Текст книги "Музыка души"

Автор книги: Анна Курлаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

С этим заключением врач откланялся. Петр Ильич с Львом Васильевичем растеряно переглянулись. Конечно, хорошо бы так и поступить. И Тане, измученной волнением и страхом за мать, полезно было бы сменить обстановку. Но как отправиться в путь, когда обе так слабы?

На следующий день им нанес визит Трубецкой, тоже оказавшийся в Петербурге.

– Отец мой умер, оставив дела в невообразимом расстройстве, – печально сообщил он. – Я перешел на гражданскую службу, получаю жалование в шестьсот рублей. Но надеюсь, в будущем дела мои поправятся.

Лев Васильевич сокрушенно покачал головой:

– Вы понимаете, что не сможете жить на такие деньги? Я не могу дать за Таней более трех тысяч. А между тем, она непрактична и избалована.

– Обещаю, что приложу все силы, чтобы обеспечить мою жену всем необходимым! – горячо заверил Трубецкой.

– А я постараюсь быть разумной и экономной хозяйкой, – в свою очередь пообещала Таня.

Их взаимная любовь  после годового испытания оказалась твердой и прочной. По-видимому, следовало сделать все, чтобы ускорить их соединение. Если бы только не было так страшно за их будущее!

На Фоминой неделе состоялась помолвка. Таня немедленно поправилась, повеселела, вся прямо-таки лучилась счастьем. К сожалению, праздничная суета губительным образом сказалась на Саше. У нее начались новые припадки и страшные боли в печени. Она кричала так, что невыносимо было слышать. Когда же наступило улучшение, на нее напала тоска по детям, оставленным в Каменке, и поездку в Карлсбад отменили. Состояние здоровья не давало ей немедленно вернуться домой, и Саша попросила брата:

– Петичка, езжай в Каменку – хотя бы отчасти заменишь детям отсутствующих родителей. Я чувствую, как они там тоскуют.

Конечно же, Петр Ильич не мог не исполнить просьбы сестры. По дороге в Каменку он заехал в Москву – узнать, как обстоят дела. Уж лучше бы он этого не делал! На него тут же навалились со всех сторон, дружным хором убеждая принять пост директора консерватории. Петр Ильич страшно волновался и не знал, как поступить. Отговорившись тем, что ему надо подумать, он сбежал из Москвы, терзаемый сомнениями.

Дети встретили его восторженными криками и горячими объятиями. Материнское сердце не обмануло Сашу: они действительно соскучились и были необычайно рады дяде, привезшему новости от родителей. Целый день он провел с ними. Тася поразила своей серьезностью – она сильно повзрослела и перестала быть капризным ветреным ребенком, превращаясь в милую девушку. Митя был задумчив и грустен. Боб несколько веселее, но и в нем чувствовалась тоска. Ука же весь день не отходил от дяди ни на шаг.

Вечером, когда дети легли спать, сомнения вернулись с новой силой. Стыдно было бросать консерваторию на произвол судьбы в такой час. Но с другой стороны, Петр Ильич понимал, что административная работа не для него: не сможет он сочетать эту суету с творчеством. Да и какой из него руководитель с его мягким характером? В конце концов, он решил отказаться – пусть его осуждают, пусть ругают, но он просто не в состоянии быть директором. Чтобы хоть как-то успокоить совесть, он написал Танееву, предлагая этот пост ему. Сергей Иванович с его деловой жилкой будет гораздо лучшим директором в любом случае.

Роль главы дома давалась с трудом: Петр Ильич много времени проводил с детьми, давал уроки музыки Тасе и Бобу. На работу времени почти не оставалось. И все же он выкраивал пару часов для прогулок утром или вечером. Среди природы, в одиночестве он спокойно обдумывал будущие произведения, новые музыкальные темы. Именно тогда появилась мысль об опере на сюжет пушкинской «Полтавы». Не желая снова самому возиться с либретто, а с другой стороны, не видя подходящего либреттиста, Петр Ильич решил найти готовое. Кстати вспомнилось, что пять лет назад Карл Юрьевич Давыдов собирался писать оперу на этот сюжет, да так и бросил свой замысел. Однако либретто было написано. На просьбу выслать его, Карл Юрьевич с готовностью согласился.

Кроме того, Петр Ильич задумал гармонизовать всенощную, для чего принялся тщательно изучать обиход.

