Текст книги "Ещё один брак по расчёту (СИ)"

Автор книги: Арабелла Фигг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

– Ближе к столице на самом деле хуже, – хмыкнул он. – Здесь всё-таки на одних и тех же постоялых дворах останавливаются путешественники всех сословий… Рената, солнышко, – он кивнул на голые тюфяки (служанка, замотанная неопрятная девка как раз упихивала в наволочку снятое с обеих кроватей бельё). – Так что трактирщики волей-неволей вынуждены считаться с теми, у кого есть и деньги, и статус, – объяснил он. – А в центральных областях есть прямо-таки по-королевски роскошные гостиницы и есть поплоше, победнее. И если нет у тебя денег на королевскую роскошь, будешь ты спать в обнимку с клопами и есть кур, которым не дали мирно скончаться от старости.

Рената тем временем привычно, отработанным движением сделала несколько пассов, и над голыми тюфяками прокатились по очереди волны такого жара, что серый тик слегка пожелтел. Потом она так же прожарила все четыре подушки и насмешливо сказала служанке, которая уставилась на неё с ужасом, только что знак оберега не сотворила:

– Скажи хозяину, что с него десять марок за истребление клопов.

Та что-то пискнула и, схватив неуклюжий куль с несвежим бельём, опрометью кинулась вон. Пришлось Катрионе самой застелить их с консортом кровать, а потом и вторую тоже, потому что Меллер ушёл договариваться об ужине, и охранники, понятно, увязались за ним. Впрочем, их уход позволил Катрионе умыться и переодеться без лишних глаз. «А Меллер ездит вот так несколько раз в год туда и обратно, – подумала она, одёргивая специально для трактиров взятое простое серое платье. – Бедняга. Мне, наверное, одной этой поездки на три года вперёд хватит».

========== Глава 40 ==========

Местность вдоль тракта день за днём менялась понемногу. Горы отступали всё дальше, леса редели, реки разливались шире; течение подо льдом никак не угадывалось, но Катриона была уверена, что оно куда ленивее, чем даже в Серебрянке, не то что во вздорной Гремучей. А ещё она заметила, что после Захолмья как-то разом пропали ограды вокруг селений. Обыкновенные заборы домов и поместий остались, конечно, но не стало полуторасаженных частоколов, огораживающих целые деревни. Катриона думала, что ей было бы неуютно и вообще не по себе в селе, сквозь которое днём и ночью идут и едут чужаки, но местные, похоже, ничуть не страдали.

Лошадей на почтовых станциях заменяли каждый раз свежими, и чтобы сопровождать карету верхом, сиру Бирюку с Ренатой пришлось взять заводных. Впрочем, целый мешок шкурок, который Катриона везла в подарок консортовой родне, проще было навьючивать на лошадей, чем пытаться пристроить в грузовом ящике. Особенно после Захолмья, в котором им с Меллером пришлось потесниться, давая место такой же супружеской паре, но с двумя детьми. Сидеть по полдня с ребёнком на коленях было уж очень утомительно, и Катриона предложила одного из мальчишек посадить между нею и её консортом. Младший, которого отец охотно ссадил с колен, тут же полез выталкивать старшего, сидевшего между родителями, и тот, надувшись, пересел. Впрочем, медвежья полость быстро его утешила – на родительской стороне было куда холоднее. Матушка его на Катриону поглядывала с нескрываемой завистью, да и младший, кажется, пожалел, что сам не перебрался в меховые объятия медвежьей шкуры.

Меллер разговорился с отцом мальчишек: тот ехал навестить дядюшку, который каждый год «в последний раз» собирал всех молодых родственников, туманно обещая выбрать уже наследника. Последний раз сменялся самым последним, потом самым-самым последним, как мрачно заметила жена возможного наследника, а дорога в оба конца сжирала столько денег, времени и сил, что она бы лично давно плюнула на дядюшку, который откровенно издевался над племянниками. Но кое-кто, – тут она хмуро посмотрела на мужа, – всерьёз принимал все эти издевательства за невинное желание больного старика ещё раз увидеть близких… Словом, это была первая ссора соседей, и повторялись они потом чуть ли не ежедневно. Так что Катриона тоже почти ежедневно после обеда ехала верхом вместо Ренаты, чтобы не слушать вежливую, вполголоса, супружескую грызню. Мало ей дома было маршала и «интенданта»!

