Текст книги "Павел Филонов: реальность и мифы"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Геннадий Гор,Вера Кетлинская,Евгений Кибрик,Олег Покровский,Владимир Милашевский,Евдокия Глебова,Петр Покаржевский,Александр Мгебров,Людмила Правоверова,Валентин Курдов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)
Молодые филоновцы создали редкое по единству стиля и пониманию самого духа древних сказаний оформление. Их фантастика слилась с эпической фантастикой Калевалы. Они увидели мир древних глазами самих древних. Увидели тайную и полузабытую подоснову сказаний.
Мелодия смерти и боль страдания пронизывает эту необычную графику. Все герои и все жертвы. Милосердна лишь богиня смерти.
«Умирай, так умирай уж,
Погибай – так поскорее,
Под землей тебе найдется
Место славное Калелы.
Там сильнейшее – в покое,
Там могучее – в дремоте» [800]800
Ответ Куллерво жене Ильмаринена, молящей о пощаде. См.: Калевала. Руна тридцать третья//Калевала. Петрозаводск. 1956. С. 229. Цитируется с неточностями. Правильно:
«Умирать, так умирай уж,Погибай ты поскорее!Под землей тебе найдетсяМесто славное у Калмы:Там сильнейшие – в покое,Там могучие – в дремоте».
[Закрыть] .
Нет милосердия – есть песни. Человек перед тайной [801]801
Когда писались эти строки, пришла весть о смерти Софьи Людвиговны Закликовской. – Прим. автора.С. Л. Закликовская скончалась 1 марта 1975 года.
[Закрыть] .
Это было последнее выступление филоновцев как коллектива, как группы, как школы Филонова.
Его последние годы
«Века сон тревожный и трудный…»
И. Г. Эренбург
Потом наступило молчание.
Имя Филонова никогда более не упоминалось в печати. Работы его учеников не принимали ни на одну выставку. Пути к заказной, оплачиваемой работе были закрыты.
Филонов не сдался.
Он не изменил ни своим принципам, ни своему искусству. Он остался верен своей школе, его окружали в это время лишь ученики, лично ему преданные.
Нужно сказать, что в эти последние годы школы, годы перед войной, среди учеников Филонова прослеживаются три основные группы. На занятиях никакой разницы не было. Все были филоновцами. Никого никогда не выделял. Но люди были разные – с различной подготовкой и разными интересами. Основу составляли старые ученики, когда-то кончившие Академию, но десятилетиями остававшиеся у Филонова. Это было ядро школы. К ним примыкало несколько студентов-живописцев из Академии художеств. Этим было нелегко. В Академии художеств косо смотрели на такое двойное обучение. Были художники прикладники, оформители, художники по материи. Совершенствуясь в своем мастерстве, основную цель видели в том, чтобы проявить себя творчески. В большинстве к Филонову ходили люди, уже имеющие живописную подготовку.
По принципиальным соображениям художник никогда никому не отказывал. И в самое последнее время, перед самой войной было много студентов с искусствоведческого факультета.
Их привлекала идейная сторона борьбы художественных течений и сама личность мастера, окруженного славой отверженности. Они тоже учились живописи, и учились упорно.
Искусствоведы были довольно дружной и многочисленной группой, объединявшейся вокруг литературно-художественного кружка, собиравшегося на дому у молодой девушки Вероники, также ученицы школы.
Всех учеников Филонова, которых я знал лично, я знал по ее кружку.
Война, блокада, годы унесли почти всех, даже филоновцев моего поколения – последних лет школы, – почти никого нет. Немногие из оставшихся создали себе имена в областях, далеких от живописи и искусствознания, – историки и литературоведы. Но все остались филоновцами.
В области своих новых исканий они принесли то, что давала школа Филонова, долголетнее общение с мастером, – стремление дойти до сути, вдумчивый анализ своего творчества.
Мы помним эти тревожные, предвоенные годы.
Редко, два или три раза в году Павел Николаевич делал просмотры созданного им. Он доставал большие папки и бережно вынимал из папиросной бумаги свои работы. Молча, медленно он показывал нам одну за другой. Мы молчали, не спрашивая ни о чем. Павел Николаевич никогда ничего не говорил о темах своих картин. Все вопросы отклонялись учтиво, но сухо. Может быть, давно, в годы расцвета школы, в двадцатые годы – было иначе, но показы, на которых присутствовали люди моего поколения, проходили молча.
Уже предчувствовался сорок первый год.
Когда-то эти просмотры славились. Профессор-искусствовед Пунин приводил к Филонову своих студентов из Академии художеств. Еще и сейчас, среди старых работников Эрмитажа, можно найти людей, помнивших эти встречи [802]802
Покойные А. Н. Изергина и Н. Н. Лифшиц. – Прим. автора.
Изергина Антонина Николаевна(1906–1969), искусствовед. Сотрудник ГЭ (с 1929). Знаток немецкого искусства XVII–XIX вв. Лифшиц Нина Николаевна,искусствовед. Сотрудник ГЭ.
[Закрыть] .
Но в мое время картины видели только его ученики, только свои.
Все ли сохранилось в блокаду от этих папок?
