Текст книги "Ещё один брак по расчёту (СИ)"
Автор книги: Арабелла Фигг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)
========== Глава 1 ==========
На похороны матушка Марены, разумеется, опоздала – далековато ехать от Горьких Родников до Вязов. Но приехав, явно собиралась устроиться всерьёз и надолго.
Не получилось. К очередному завтраку Марена вышла с таким счастливым выражением лица, что Катриону это больно царапнуло: понятно, что никакой любовью у Вальтера с Мареной и не пахло, но всё-таки только что овдовевшей женщине следовало бы хоть прикинуться расстроенной, даже если она полагала, будто её погибший супруг не стоил ни одной её слезинки. Марена, видимо, притворяться не желала – она радостно заявила золовке:
– Всё, сестрица, мне совершенно точно не придётся растить наследника ваших… Вязов. Я возвращаюсь домой.
А вот матушка её довольной не выглядела точно. Она даже на Катриону глянула так, будто именно та была виновата, что за почти год супружеской жизни её брат не сумел обеспечить жену будущим наследником или наследницей.
– Не торопись, милая, – сказала она дочери. – Ты не можешь просто так взять и вернуться. У тебя есть доля в здешнем владении. Вы же понимаете, сира Катриона, – продолжила она, повернувшись к новой сеньоре Вязов, – вдове не так легко найти себе мужа, как девушке. Сундучка с бельём и ларчика с украшениями уже недостаточно. Полагаю, мы с вами сговоримся на какой-нибудь небольшой приличной сумме вроде двух-трёх сотен марок?
Катриона сощурилась, чувствуя, как тоскливая злость закипает на ресницах невыплаканными слезами. Вот, значит, как? Приехала с сундучком панталон и полотенец, а уехать хочешь с тремя сотнями в качестве нового приданого? Ну-ну.
– Мне жаль вас разочаровывать, сира, – изо всех сил равнодушно ответила она, – но всё, что я могу выделить сейчас, после похорон – это полсотни марок. Ещё на столько же могу дать долговую расписку. Но не больше того, можете хоть в суд обращаться.
Сира Августа поджала губы. Кажется, она не ожидала, что Катриона, пришибленная смертью единственного брата, не потеряла способности ясно мыслить и толково отвечать. В общем, в какой-то мере Катриона могла её понять: та заботилась о дочери и хотела устроить ей новый брак. Причём хоть немного удачнее предыдущего, когда обыкновенная, в меру привлекательная девица из небогатой и не родовитой семьи вынуждена была пойти замуж буквально за первого, кто позовёт. Ну, разумеется, за первого достойного. А позвать мог только такой же небогатый и разве что чуть более родовитый, чей предок почти два века назад не побоялся поселиться на границе людских земель.
– Я поговорю с бароном, – сказала сира Августа. – Не может же он бросить на произвол судьбы вдову своего вассала.
Катриона рассеянно кивнула. Да, в замок следовало наведаться. Ту же вассальную клятву принести, раз уж она осталась единственной владетельницей Вязов без отца и без брата.
– Когда вы думаете ехать? – спросила она. Сообразила, что звучит это так, будто она выгоняет невестку и её мать, и торопливо объяснила: – Чтобы мне оставить распоряжения по хозяйству и вообще подготовиться.
– Завтра, – выпалила Марена.
Катриона одновременно с сирой Августой покачала головой:
– На второй день? Пожалейте себя, сестрица. Два-три дня ничего не решат, а спокойно собирая вещи, вы не потеряете так много крови, как трясясь в повозке.
Марена покривилась, но кивнула. Следующие два дня она укладывала своё добро в сундуки (того, в котором она привезла в своё время приданое, под нынешний её скарб не хватило, хотя вроде бы Вальтер и не мог особо баловать нарядами что сестру, что супругу), а в остальное время шушукалась с матушкой. О чём – Девятеро ведают.