В общем, дорога была сплошным разочарованием. Или просто не тот Катрионе достался характер, чтобы каждый день сталкиваться с таким количеством незнакомых людей. Она устала, как не уставала даже весной, объезжая поля и бродя по бороздам по колено в грязи; однообразные виды ей быстро приелись; трактиры по-прежнему вызывали отвращение (спасибо Ренате за её битвы с клопами, а то было бы совсем печально). Хорошо, хоть доехали они быстро, гораздо быстрее, чем Меллер, по его же словам, рассчитывал.

Озёрный Катрионе тоже не понравился. Она представляла себе что-то вроде тех городов, которые были нарисованы в книгах, а в столицу графства они как нарочно въезжали со стороны северного, «бедняцкого», предместья. Бесконечные перепутанные ряды серых хибар под низким серым небом навевали тоску, а встающие над предместьем мрачные серые крепостные стены собственно города – подавляли. Нет, потом объездная дорога (возчик не стал въезжать в северные ворота, что горячо одобрили и Меллер, и соседи по карете) полезла в довольно крутую горку, оставляя унылые домишки внизу и позади, но впечатление безнадёжной, унылой бедности не оставляло.

После нищей окраины до самой вершины пригорка вдоль дороги тянулась высокая и, кажется, толстая каменная стена, за которой белели снежными шапками деревья – плодовые, сколько могла судить Катриона. Высоченный шпиль, вздымавшийся над ними, указал, кто хозяин сада, и Катриона подумала, что мальчишки из предместья наверняка каждое лето лезут в монастырский сад, невзирая на стены, собак, ругань матерей и угрозы послушниц. Она бы вот точно не устояла – жить в серой облезлой хибаре у наверняка грязной воды, помогать отцу ловить и разделывать вонючую рыбу и всего лишь смотреть, облизываясь, как зреют яблоки, груши и сливы в монастырском саду? Как там Меллер обозвал их с Аларикой? Сказал, что Вязы – это рассадник вольнодумства и богохульства, или что-то в этом роде? Пусть так, но ещё лет десять назад она бы с удовольствием наведалась ночью в сад вместе с Вальтером, а уж его бы от такого приключения никакая грядущая порка не удержала.

Потом дорога скатилась с пригорка к мосту, и уже за мостом этим начался, надо думать, настоящий Озёрный. Тот, что был столицей самого крупного (хоть и не самого богатого) графства в стране. На высоком берегу реки, то ли впадающей в озеро, давшее имя городу, то ли выбегающей из него, раскинулось ещё одно предместье, и вот с него-то впору было картинки в книгах рисовать: большие дома с просто огромными окнами, обнесённые коваными ажурными оградами, окружённые ухоженными не то парками, не то садами… Девятеро знают, где и как жила свита его сиятельства, а вот богатые торговцы и мануфактурщики устроились очень неплохо – совсем рядом с городом, но на светлом, просторном, а летом наверняка и очень зелёном речном берегу. Внутри-то городских стен вряд ли хватало места для садов и парков.

А дом Меллеров стоял у самой городской стены, отделённый от неё множеством хозяйственных построек. Это в одной из них начался пожар в конце прошлой зимы? Прямо под носом стражников на стене? Неужели здешние преступники настолько наглые?

Об этом Катриона спрашивать не стала. Ей гораздо интереснее был сам дом. Кстати, не такой и большой, как она до этого думала. И вроде бы всего два этажа, когда вокруг располагались особняки и повыше. Впрочем, если живут в доме двое мужчин, состоящих в бесплодном браке, куда им больше-то?

Поселили её вместе с консортом.

– Если хотите, я могу перебраться к Томасу, – сказал он, когда Катриона удивилась этому.

– Нет, – она даже головой помотала, потому что совсем не хотела оставаться в одиночестве в чужом незнакомом доме. – Просто… странно. Я думала, здесь приняты раздельные спальни.