Не знаю.
Просмотр продолжался целый вечер. Приходили все. Занятий в эти вечера не было. И только в эти редкие вечера сидел Павел Николаевич у своего стола. Казалось, [19]19-й год грезил в этой комнате-музее о своем высоком несбывшемся. И прекрасный город за окнами помнил о безлюдье двадцатого года и готов был к испытаниям тяжелейшим.
Перед нами, молчавшими, проходила симфония красок, где темы переплетались, пропадали и вновь возникали из неведомых глубин.
Композиции задумывались как циклы и часто имели общее название.
Каждая картина, ювелирно сделанная, казалась маленькой драгоценностью. Многие из них писались годы и годы. Они переписывались слой за слоем, пока шифр бытия, загадочного и опасного, не находил представимого своего образа. Гималаи труда требовались для создания любой акварели.
Мы расходились, взволнованные.
Белой ночью я провожал Веронику [803]803
Бостанжогло Вероника Герасимовна(1914–1987), живописец, график. По материнской линии происходила из рода князей Гагариных. Отец (по сцене Догмаров) был артистом Оперного театра С. И. Зимина. В дневниках Филонова есть запись от 22 сентября 1933 года: «Вечером <…> пришел пианист, работающий с известной пианисткой Юдиной. Одновременно с ними пришла Вероника – 17–18-летняя девушка. Обе ноги Вероники отрезаны выше колена под колесами трамвая, ходит она на протезах, с палкою. Она привела с собой товарища– оба исключены из педтехникума». См.: Филонов П. Н.Дневники. С. 222. В комментарии приводятся сведения о том, что несчастный случай произошел, когда Веронике было одиннадцать лет. С 1963 жила в Москве. См.: Там же. С. 546.
[Закрыть] до дверей ее дома на Кировском.
Однажды она пригласила меня к себе на литературный вечер. У Веро́ники, или Верони́ки, как мы ее называли, собирался небольшой, но тесный кружок. Обсуждали новинки литературы, входивших в моду Хемингуэя, Дос Пассоса [804]804
Произведения Дж. Дос Пассоса впервые были опубликованы на русском языке в середине 1920-х годов, но наибольшую популярность его творчество приобрело в начале 1930-х. На русском языке вышли в свет романы «42-я параллель» (1931), «1919» (1933). Романам американского писателя были посвящены многочисленные критические статьи, трактовавшие их как яркую социально-политическую литературу. Неудовольствие вызывали лишь формальные новации, увлечение фрейдизмом. В 1936 году вышел роман Дос Пассоса «Большие деньги», где образы «рядовых коммунистов» не отвечали творимому в СССР мифу. Имя писателя было надолго вычеркнуто из художественной жизни страны.
[Закрыть] , читали «Столбцы» Заболоцкого [805]805
Первая книга стихов Н. А. Заболоцкого «Столбцы» вышла в свет в Ленинграде в начале 1929 года и сразу привлекла к себе внимание читателей. Критики обрушились на молодого поэта, обвиняя его в политической слепоте, мистицизме и причастности к буржуазному лагерю. В 1938 году Заболоцкий был арестован. Это позволяет предположить, что эпизод с литературным кружком Вероники на самом деле происходил в начале 1930-х, до знакомства О. В. Покровского с П. Н. Филоновым.
[Закрыть] , только что становившегося известным, а теперь покойного.
Я впервые услышал Марину Цветаеву, Анненского. Звучали полузабытые строки полузабытых поэтов эпохи символизма.
Вероника, юная насмешница, оживляла наши беседы своими шутками.
У нее был злой язычок, и ее насмешки ранили больно.
Она часто читала стихи.
Чужие, свои.
Я помню светло-лиловое платье, золотистые кудри. Молодой взволнованный голос:
«И в неведомой этой отчизне
Я понять ничего не могу.
Только призраки молят о жизни,
Только розы цветут на снегу».
Я полюбил эти вечера, первые литературные вечера в моей жизни. Было интересно в этом кружке начинающих живописцев, молодых поэтов. Мы часто собирались, мы дружили.
Тем ужасней было известие – нашей подруге разбило ноги. Выходя из трамвая, она поскользнулась, попала ногами под колеса. Истекающую кровью девушку едва успели довезти до больницы, обе ноги были ампутированы до бедер. Потянулись долгие месяцы страданий и безнадежности. Все думали, что Вероника обречена. Единственный, кто посещал ее в больнице, был ученик Филонова Вадим [806]806
Назаренко Вадим Афанасьевич(род. 1914), живописец, художник, оформитель, литературовед, ученик Филонова.
[Закрыть] . Я не буду называть его фамилию, она известна. Сейчас он видный московский литературный критик. Мы почти ничего не знали о ней. [Гордая девушка не хотела, чтобы ее видели больной и страдающей] [807]807
Авторская приписка карандашом на обороте с. 101.
[Закрыть] . Прошло более года. Для нас он был наполнен упорным трудом. Неожиданно, быть может, для меня неожиданно, на пороге мастерской появилась Вероника, опирающаяся на руку Вадима [808]808
В опубликованном варианте воспоминаний О. В. Покровского: «Вероника пришла к Филонову на протезах, пришла, опираясь на костыли… Драма Вероники тяжело отразилась и на всех нас. Павел Николаевич стал еще сдержанней и суровей. <…> Она выжила, она преодолела апатию и меланхолию, у нее появилось желание стать художником.