***

Теплым майским вечером семья собралась за столом. Солнце заливало веранду, легкий ветерок шевелил белую скатерть. Строгая мисс Иствуд внимательно следила за поведением своих подопечных, что не мешало Тасе и Мите перешептываться и хихикать. Вдруг со двора раздался шум подъезжающей кареты. Дети встрепенулись и дружно повернулись к дверям. На несколько минут на веранде повисла абсолютная тишина – можно было слышать, как мухи летают. Пока из дома не послышался голос Александры.

– Мама! – с дружным криком дети бросились ей на встречу.

Петр Ильич поспешил следом за ними как раз вовремя, чтобы увидеть, как они со всех сторон повисли на матери, а Лев Васильевич, улыбаясь, наблюдал за этим действом.

В свою очередь обнимая сестру, Петр Ильич отметил, что она еще ужасно слаба и худа, но уже заметно ободрилась.

– Спасибо, Петруша, – благодарно прошептала Саша, пока дети наперебой пересказывали ей последние новости. – Что бы мы без тебя делали!

– А где же Таня? – удивился Петр Ильич, когда суматоха встречи немного улеглась.

– В Москве, – коротко ответил Лев Васильевич, вдруг сделавшись мрачным.

Саша печально вздохнула.

– Что-то случилось? – сразу обеспокоился Петр Ильич.

Вот почему с этой девочкой вечно что-нибудь случается? Саша кивнула на детей – мол, расскажу потом. Сердце тревожно замерло – значит, действительно нечто серьезное произошло.

Поздно вечером, когда взрослые собрались в гостиной, освещенной лишь настольной лампой, Александра прерывающимся голосом поведала:

– Василий Андреевич оказался бесчестным человеком. Намедни он явился к Тане пьяным, отвратительно себя вел и наговорил много оскорбительных слов, – она судорожно вздохнула и заключила: – Таня вернула ему кольцо и прогнала.

Лев Васильевич хмуро заметил:

– Ему повезло, что меня в тот момент не было. А то одним разрывом помолвки этот подлец не отделался бы.

– Никогда бы не подумал, что он способен на подобное… – потрясенно пробормотал Петр Ильич.

Что ж так не везет с женихами бедной Танюше? А ведь Трубецкой казался таким приличным человеком, таким влюбленным!

Несколько дней спустя Саша окончательно оправилась и втянулась в обычные дела. Ее выздоровлению способствовали и хорошие новости от Тани: она, по-видимому, была весела и здорова. При всей жалости к племяннице Петр Ильич радовался, что ее нет дома – иначе опять начались бы волнения, и Саша не поправилась бы так скоро. Просто диву даешься, насколько самые близкие и любящие люди могут друг друга мучить!

Несмотря на относительно безмятежную атмосферу, установившуюся в Каменке, на Петра Ильича напало страшное уныние: все сделалось противно, и казалось, что в будущем нет ничего утешительного. Только вера в Божие милосердие и безропотное подчинение Его воле не давали совсем пасть духом.

Борясь с унынием, Петр Ильич каждую свободную минутку посвящал работе, занявшись всенощной. Он собирался переложить коренное пение на полный хор. Задача оказалась трудной, но интересной. Хотелось сохранить во всей неприкосновенности древние церковные напевы, а между тем, они плохо поддавались новейшей гармонизации. Главное же, как в свое время с литургией – Петр Ильич стремился отрезвить церковную музыку от чрезмерного европеизма.

Но до чего же трудно было все сообразить! Изменяемые песнопения представлялись такой премудростью, для изучения которой жизни мало. Имея под руками всевозможные пособия, он не мог добиться ни текста, ни напева. Отчаявшись, он пошел за объяснениями к отцу Александру – каменскому священнику, но тот признался, что сам не очень разбирается и не понимает, как его причетник, исполняя канон со стихирами, умеет узнать, что и как читать и петь. В океане ирмосов, стихир, седальнов, катавасий, богородичнов, троичнов, тропарей, кондаков, эксапостилариев Петр Ильич совершенно потерялся – порой просто руки опускались! И уж если священнослужитель не знает, ему-то что делать?

***

Сквозь открытые окна из сада проникал аромат цветов и доносились веселые голоса детей. Лев Васильевич с Петром Ильичом играли в вист, а Саша вышивала, сидя в кресле. Как вдруг появилась бледная, похожая на привидение Таня и тут же с рыданием бросилась к матери. Перепуганная Саша, бросив вышивку, встала навстречу:

– Танюша, что с тобой? Что случилось? Мы думали, ты собиралась в Липецк с графиней Капнист?

