Текст книги "Ещё один брак по расчёту (СИ)"
Автор книги: Арабелла Фигг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)
– Нет, сира. Прибегала на постоялый двор какая-то девушка, с виду служанка, и просила отдать вам эту записку.
Катриона покивала, сунула свёрнутый листок за манжету, чтобы не перепутывался с деловыми бумагами, и они взялись разбирать доставленный груз. Тряпок на этот раз почти не было, вместо них возчики выгружали какие-то тяжёлые даже с виду ящики, в которых что-то гремело и лязгало. Какой-то белобрысый тип, одетый вроде бы просто, но на возчика всё-таки не похожий, внимательно оглядывал выгруженное и кое-какие ящики оттаскивал в сторонку. Ланс на это кивал и что-то отмечал у себя. А на попытки Катрионы найти эти ящики в своих бумагах ответил:
– Это личные вещи Людо Росса, сира. Я вам его обязательно представлю, но давайте сначала всё же закончим разгрузку.
========== Глава 25 ==========
Меллер, видимо, не сумел договориться с гномами Дома Морр и заказ сделал старым проверенным партнёрам, потому что в тяжёлых громыхающих ящиках обнаружились, кроме всего прочего, обещанные консортом четыре… как же он их называл?.. а, ванны. Две для стирки и две на кухню, для мытья посуды. У тех, что для стирки, одна из стенок была наклонной и ребристой, чтобы тереть бельё, и у всех четырёх имелись отверстия в донцах, чтобы удобнее было сливать грязную воду в подставленные вёдра (дюжину новеньких ведёрок он тоже прислал вместе с ящиком сияющих кастрюль и сковородок).
Эти ванны для мытья посуды были чуть ли не единственным, что нехотя одобрила Тильда. Всё остальное она сразу же обозвала «нелюдскими придумками для городских неженок». Хотя ту же маслобойку даже сама Катриона оценила: встряхивать кадку на верёвке, пока руки не отвалятся и не сломается спина – или покрутить ручку, приводя в движение лопасти внутри посудины, похожей на ведро с плотной крышкой. Есть же разница? Руки от верчения ручки тоже уставали, конечно, но и вполовину не так, как от встряхивания тяжёлой кадушки, а масло сбивалось гораздо быстрее. Однако Тильда, едва глянув, заявила, что оно железом будет вонять и есть его даже собаки не станут. Пришлось прикрикнуть на неё и приказать Магде, чтобы она с дочками пользовалась именно «ведром с ручкой», как бы там ни ворчала кухарка. Только мыть каждый раз горячей водой с щёлоком и просушивать хорошенько.
(Меж тем старостина средняя невестка, одна из главных вязовских сплетниц, откуда-то вызнав про хитроумную гномскую штуку, уже прибегала справляться, нельзя ли и их семье попользоваться – не за бесплатно, понятно, а за десятую часть сбитого масла, к примеру? Катриона обещала подумать – правда ведь, если сбивать масло только самим, маслобойка будет подолгу стоять без дела. А так всем польза.)
Тильда же обиделась и наотрез отказалась пользоваться и маслобойкой, и всей прочей ерундой. А уж Людо Росса, кондитера из Озёрного, возненавидела с первого взгляда. Главным образом, если верить кухарке, ей не нравилось, что он будет толкаться вместе с нею на кухне, где ей и одной повернуться толком негде. Вот только Катриона полагала, будто дело не в кухонной тесноте, а в ревности и опасении Тильды, что не будет она теперь полной хозяйкой в своей душегубке. Что придётся и кухонные принадлежности, и заискивания вечно голодных егерей делить с приезжим.
Его это не особенно беспокоило, если судить по его бледной «горожанской» морде. Правда, по ней, по морде этой, трудно было что-то понять. Так и вспоминались косматые гномьи твари, равнодушно жравшие полынь с чистотелом пополам – Росс с таким же ничего не выражающим лицом заявил, что в мыслях не имел мешать почтенной госпоже Матильде кормить сеньору и её окружение, а потому просит разрешения работать по ночам. Один помощник «за всё» его вполне устроит, а ключ от кладовой с мукой, сахаром и прочим господин Меллер выдал ему при найме, чтобы можно было, никого не дёргая по пустякам, брать всё необходимое. Весы и расходная книга у него есть, каждая взятая из кладовой изюмина будет записана в книге, а когда господин Меллер приедет в Вязы, он, Росс, лично ему отчитается в тратах.