Катрионе подслушивать было некогда. Вернулись из очередного разъезда егеря – хвала богам, живые и не раненые, потому что и от простых разбойников, и от изгнанников из Вечного Леса судьба пока берегла. Зато пастух в очередной раз не уследил за овцами, и те под предводительством парочки коз и Зельдиного козла, гораздого на пакости, забрели на опушку Чёрного Леса и всласть там, на некошеной лужайке, потоптались. Спасибо, дриады не постреляли тупую скотину, как могли бы, а всего лишь потребовали по мешку муки за каждую рогатую и безрогую башку, которая вообще-то должна была бы красоваться на кольях вдоль кромки леса, а вместо этого пока что оставалась в залоге. Злющая Катриона велела хорошенько высечь растяпу, но куда деваться – отвезла к лесу полторы дюжины мешков. Совсем будущей зимой не лишних бы. А лесные су’чки ещё и кривились, что пшеничной муки только треть, остальная – ржаная и овсяная.
Ещё отдыхающих егерей надо было кормить-обстирывать-обштопывать. И следить за тем, чтобы и девки перед ними задами не слишком вертели, и сами мужики руки не распускали. Одному, решившему, будто без мужчин во главе Вязов можно и принаглеть слегка, пришлось лично отвесить парочку вразумляющих оплеух. Покойный отец обоих своих детей растил одинаково, в семь лет Катриона точно так же, как Вальтер, взяла в руки деревянный меч и лёгкий плетёный щит, так что оплеухи должны были получиться достаточно убедительными.
Ещё с какой-то радости или печали запил кузнец. Точно все сговорились испробовать на прочность новую сеньору! Пришлось послать егерей за здоровенным и буйным во хмелю мужиком, чтобы запереть его в карцере, пока не протрезвеет. Карцер был, понятно – одно название, давно превращённый в склад для всякого старого хлама. Катриона убедилась, что там нечем ни себе навредить, ни двери выбить (дверь вообще-то была надёжная, но мало ли на что способен невменяемый и спьяну не чувствующий боли здоровяк?), и целый день из крошечного подвального окошка доносились то вопли и проклятия, то тоскливые песни, которые охотно подхватывались собаками.
В общем, лить слёзы по брату было некогда. Как и следить за тем, чем заняты невестка и её матушка. Катриона решила даже, что не будет проверять, чего и сколько Марена положила в свои сундуки. Достанет совести прихватить лишнего – ну так Девятеро ей судьи. Вдова как-никак. Вдов грешно обижать. И сирота, кстати, тоже, хоть и не круглая, как сама Катриона: матушка жива и пусть живёт подольше – никому своей доли нечаянная сеньора Вязов не желала.
В назначенный день они выехали ранним утром, едва позавтракав. Марена с матушкой – в возке, нагруженном вещами обеих женщин. Катриона – верхом, как привыкла с детства, хоть ей и говорили, будто от верховой езды ноги станут кривыми, а она и без того не красавица. То есть, управительница, она же верная и бессменная любовница отца до самой его смерти, выражалась гораздо помягче, но Катриона и сама знала, что без приданого ей, с её-то неземной красой, мужа не найти, а приданое брат мог выделить очень и очень скромное. И всё равно разъезжать по полям в старой скрипучей двуколке, которая вечно будет застревать в грязи и всю душу вытрясет, пока до той же мельницы доедешь… Нет уж, шаг у Сороки лёгкий, ровный, проскачет она там, куда в двуколке даже не сунешься, а под платьем или раздвоенной юбкой кривых ног всё равно не видно. В отличие от обветренной мор… непристойно загорелого лица.
Лето заканчивалось, день стоял нежаркий, но сухой и пыльный. Ветер гонял эту пыль вдоль дороги, закручивал мелкими вихрями, щедро обсыпал ею конных и пеших. Досталось и седокам в возке, и самой Катрионе. Оставалось надеяться, что в замке их ждут, не позабыв за более важными и срочными делами: Катриона за два дня до отъезда Марены и сиры Августы отправила туда бойкого дедка’, который в поле работать уже не годился, но править той самой скрипучей двуколкой вполне себе мог. Особенно если запрячь в неё смирного старого мерина. Разумеется, мальчишек, желающих отвезти записку её милости в замок Волчьей Пущи, было сколько угодно, но Катриона сама росла этаким парнем в юбке и не особенно доверяла сорванцам. И мерина было жалко – какой-нибудь раздувающийся от важности юный гонец наверняка станет принуждать беднягу скакать галопом, а куда уж ему в галоп. Пусть рысит себе потихоньку с таким же стариком в повозке. И старик уж точно ни в какое приключение по дороге не вляпается, как Конопушка прошлым летом.