– В общем, да, – подтвердил Меллер. – Но на зиму в город перебираются Марк и Лисса с детьми, а дом у дядюшек не так и велик. Если на праздники приезжают гости, приходится уступать им свои комнаты – не в библиотеке же и не в мастерской гостей устраивать.

– В мастерской?

Он кивнул.

– У дяди небольшая мастерская в западном крыле, я вам покажу потом.

Вообще-то, занимался он тем, что набирал воду в огромное, длиннее человеческого роста, глубокое бронзовое корыто. То есть, ванну, конечно. И набирал – это громко сказано. Просто повернул какие-то блестящие штуковины на двух трубах, и из них полилась вода. Одна труба немедленно покрылась матовой изморосью, другая начала хрипеть и плеваться кипятком с паром пополам.

– С этой осторожнее, – предупредил он, указывая на горячую трубу. – А лучше зовите меня или горничных, если захотите искупаться. Истопник у нас старательный, вода в трубах всегда горячая – не обвари’тесь.

Катриона рассеянно кивнула, не сводя зачарованного взгляда с льющейся в ванну воды. Даже не сразу ответила, когда консорт спросил её, какого масла добавить в воду.

– А какая разница? – отозвалась было она, но тут же спохватилась: – Ой, то есть, цветочное не надо. Лаванду я просто не люблю, а от пионов и ландышей голова болеть начинает.

– Понятно. Значит, розовое тем более отпадает. Сосновое? Или мятное?

– Да всё равно.

Он хмыкнул и добавил в поднимающуюся воду зелёного тягучего масла, отчего вместе с паром ванная наполнилась и хвойным запахом. Потом Меллер долго пробовал эту воду, осторожно перемешивая и то убавляя напор холодной, то опять открывая посильнее.

– Залезайте, – сказал он наконец. – Вещи вон в ту корзинку, полотенца здесь… Мне уйти или помочь вам помыться?

Катриона замялась. Чем бы они ни занимались с консортом ночами, происходило это в темноте, чуть разбавленной огоньком ночника. Ванная же освещалась ярко. Слишком. Представать при таком ярком, безжалостном свете даже перед законным супругом во всей своей неземной красе было неловко. Но и разбираться самой, без подсказок, во всех этих бутылочках, рядами стоящих на полке… Нет, помыться самостоятельно она могла лет с семи-восьми, даже в детстве воду в шайке себе разводила сама. Но тут всё было так непривычно и чуждо.

– Если вам не трудно.

– Да нисколько. Совсем наоборот.

Вдвоём было тесновато, но Катриона так расслабилась в душистой горячей воде, что поленилась бы даже голову толком помыть. Меллер же при всех его недостатках и грешках всегда очень тонко чувствовал, где нужно быть особенно бережным, а где можно и не церемониться. Дорогую супругу он оттёр мочалкой так, что кожа огнём горела и скрипела под пальцами. Зато ощущение чистоты было таким острым и ярким, словно Катриона заново родилась.

Ну и закончилось совместное мытьё неожиданно для неё, но кажется, совершенно ожидаемо для Меллера. И в ярко освещённой ванной это и вызывало неловкость, и заводило разом. Особенно после дороги, в которой они поневоле просто спали рядом, как дети, потому что в этой же комнате на соседней койке лежали охранники. Катриону не то что смутила, а почти напугала такая вспышка страсти: жила же она одна от отъезда до возвращения своего консорта – и нигде ничего не зудело.

– Хочу такую же, – неловко пробормотала она, поспешно вытираясь, надо думать, тем самым джанским, или как его там, полотенцем – мягким, пушистым и без всяких пролысин между частыми рядами безупречно ровных петелек. Да, надо было немедленно вытереться и одеться, а то после плотских забав, затеянных некстати, посреди бела дня, хотелось провалиться сквозь красивый зеленоватый пол из слоистого камня

– Такое же полотенце? – уточнил консорт. – Надо спросить Саломею, нашу управительницу. Она всем этим заведует.

– Нет, – с натянутым смешком сказала Катриона, – ванну такую же. Чтобы налить горячей воды и залечь, как кусок солонины в миске.

Меллер ответил не сразу, но не усмехнулся, не улыбнулся даже, а что-то такое всерьёз прикинул, судя по напряжённой складке между бровями.