– Я не могла там больше оставаться! – воскликнула Таня, рыдая в ее объятиях. – Так все противно! Все на меня косо смотрят. Не хочу – не хочу ничего!

Саша пыталась утешить дочь, но было заметно, у нее у самой началась истерика. Едва-едва Петр Ильич с Львом Васильевичем успокоили обеих и отправили отдыхать.

Вечером Таня сама пришла к дяде – беспокоить мать, которая опять слегла после ее трагического появления, она уже не решалась, а выговориться кому-то, видимо, было необходимо. Рыдая и заламывая руки, Таня в подробностях рассказала свою историю с Трубецким.

– Я обесчещена теперь! – кричала она. – Жизнь моя загублена. Я недостойна принимать ласки от родных и одним своим присутствием оскверняю этот дом! Что мне делать, дядя Петя? Лучше бы я умерла!

Петр Ильич обнял бедняжку, гладя по растрепанным волосам, но она билась в его объятиях в страшной истерике, доведенная до безысходного отчаяния. Сердце разрывалось от жалости. Кроме того, Петр Ильич ежеминутно боялся, что ее крики услышит Саша. С огромным трудом ему удалось, наконец, успокоить племянницу: она затихла и теперь только жалобно всхлипывала.

– Послушай, Танюша, – ласково начал он. – Ты не виновата здесь ни в чем. Более того, смогла поступить правильно, а потому не должна так убиваться. И родители будут любить тебя, что бы ни случилось. Но и ты должна подумать о них. Тебе сейчас тяжело – я понимаю это. Но постарайся взять себя в руки, думать не только о себе. Саша серьезно больна, а твои истерики ухудшают ее состояние. Пожалей мать.

Таня согласно кивала, широко раскрыв голубые глаза, в которых все еще стояли слезы.

– Я… я постараюсь…

– Ну, вот и умница, – Петр Ильич поцеловал ее в лоб и легонько подтолкнул к двери. – А теперь иди спать – тебе надо отдохнуть.

На следующий день Тане стало заметно лучше. Она вышла к завтраку улыбающаяся, спокойная, хотя все еще бледная и грустная. Эта перемена благотворно отразилась на Александре, которая тут же расцвела и оживилась. Петр Ильич старался занимать племянницу игрой на фортепиано в четыре руки, разговорами о посторонних предметах, чтобы не давать ей замыкаться на своих переживаниях. И к вечеру Таня совсем повеселела.

Но стоило Саше поинтересоваться, как она себя чувствует – все началось по новой. Всем сердцем жалея сестру, которой опять стало плохо: боль в печени, желчь, впрыскивания морфина, – Петр Ильич попытался вразумить ее:

– Санечка, не преувеличивай Танину болезнь. Если ее ежеминутно спрашивать: «Как ты себя чувствуешь?» – для нее это хуже. Ей надо просто заняться чем-нибудь полезным и поменьше о себе думать. Все ее болезни происходят от полнейшего бездействия.

– Может, ты и прав, – тяжело вздохнула Саша. – Но не могу я видеть, как она мучается. Все хочется приласкать и пожалеть бедную мою девочку.

В итоге обе слегли окончательно, Саша вся пожелтела и ослабела, у Тани возобновились страшные головные боли, и ей тоже впрыскивали морфин. Дом погрузился в уныние. Невыносимо грустно и тяжело стало здесь жить, но и уехать, бросив их на произвол судьбы, когда они так в нем нуждались, Петр Ильич не мог.

***

Вернувшись с прогулки жарким июньским утром, Петр Ильич обнаружил на столе поджидавшее его письмо Направника, сообщавшего отрадную новость:

«На днях открылся в Праге большой Народный театр. Дирекция, желая обзавестись славянским репертуаром, просит меня обратиться к Вам с покорнейшею просьбою предоставить ей право постановки Вашей оперы «Орлеанская дева».

Петр Ильич был необычайно польщен и обрадован – вот и проникла опера за границу. До сих пор в Европе исполняли только его симфонические произведения. Русские оперы казались слишком чуждыми и странными западной публике.

Саша, наконец-то, отправлялась в Карлсбад, Лева поехал проводить ее, и Петр Ильич снова остался за главу семьи.

С Таней у него установились тяжелые отношения: он не мог не сердиться на ее поведение. Целыми днями она валялась в постели, вечером выходила из комнаты в невероятных пунцовых костюмах с намазанным лицом, часами сидела запершись с гостившим у них кузеном Колей Переслени, погрузилась в лень и апатию. Бедная Вера, пытавшаяся хоть немножко привести сестру в чувство, приходила в отчаяние.