Барон (а скорее уж, его жена) про гостий не забыл. Умывшись с дороги, Катриона, помедлив, надела приготовленное служанкой чьё-то тёмно-синее платье. Простое, домашнее, без всяких украшений, не сказать чтобы траурное, но всё-таки достаточно скромное. Скроено оно было довольно свободным, однако Катрионе отчаянно жало в плечах, поэтому и рукава оказались коротки. Она даже подумала, не лучше ли надеть снова чёрную рубашку, сшитую для Вальтера на похороны отца, и раздвоенную юбку, но юбку уже унесли – чистить от пыли, видимо. Пришлось терпеть врезающиеся проймы и без конца поддёргивать манжеты, пытаясь натянуть их на запястья.
В таком виде она и явилась в столовую, куда её позвали, едва она успела одеться и причесаться. Барон обнял её, утешающе похлопав по спине, баронесса тоже обняла, только не по спине похлопала, а погладила по голове, пробормотав: «Бедная девочка! Не торопи’тесь уезжать, я знаю, как вам помочь». Катриона чуть не разревелась. Мать она помнила смутно, Лидия сироток жалела и даже, в общем, любила, но всегда помнила, кто они’, дети сеньора, и кто она’, управительница, а иногда так хотелось обнять кого-нибудь и выплакаться всласть. С сирой Аделаидой Катриона не особенно была близка, но теперь даже на её костлявом плече готова была порыдать, не строя из себя сильную и несгибаемую. Только разумеется, где-нибудь наедине, а не в столовой, где собралось всё немаленькое семейство барона, приехавшие по каким-то делам вассалы, фаворит его младшего брата и «придворный маг», как кто в шутку, а кто и всерьёз именовал пожилую колдунью, которая когда-то была наёмницей и охраняла жену сира Ламберта, а потом окончательно переехала в Волчью Пущу. Нравилось ей тут, говорила сира Фрида. Люди тут, по её словам, были настоящие, не как поближе к столицам.
Подали обед. Катриона с тоской посмотрела на устрашающе сверкавшие по обе стороны тарелки россыпи столовых приборов и неуверенно взяла пару крайних – вроде бы так полагалось по этикету? Дома и она, и Вальтер, и даже его жена вполне обходились столовым ножом и одной вилкой. Просто вилкой, и отродья Бездны её знают, рыбная она или десертная. А в походных условиях и вовсе хватало ложки да охотничьего страшилища с лезвием в пол-локтя длиной. Эх, а раньше и баронская семья была попроще, как вздыхали все старики. Но потом появился городской щёголь сир Винсент; потом сир Кристиан поехал было на службу к графу, да вернулся – не понравилось ему в Озёрном, зато его младший братец удрал туда и теперь глаз домой почти не кажет; сире Дианоре тоже нашли жениха в том же Озёрном, и не простого какого-то, даром что признанный бастард, как и сир Винсент… Словом, завелась не просто столичная, а ещё и приличная родня – и пришлось бедному барону соответствовать. А заодно и его ни в чём не повинным вассалам.
Катриона вздыхала, зорко следила за руками сидевшей рядом сиры Лаванды, дочери сира Ламберта (вот уж кто со всеми этим вилками-ложками обращался, как с иглой – легко и непринуждённо), и больше слушала сидящих напротив лекаря с «придворной чародейкой», чем ела. Те обсуждали королевский указ о магах, согласно которому всякий, желающий учиться колдовству, мог взять в долг деньги на обучение и выплатить их потом в течение десяти лет.