Тильду это возмутило, а когда Тильду что-то возмущало, заткнуть её не мог даже отец Катрионы, не то что она сама.
– Ты что, думаешь, он воровать будет? – досадливо спросила Катриона, когда Тильда прервалась ненадолго, чтобы дух перевести. – Куда он денет ворованное-то? У нас тут даже пропить негде.
Тильда оглянулась на Магду и её девчонок, намывающих посуду после ужина в новеньких ваннах. Вдовица мыла тарелки и ложки в одной, перекидывала в соседнюю, там их споласкивала её младшая, а старшая вытирала помытую посуду полотенцем. Разговор кухарки с сеньорой они якобы не слушали, но если Людо Росс и правда обещал Магде учить её сына своему делу, та просто должна была хоть разок поцапаться с Тильдой из-за какого-никакого наставника своего обормота. А если ещё не успела, то полаются они с кухаркой в самое ближайшее время – это к гадалке не ходи. Упускать возможность для своего сына выучиться ремеслу почище и полегче, чем пахать и косить, ни одна разумная женщина не стала бы, и Магда наверняка старалась угодить Россу чем только могла. А Тильде это, понятно, не нравилось.
– Я его вором не называла! – возмутилась она. – Только с чего это чужаку такая честь – свой ключ? Приехать не успел, а его уже одного в кладовку допускают! А с меня потом спросят, чего и сколько убыло, что ли?
– Не спросят, – морщась, сказала Катриона. – Меллер ему от своей кладовой ключ дал, где держит припасы для дриад и гномов, а Росс там весы поставил и положил книгу амбарную, чтобы записывать, чего и сколько взял.
– Весы эти… – проворчала Тильда. – Всю жизнь ковшиком отмеряла что муку, что крупу, и ничего, лишнего ни разу не взяла. Вот придумали же глупости всякие. Взять хоть ведро это с ручкой, что консорт ваш прислал, Канн прости, будто маслобойки мало. Громыхает, лязгает, аж в ушах звенит. И мясокрутку дурацкую, когда все приличные люди мясо сечкой в корыте рубят. Всю жизнь обходились как-то без выдумок нелюдских, а тут нате вам… Сковородки только хороши, – через силу признала она. – И кастрюли. Давно пора было новые заказать. Только зачем в такую даль тащили-то? Своему кузнецу заказать могли…
Катриона махнула рукой, не споря с упрямой тёткой. Не хочет учиться новому – всё равно не заставишь. А заставишь, так, пожалуй, нарочно обед испортит, чтобы сказать с торжеством: «Вот, я же говорила, никуда не годятся все эти ваши горожанские штуки!»
Катриона, правда, и сама даже под угрозой смертной казни не смогла бы придумать, зачем в Вязах нужен кондитер. Месяц-полтора назад ещё мог бы всякие новомодные джемы-конфитюры варить из смородины и ежевики, а в начале осени что ему делать? Орехи, конечно, пошли, а на болотах полно брусники, и яблоки созрели поздних сортов – так это на месяц от силы, а чем Росс займётся аж до Солнцеворота?
Ладно, решила она, не её дело. Нанял Росса консорт, вот пускай у него голова и болит, а у неё своих забот хватает. И если кондитер избавит её от хотя бы крошечной части забот этих, честь ему и хвала. А не избавит, так и Девятеро с ним.
Где-то за пару недель до Равноденствия сир Эммет поехал забирать супругу из Волчьей Пущи. Попросил у Катрионы новенькую двуколку и запряг в неё ту же крупную и гладкую вороную кобылку, что тянула возок от самого Озёрного (Ланс сказал, что Меллеры купили её специально для Вязов, породу местных лошадей улучшать). Катриона ещё и накидала на сиденье подушек и пледов: что именно пришлось разрезать у Аларики Каттену, дабы извлечь ребёнка живым, Катриона не знала и потому решила, что лишними подушки не будут. И вообще, даже по сухой дороге ясным солнечным днём ехать предстояло почти четыре часа, – не галопом же гнать лошадь, впряжённую в двуколку с едва оправившейся после родов женщиной и её младенцем, – так что слишком мягко не будет точно. Даже в гномьей работы возке на пружинных рессорах.