Лева вернулся домой, оставив жену на попечении подруги – Натальи Плесской.

– Саша немного приболела в Киеве, – поделился он новостями, – но скоро почувствовала себя лучше, и мы решили, что она спокойно может доехать до Карлсбада. Да и Ната позаботится о ней, как никто.

Петр Ильич кивнул – Наталья Андреевна была преданна Саше до самозабвения и опекала ее, как наседка своих птенцов.

– Кстати, в Киеве мы встретились с Колей и Сашей фон Мекк, – сообщил Лев Васильевич. – Чудесные мальчики – умные, воспитанные. Мы решили пригласить их в Каменку. Так что скоро ждем гостей.

О том, чтобы познакомить своего сына Николая с одной из племянниц Петра Ильича с целью устроить свадьбу, Надежда Филаретовна писала уже давно. Петр Ильич эту мысль поддержал, а Саша с Левой, в свою очередь, с готовностью согласились. Предполагаемой невестой выбрали Наталью, но Петр Ильич сомневался в разумности этого решения: Николай был уже взрослым юношей, а Тася – совсем еще ребенком, легкомысленным и переменчивым. Лучше бы обратить внимание на одну из старших сестер. Посовещавшись, они решили предоставить выбор детям.

***

Петр Ильич пил чай на балконе, пользуясь редкими минутами одиночества, когда младшие дети занимались с гувернанткой, старшие – рукодельем, а Лева – хозяйственными делами. Ужасная летняя жара позволяла наслаждаться свежим воздухом только в утренние часы, пока солнце не вошло в зенит. И в это время Петр Ильич любил посидеть на балконе, в тишине, немного отвлечься от семейных проблем, погрузиться мыслями в музыку.

Опера никак не двигалась с места, хотя и нашлось порядочное либретто, и в часы досуга Петр Ильич написал четыре номера. Но все они были ему невероятно противны, а усилий воли только на них и хватило.

Беготня и крики в доме прервали его размышления.

– За доктором! За Львом Васильевичем!

На балкон, запыхавшись, влетела горничная Федора с ужасом на лице.

– Петр Ильич, быстрее – в комнату Тани!

– Что? Что случилось? – испугался он.

Но Федора ничего не могла толком объяснить, только продолжала умолять, чтобы он бежал скорее. Примчавшись к племяннице, он обнаружил ее в полном безумии метавшуюся по кровати с криками:

– Умираю! За священником! Я себя отравила! Морфин попал в вену!

Прибежал Лев Васильевич, и вдвоем они едва-едва смогли ее успокоить.

– Морфин попал в вену, – объяснила Таня, когда смогла связно говорить, – а Роман Ефимович сказал, что это верная смерть.

– Ну с чего ты взяла? – с тяжелым вздохом спросил Лев Васильевич.

– Мне показалось, – Таня опустила глаза, сама устыдившись своей истерики. – Прости.

Спустя полчаса она уже спокойно спала. А вот Петра Ильича и Льва Васильевича долго еще трясло после ее представления. Что же такое творится с этой девочкой? Ведь вроде пошла на поправку – и вот опять!

После этого случая, видимо, устыдившись, Таня, наконец-то взяла себя в руки: стала меньше спать, появляться к обеду, гулять. Ходила с отцом в Тростянку, после чего они зашли в церковь. В общем, изо всех сил старалась быть здоровой. В сущности, Таня была хорошей девочкой, и стоило признать, что Лева с Сашей отчасти сами были виноваты – слишком уж избаловали старшую дочь.

Приехавший в конце июля в Каменку Анатолий привез новости из Москвы. До сих пор ничего не объявляли о предстоящем учебном годе в консерватории. Что там происходит? Что с ней будет? С болью думал Петр Ильич о ее судьбе, и порой терзали угрызения совести, что соболезнования эти исключительно платонические. Но он не мог заставить себя туда вернуться – любить консерваторию он был способен только издалека. И он снова принялся уговаривать Танеева занять пост директора.

Забыв о своей трагичной истории с Мазуриной, Толя поведал, что уже влюблен в другую:

– Зовут ее Прасковья Владимировна. Она дочь купца Коншина и племянница Павла Михайловича Третьякова. Она чудесная – умная, добрая, красивая! И я собираюсь сделать ей предложение.