– Идея неплоха, – говорил господин Каттен, – но как с любой неплохой идеей, на деле получится, что осчастливят совсем не тех, кого следовало бы. Когда ввели понятие Приграничья и для областей, к Приграничью этому причисленных, снизили налоги в полтора раза, что получилось? Правильно, теперь помощи ни у графа, ни у королевских войск вообще стало невозможно допроситься. На все просьбы один ответ: «Вам же снизили налоги? Вот и тратьте эти деньги на лучшее снаряжение или наёмников». С обучением выйдет что-нибудь в этом же духе. Своих магических учебных заведений ни в Срединных, ни в Нижних землях нет, а стало быть, все, кому удастся выцарапать королевский заём, хлынут на восток, и денежки эти получит Лазурный Берег.
– И денежки, и свежую кровь, – кивнула чародейка. – Половина будущих магов домой не вернётся, а примет покровительство старых семей. Уж тем-то выплатить смешные суммы, выданные на оплату минимального курса – как два… как высморкаться.
Катриона слушала с любопытством. Она никогда не задумывалась над тем, откуда берутся маги и где они учатся своему опасному ремеслу. То есть, она знала, что и у лекаря есть ученик, и у сиры Фриды их аж трое – один уже взрослый и вполне себе опытный колдун из местных (из Мохового родом, что ли) и двое дриадских подкидышей, выросших в замке и с младых ногтей сирой Фридой же обучавшихся. Она думала, что все чародеи так, а оказывается, имеются место, где магии учат всех, у кого есть на это деньги?
После обеда барон пригласил её и Марену с сирой Августой в свой кабинет. И не только их, оказывается. В тесноватой, но светлой комнате с огромным, едва не в полстены, окном в серебристом переплёте еле хватило места, чтобы разместить всех. Вдовицы сели в кресла у новенького, цветным камнем облицованного камина, нотариус мэтр Корнелиус устроился за столом, потому что собирался заполнять бумаги, сам барон сел с краю этого стола. Солнечный свет из просторного, безупречно прозрачного окна безжалостно лился на него сбоку, блестя в седине и прорисовывая каждую морщину, – а было их немало, – и Катриона подумала, что сир Георг уже совсем стар. Поговаривали, что дела он понемногу передаёт старшему сыну. Катриона ничего против сира Генриха не имела, но покамест радовалась, что её судьбой займётся мужчина, у которого младшая из дочерей почти одного возраста с нею.
Ей сесть было некуда, да она, в общем, за обеденным столом насиделась, так что Катриона полубоком встала у камина, облокотившись на полку над ним, благо он по летнему времени не топился. Рядом с её локтем вставал на задние лапы какой-то вырезанный из дерева гривастый кот с двумя парами передних, точнее, верхних лап. Зубы он скалил не хуже горного пардуса, а в мускулистых лапах держал по свече, но так и хотелось вместо свечек дать ему клинки. Здоровые такие, кривые, с зазубринами… Катриона поймала себя на таких глупых, совершенно к случаю не подходящих мыслях и поняла, что боится. И чего, спрашивается? Уж дочь своего вассала и верного помощника барон точно в обиду не даст. Только всё равно, даже понимая это, Катриона порядком нервничала.
Смущало её, кроме всего прочего, присутствие в кабинете сира Георга двух незнакомых мужчин. Простолюдинов, судя по одежде. И по той же одежде судя, простолюдинов богатых. По возрасту они казались отцом и сыном, но похожи не были даже настолько, насколько похожи хотя бы дальние родственники. И всё-таки было в них что-то общее. Осанка, взгляд, выражение лица… непроницаемо, равнодушно-любезное выражение людей, вынужденных считаться с чужими настроениями и желаниями – но ровно до тех пор, пока капризы эти не задевают всерьёз их интересов. Не то чтобы Катриона часто встречала по-настоящему богатых торговцев (и не то чтобы в Волчьей Пуще они имелись, эти по-настоящему богатые). Но вот это ощущение, что таким людям, будь они хоть сто раз из третьего сословия, лучше бы не заступать дорогу, было неистребимо.
– Итак, дамы, – сказал барон, положив на стол перед собой жилистые, мозолистые, всё ещё очень крепкие руки, – слушаю вас. Сира Августа?