– В нынешней крепости просто места не хватит, – наконец сказал он. – А в новой будет обязательно. Закажу гномам устройство, которое подаёт воду из реки наверх, и котёл, чтобы её нагревать, и будет нам с вами ванна. Только вы не злоупотребляйте этим, ладно? Женщинам, как я слышал, может быть совсем не полезно часто и подолгу лежать в горячей воде. У Лиссы с Марком без конца идут войны из-за этого: ей целитель разрешает только тёплую и недолго, а она вечно норовит свариться заживо.

– Лисса – это сира Мелисса?

– Она самая. Родная дочь Елены Ферр, приёмная – сира Ламберта, сестра Тео и Лаванды.

– А Марк?

– Сын дяди Рутгера.

– Признанный бастард? – не удержавшись, уточнила Катриона.

– Как и сира Мадлена из Вязов, – усмехнулся Меллер. – Катриона, если парень – сын Рутгера Вебера, его матерью может быть хоть распутная послушница Хартемгарбес, не то что известная на все Срединные Земли и сама очень не бедная художница Летиция Хорн. Марк с Лиссой заключили брак, едва ей исполнилось семнадцать: слишком уж завидные были жених с невестой, охотники за чужими деньгами так и рыскали вокруг обоих.

Катриона промолчала, не зная, что сказать. Разве только подумала, что у богатых свои заботы. Вот была бы, скажем, у Мадлены тысяча марок приданого… ну вот представим, будто была бы – тоже ведь навалилось бы хлопот выше головы: ищи нормального жениха, не такого, что позарится только на эту тысячу. И глаз с девчонки не спускай, чтобы какой-нибудь мерзавец не задурил ей голову и не воспользовался её сопливой щенячьей любовью. В общем, в больших деньгах тоже хорошего мало, вечно будешь бояться за себя и за близких – очень уж многим захочется откусить от твоего пирога.

Раздумывая над этим, она надела сорочку (длинную, под платье), но с платьем замешкалась. Очень уж не хотелось в жаркой влажной комнате надевать сукно поверх тонкого полотна. Меллер, кстати, и не думал принимать приличный вид. Накинул очередной чапан, на этот раз густо-синий, прямо на голое тело и Катрионе сказал:

– Да не мучайтесь вы, набросьте полотенце на плечи – до спальни дойти хватит. Мы не в трактире, мы в доме моих родных, Катриона. И кстати, вы не забыли, что вы сеньора из приграничья, дикая и неотёсанная? Из тех, кто сморкается в скатерть и сплёвывает на паркет?

– Где это вы у нас таких видели? – возмутилась она, но увидела, что он смеётся. – Дошутитесь ведь, – пригрозила она. – Так и буду себя вести, отмывайтесь потом как хотите.

В общем, зря она себя накручивала. Это при посторонних Меллеры и Веберы могли изображать мороженых окуней, а дома это были обычные люди. Ещё и дети в доме имелись: мальчик лет четырёх, девочка – двух или около того, а с детьми всегда как-то свободнее. И совершенно наглые, ничего и никого не боящиеся кошки расхаживали по дому, как по своим угодьям. Собственно, совсем незнаком Катрионе был только Марк Вебер, но он то ли и правда обладал на диво лёгким характером, то ли влезть без мыла… то есть, разговорить, очаровать и втереться в доверие мог не хуже одного белого и пушистого крысика. Мелисса же до замужества… то есть, до брака (Марк был её консортом, что не удивительно при их-то разнице в положении) каждое лето проводила в Волчьей Пуще у приёмного отца вместе с младшей сестрой. Не то чтобы они с Катрионой были подругами или хотя бы часто виделись, но шапочно знали друг друга уже лет десять, если не больше.

Она навестила обеих тётушек по материнской линии, которых и правда почти не помнила. Как, в сущности, и они её Дядюшке Артуру они с консортом тоже нанесли визит, и тот, посмотрев на плечистую и просто крепкую молодую женщину с охотничьим ножом на поясе, да и без него явно способную постоять за себя, кажется, только порадовался, что не сумел устроить её брак. На ножны эти он вообще как-то нервно косился весь тот невыносимо скучный час, что гости из мест диких и глухих провели в его доме (Катриона злорадствовала: не зря она, сняв ремень с полушубка, сдвинула пряжку и подпоясала уже платье).