Петр Ильич только улыбнулся – сколько раз уже слышал он подобные речи! Каждый раз Толя влюблялся навеки и собирался жениться, и каждый раз через полгода – год все проходило.

Неожиданно появился Модест, впрочем, заехавший всего на пару дней сообщить, что Конради отпускает их с Колей на зиму за границу.

– Мы будем жить в Риме, и мне хотелось бы, чтобы ты поселился с нами. Пожалуйста, Петя, устрой так, чтобы мы вместе пожили!

Брат смотрел такими умоляющими глазами, что Петр Ильич не мог отказать. Да и перспектива провести с ним зиму очень даже ему улыбалась. Вот только Рим… В нем же совершенно невозможно работать.

В свою очередь, Анатолий, возвращаясь в Москву, умолял пожить с ним и жаловался чуть ли не со слезами:

– Ты ведь всю зиму проведешь за границей, и я так долго тебя еще не увижу! Приехал бы в Москву, а? Хоть ненадолго.

Петр Ильич обещал погостить у него в сентябре, хотя ехать в Первопрестольную абсолютно не хотелось: опять ведь начнут зазывать его в консерваторию.

Весь август старшие племянницы ездили попеременно в Киев, чтобы присматривать там за братьями, поступавшими в гимназию. А в конце месяца Александра написала, что возвращается из Карлсбада, собирается заехать в Киев повидаться с детьми, и уже оттуда вместе с мужем и дочерями – домой.

Саша вернулась бодрой и поздоровевшей, но длилось это недолго. Словно нарочно ради приезда матери Таня вновь начала целыми днями валяться в постели, отравлять себя морфином и терзать ее жалобами на судьбу и свою безотрадную жизнь. Вся та польза, что Саша получила от лечения, моментально сошла на нет. Вернулось плохое самочувствие – целыми днями она плакала и тосковала.

Если прежде Петр Ильич жалел племянницу, то теперь начал на нее сердиться. Ну как она, уверяющая, будто безмерно любит мать, не понимает, что своим поведением убивает ее? Петр Ильич ежедневно просил Бога вразумить Татьяну и не допустить ее до собственной гибели и разрушения счастья всей семьи.

Пару дней спустя Александра, взяв с собой Веру и Уку, уехала в Одессу, а потом в Крым по рекомендациям врачей. Петр Ильич вздохнул с облегчением – вдали от старшей дочери она сможет, наконец, прийти в себя и как следует позаботиться о здоровье. Вот только не начнется ли та же канитель, стоит Саше вернуться домой?

***

Выполняя обещание Анатолию, Петр Ильич провел в Москве сентябрь, ставший сплошным мучением. Толя опять хандрил и жаловался на судьбу. Хотя на что ему жаловаться? Успешный, умный, красивый молодой человек. Консерваторские приятели после смерти Николая Григорьевича пали духом. Юргенсон показался больным – Петр Ильич даже начал подозревать, что долго он не протянет. Алеша, получивший увольнительную и приходивший повидаться с барином, сильно изменился в худшую сторону: стал еще более дерзким и нахальным, чем прежде, и приобрел манию спорить по любому поводу.

По дороге в Каменку Петр Ильич заехал в Киев проведать племянников. Когда он вошел в квартиру, Аня, Тася, Боб и Митя заканчивали обед. Завидев дядю, все четверо бросились его обнимать. Как выяснилось, Льва Васильевича с ними не было, дети оставались на попечении бонны Мины, и страшно соскучились по родным.

– А где же Таня? – поинтересовался Петр Ильич, поняв, кого не хватает в этой радостно галдящей стайке.

– Лежит у себя – у нее голова сильно болит, – сообщила Аня и, заметив, как он нахмурился, поспешно добавила: – Ты не думай, дядя Петя, она хорошо себя ведет: рано ложится, рано встает, занимается хозяйством.

– Ну, дай-то Бог, чтобы она совсем поправилась, – облегченно вздохнул Петр Ильич.

– А у нее новый жених появился, – с лукавой улыбкой доложила Тася. – Отто Романович Керн. Он коммерсант – сахар продает. Очень милый. Так на Таню смотрит – просто глаз не сводит…

– А она что?

– Ничего, – с легким неодобрением ответила Аня. – И не отказала, и не согласилась. Не знаю, чего она от него хочет.

Оставалось только сокрушенно покачать головой. Зная, какой кокеткой стала Таня, Петр Ильич подумал, не сама ли она своим поведением довела Керна до предложения, а потом пошла на попятный. Так она никогда достойного мужа не найдет.