Та нахмурилась, хотела взглянуть на дочь, но между ними как раз стояла Катриона, и сира Августа проговорила недовольно:
– Моя дочь не носит наследника Вязов, поэтому я не вижу смысла оставлять Марену во владении её покойного супруга. Она молода, хороша собой, безупречно воспитана и прекрасно умеет вести хозяйство, но вряд ли кто-то оценит эти её качества в маленьком пограничном селе. – Катриона сдержанно хмыкнула (об умении невестки вести хозяйство она могла бы кое-что сказать), но под суровым взглядом барона промолчала. – Я забираю её обратно в Горькие Родники, но ей понадобится приданое, чтобы заново устроить свою жизнь. Между тем, сира Катриона отказывается выделить ей долю, полагающуюся бездетной вдове.
– Я не отказываюсь, – возмутилась Катриона. – Я сказала вам, что не в состоянии выделить больше сотни, причём сразу наличными могу отдать только половину.
– А какое приданое было у вашей дочери? – не обратив внимания на её возмущение, спросил барон сиру Августу.
– А какое это имеет значение? – вскинулась та. – Моя дочь была законной женой сира Вальтера и имеет законные права на часть его владения.
– И в какую сумму вы оцениваете эту законную долю?
– В двести пятьдесят марок, – твёрдо ответила сира Августа.
Катриона заметила, как молодой торговец вопросительно посмотрел на своего старшего спутника, а тот только закатил глаза к свежепобеленному потолку. Его племянник?.. помощник?.. понимающе усмехнулся, но тут же лица обоих спрятались под всё теми же безучастно-вежливыми масками.
– Увы, сира Августа, – сказал барон, – вы, видимо, оцениваете стоимость земли и строений по меркам центральных владений. А здесь… Приграничье. Я каждый год плачу налоги в казну, а налоги рассчитываются исходя из стоимости имущества. Вчера, накануне вашего приезда, я решил освежить в памяти, сколько именно я плачу налогов за владение своих вассалов в Вязах и во что Вязы оценивает королевская налоговая служба. Четыреста двенадцать марок, сира, за суглинок и супеси, хоть сколько-то пригодные для земледелия, и за пастбища в неудобьях. Сама крепость, как строение оборонительного характера, налогами не облагается, продана быть не может и потому не оценивается никак. Так что четверть сиры Марены – это сто три марки. Половину которых сира Катриона вам и предлагала.
Катриона чуть пожала плечами. Ключи от кладовок сира Марена потребовала у неё сразу после свадьбы, но в расходные книги молодая супруга особо не лезла и уж тем более не считала для себя возможным таскаться по полям и пастбищам, заниматься хозяйственными делами у квартирующих в крепости егерей и объясняться с всегда чем-нибудь недовольными дриадами (те с мужчинами никаких переговоров не вели, признавали только женщин). В общем, подати в прошлом году, как и раньше, рассчитывала Катриона. Она же и узнавала той осенью в Волчьей Пуще, не пересчитывали ли им стоимость лена.
– А вы думали, сира, я эту сумму с потолка взяла? – подавляя раздражение, спросила она. – Я, в отличие от вашей дочери, знаю, что и сколько стоит в наших краях.
– Деньги у вас с собой? – перебил её барон. – Сира Марена, пересядьте сюда, будьте добры. Сейчас мэтр Корнелиус вам продиктует отказ от каких-либо имущественных претензий и расписку в получении ста трёх марок. А господа, не состоящие ни на службе у меня, ни в родственной связи, подпишутся свидетелями. Если хотите оспорить моё решение, сира, дело ваше. Обращайтесь в суд или просите аудиенции у графа.
– Что значит женить своего брата на суконщице! – презрительно заявила сира Августа, видно, поняв, что большего ни из сестры покойного зятя, ни из её сюзерена не вытрясет. – Нотариус, расписки, кадастровые книги, суд… Я смотрю, набрались вы от невестки торгашеских привычек, сир Георг.