Была не забыта и семья сиры Клементины. Её старшая сестра откровенно обрадовалась посылке – Катриона и кое-что своё туда добавила, – а вот отец долго и нудно выспрашивал, с чего вдруг такая щедрость и не в счёт ли будущего вознаграждения по контракту. Пришлось врать, будто это что-то вроде премиальных за похвальное прилежание и особенно – за безупречное поведение. «С деньгами в наших краях не очень, – тут Катриона сказала чистую правду, – но кое-какие гостинцы мы вполне можем себе позволить». Словом, копчёный гусь, три фунта мороженого масла, две дюжины так же, увы, промёрзших в дороге яиц, творог и жбан брусничного варенья, заполнившие остальную часть новенькой нарядной корзинки, были переданы по назначению, а Катриона вздохнула с облегчением: все свои родственные и прочие обязанности она выполнила. Теперь можно было просто бродить по городу, выбирать недорогие подарки, смотреть, как Озёрный украшается к совсем уже близким праздникам.

А, ну да! Ещё её Летиция Хорн уломала позировать для какой-то книги. Которая ещё даже дописана не была, но над которой иллюстраторша работала уже сейчас, потому что с автором водила дружбу много лет и он хотел, чтобы гравюры к его новому роману делались непременно по рисункам Хорн.

На самом-то деле Катрионе ничего не надо было делать, просто сидеть с каким-нибудь рукоделием (она от скуки попросила у сиры Мелиссы любую работу, и та вручила ей ворох салфеток, а к ним кучку меток для прачки) или стоять за плечом у Алекса Меллер-Вебера, когда тот работает по дереву.

В его мастерской Катрионе, кстати, изменило вечное её нежелание кого-то о чём-то просить, и она выклянчила, иначе не скажешь, деревянного волка, хотя он был ещё и наполовину не готов. Дядя консорта только наметил контуры фигуры, но уже видно было, с какой безнадёжной тоской зверь жалуется равнодушному небу на свои волчьи горести. «Буду выть с ним вместе, когда станет совсем уж паршиво», – с неловким смешком сказала Катриона старшему Меллеру. Тот без улыбки кивнул, а Хорн проговорила чуть ли не с торжеством: «Да, вот оно!» Что уж она имела в виду, Девятеро знают, но набросков с Катрионой сидящей, Катрионой стоящей так и этак, Катрионой смеющейся, Катрионой разозлённой – листков с этими набросками набралась у художницы толстенная стопка. Так что Катриона твёрдо решила выпросить и себе хоть один: её же рисовали в конце-то концов!

А ещё она через Летицию Хорн познакомилась с Гедеоном Марчем. То есть, с сиром Гедеоном на самом деле, но тот сказал, что слишком привык к псевдониму, так что можно и без «сира». Ну да, это был тот самый литератор, писавший книгу, к которой Хорн делала иллюстрации.

И с которым Катрионе просто голову снесло, как ей и не снилось, когда она втихомолку вздыхала по сиру Роланду.

========== Глава 41 ==========

У Летиции Хорн вообще-то имелся собственный дом, хотя у старшего Вебера она бывала чуть ли не каждый день. Правда, всегда недолго и всегда гостьей, свалив обязанности хозяйки на невестку (Катрионе, правда, казалось, что Мелисса совсем была не прочь хозяйничать в доме свёкра и его супруга). А у себя, подальше от внуков, Хорн работала и принимала гостей, слишком шумных и недостаточно, видимо, приличных для двух состоятельных и влиятельных господ. Художники, литераторы, музыканты, артисты пили много, разговаривали громко и непонятно, одевались странно… Словом, ясно стало, почему Меллер так долго выбирал барда, но в конце концов не выбрал никого. Катриона сама бы сто раз подумала, нужен ли в её доме кто-то из этой стаи, по-галочьи горластой и по-петушиному яркой и пёстрой. Какой-нибудь длинноволосый тип в ядовито-алой рубахе и с подведёнными глазами, может, и пел, словно соловей, да только вряд ли бы сумел ужиться с вязовскими парнями мирно. Ну, хотя бы как Росс – морщась с болезненной досадой, но ни на что не жалуясь.