Сейчас, через столько промчавшихся десятилетий, я думаю, что Веронику спасло творческое начало, которое умел пробуждать Филонов в каждом…
Как ни к кому, бережно и внимательно относился он к девушке. Она имела возможность приходить к нему не только по пятницам на общие занятия, но в любое другое время. Вопреки всему Филонов будил в ней художника, будил личность. Вероника поверила в себя. Преодолев свое несчастье, стала много работать в области графики». См.: Покровский О. В.Высшая мера жизни. С. 507–508.
[Закрыть] .
– Здравствуйте, Павел Николаевич, – Вероника сделала вид, что ничего не было, что прошла лишь неделя с последней встречи.
– Здравствуйте, Вероника. – Голос Филонова чуть дрогнул, но он тотчас же овладел волнением. – Садитесь.
Он указал ей на кресло своей супруги, единственное в комнате, в которое никто никогда не садился. Оставив руку спутника, девушка сделала несколько неловких шагов. Она подала принесенную с собой графическую работу.
Павел Николаевич взял лист в свои спокойные, сильные руки и долго внимательно его рассматривал.
Потом так же спокойно показал нам.
На угольно-черном фоне белые скелеты лошадей кусали друг друга, переплетясь в отчаянной схватке.
– Вероника, – обратился Филонов к девушке, – вы мужественный человек. Поверьте в себя.
Вероника поверила в себя, она много работала как график. Я не знаю, стала ли она профессиональным художником или журналистом, я знаю, она была всю жизнь мужественным человеком. Кружок Вероники распался, после войны я ни разу не видел ее, не знаю, жива ли она.
Иногда я встречал ее в Эрмитаже в зале Рембрандта, она копировала «Падение Амана».
Ее неизменно сопровождал Вадим, носивший за ней ящик с красками и мольбертом.
Верность любимого спасла Веронику. Ее спутник остался ее спутником на всю жизнь.
Я не знаю, жива ли Вероника? И если когда-нибудь эти строки дойдут до нее, пусть они будут данью уважения примеру жизненной стойкости, который дала эта девушка всем нам.
О чем бы мы не спрашивали загадочное и опасное бытие, мы неизменно и для себя неосознанно задаем вопрос самый глубинный, горький и безответный.
Вопрос, глухим подтекстом звучащий во всех иных.
В чем она, тайна трагедии?
Страдание – хаос, несчастье – хаос, и нет законов беды.
Но если есть алгоритм горя и боли, если есть скрытый механизм конфликта с самим собой – то где он?
Какое сцепление судьбы и беды, неверность этих сцеплений делает драму необратимой?
Когда трагедия подлинно трагедия, она непознаваема. Хаос мира отражается темными шифрами в сумрачных зеркалах тревоги.
Тот далекий темный год, год смертей и утрат, памятен мне еще одной тайной драмой, которую я не силах ни забыть, ни изжить.
Молодой поэт и живописец Эдик познакомил меня со своим другом Юрием Филипповым.
Юрий мертв.
В тот давний год он ушел из жизни нежданно и ненужно. А Эдик? Сейчас этот Эдик – седой заслуженный профессор, историк Польши.
Встречаемся – к нам приходит минувшее, злое, неразгаданное.
Юрий Филиппов был самым молодым и самым сильным из всех нас. Юноша, почти мальчик пережил тяжелую утрату. 37-й год ударил по его семье так же, как по семьям многих и многих. Он многое обещал, этот мятущийся юноша. Юрий не мог найти себя ни в чем.
Он часто менял учебные заведения. Поступал и бросал. Переходил от одного художника к другому. Он хотел уйти от себя и не мог.
Сейчас понятно, но это сейчас понятно, что за метаниями, за резкостью суждений стояло желание заслониться от пережитого.
Юра много, но лихорадочно читал. За начитанность, за резкость суждений его иногда в шутку называли Гегелем. У него была большая библиотека, доставшаяся ему от отца. Он охотно давал нам свои книги.
Я помню старинные издания «Государя» Макиавелли и томики любимого Юрием Шопенгауэра. Как и все мы тогдашние, юноша страстно увлекался психоанализом. В термины психоанализа каждый вносит свое.
Юрий Филиппов был во многом чужим и в школе Филонова, где требовался долголетний упорный труд.
Он был слишком нервен, резок и хотел от себя очень многого.
Еще до нашего знакомства, до своего прихода в аналитическую школу Юра написал картину «Люди, несущие солнце».
Обугленными, сожженными руками люди несут солнце.
Я почти подружился с Юрием, на пятницы мы иногда приходили вместе.
Я узнал его мать. Я узнал его маленького братишку. В блокаду они погибли. И ничего не осталось от созданного Юрием – ни стихов, ни картин.
Все это время, пока мы дружили, Юрий Филиппов работал над своим «Автопортретом», своим рассказом о самом себе.
Он искал себя.