– О да, – усмехнулся тот, уступая своё место за столом Марене, готовой, кажется, уже без всяких денег уехать из Волчьей Пущи, лишь бы поскорее. – Я у госпожи Елены многому научился. Не полагаться больше ни на чьё слово, прежде всего, а со всех, даже с дворян в двадцатом колене, требовать расписки, заверенной нотариусом. Очень облегчает жизнь, сира. Попробуйте сами.
========== Глава 2 ==========
Дни шли за днями, заполненные делами и разговорами. Разговорами всё больше о хозяйстве и делами по хозяйству же. Закончилось лето, началась осень – опасное время, когда к жилью поближе подтягивается всякая шваль. Хвала Девяти и Елене Ферр с её приданым, хотя бы орки после постройки стены вдоль Гремучей уже не так досаждали Волчьей Пуще. Но в землях на самом северо-востоке и без орков хватало забот и проблем. Взять хоть тех же дриад. Соваться к ним в Чёрный Лес дураки редко находились, но терпеть людей в Вязах лесные лучницы ещё кое-как соглашались, а вот помогать или тем более защищать соседей от разбойников даже не собирались. Спасибо, хоть сами не разбойничали.
Никто, конечно, Катриону одну на произвол судьбы не бросал. Кто-нибудь из братьев или сыновей сира Георга то и дело наведывался, чтобы проверить, не завёлся ли кто лишний в окрестных лесах, и спросить, какая нужна помощь. Помощь незамужней сеньоре требовалась только в охране её земель, но прислать ей кого-нибудь, кто командовал бы отрядом бойцов, барон не мог, именно потому что не было у Катрионы ни отца, ни брата, ни мужа – посторонний мужчина, живущий в её доме, бросал бы тень на её репутацию. Всё же военных действий Волчья Пуща ни с кем не вела, а разбойники – это всего лишь разбойники, не вражеское войско. Все же остальные заботы Катрионе были знакомы с детства, привычны, утомительны, конечно, зато не оставляли времени жалеть себя. Только столовая, где раньше обедала вся семья, пугала её гулкой пустотой и тенями в углах, так что Катриона, наплевав на своё происхождение и какие-никакие манеры, стала есть на кухне. Отдельно от прислуги, конечно, но на кухне. Если только её не навещал в очередной раз кто-то из родственников барона – тогда, разумеется, накрывали в столовой.
Сир Ламберт и привёз ей письмо из Озёрного. Вернее, два – одно прилагалось к тщательно упакованному тяжеленному тюку. «От моей приёмной дочери», – пояснил сир Ламберт, когда Катриона в недоумении распорола тщательно зашитую горловину кожаного мешка и вытряхнула из него плотно уложенные платья – тёмные, простые, без всякой отделки, в каких и полагается ходить, когда не носишь настоящей траурной одежды. В письме, вернее, записке, прилагавшейся к этому добру, сира Мелисса объясняла, что располнела после рождения второго ребёнка и ни в одно из этих платьев уже не помещается. Так что если, храни Девятеро, придётся снова носить траур, то шить придётся всё заново. Она ни в коем случае не желает оскорбить сиру Катриону, отослав ей свои обноски, писала сира Мелисса, но поскольку сира Катриона оказалась в результате кое-чьих действий в весьма стеснённых финансовых обстоятельствах, не примет ли она эти вещи? Если она не желает носить их после посторонней женщины, даже не дальней родственницы (хотя они тщательно простираны, разумеется), можно пустить их на чехлы для мебели, на лоскутные коврики и вообще на что угодно.
– Ох, – сказала Катриона, встряхивая лежавшее сверху тёмно-серое платье из такого тонкого, мягкого и шелковистого сукна, что она даже засомневалась, а сукно ли это? – Мне вот только оскорбляться, когда мне же помочь пытаются! Передайте, пожалуйста сире Мелиссе, что я ей очень благодарна. Я ей пошлю потом чернобурок или куниц, когда снег ляжет, хорошо? Пока ещё, сами знаете, рано на них охотиться.
Сир Ламберт явно хотел возразить, сказать, что никто от неё никаких ответных подарков не ждёт (это прямо на лице у него было написано), но передумал. Отошёл к топившемуся камину и поворошил в нём дрова, а Катриона с каким-то неясным, но очень неприятным чувством вскрыла конверт, подписанный незнакомой рукой.