И вообще, приём у Хорн Катрионе совсем не понравился. Она даже пожалела о своём глупом любопытстве, которое и потащило её на это бестолковое сборище. Дом Летиции Хорн ей не нравился тоже, вроде бы и богато обставленный, но какой-то неуютный, плохо прибранный и просто… безалаберный какой-то, если можно такое сказать о доме.

– Если я сейчас уйду, это будет совсем неприлично, да? – спросила она консорта. – Всё равно, что в скатерть сморкаться?

– Да нет, почему же, – довольно рассеянно отозвался он, кого-то нашаривая взглядом. – Если вам не нравится, не надо отбывать скучную повинность.

– Творческий вечер у Леты – скучная повинность? – переспросил какой-то тип, одетый поприличнее прочих, подходя к ним с бокалом в руке. – Это что-то новенькое. – Он с чего-то задержался взглядом на Катрионе, сунул недопитый бокал несущему новое блюдо слуге и решительно произнёс: – Господин Меллер, представьте меня вашей потрясающей супруге, пожалуйста. Так вот с кого Лета рисует мою Гормлейт? Рога Хартемгарбес, какая женщина!

Катриона почувствовала, что заливается жаркой краской, но протянула руку, потому что Меллер холодновато проговорил:

– Дорогая, позвольте представить вам известного литератора Гедеона Марча. Вернее, сира Гедеона из Старых Шахт.

– Просто Гедеона, – почти перебил его тот. – Сира Катриона, счастлив наконец познакомиться лично. – Он схватил её руку и поцеловал. Всерьёз поцеловал, не чмокнул воздух над запястьем, как тут, видимо, полагалось при знакомстве. – Увидев вас вживую, а не на рисунках Леты, я понял, что Гормлейт уныла, холодна и безжизненна, как вчерашняя оладья. Буду переписывать её с вас, звезда моя. Расскажите мне побольше о себе, мне просто необходимо вас понять!

Что там говорила Лидия о мурашках по спине, когда до неё Меллер дотронулся? От жадных наглых губ, впившихся в грубую обветренную кожу так, словно это был сливочный бархат ухоженных ручек здешних дам, по спине у Катрионы пробежалась орда не мурашек, а злющих рыжих муравьёв. А уж звездой её называть… И смотреть с таким чистым детским восторгом… «Как на мантикору в зверинце», – попыталась одёрнуть себя Катриона. Но какое там! Никто ещё никогда не вглядывался так жадно ни в лицо её, ни в потёртую замшу раздвоенной юбки (она и на этот дурацкий приём попёрлась «настоящей приграничной сеньорой», но её скромная удобная одежда просто потерялась среди крикливых нарядов прочих приглашённых), ни в облезлые ножны, из которых торчала не менее заслуженная рукоятка охотничьего ножа.

– Мне нечего особо рассказывать, – растерянно сказала она, чувствуя, как горят уже не только щёки, но и уши, на её счастье, скрытые волосами. – Мы просто живём. Растим рожь и капусту, пасём овец…

– Несмотря на виверн, огров, орков, бандитов и волков, – закончил за неё Меллер. – Катриона, я отлучусь на четверть часа, если позволите, а потом сразу уйдём. Вы поте’рпите ещё четверть часа? – Она кивнула, и Меллер обратился к Марчу: – Сир Гедеон, я вас оставлю со своей супругой, но если попробуете задурить ей голову в вашем излюбленном стиле…

– Наймёте Ночных? – рассмеялся тот.

– Нет. Просто и незатейливо набью вам морду, как и полагается неотёсанному торгашу.

– Кто ещё кому набьёт, – задорно отозвался Марч. – Сира Катриона, звезда моя, это правда? Про огров и виверн?

Забалтывать он умел не хуже Меллера. Катриона и сама не поняла, как выложила ему прошлогоднюю историю с разбуженной посреди зимы виверной.

– Потрясающе! – восхищённо сказал он. – Я украду у вас этот эпизод, можно?

– Украдёте? – не поняла она.