Что бы мы ни искали – мы ищем себя.
«Автопортрет» был одним из первых заданий школы, дававшихся всем начинающим. Начинали с того, чем обычно кончают.
Но Юра делал автопортрет по-своему, как делал по-своему все в своей жизни. Подражая невольно, как и мы все, образному видению руководителя, юноша в заимствованные образы вносил свое. Свою память о пережитом, свою боль и гнев.
Остро заточенным карандашом прямо по холсту он начал чертить геометрические фигуры, руки с узловатыми, плотно сжатыми пальцами, мрачные удлиненные лица.
Образы надстраивались один над другим, перекрывали друг друга. Лица и руки под карандашом художника стали покрываться сетью перекрывающихся, переплетенных линий, как бы сетью обнаженных нервов. Эти линии покрывали всю картину сплошь. Образы исчезали под их причудливыми расслоениями и возникали вновь еще фантасмагоричнее и мрачнее.
Юноша расчленял, рассекал каждый образ на первоначальные представления, образующие его протообразы. В каждом образе искал его подоснову.
Расчленял самое глубинное.
И из этих форм составлял образы вновь и вновь.
Так слой за слоем, запись за записью.
Каждая форма несла свою драму, свою завязку, кульминацию и завершение.
Сдирал ложь.
Он обнажал векторы тайного страдания, линии ассоциативных взаимосвязей, вокруг которых группируются образные системы.
…Картина потемнела под карандашными записями.
Поверх карандаша молодой художник начал писать маслом.
Возникла странная композиция из стремительных арок, возвышавшихся одна над другой.
Мы никогда не спрашивали друг друга о темах работ, я видел арки легкие и хрупкие.
Уже поверх всего Юрий начал писать маслом свой «Автопортрет». Он писал, глядя в зеркало, добиваясь сходства. Я почти не помню лица Юры, в моей памяти оно слилось с автопортретом в одно целое.
Прямо на зрителя смотрели холодноватые серые глаза, и рот был сжат твердо и скорбно.
Первоначальным фоном служила старая композиция. Потом исчезла и она.
Прямо в глубину картины как бы увиденные глазами, глядящими на нас, уходили улицы города, пустынные, абсолютно безлюдные под черным, ночным небом [809]809
Автор данных строк описывает систему работы своего умершего друга так, как он ее помнит. Если сохранились воспоминания друзей Юрия, то в них его работа дана совсем в другом освещении. Так же, как иначе описана его смерть. – Прим. автора.
[Закрыть] .
На занятия Юрий приносил свою работу редко. Художник консультировал его по чисто живописным вопросам. Павел Николаевич, сам тяжело переживший [19]37-й год, понимал состояние юноши и обращался с ним со своей всегдашней суровой бережностью.
Автопортрет был закончен или почти закончен.
Однажды Юрий Филиппов пригласил меня к себе домой. Он задумал написать открытое письмо нашему руководителю и прочесть его при всех на одной из пятниц.
Когда я пришел к нему, сначала мы разговаривали на литературные темы. Я даже помню отдельные высказывания Юрия.
Наши забытые споры, наши старые книги. Я помню, Юрий Филиппов высоко оценивал модный в то время роман Селина «Путешествия на край ночи» [810]810
Роман Л. Ф. Селина «Путешествие на край ночи» (1932) написан в форме «потока сознания» и воспроизводит страх современного «сумеречного» существования.
[Закрыть] .
Мне даже вспомнилось его выражение, Юрины слова: «Селин с такой же точностью описывает смену психологических состояний, что мог бы описать зашнуровывание ботинка. Попробуй, опиши, как ты шнуруешь ботинок. Трудно описать простое».
Вспоминается.
Почему-то зашел разговор о том, читал ли П. Н. Филонов «Закат Европы» Шпенглера.
Подробности разговора забылись, я помню лишь мой ответ. Я сказал примерно: «Русские издатели „Заката“ не знали „Пира королей“ Филонова. Репродукция „Пира“ на обложке „Заката Европы“ усилила бы трагическое звучание книги».
Юрий ответил мне дерзостью.
Затем он начал читать мне отрывки из своего письма. В резких выражениях критиковалась организационная сторона школы. Отсутствие вступительных экзаменов и открытые двери для всех. И то, что во время занятий не было штудирования натуры. Так же резко он нападал на своих товарищей по школе. Суть упрека сводилась к тому, что, по его мнению, называя себя художниками-филоновцами, они свою отрешенность и непризнанность принимают как свою исключительность. Юра спросил меня:
«Ведь в этом нет ничего обидного?»
Я не стал отговаривать, зная настойчивость и вспыльчивость юноши.
Видимо, на содержание письма могли повлиять художники братья Бекетовы [811]811
Удалось найти упоминание о Бекетове Якове Григорьевиче, принимавшем участие в Выставке ленинградских художников (1937). Возможно, это один из братьев Бекетовых, о которых пишет О. В. Покровский.
[Закрыть] . Тоже очень сильные, убежденные в своей правоте люди. Младший Бекетов был толстовцем. Они занимали ярко антифилоновскую позицию. Они противодействовали школе, хотя сами стояли совсем на другой позиции, чем Академия. Они оказывали сильное моральное давление и на Юрия Филиппова. Они тоже погибли. В войну были убиты на фронте.