Сама она оставалась в Вязах – дел в начале осени было по-прежнему невпроворот. Те же яблоки, уже поздние, осенних сортов, всё никак не кончались. Часть Катриона откладывала на зиму как есть, но и на варенье шло немало. Впрочем, городской кондитер с яблоками управлялся сам, попросив себе в помощь только Магдиного сына. В селе бурчали, что вот попортит городской хлыщ мальчишку, будет тогда Магда знать, как сына ночами оставлять с чужаком, но вдова только отмахивалась: вот уж великое сокровище, есть чего беречь. Зато мальчишка при кухне, в тепле и безопасности, сыт и присмотрен, а не шляется, скажем, по болотам, собирая ягоды, и уж кому он там подвернётся, только Девятеро знают.
Катриона, впрочем, несколько раз придирчиво выспрашивала Яна, не обижает ли его приезжий кондитер, но тот, выпучив глаза, божился, что его милость Людо, хоть на руку и скорый, но дядька добрый и весёлый (Катриона на это хмыкала недоверчиво, но не спорила), и кормит всегда от пуза, а зря никогда не бьёт, только за дело. Да и бьёт-то смешно сказать – то подзатыльник отвесит, то полотенцем хлестнёт, не то что батюшка покойный… Тут Ян почёсывал тощий зад и втягивал шею в плечи. Про вещи похуже смешных подзатыльников Катриона тоже спросила разок, но Ян её, кажется, даже не понял, хвала Девяти. Так что сплетницы наговаривали на кондитера то ли из зависти (мальчишке то и дело перепадает сладенького, а девкам и вдовицам, значит, ничего?), то ли просто из неприязни к чужакам.
А Росс никакого варенья из яблок не варил. Пастилу он делал. Только не привычную бурую и липкую, пласты которой хозяйки смазывали маслом, чтобы свернуть «улиткой», а лёгкие и светлые пористые брусочки, в которые то добавлял орехи, изюм или сушёную вишню, то переслаивал полосками брусничного мармелада. И просто мармелад этот делал тоже, корзинами скупая у баб и детишек бруснику. И из орехов готовил эту свою нугу, для которой, как и для пастилы, дюжинами покупал яйца. Платил Росс за всё это сущую мелочь, конечно, не как на ярмарке в Захолмье, да только сельчане и меди были рады. А ещё больше – тому, что никуда орехи и ягоды везти не надо, только до села корзину донести.
В общем, когда пришло время забирать Аларику из Волчьей Пущи, у Катрионы стараниями Росса набралась целая корзина всяких сладких гостинцев. Хотя она, конечно, не только сладости тётке сира Эммета послала – та просила на пробу и картофель, и фасоль, и «такую круглую жёлтую крупу, очень уж её Аларика хвалила». Не отказывать же в такой малости женщине, у которой Аларика прожила целый месяц, причём неделю при этом лежала не вставая, а лежачий больной – это тот ещё подарочек. Так что Катриона, чувствуя себя обязанной тётушке Евфимии, послала той и фасоли обоих видов, и пшена, и риса, да ещё оленины хороший кусок – полный ящик под сиденьем набрался.
И комнату, в которой маршал с супругой жили, девушки отмыли до блеска и хорошенько проветрили, а заодно выхлопали одеяла и подушки, Катриона же лично застелила кровать новым бельём. И столяры, мастерившие мебель для детской, сделали заодно и колыбельку для новорождённого сира Вениамина-младшего. И кормилица «на всякий случай» нашлась легко. Но разве бывает так, чтобы всё шло гладко?