– Это же ваша история, а мне очень хочется использовать её в своём романе. Можно? Приукрашу, конечно, слегка так… Будет это огромная, старая, опытная, смертельно опасная тварь, а не птенец этого лета.

– И огромную, старую, опытную, сумели убить без потерь со своей стороны несколько егерей с луками и пьяная чародейка? – не поверила Катриона. – Так не бывает.

Марч рассмеялся, ловко ухватил её руку и поцеловал пальцы.

– Сира Катриона, – сказал он, глядя на неё со странной смесью восхищения и снисходительности, – да кому же захочется читать о том, что «бывает»? Читают всегда либо о невероятных подвигах, либо о невероятной же любви. А скучные рассказы про скучную обыденность – кому они нужны? Серой обыденности нам всем в жизни с лихвой хватает.

В общем, никуда она не пошла. Осталась на дурацком «творческом вечере», потому что Марчу было интересно знать о Волчьей Пуще и о Вязах всё: что за люди там живут… выживают, что за звери водятся, случалось ли ей самой отбиваться от орков и бандитов… не ей лично, а её людям, конечно… что’, даже ей самой разок пришлось?! Она просто обязана и об этом рассказать во всех подробностях!

– Я смотрелась полной дурой, да? – спросила она Меллера, когда они – хорошо уже так за полночь – возвращались в дом его дяди. – Деревенщина неотёсанная вытаращила глаза, разинула рот и двух слов связать не может?

– Да нет, – вздохнул консорт, – с Марчем вы очень даже бойко болтали… прошу прощения, оживлённо беседовали. Пожалуйста, Катриона, осторожнее с ним, – попросил он, чуть помолчав. – Я понимаю, вам льстит такой интерес со стороны известной личности и просто умного, привлекательного, обаятельного мужчины. Но для Марча живые люди – это куколки в его настольном театре, с которыми он разыгрывает придуманные им пьесы. Понимаете? Он словно бы обрывает мухам крылья и смотрит, как они смешно бегают по столу. Над тем, что им больно, он просто не задумывается, этакий великовозрастный ребёнок. Я не ревную и не завидую, – неожиданно горячо заверил Меллер. – Я хочу, чтобы вы поняли: ему не интересна Катриона из Вязов сама по себе. Ему интересна маленькая дикарка, с которой он напишет героиню своей очередной популярной книги.

– Вам я даже так не интересна, – огрызнулась Катриона, у которой до сих пор горел на шее поцелуй, ухваченный Марчем украдкой на прощание. Украдкой, но так страстно, что как бы багровый след не остался. Да уж, это вам не консорт, которого исключительно чувство долга вынуждает целовать навязанную супругу.

– Так я же не писатель, – отозвался Меллер с неловким смешком. – Я торгаш из старинной почтенной семьи, где превыше всего ценится строгое исполнение принятых на себя обязательств. А у сира Гедеона ответственности ни на грош. Всё-таки младший сын сеньоров, годами в своём имении не бывающих.

– Как это? – недоверчиво спросила Катриона. Она вон на неполный месяц уехала, и то душа не на месте, хотя Аларике с Лидией в самом деле можно было бы Вязы и на год-другой доверить.

– Да очень просто. Можно же купить дом в Горючем Камне и жить там на деньги, которые управляющий присылает из Старых Шахт. А сир Гедеон даже в этих деньгах не нуждается, его книги очень неплохо продаются.

Они оба замолчали. Карета мягко покачивалась, зачарованные кристаллы по углам и посередине гладкого белого потолка – или как это в каретах правильно называется? – подрагивали, заставляя синеватые тени заполошно метаться. За маленьким оконцем проплывали уличные фонари и целые гирлянды разноцветных огоньков, которыми город украсился к празднику. Интересно, очень дорого стоят такие фонарики? Купить бы дюжину и развешивать к Солнцевороту и Равноденствиям. Там свечи внутри или просто масло и фитиль в нём?