Здравствуй, дорогая Катриона.
Ты, наверное, меня не помнишь: когда я приезжал на похороны моей бедной кузины, ты была совсем крошкой. Мне рассказали о твоём бедственном положении, и поскольку родных братьев у твоей покойной матушки нет, очевидно, о тебе должен позаботиться я, а я полагаю, что девушке совершенно не пристало жить одной. Уверен, ты со мною в этом согласишься. Сколько я помню, село у вас небольшое и расположено в местах глухих и диких, но надеюсь, что смогу подыскать подходящего молодого человека тебе в мужья.
Прости, я не очень умею и не очень люблю писать письма. Я постараюсь навестить тебя к Солнцевороту, тогда обо всё и поговорим.
С любовью и беспокойством о тебе
твой дядя Артур
– Что-то не помню я никакого дяди Артура, – буркнула Катриона, ещё раз перечитав несколько пустых каких-то, но всё равно встревоживших её строчек.
– Да я вот тоже не помню на похоронах вашей матушки никаких городских кузенов, – в тон ей отозвался сир Ламберт. – Но может быть, – неохотно признал он, – просто не помню. К тому же он наверняка опоздал на похороны – от Озёрного к нам пока ещё доберёшься.
Катриона протянула ему письмо, он в сомнении глянул на неё, но раз она сама отдавала ему в руки листок с дядиным посланием, сир Ламберт его прочёл.
– Это что? – в изумлённом негодовании спросил он. – Письмо от заботливого родственника? Где хоть для приличия вопрос, как вы тут? Чем вам помочь? Я не про утешения говорю, он не жрец, чтобы уметь утешать, но где кошелёк хоть с десятком монет – после похорон-то?
– Может быть, у него самого с деньгами неважно? – справедливости ради предположила Катриона. Хотя сир Георг, между прочим, даром что не был ей роднёй ни в каком колене, заплатил за неё Марене пятьдесят три марки и даже расписки не взял, что бы он там ни говорил про нотариуса и про то, что больше ни в чьи слова не верит. «Вернёшь, когда сумеешь, – проворчал он, и Катрионе в голову не пришло обижаться на это „ты“. – Можешь частями возвращать…»
– И поэтому он, будучи сам в стеснённых обстоятельствах, берётся устраивать вашу жизнь? – хмыкнул сир Ламберт. – Знаете, сира Катриона, напишите-ка вы дорогому дядюшке, что вам нужен не просто супруг, а консорт, потому что вы уже принесли вассальную клятву моему брату. Посмотрим, что он на это ответит. А вообще, я напомню Георгу, что он собирался подыскать вам чьего-нибудь младшего сына хоть из само’й Волчьей Пущи, хоть из соседских владений. Парня, который наши дикие и глухие места, – тут он подпустил яду в голос, – знает и готов их защищать, а не тянуть с вас денежки на шёлковые подштанники.
– Сира Аделаида говорила, что они с матерью Самантой написали главе Храма в Озёрном просьбу сократить для меня срок траура хотя бы до полугода, – вздохнула Катриона. – Но пока ответа нет.
– Я попрошу свою жену узнать, что там с этим письмом, – пообещал сир Ламберт. – У неё каких только связей нет. Не удивлюсь, если она и с секретарём верховного жреца знакома.
Катриона кивнула, глядя, как отсветы камина мечутся по стенам пустой и стылой, редко посещавшейся столовой.
– Я уже временами готова Вязы отдать в приданое, а сама сесть за пяльцы, – с кривенькой вымученной улыбкой сказала она. – Так тихо и пусто здесь наверху. Когда гостей нет, я ем на кухне, и до того хочется иногда сказать: «Лидия, постели мне на лавке у печки, не хочу в свою комнату». Жалею порой, что Марена с матушкой уехали. Хоть ругались бы, да всё живые люди, а не… тени по углам. – Она невоспитанно вытерла рукавом набежавшие слёзы и пробормотала: – Простите, мало у вас своих забот.