Сир Эммет, уехав за женой и сыном, пропал чуть ли не на неделю. Первые два-три дня Катриона не беспокоилась: мало ли, с роднёй захотел повидаться, отдохнуть от бесконечных осенних патрулей, приболел сам, или Каттен решил, что Аларике даже поездка в удобной и мягкой двуколке может повредить, и задержал её ещё немного. Но когда Катриона уже не на шутку встревожилась и собиралась послать кого-нибудь в Волчью Пущу, прискакал парнишка-рекрут из тех, что должны были сопровождать семью маршала обратно в Вязы. Он и привёз записку, в которой сир Эммет жаловался, что одолжил ненадолго двуколку матушке Саманте и теперь не чает получить её обратно. Очень уж жрице понравился лёгкий и мягкий ход. И на пока ещё вежливые напоминания, что маршалу Вязов надо бы уже возвращаться к своим егерям, а жена его и так загостилась у тётки, святая мать неизменно отвечает, что вот только в Моховое… Старицу… Три Сосны съездит, и тогда уже вернёт возок.
Катриона, прочитав записку, выругалась не хуже братца покойного. Кажется, надо было ехать в Волчью Пущу и жаловаться сиру Георгу. Сама она разговаривать с матушкой Самантой просто боялась – как бы не наговорить в сердцах такого, что и вправду от Храма отлучат, и как тогда быть? Часовню Матери Всех Живущих в Вязах строить? Так она не барон Золотого Нагорья, у неё своего дракона нет. А смолчать она точно не сможет. Канн помилуй, да ей после отъезда злых и страшных ведьм ни одного кошмара не приснилось, а послушать жриц, так малефикарш сжечь было мало! За то, что с неё остатки проклятия сняли, а заодно и Аларику от сглазов завистливой сестрицы почистили? Пока что, злобно думала Катриона, седлая Сороку, от безбожных чародеек пользы ей было, с какой стороны ни глянь, куда больше, чем от служительниц Девяти.
– Как же мы тут спокойно жили до всех этих торгашей!
Катриона смолчала, хотя с языка так и рвалось: «Спокойно – это с вечными нападениями орков?» Сир Георг и без её дурацких вопросов смотрел на неё так, словно это она нагло захапала чужую вещь и не хотела возвращать. Видимо, ей не следовало просить у консорта дорогой, удобный и красивый возок, а надо было и дальше вытряхивать душу на колдобинах, слушая тоскливый скрип старой таратайки? Да ещё и измучить этим женщину, чудом оставшуюся в живых после родов?
Барон рассеянно пощёлкал ногтем по лиловым бабочкам жестянки, в которую Росс по распоряжению Катрионы наложил и пастилы, и мармелада, и нуги, и какого-то печенья, которое специально испёк, узнав, что супруга его нанимателя едет к своему сюзерену. Росс был уверен, что просить о помощи в таком деликатном вопросе, как спор с жрицами, следовало хорошенько задобрив барона, поэтому печенье было каким-то сказочно рассыпчатым и нежным, Катриона и сама бы от такого не отказалась. Вряд ли сир Георг любил сладкое, но от подношения, понятно, не отказался: жена, дочь, невестки, внучки… Катриона с опозданием подумала, что надо будет и Каттену привезти как-нибудь такой же подарочек – уж целитель-то был сластёной не хуже Аларики. Интересно, это все маги так?
– Ладно, – вздохнул барон, убедившись, что ни от нарисованных бабочек, ни от Катрионы ответа не дождётся, – пойдём вызволять твоё добро.
Морочить голову «завтраками» владетелю Волчьей Пущи жрицы не посмели и двуколку вместе с кобылкой (вообще не почищенной, между прочим – не своё не жалко, что ли?) Катрионе вернули, но мать Саманта так поджимала губы и поглядывала искоса, будто Катриона последний кусок изо рта у бедных жриц вырывала, а не за своим пришла. Ещё и что-то там обронила про неблагодарных девиц, ради которых и стараться не стоило. Про письмо, отправленное ею его святости, напоминала? Так оно без Елены Ферр, наверное, до сих пор валялось бы в столе у… как там ведьма Голд говорила?.. пятого помощника третьего секретаря?
Пришлось прикусить язык даже крепче, чем в разговоре с сиром Георгом, чтобы не высказать всё это старшей жрице. А ведь ещё предстояло привезти и сдать десятину зерном, мукой и овощами! Канн-заступница, консорта, что ли, попросить этим заняться, когда он вернётся? Точно ведь сил не хватит смолчать, если матушка-ключница начнёт придираться на ровном месте!