– Поймите, – опять заговорил Меллер, – я не хочу, чтобы вам было больно. Гедеон Марч – не сир Роланд, сын вашего сюзерена и просто человек, которого с детства учили отвечать за тех, кто ему доверился. Ему нечего было вам дать – он ничего от вас и не требовал, как сир Генрих никогда не притронется к сире Клементине. А Марч не просто разденет понравившуюся ему игрушку. Он её выпотрошит и страшно разочаруется: ну вот, опять обыкновенная вата, а то и вовсе шерстяные очёсы или даже старые тряпки. Выкинет и пойдёт дальше искать что-нибудь новенькое.

– Вы мой консорт, и не вам указывать, с кем мне спать, – не удержавшись, Катриона прямо-таки с наслаждением припомнила Меллеру его собственные слова. Не то чтобы она всерьёз собиралось изменить ему с первым встречным, но вот то, как он забегал, когда появился какой-никакой соперник, доставляло ей злорадное удовольствие.

А он вздохнул ещё тяжелее и безнадёжно сказал:

– Лучше бы я вам в самом деле привёз молоденького хорошенького барда вместо старого кота. Или такого же актёра второго плана – вот уж кто достоверно изобразил бы и пылкую страсть, и жгучий неподдельный интерес к вам.

– То есть, по-вашему, сир Гедеон притворяется?

– Нет, – признал Меллер. – В том-то и беда, что нет. Он вас ещё не выпотрошил, и ему действительно любопытно, что у вас внутри.

– Да уж точно не шерстяные очёсы, – буркнула Катриона, и дальше оба ехали молча.

***

На праздничную службу они с утра сходили в небольшую, скромную с виду, холодновато-чинную часовню Сот тут же в предместье. То есть, старший Меллер спросил, не желает ли Катриона посетить храм Девяти на главной площади Озёрного, но Катриона представила себе тамошнюю толчею, заранее ужаснулась и заверила, что её устроит любая часовня. Ну, кроме Бледной Госпожи, понятно, и они пошли в часовню Сот.

В общем, ей даже понравилось. Народу тоже хватало, но белые строгие стены без всяких украшений создавали ощущение света, простора и чистоты, а благовоний Трижды Мудрейшая в своих храмах, оказывается, не терпела, требуя ясной головы и от служителей, и от прихожан. Жрец Сот тоже был холодноват и чересчур, на взгляд Катрионы, рассудочен для праздничной проповеди, зато краток и деловит. «Если госпожа Елена построит-таки в волчьей Пуще часовню Трижды Мудрейшей, – подумала Катриона, – я тоже буду молиться там. А храмовую десятину кто будет собирать? По-прежнему матушка Саманта? То есть, матушка-ключница, конечно, но из её храма? На то пошло’, служители Сот гораздо лучше должны считать, чем жрицы Канн…»

А после службы и очень плотного даже по здешним меркам обеда они все отправились гулять по городу. Погода стояла словно специально к празднику – лёгкий морозец, свежий снежок, по-зимнему бледное, но чистое небо… Народу только очень уж много. Никакая охрана не спасала от толкотни, потому что у других богатых и важных господ тоже имелась своя охрана, но гуляки попроще, уже начавшие отмечать Солнцеворот, не больно-то с этой охраной считались. Могли и отпихнуть с дороги, и начать что-то громко говорить, размахивая руками, точно мельничными крыльями, а из-за каждого пустяка начинать свару, а то и драку… в праздничный-то день?

Словом, Катриона куда охотнее осталась бы в предместье. И вообще, она решила для себя, что большой город ей совсем не нравится и что она очень хорошо понимает, почему сир Кристиан вернулся из Озёрного домой. Она устала не от ходьбы (подумаешь, по городу прогулялись – она спокойно могла две-три лиги по бездорожью пешком пройти, не то что по расчищенным чуть ли не до булыжной мостовой улицам), а от этой бесконечной толпы, от людей со всех сторон, от их гомона, от необходимости терпеливо сносить прикосновения к себе. Ещё Меллеры-Веберы без конца раскланивались с целой ордой знакомых и кое с кем даже останавливались не просто перекинуться приветствиями и поздравлениями, а поболтать о вещах Катрионе незнакомых и неинтересных. Сперва спасало праздничное убранство столицы графства, которое нужно было хорошенько рассмотреть, чтобы потом описать всё это великолепие дома; затем гирлянды, рано зажигающиеся цветные фонарики, ленты и прочая мишура наскучили.