В Каменке он успел лишь мельком увидаться с Левой, который в свою очередь уезжал в Киев к детям. Большой дом опустел: кроме Петра Ильича и горничной не осталось ни единой живой души. С одной стороны, можно было спокойно заняться оперой. А с другой – стало тоскливо без привычного детского щебета, Боба, приходившего по утрам мешать работать, старших девочек и их кавалеров, Саши и Левы.

 ***

По грунтовой дороге, идущей через опустевшее поле, Петр Ильич возвращался с послеобеденной прогулки. Прохладный октябрьский ветер раздувал полы осеннего пальто и норовил сорвать с головы шляпу, так что приходилось постоянно ее придерживать. Подходя к усадьбе, он заметил карету, въезжавшую в ворота. Он ускорил шаги, спеша встретить прибывших. Какова же была его радость, когда первой, кого он увидел, оказалась Александра.

– Санечка! – Петр Ильич со счастливой улыбкой обнял посвежевшую сестру, после чего настала очередь Веры и Юрия.

А следом появился незнакомый молодой человек в форме морского офицера, скромно в стороне взиравший на семейные приветствия. Он не был красавцем, но его милое и умное лицо с большими светлыми глазами сразу располагало к себе. Взяв его за руку, Вера подвела молодого человека к Петру Ильичу и представила:

– Дядя Петя, познакомься: мой жених – Николай Александрович Римский-Корсаков.

– Рад знакомству, – искренне произнес он, протягивая руку.

О женихе Веры он уже знал из Сашиных писем, и был рад за племянницу. По тому, как молодые люди смотрели друг на друга, держались за руки, переплетая пальцы, мечтательно улыбались, сразу становилось ясно, что они по-настоящему влюблены. Одно огорчало: Вера выходила замуж раньше старшей сестры.

– Свадьба назначена на четвертое ноября, – сообщила Саша.

– Ты ведь останешься, правда? – умоляюще посмотрела на дядю Вера.

– Конечно, Веруша. Как я могу пропустить такое событие? – он ласково поцеловал племянницу в лоб.

Николай Александрович, сразу понравившийся Петру Ильичу, пару дней спустя и вовсе стал казаться своим человеком – будто они десять лет знакомы. А уж Вера в женихе души не чаяла. Еще совсем недавно и не задумывавшаяся о замужестве, теперь она могла говорить только о предстоящей свадьбе.

И все же, когда до радостного дня осталось совсем немного, Вера вдруг погрустнела, выглядя смущенной и растерянной. Вечером перед сном Петр Ильич зашел поговорить с ней об этом и поинтересовался, что происходит.

– Неужели ты уже разочаровалась в Николае? Мне казалось, вы друг друга очень любите.

– Да что ты, дядя Петя! – возмутилась Вера. – Конечно, я люблю его, иначе и не было бы ничего. Но знаешь, мне вдруг так грустно стало, как подумаю, что совсем скоро покину наш милый дом, маменьку и папеньку, сестер, братьев… Когда-то я их еще увижу снова?

– Ну, это вполне естественное чувство, – улыбнулся Петр Ильич. – Пройдет.

– А еще… – Вера сбилась на мгновение и доверительным тоном продолжила: – Я писала недавно Колиной матери. И она ответила мне очень ласково и мило. Но… она назвала меня своей доченькой. А я… никак не могу смириться с мыслью, что кто-то еще, кроме маменьки, может называть меня дочкой. Это так странно… так пугает…

У Веры на глаза навернулись слезы, и лицо сделалось совершенно потерянным.

– Полно, Веруша, – Петр Ильич ласково обнял начавшую всхлипывать племянницу. – Никто никогда не займет место твоей матери. Радоваться надо, что свекровь хорошо к тебе относится.

Вера кивнула:

– Да, я знаю. Я привыкну… со временем.

В сущности, Вера была еще совсем ребенком – всего-то семнадцать лет. Не удивительно, что она так боялась оказаться оторванной от родных.

На свадьбу, которая проходила в Киеве, собралась вся семья, кроме Модеста, уже уехавшего с воспитанником за границу. Забыв свои страхи, Вера сияла и солнечно улыбалась. Сразу же после торжества молодые, провожаемые со слезами, поцелуями и наставлениями, отбыли в Париж.

А вскоре и Петр Ильич покинул семейство сестры, уехав в Италию к Модесту. Он оставлял Каменку в подавленном настроении: там опять все были больны – даже самые маленькие, – а Саша и вовсе еле сидела от слабости.