В общем, к тётушке сира Эммета Катриона заявилась совершенно не в духе. Сира Евфимия была ни в чём не виновата, нечего было портить настроение и ей, так что Катриона попыталась пнуть себя хорошенько и изо всех сил изображать приветливость. Кажется, получалось не очень. «Надо будет попросить консорта, чтобы учил Мадлену, как сиру Лаванду её матушка учила: что бы ни случилось, кто бы что ни шипел – улыбаемся и киваем, улыбаемся и киваем, – утомлённо подумала Катриона. – А то я вон стараюсь улыбаться, а на меня даже Аларика поглядывает с опаской, точно я сейчас начну посуду бить и ругаться, словно пьяный кузнец».
– Простите, сира Евфимия, – сказала Катриона, виновато вздыхая. – Устала, замоталась… только привыкла, что Аларика рядом, а тут целый месяц опять всё одна, всё сама…
Эмметова тётушка охотно согласилась, что Аларика чу’дная девочка, племяннику сказочно повезло и с нею, и с её сеньорой, такой внимательной и щедрой. А скажите-ка, сира Катриона, что это за сладости вы присылали? Нельзя ли рецептик? Продукты вроде всё простые: яблоки, орехи, мёд… сахар разве что недёшев, так на праздники можно и разориться слегка.
– Не знаю, сира, – созналась Катриона. – Кондитер из Озёрного работает по ночам, чтобы кухарке не мешать – плита-то одна, и вообще места немного. Ну, та’к он говорит, а на самом деле, может быть, секреты свои бережёт? Я спрошу у него, что и как, но обещать, сами понимаете, ничего не могу.
Сира Евфимия вздохнула и признала, что гильдейские секреты – это, наверное, в самом деле штука такая… никто не захочет делиться. Этот ваш… как его?.. Людвиг?.. правда подмастерье Гильдии бакалейщиков и кондитеров и может своё заведение открыть?
– Да, он показывал мне и договор с Меллером, и своё свидетельство, или как оно там правильно называется, – подтвердила Катриона, вспомнив солидного вида пергамент с внушительными печатями и золотым обрезом.
А ведь и Росс в самом деле может открыть в Волчьей Пуще свою лавочку, сообразила она. Не для того ли и приехал сюда? Нанялся ненадолго, чтобы осмотреться и прикинуть, что к чему, а там, глядишь, начнёт мармелад варить и гномам продавать. Или дриадам, если гномы сладкое не едят. И если так, то следующий кто? Алхимик какой-нибудь? Или модистка, которой в Озёрном достойного места не нашлось и она решила, что лучше быть первой в деревне, чем последней в городе?
И хорошо это или плохо? Вот бы знать.
========== Глава 26 ==========
– Да я ничего и не помню. Как только схватки начались, целитель меня напоил какой-то гадостью, а в себя я пришла на следующее утро. Мне так плохо было, – пожаловалась Аларика. – Думала, умру. Голова болит, тошнит ужасно, даже не сразу поняла, что мне живот разрезали – не до того было. Шрам остался такой уродливый… – Она быстро глянула через плечо на супруга, ехавшего за двуколкой, которой правила Катриона, и вполголоса прибавила: – Даже неловко будет раздеваться.
Катриона покивала. Про шрамы – это она очень хорошо понимала. Консорт вроде бы в упор не замечал кошмарного рубца на её бедре, но Катриона была уверена, что он притворяется из вежливости. Сир Эммет, увы, излишней вежливостью не страдал, так что про свои «боевые шрамы» Аларика наверняка ещё наслушается. Женщина ведь, не егерь и не охотник. Даже не дева-паладин, которой это позволительно, хотя, конечно, и её не красит.
Было сухо и оттого пыльно, но поднимать верх двуколки, чтобы защититься от пыли, не хотелось: жаль было прятаться от прощально-ласкового солнца. Сира Вениамина-младшего (который и правда вопил, словно сыч, и вообще был беспокойным и крикливым) в дороге укачало, и он спал уже, к опасливой радости Аларики, третий час подряд – не помнила она за своим сыном такого дива, ни разу ещё с самого рождения не спал он дольше получаса. Днём, понятно. Ночью он, хвала Девяти, всё-таки орал каждые два-три часа, а не дважды за час. Катриона, тоже ночевавшая у сиры Евфимии, исполнилась бесконечного восхищения терпением Эмметовой тётушки и решила послать ей к Равноденствию ещё каких-нибудь сладостей. Хм. Этак она, пожалуй, начинала понимать, для чего её консорт нанял кондитера. А что касалось беспокойного младенца, крепко уснувшего на свежем воздухе под мерное покачивание возка…
– Ну, так пока погода позволяет, берите двуколку и катайтесь с ним, – предложила Катриона Аларике. – Я какого-нибудь крепкого старичка посажу лошадью править, а вы вздремнёте вместе с сыном. Не высыпаетесь же ночами.