Чтение это действительно состоялось. Оно было в узком кругу, и не в пятницу, а в другой день недели. Я на нем не присутствовал.
Об этом много говорили тогда и часто вспоминают теперь. Рассказывают, что все время, пока Юра читал, мастер, по своему обыкновению, ходил неслышными шагами по комнате, слегка наклонив голову, и внимательно слушал. Когда Юрий прерывал чтение, художник твердо говорил «нет» и продолжал ходить по комнате и слушать.
Краткий ответ художника свелся к тому, что в каждом можно пробудить творческое самосознание.
Я думал тогда, так же считаю и теперь, что не был понят высокий идеализм школы, сохранившийся с [19]19-го года.
Мастер готовил мастеров-профессионалов самоанализа и социального анализа, а не людей, которые хотели бы зарабатывать искусством.
Профессионализм исканий – самый высокий профессионализм.
Как-то, вспоминая весь этот затянувшийся спор, художник сказал при мне: «Юра чудесный мальчик».
Автопортрет был закончен или почти закончен.
Однажды Эдик и я зашли к Филиппову, чтобы вместе пойти на занятия.
Вырублен знакомый тенистый сад.
До сих пор сверкает своими цветными стеклами большое лестничное окно. Мы опоздали немного. На занятия часто приносили редкие издания по искусству, доставаемые у букинистов. У кого-то оказалась книга графики Григорьева «Русь» [812]812
Речь идет о цикле Б. Д. Григорьева «Расея», в которую входили живописные и графические работы, выполненные в 1917–1918 годах. Впервые экспонировались (частично) на выставках «Мира искусства» (1917,1918) и на Первой государственной свободной выставке (1919).
[Закрыть] .
Павел Николаевич отозвался так: «Вот каких он линий набросал, а провинция что – я знаю ее лучше».
Юра подал свою работу один из первых. Мастер отнесся к ней очень внимательно.
Улыбнувшись непривычно ласково, он сказал юноше: «Это сделано не по-нашему. Но интересно».
Юра заспорил, он привык спорить.
«Я переписывал и переписывал свою работу. Я хотел понять себя. Я, быть может, что-то понял, но мне только больнее от этого. Вы знаете, как трудно моей семье. Как трудно мне».
«Трудно всем. Трудно России», – тихо-тихо ответил Художник.
«Я не в силах больше учиться у вас, это выше моих сил. Я буду приходить смотреть ваши картины».
Сдержанная печаль прозвучала в ответе мастера: «Я не могу вас удержать. Приходите смотреть картины, смело приходите».
Юрий ушел.
Он больше никогда не переступил порога мастерской.
Он порвал со всеми.
А вскоре неожиданно и ненужно ушел из жизни.
У Филонова есть картина, которая с тех давних пор и навсегда слилась в моем сознании с болью мне близких людей.
К монолитным, каменным крестам прижались обнаженные юноши [813]813
На картине Филонова, известной под названием «Человек в мире» и датированной 1925 годом, изображение менее конкретно, чем в описании О. В. Покровского. Более соответствует ему рисунок «Казнь (После 1905 года»), нынешнее название которого, скорее всего, появилось уже в послереволюционные годы. Рисунок визуализирует представления теургов о том, что бывает апокалипсис общий и апокалипсис частный: крестный путь, который был преодолен Мессией при его Первом пришествии, человечество вынуждено будет повторить, чтобы перейти к состоянию мирового расцвета. В усложненном пространстве рисунка «Казнь» соединяются разнохарактерные и разновременные эпизоды – изображения тяжелых каменных крестов, прямых и перевернутых, соседствуют с всадниками, а в замкнутых, подобных пещерам уголках угрюмые люди продолжают выполнять какие-то свои доведенные до автоматизма дела. Они напоминают тех, «кому нечего терять», но им уже есть, что обрести: всадники, как вестники Апокалипсиса, возвещают о том, что конец испытанию уже близок. Подробнее см.: Правоверова Л. Л.Корабли Мирового расцвета. Мифотворчество русского авангарда// Искусствознание 2/02. М., 2002. С. 481–499.
[Закрыть] .
Что это? Аппиева дорога?
Вечное восстание юности?
Или же это христианские мученики, жаждущие искупления и мук?
Символика Филонова многозначна. Шифры, а не символы. Если это христианство, то это христианство «Темного лика», истолкованное Розановым как религия тьмы.
У Руо, быть может, самого близкого Филонову художника по пониманию жизни – тот же мотив [814]814
Руо Жорж(1871–1958), французский живописец и график. Начал выставляться вместе с друзьями А. Матисса и заслужил репутацию фовиста, но такое определение носило чисто внешний характер. Творчество Руо было более экспрессивным и более сложным, чем у большинства фовистов. В начале творческого пути Руо, подобно Филонову, изучал искусство старинного витража, которое подсказало ему особенности пластического языка: резкий контур, насыщенный, сияющий цвет. Сближает их мистико-символический смысл, придаваемый многим образам, и круг тем: Руо часто обращался к теме Страстей Христовых. Есть у него и свой цикл «Королей».
