэриу (Обериу, Объединение реального искусства), литературная группа, существовавшая в Ленинграде (1927– нач. 1930-х). В него входили К. К. Вагинов, Н. А. Заболоцкий, А. И. Введенский, Д. И. Хармс и др. Они провозглашали себя «создателями нового ощущения жизни и ее предметов». Искусству обэриутов были присущи алогизм, абсурд, гротеск, которые должны были выражать конфликтность мироуклада. Официально Объединение реального искусства было организовано при Доме печати. Здесь же 24 января 1928 года состоялся театрализованный вечер «Три левых часа», в программе которого впервые была поставлена абсурдистская пьеса Д. И. Хармса «Елизавета Бам», костюмы И. В. Бехтерева.
[Закрыть] , и режиссера Терентьева, и школу П. Н. Филонова… Страшное коммунистическое окружение, оттого мы делали только тематические вещи…
Те, кому холста не хватало, писали театральные эскизы, костюмы к постановке Терентьева (В. В. Стерлигов [590]590
Стерлигов Владимир Васильевич(1904–1973), живописец, теоретик искусства. Ученик К. С. Малевича. Создал новую пластическую форму окружающего пространства, названную им «чашно-купольной» и задуманную как развитие идей супрематизма. В противоположность прямым линиям метода Малевича, основными элементами своей системы он сделал кривую, чашу и купол. Был окружен многочисленными учениками («Школа Стерлигова»). Муж Т. Н. Глебовой.
[Закрыть] хоть и расхваливал Терентьева, но эта постановка была балаганная!) [591]591
И. Г. Терентьев решил ставить «Ревизора» как «пьесу, рисующую прежде всего провинциализм,который в свете нашего сегодняшнего отношения к нему равен „обывательщине“». Он намеревался поставить не просто комедию, но фарс, как и положено фарсу, грубоватый, а то и по-настоящему грубый.
Инициатива приглашения Филонова в качестве художника спектакля принадлежала Баскакову. Филонов же решил хотя бы отчасти повторить свой давний театральный эксперимент, полагая, что и «в театре можно проявить действие изобразительной силой и сделанностью, как в картине». Цит. по изд.: Рудницкий К. Л.Вдогонку за Терентьевым //Театр. 1987. № 5. С. 69–70.
[Закрыть] .
Эскизы декораций были исполнены по принципу панно – впоследствии по ним были написаны задники. Костюмы представляли собой балахоны из белой бязи (на каркасах), расписанные красками, иллюстрирующие характер каждого персонажа, и головными уборами были цилиндры – также расписные. (Портнихой была Мария Сысоевна, жена Луппиана [592]592
Луппиан Мария Сысоевна(1897–1983), жена В. К. Луппиана, на самом деле была не «портнихой», а актрисой. Е. А. Серебрякова записывала в своих дневниках: «Луппиан их шьет прекрасно, и раскрашены они великолепно, только страшно, какая судьба их ждет с анилиновыми красками, так как неизвестно, как их закрепить». См.: Серебрякова Е. А.Дневники. Рукопись// ОР ГРМ. Ф. 156. Ед. хр. 37. Л. 31 (об).
[Закрыть] . На следующих спектаклях, кажется, Терентьев отказался и от костюмов, и от задников, расписанных филоновцами.)
Постановка вызывала бешеное возмущение. Перед открытием Павел Николаевич не спал ночь, дописывая чьи-то картины, а на спектакле, крепко держась за ручки кресла и прямо сидя в нем, – спал.
Зрелище было замечательное, все-все было расписано, по белому фону – разноцветие! На заднике – страшные морды; по-нашему, все это имело смысл и символику.
Характерным элементом постановки были большие черные шкафы, передвигающиеся и образующие различные комбинации. Их было довольно много, они были прямоугольные, одностворчатые, и они то все враз открывались, то в них входили и выходили люди. (Это было «стянуто» у Мейерхольда – у того было много черных дверей, которые открывались, закрывались, из них получались конструкции, а в них ставили настоящие вещи. Мейерхольд не любил театральный реквизит, а покупал по антикварным магазинам множество подлинных старинных вещей.)
Шкафы переезжали, на них влезали действующие лица, передавали друг другу стулья. Сцена в трактире (знаменитая) между Хлестаковым и Осипом происходила так: Хлестаков сидел на шкафу, в цилиндре, а Осип снизу кидал ему стулья во время диалога (тот их как-то ставил…)