– Да какое там высыпаться, – вздохнула та и тревожно заглянула под уголок пелёнки, накинутой от солнца на сердитое сморщенное личико: точно спит? – Два-три часа подряд подремлешь, и то уже за счастье.
Ну. это было заметно: она похудела, побледнела («мне три дня одну сладкую водичку с ложки выпаивали, а по-человечески поесть целитель только через неделю разрешил»), подурнела, чего уж там. Рыжий кошак простыми, доступными словами объяснил сиру Эммету, что’ он сделает с нетерпеливым супругом, если тот вздумает лезть к чудом выжившей жене раньше, чем получит на то его, Феликса Каттена, личное дозволение, но Катриона подумала, что вряд ли сир Эммет станет особенно спешить с супружескими долгами. Как-то сомнительно было, что бледная тень прежней Аларики вызовет в нём неодолимую страсть. Ну, и ещё ей, невольно присутствовавшей при этом разговоре, было очень неловко от того, что при ней обсуждаются настолько семейные, внутренние дела. Вот только когда это задавак-магов смущала такая ерунда, как чья-то неловкость?
Аларика словно мысли её подслушала. Щурясь от потихоньку лезущего к зениту солнца (поотвыкла она от яркого света), она придирчиво осмотрела чьё-то поле поздней капусты, оставленной дожидаться первых заморозков, но спросила вовсе не про свой картофель и даже не про зелень в теплице:
– А целителю сколько придётся заплатить?
– Нисколько. – Аларика удивлённо посмотрела на неё, и Катриона пояснила: – М… мой консорт заказал для него у гномов всякие ланцеты и щипцы, а это инструмент тонкий, дорогой. Каттен говорил, что даже если примет ещё двух-трёх детей, то всё равно должен Меллеру останется.
– Ну, разве что ваших, – с непонятным выражением проговорила Аларика. – У меня больше никого не будет.
– Это Каттен так сказал?
– Да.
Катриона неопределённо качнула головой. Один ребёнок – это, конечно, вечные опасения, не случилось бы чего с ним. Но ведь опять же, а куда маршалу захолустной крепостцы больше? Одного бы как-то одеть, прокормить, выучить и снарядить потом.
Говорить ей об этом не хотелось, и она стала рассказывать, что картофель уже собрали, подсушили и рассортировали, какой на посадку, а какой пожарить-отварить. Что гоблины не только выкопали два крайних картофельных ряда, ворюги несчастные, но и морковь с брюквой тоже основательно поубавили. Что пришлось дриад просить присмотреть за полями, пока не будут убраны овощи, и те покривились-поломались, но согласились помочь. Только муку сразу потребовали «королевскую», хитрые бестии – разбаловал их дорогой консорт, на овсяную и ржаную даже смотреть уже не желают. Что зелень в теплице вымахала выше и гуще, чем на грядке – может быть, попробовать ранней весной, ещё до Весеннего Равноденствия, огурцы там посадить?
Аларика, как Катриона и ожидала, заинтересовалась, втянулась в разговор, даже румянец на бескровных щеках появился. Вот и славно. А то видеть свою неугомонную помощницу такой измученной и пришибленной было непривычно и жалко до слёз. «Ребёнка кормилице отдать хотя бы на денёк-другой, – подумала Катриона. – Аларика пусть отоспится. А днём занять чем-нибудь лёгким. Пусть вон рисунок с бумаги на покрывало для дриад переведёт и отберёт шёлк для него». – Этельберта Сильвер в письме, которое привёз Ланс вместе с грузом, сознавалась, что мало смыслит в рукоделии, а потому просто скупила в лавочке госпожи Мирабеллы всё подряд. «Простите, если выбрала не то, дорогая, – писала она. – Я редкостная бестолочь в том, что касается шитья. Пришлите мне образцы того, что Вам подошло, и я возьму именно этих ниток побольше». Катрионе, распаковавшей коробку, показалось, что госпожа Сильвер скупила в лавочке просто всё, благо платил за неё Меллер, однако не отказываться же было от такого подспорья.