[Закрыть] . Религиозная символика понята как символика страдания.
«Человек в мире».
В мире?
А каков этот мир, если мальчики прижимаются к крестам?!
Я видел эту картину на просмотрах. Мастер отклонял все вопросы учтиво и сухо.
Нежданная смерть юноши тяжело отразилась на всех.
Филонов переживал все молча, стал еще замкнутее и строже.
Мы посещали мать Юры, старались ее утешить. Что мы могли?
У Вероники не бывали. Она много работала как график, но кружок распался.
На Западе полыхала война.
Несли тревогу сухие газетные строки. <…>
Все становилось суровее и мрачнее вокруг нас и в самой Школе, без того суровой.
Напряженно, всматриваясь в сумрачные зеркала воспоминания, мы видим в них отражения сегодняшней нашей тревоги.
Филонов как человек и художник противоречив и сложен.
Нам, своим ученикам, он прививал чувство исторического оптимизма.
Он хотел передать нам веру в прогресс, веру в грядущее.
Но его живопись трагедийна от начала до конца. «Формулами» называл он многие свои картины.
Я убежден, что вся его живопись «Формула трагедии». Эта формула ее закономерностей, ее структуры.
Наше увлечение Шпенглером шло в разрез, в противоречие с подавляющим влиянием Филонова. Здесь мы вырывались из-под власти его авторитета.
Борьба с его влиянием тоже часть нашего прошлого.
Сквозь мрак пережитого проступают знаки зловещих предвестий, шифры неведомого грядущего.
Загадка страданий и зла, вечная тема и вечная тайна.
Мы говорим Рок, мы говорим Судьба, говорим историческая Ошибка.
Но что такое историческая ошибка? Какое неверное построение исторической перспективы ведет к неверным деяниям?
О непоправимости и гибельности никогда и никто не писал с таким мужеством холодного отчаяния, как писал Николо Макиавелли – великий философ трагедии.
Я читал его «Государя» в те далекие тревожные годы и перечитываю вновь и вновь, охваченный новой тревогой.
Флорентийский мыслитель пережил разграбление, разорение, завоевание Италии. В самых глубинах страдания нашел он, скорбящий и жестокий, силу для анализа политических реальностей.
<…> Сила или слабость сами по себе несчастьем быть не могут. Это положение вещей. Одновременность силы и слабости – ситуация конфликта – несчастья.
Жизнь мстит за силу.
И жестоко мстит за слабость.
В загадочности бытия древние видели свое. Свои образы распада и раздора, свои мрачные символы.
Сухо и точно как формула звучит афоризм Макиавелли, дошедший до нас из дали веков.
«Рим пал, раздавленный собственной тяжестью».
Нет мистики в этих словах – жестокая реальность. Все писавшие о падении Римской империи лишь придавали большую образность этой мысли.
Древний афоризм мог бы служить эпиграфом к «Закату Европы» Освальда Шпенглера.
Кто еще помнит, что основные фрагменты «Заката Европы» были написаны еще до первой мировой войны?
Эта книга, мудрая мудрость горькой безнадежности, пронизана предвестиями катастрофы, но ее мировой резонанс совпал с осознанием катастрофы уже свершившейся.
В темных глубинах книги затаенная, до конца не высказанная мысль, что из близких сумерек культуры – исхода нет, что все дороги ведут в ничто. И все пути неверны.
«Закат Европы» – не труд историка, не изыскание искусствоведа – это взволнованная философская лирика. Это поэма, где герой – трагедийный герой – Судьба.
Мировые цивилизации в своих круговоротах несут в себе жало собственной гибели, проклятие изначальной ущербности, которая определяет фатальную неверность каждого деяния и ложность всех целей.
В чем извечность проклятия? Почему цивилизация надломлена, почему закаты культуры? Ответа нет.
Крушение цивилизаций подобно обвалу наклонных башен.
Их строят и надстраивают над черными пропастями Ничто.
<…> Мертвый круговорот, повторность изжитых циклов – символ трагедийности Бытия.
Искусственно построенные цивилизации разрушают сами себя.
Мировая история извечно кружит вокруг неведомой, неосознаваемой, мертвой оси.
Шпенглер не доказывает, он заклинает Судьбу. <…>
История, пережитая как судьба, непонятна, как любая судьба. Есть только вопросы, они безответны.
Древняя идея вечного возвращения сама возвращается, когда эпохи смыкают свои круги. <…>
Наши старые споры, наши старые книги [815]815
Шумерийская клинописная повесть – «Разговор господина со своим слугой» Гераклит, «Экклезиаст», Полибий «История», Вико «Обоснование новой науки об общей природе наций», Гиббон «История падения Римской империи», Данилевский «Россия и Европа», Федор Шмит «Законы истории» (искусствоведческая работа), Освальд Шпенглер «Закат Европы», «Причинность и судьба», Тойнби – «Исследование истории», «Прогресс и регресс в общественном развитии». Эдуард Мейер «Экономическое развитие древнего мира». Поль Валери «Заметки о величии и упадке Европы». – Прим. автора.
[Закрыть] .