Он неловко помялся, кажется, хотел обнять, но не решился: в комнате никого, она девица, а он ей не родственник – репутация же, будь она неладна! Это на глазах у дюжины свидетелей ещё сошло бы, но на людях Катриона слёзы лить себе не позволяла, а обниматься наедине… ещё господин Каттен, кошак рыжий, приревнует и притравит обоих слегка.
Одно из платьев Катриона отдала Лидии. То, что было понаряднее, такого тёмно-вишнёвого цвета с вышивкой из ниток, надёрганных из самой ткани – его сира Мелисса наверняка носила уже в самом конце траура по деду, когда и яркое-светлое надеть ещё неловко, но и чёрное-серое пора потихоньку менять на что-нибудь цветное. Платье было всё из того же сукна (ни шёлковых, ни бархатных среди присланных вообще не было, а может быть, и не носила сира Мелисса в трауре ни шёлка, ни бархата) и вполне годилось для праздников или поездок в часовню. И сидело на управительнице гораздо лучше, чем на её сеньоре, в плечах уж точно не жало, длинновато только было. А на Катриону всё надо было перешивать, перешивать и перешивать, потому что у сиры Мелиссы фигура была нормальная женская, без широких плеч и длинных рук. Что ж, будет чем заняться, когда погода испортится и лишний раз из крепости не захочется нос высовывать.
Вернее, одно-то платье Катриона велела себе сшить, и вот прямо срочно, из двух почти одинаковых, отпоров нижние части обоих. Из той юбки, что была чуть посветлее, она заново скроила верхнюю часть по своим меркам, а оба лифа с рукавами отдала служанкам за работу – пусть сами думают, куда и как лучше использовать тонкое, мягкое, хоть на рубашки для младенцев пускай, сукно. Так что к празднику Равноденствия было у неё совсем не нарядное, но очень приличное платье.
Матушка Саманта в Вязы не приезжала: далеко, дорога плохая, тряская, то пыльно, то грязно – не в её годы по всему баронству колесить, так она говорила. Провести благодарственную службу и принять дары полей и огородов для храма приехала её помощница, совсем ещё молоденькая жрица явно из городских бесприданниц. Она с опасливо-брезгливым недоумением озиралась по сторонам и наверняка в душе гадала, за что боги были к ней так жестоки, когда она получила назначение в эту дыру. У Марены было точно такое же лицо, когда она в первый раз разглядывала башню из потемневшего от времени и непогоды дерева и окруживший село частокол. Лес её пугал, сельчане, слишком бойкие и говорливые, раздражали, а дриад, нелюдь безбожную, она, будь её воля, вообще не пустила бы в ворота, не то что в крепость (впрочем, в крепость их как раз было палкой не загнать), и очень обижалась, что Вальтер её не слушал. Матушка Клара с тем же праведным гневом смотрела на стайку лесных лучниц, чирикавших у накрытых к празднику столов – они всегда за неделю до Равноденствия присылали всяческой дичи, а за это потом объедались пирогами, причём больше любили с капустой и с яблоками. Дичи им, видимо, в лесу хватало выше головы.
– А эти что здесь делают? – возмутилась жрица, прожигая гневным взором штаны, туго обтягивающие мосластые зады, и луки за спиной.
– Они наши соседи, мать Клара, – вздохнула Катриона. – Уж какие есть. Если мы с ними рассоримся, они устроят нам целый ворох неприятностей. Проще трижды в год угощать их пирогами, чем оставаться без скотины. Не беспокойтесь, они не пьют вина, никого первыми не трогают и не насмехаются над нашей верой. Разделят с нами благодарственную трапезу, потанцуют и вернутся в свой лес.
Ещё, если будут в добром расположении духа, благословят сады. А после этого уведут с собой на денёк-другой нескольких мужиков, обычно уже женатых и с детьми – это они без всяких браслетов как-то чуяли. Нюхом, что ли, по-звериному. А где-нибудь этак после Высокого Солнца у ворот вполне может найтись мальчишка-полукровка с мешочком серебра на шее. Обычно у дриад рождаются девочки, но бывает, что и мальчишки появляются на свет, совершенно лесным девам не нужные.