Покрывало для дриад, которое они сядут вышивать, когда полностью закончат полевые и огородные работы, они и обсуждали, подъезжая к берегу по-осеннему мелкой и тихой Серебрянки. Решено было взять отрез полотна’, потому что на атласе вышивка шёлком смотрелась и вполовину не так выигрышно, гладкая и блестящая на гладком и блестящем. Но полотно выбрать веберовское, не домотканое – консорт (а скорее уж, тётушки или фаворитка) прислал очередные несколько штук разных тканей, как совсем простых, так и очень недешёвых. Пока Катриона с Аларикой говорили о будущей мелкой взятке для дриад, дорога запетляла по каменистому склону, а на обочине её обнаружилась целая компания гномов. Бородачи расхаживали туда-сюда с загадочными инструментами, о чём-то меж собой то ли споря, то ли вовсе переругиваясь. На окликнувшего их сира Эммета они едва глянули, а женщин словно бы не заметили вообще. Маршал нахмурился и чуть ли за плеть не схватился, но Катриона с тяжким вздохом сказала:
– Сир Эммет, это земля барона, и если гномы здесь с его разрешения, нас не должно касаться, чем они заняты.
Тот кивнул, неохотно признавая, что на этом берегу ни сама владетельница Вязов, ни её маршал ничего не решают. А гномы посмотрели на Катриону с некоторым одобрением, один даже буркнул что-то такое в бороду, причудливо заплетённую и украшенную золотыми заколками (или как это правильно назвать?). Что уж они делали на склоне чуть выше моста, про то Девятеро знают или, вернее, таинственные гномские боги. Один гном, к примеру, смотрел в какое-то непонятное устройство, стоящее на треноге, пока другой, помоложе с виду, носился туда-сюда с длинной, выше его роста, полосатой рейкой.
Катриона при виде этой беготни почему-то вспомнила точную и подробную карту, лежавшую в столе консорта. Её можно было брать в любое время, но непременно возвращать на место. Сиру Эммету, забывшему разок-другой это сделать, напоминал о карте сир Бирюк, и уши молодого маршала долго ещё горели после разговора: карта, как уверена была Катриона, стоила куда подороже штанов из ферровского сукна или даже серебряных браслетов, и о ней Меллер беспокоился больше, чем о тряпках и «побрякушках» (украшения он, кажется, вообще не ценил, кроме разве что медного кольца с печаткой, зато уж его даже на ночь не снимал).
Что такого поручил барон гномам, для чего их нанял, тем более так близко к Вязам, было очень любопытно. Но не возвращаться же было в Волчью Пущу, чтобы удовлетворить пустое любопытство. В конце концов Катриона решила, что скоро всё узнает. А ещё ей подумалось, что в этом непременно как-то замешан её консорт. Или, скорее, вся их семейка.
Пока сир Эммет ждал, чтобы Катриона сама попыталась получить назад свою двуколку, в Вязы вернулась Берта Беда, которую зачем-то носило аж к Огровому Пальцу. Что забыла охотница у скалы, похожей на огромный уродливый палец, она так и не созналась. Дичи там отродясь много не бывало, не стоило и время на дорогу терять. На разведку решила сходить, помня о непрошеной зимней гостье? Если так, ходила она не зря: скалу, а вернее, пещеру в её подножии облюбовала пара огров. Именно пара, а не просто двое тупых злобных тварей. И прибавление в поголовье огров было не за горами. Терпели огры обычно друг друга недолго, от силы год-полтора, но пока огриха носила и выкармливала младенца, её… э-э… друг снабжал её едой. Себя он тоже не забывал, так что соседство это было неважное. Даже если людей не тронут, овчарни и свинарники разорят непременно, причём покалечат и передавят перепуганной скотины больше, чем сожрут.
Сир Эммет, выслушав новости, выругался с тоскливой злобой. Впору было тут же ехать обратно в Волчью Пущу и просить у барона подкрепления.