<…> Негасимая боль воспоминаний.
Почему все это было так, почему, зачем?
Мы не спасли Юрия Филиппова.
И вопросы не имеют ответа. Когда юноша порвал со всеми, даже с самыми близкими, никто не понял, не придал этому значения. Нас не было рядом с ним, когда этот мальчик, такой слабый и ранимый и такой сильный и гордый, шел навстречу судьбе и смерти. <…>
Длится и не может кончится мой мертвый спор с мертвым Юрием. Мой давний спор с ним, оборванный его неожиданной смертью, для меня окончится только тогда, когда я тоже умру. <…>
Давно, в середине прошлого века, человек трагедии – поэт и философ страдания Серен Кьеркегор сказал о себе:
«Когда над каким-нибудь новым поколением нависает непогода, обнаруживаются личности, подобные мне».
Он предчувствовал ту психологическую тональность, которая стала мировосприятием века XX-го. Переживания бытия как хаоса.
Хаос опасен. Мрачен, темен, загадочен.
Если нет дорог, ищут тропинки в хаосе бытия.
Микрокосмос личностных драм непонятнее и неразгаданнее мировых трагедий. Где алгоритм, в чем основной механизм личностных драм, элементарный, но и точный как механизм.
Величие и непреходящее значение Альфреда Адлера [816]816
Адлер Альфред(1870–1937), австрийский психолог и психиатр, создатель так называемой «индивидуальной психологии». Некоторое время примыкал к кружку З. Фрейда. Постепенно выработал свою концепцию психической болезни, в основе которой лежала идея компенсации неполноценности. Адлер подверг критике учение Фрейда за преувеличение роли сексуальности и бессознательного в детерминации поведения людей.
[Закрыть] – психоаналитика – экспрессиониста в психоанализе, уже в том, что он нашел терминологию и символику для выражения самой глубинной драмы человека – его конфликта с собой. Человек XX-го века, человек мировых городов обречен сознанием потери личностного и социального равновесия – нет для него реальностей.
<…> Мы строим хрупкие мостики без опор над пропастями небытия. Они рушатся, и мы строим их вновь, хотя они никуда не ведут.
От Академии художеств нас отделяла стена.
Единственный, кто открыто и уважительно отзывался о Филонове в стенах Академии, был профессор живописи – Копылов [817]817
Копылов Иван Лаврович(1883–1941), живописец, педагог. Художественное образование получил в Академии Р. Жюльена в Париже (1906–1910). В 1910 году открыл в Иркутске художественную мастерскую, которую в 1918 году передал Обществу Иркутского народного университета. В 1929 окончил Вхутеин в Ленинграде, преподавал в ИЖСА с 1932 года.
[Закрыть] , который вел класс рисунка на искусствоведческом факультете и был нами очень любим.
Привожу слова Копылова: «Будет ли Филонов упомянут в истории искусства?»
«Конечно же».
«Быть может, у него когда-нибудь будет собственный музей».
«У Филонова краска становится цветом. Он многократно пропишет, и цвет приобретает насыщенность».
Слова привожу дословно, они запомнились.
Копылов умер скоропостижно от разрыва сердца. Мы очень любили Копылова. Студенты факультета истории и теории искусства сменяли друг друга у его тела в траурном карауле.
Мы работали, никогда не говорили в мастерской Филонова о происходящем. Споры вспыхивали тем внезапнее и резче именно потому, что от них воздерживались.
Исключили двух мальчиков из средней художественной школы при Академии – старшеклассников – лишь за посещение филоновских пятниц, но они не бросили школы, не покинули Филонова, они были лично привязаны к нему не только как к руководителю, но и как к человеку.
Один из них, помимо занятий живописью, изучал под руководством Павла Николаевича и по книгам из его библиотеки «Историю искусства».
Как-то, возвращая большой том с золотым обрезом, мальчик выразил восторг композицией батальной картины Паоло Уччелло и той энергией, с которой рыцари поражают друг друга мечами и боевыми молотами. Павел Николаевич развернул книгу на нужной странице и показал там репродукцию этой картины.
«Живописцы Возрождения, – сказал он, – важнее для нас летописцев. Мы не знаем и знать нам неинтересно, что полководец одного города убил полководца другого, да еще двадцать тысяч уложил, а портреты нам интересны, они говорят об эпохе. Рыцарские сражения всегда рассыпались на поединки. Удара конницы о конницу быть не может. Лошади попадают, и всадники потеряют стремена. Даже Гоголь описал в „Тарасе Бульбе“ битву по примеру „Илиады“ – один герой убивает другого героя и сам падает под ударами третьего».
В разговор вмешался Вадим. С пылом молодости, своей тогдашней молодости, он начал доказывать, что батальная живопись так, как ее преподают в Академии, вредна, она прививает легковесное представление о войне. Он добавил: «Сталин не знает об упадке живописи».
– Знает, – сухо и недовольно ответил Филонов, желая самим тоном подчеркнуть недопустимый по тем временам оборот разговора. – Ему докладывают.
– Вот вы единственный, кто сказал бы Сталину правду, – возразил Вадим.