– Может быть, дриад попросить? – безнадёжно спросила Катриона. И сама же себе ответила: – Так они и без того за полями приглядывают, чтобы гоблины не наглели.
Зеленошкурых дриады припугнули здорово. Те живо притихли, зная, что лесные лучницы – это вам не тупые и неповоротливые короткозубые-круглоухие. От них ни в поле, ни тем более в лесу не уйдёшь и не спрячешься. В полях уже, правда, мало что осталось, но дёргать дриад лишний раз, когда зима ещё не скоро, а зимой их помощь понадобится как пить дать… Нет, надо барона просить.
– Если удастся уговорить сиру Фриду выступить с егерями, как тогда с виверной, то и два бы огра не так были страшны. – Сир Эммет имел в виду не нынешний, а почти шестилетней уже давности налёт чешуйчатой твари.
Вот только сира Фрида за эти шесть лет ни моложе, ни здоровее не стала.
– А она доедет вообще до этого Огрова Пальца? – вздохнула Катриона. – И Ренаты нет, а ученик сиры Фриды ей самой ни в одном месте не ровня. – Про мелких же дриадских полукровок и говорить не стоило, там старшему было одиннадцать. Их на огров лет через пять-шесть разве что можно будет взять. – Поезжайте завтра с утра, сир Эммет. Надо с такими соседями разобраться до праздника. А то ещё заявятся в гости.
– Тоже потанцевать, как дриады? – кривенько усмехнулся маршал. – Я вашу Сороку возьму для подмены? Чтобы сразу же обратно, как доложусь.
– Конечно, – кивнула она. – А о супруге не беспокойтесь, я о ней позабочусь.
Собственно, сира Вениамина-младшего она сразу же распорядилась отдать кормилице, и та обещала подержать ребёнка у себя дня два-три. А то «ихняя милость и правда ужасть до чего исхудали да с лица спали, краше в гроб кладут». Катриона навьючила мужа кормилицы мукой и фасолью, дала творога и сливочного масла (и ничего оно железом не пахло, отличное масло получалось) и мысленно перевела дух: одной заботой меньше.
Ага, одной меньше, как же! После ужина, когда уже темнеть начинало, они с Аларикой разбирали ту самую коробку, присланную Этельбертой Сильвер. Коробка ещё тогда, когда Катриона получила её с рук на руки от Ланса, показалась ей слишком тяжёлой для ниток. Она подумала, что меллеровская фаворитка накупила заодно ещё пуговиц, пряжек и прочего в том же духе. Почти угадала: под шёлком, бумагой, тонкой шерстью и канителью лежали мешочки с бисером и стеклярусом разных цветов. Ещё были бусины и пуговицы разного цвета и размера, видимо, из остатков.
– О, какое богатство! – сказала Аларика, вытряхнув на ладонь горсть ярко-синего бисера. – Только вы бы пока убрали его подальше, сира. А то приедут на праздники моя матушка с сестрицей на Вениамина посмотреть…
Она не договорила, но Катриона кивнула. Сиру Аделину с её вечным: «А мне?» – в бесстыжих глазках она ещё не забыла.
– Сира Катриона.
– Да?
Она разогнулась, неохотно выпуская из рук шёлково блестящие пасмы всех цветов радуги, повернулась к вошедшему. Людо Росс слегка поклонился им обеим, но потом перевёл взгляд обратно на Катриону.
– У вас найдётся четверть часа для меня? Просьба… – он поморщился, – деликатная.
– Какая? – нахмурилась Катриона. Неужели Тильда допекла-таки парня, и он пришёл жаловаться… нет, требовать, чтобы ему дали нормально работать?
– Знаете, – всё так же морщась, сказал он, – когда я ехал сюда, я был готов к тому, что вашим землякам я не понравлюсь уже потому, что горожанин и вообще чужак. Про глупости вроде того, что я могу соблазнить девятилетнего ребёнка, я молчу. Что я упырь, который днём спит, а ночами по селу шастает и так и норовит кровушки напиться… ну, это даже забавно. Как про меня сказал один умник: «Какой же он кухарь, ежели тощий да бледный?» Где он, правда, у меня красные глаза увидал, не знаю.