Поняв, что спор надо кончать, вступила девушка, помнящаяся мне по неизменному красному берету и черному платью.
«Сейчас этим не будут заниматься, на носу война».
Замолчали. Война была рядом. Грозная реальность.
И как бы отвечая на немой вопрос, обращенный к нему, и говоря не как педагог, а как старый и опытный фронтовик Первой мировой, принимающий неизбежное, Филонов сказал так же спокойно и веско, как всегда: «Человек должен побывать под пулями, тот не человек, кто под пулями не был».
И все эти годы, вопреки всему, вопреки гибели близких и смерти учеников, вопреки давящему настоящему и неотвратимости надвигающегося, создает Мастер картины о далеком будущем, о грядущем.
Как утверждение своей надежды.
Он пишет образы людей далекого будущего. Невозможно представить себе людей далеких времен иначе, чем их представил и создал Художник. Волевые, твердые, вдумчивые.
Филонов – всегда Филонов.
Его будущее сурово.
В этих своих картинах художник ближе, чем когда-либо, подошел к идеям «Философии общего дела» Федорова.
Апокалипсис, прочтенный и увиденный людьми наших дней. Апокалипсис – первая из утопий и первая антиутопия. Поэма о конце мира.
Конца нет.
В догорающем, холодеющем космосе будет вечная борьба человечества за свое бессмертие, за вечное восхождение. Восхождение через боль.
Тень видений Апокалипсиса лежит на творчества Мастера. И естественно, что люди иной эпохи – поэты наших дней – пишут о Филонове как о пророке и мученике. Ему нет сравнения среди современников.
Молодой ленинградский поэт Петр Брандт, говоря о последних днях художника, вызывает тень далеких веков:
«…Так начиналась полуденная литургия
Во флорентийском центральном соборе святого Лоренцо
К небу поднявши ладони, осеняя последним
Строгим латинским крестом голубые карнизы,
Тихо взошел на костер молодой проповедник.
В рубище черном суровой монашеской ризы.
В зареве чуть обозначилась тень от распятья
На голубых куполах городского костела,
Высветив грозным упреком людскому проклятию
Имя монаха – „Джироламо Савонарола“.
Где мы встречались – у факельных стен Ватикана,
Или у самого Ада – у врат в преисподню,
Или у темной воды берегов Иордана,
Или в садах палестинских у Гроба Господня.
Так начинался в холодной [московской] [818]818
Слово выпущено из текста О. В. Покровским.
[Закрыть] квартире
Тяжкий испуг одинокой рождественской ночи…» [819]819
Брандт П. Л.Савонарола // Брандт П. Л.Люди пустыни: Стихи, поэмы, проза. СПб., 2000. С. 37.
[Закрыть]
Поэт ошибся в одном – Художник не дожил до рождественской ночи. Да и страха он не мог испытывать, принял неизбежное.
И такое же обращение к древности, к образам пророков в картине Коваленко.
«Смерть Филонова».
Преображая смерть своего учителя в эпическое событие, Коваленко использует композицию и мотивы старых мастеров.
Филонов изображен лежащим перед призраком «Пирующих королей».
Вспоминают люди, помнящие Мастера. Воссоздают былое. Исчезает прошлое. Уходит вместе с уходящими.
И в последнюю весну перед войной была какая-то хрупкая неподвижность времени.
Вслушиваясь в последнюю тишину тех дней, предчувствуя и тревожась, как все, писала Анна Ахматова:
«Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве и чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают, время не ждет.
И тихо так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
* * *
Так вот над погибшим Парижем
Такая стоит тишина…» [820]820
Ахматова А. А.В сороковом году // Ахматова А. А.Соч. в 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 195–196.
[Закрыть]
Время неподвижно перед концом.
22-е июня. – «Правительственное сообщение».
«Не объявляя войны…»
И заключительные слова:
«Наше дело правое – мы победим».
Единственно возможное и нужное в этот трудный час.
Он были взяты из исторического романа «Дмитрий Донской» Бородина [821]821
Бородин Сергей Петрович(1902–1974), писатель. За роман «Дмитрий Донской» (вышел в 1941) удостоен Сталинской премии (1942).
[Закрыть] .
И сами стали историческими.
Было неизбежно и все же неожиданно.
На той же волне вломился немецкий диктор. Он говорил спесиво, чванливо, считая себя заведомо победителем, не понимая, даже не желая понять душу тех, к кому обращался.
Было так неожиданно, что не сразу стали глушить. Затрещала морзянка – заглушили.
На улицах посуровевшие лица.
Ночью лучи прожекторов, скользящие по небу. Аэростаты заграждения.
Последнее прощание с Филоновым.
Оно было кратким и немногословным. Все как-то понимали, что, возможно, видят его в последний раз. У всех были повестки на руках.
Единственный раз мы застали Филонова за мольбертом. И первый раз он дал краткое пояснение замыслу.
«Эти люди смотрят в будущее, некоторые его уже видят».
Я помню его слова: «Еще до той войны я видел в немецких музеях двуручные мечи – испокон веку военное дело у них налажено как ни у кого. Они всех побьют, но не нас».
Мы попрощались и ушли. Большинство не вернулось совсем.
