Текст книги "Пират.Дилогия"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц)

Немного погодя тюремщики принесли в камеру дощатую конторку для письма стоя, а вместе с нею – горящую восковую свечку в легком медном шандале, письменный прибор, несколько листов желтоватой писчей бумаги по два песо за пачку и белый морской песок для присыпания недостаточно быстро высыхавших чернил.

Бежать сеньор лейтенант пока не пытался, поскольку все еще надеялся оправдаться, к тому же прекрасно представлял себе всю систему расположенных в тюремных коридорах перекрестных решеток, открывать которые был только один мастер – почтеннейший кузнец Жауме Бальос, с которым Громов, к стыду своем, не виделся уже очень давно – просто некогда было.

Обмакнув в чернильницу заостренное гусиное перо, молодой человек задумался, глядя на желтое пламя свечи. Вчера… нет, если верить тюремщику, то уже три дня назад были написаны самые подробные оправдания по поводу отвлечения следствия на секту «Красный Барон», теперь следовало приступать к иезуиту. Андрей, правда, говорил уже все губернатору лично, но тот настаивал на подробностях, пусть даже в письменной форме, чем и занялся сейчас молодой человек, тщательно выведя первую фразу:

«С доном Теодоро, не зная, кто это такой, я встретился чисто случайно, у себя дома…»

Написав, Громов почесал затылок и еще раз перечитал предложение. Както не очень понятно выходило – «встретился случайно у себя дома». Нет! Надо подругому… «Незнакомый мне дон Теодоро встретился со мной, тайно пробравшись в мой дом и не представившись, что может подтвердить…»

А кто может это подтвердить? Жоакин? Неет, мальчишку не нужно было втягивать в это дело никаким боком. И вообще, прежде чем писать – равно как и говорить – здесь, в этой стране и в этой эпохе, следовало очень хорошо подумать. Это ведь не российский неофеодализм с до предела деградирующим обществом, где – чем проще, тем лучше. Увы, здесь такие штуки не пройдут, здесь сложно все, более чем сложно…

Может, не писать ничего вовсе? А зачем тогда бумагу и перо просил? А низачем. Пусть будет!

Молодой человек неожиданно для себя улыбнулся, подивившись своей собственной судьбе – вот уж поигралaто! Из двадцать первого века в восемнадцатый – это ладно, это редко с кем случается, да почти ни с кем, исключая, наверное, лишь одного его, Андрея Громова, а вот все остальное: из шпионов – в герои лейтенанты, затем опять – в шпионы. Судьбааа… Только вот Бьянку жалко, эх… не уберег. Да и как можно ее уберечь было, никто же не знал, что…

За дверью громко лязгнул засов, наверное, принесли пайку.

– Сеньор лейтенант, вас требует господин губернатор.

Положив на конторку перо, Громов улыбнулся – ну хоть какоето развлечение, интересно, что еще там ушлый судейский на его голову выдумал?

Оох… Опять – за спину руки, двое стражников с алебардами впереди, двое – сзади, на пути решетки – одна, вторая, третья и… Господи, неужели солнышко? Оно самое, милое, золотое… и небо такое синеесинее, и воздух… И вокруг пахнет розами, и птички поют! День.

Губернатор дожидался узника все в том же кабинете, что и самый первый раз. Темнокрасный, с золотым позументом, кафтан, завитый парик, впалые желтые щеки. Умный пронзительный взгляд и лишенный всяких эмоций голос.

– Вы всетаки решили дать письменные показания? – кивнув на стул, тихо произнес барон. – Что ж, наверное, это и неплохо. Однако на этот раз я пришел вовсе не для допроса, дело для всех ясное – и вас, сеньор Андреас, очень скоро казнят…

– Ну вот, – кисло усмехнулся молодой человек. – Кто о чем, а вы опять о казни.

– Вина ваша неоспорима, тем более я хотел ознакомить вас с составом высокого трибунала, – поиграв перстнями на пальцах, губернатор протянул узнику грамоту. – Вот, читайте.

– Председатель – барон де КамбресиРозандо, – взяв бумагу, вслух прочитал Андрей. – Ого… члены… Постойтека! И граф дель Каррахас здесь! Все мои друзья, блин… Похоже, и в самом деле шансов у меня мало.

– Ну так я о чем и говорю, – барон де Мендоза развел руками.

Странно, но Громов не испытывал к губернатору абсолютно никакой ненависти или вражды, быть может, потому что этот коварный и облеченный немаленькой властью человек разговаривал с ним подчеркнуто вежливо, вполне обычным, можно даже сказать, дружеским, тоном, не грозил, не ругался… просто который раз уже подставлял расчетливо и цинично. Но делал это с неким намеком на сожаление, мол, ято бы и рад не делать подлостей, но, увы, обстоятельства…

– Да, вы, кажется, говорили о шансах? – барон внезапно вскинул глаза. – Так у вас вполне может появиться один.

– Что? – оторвавшись от списка, хлопнул ресницами Громов.

– И это вторая… да, пожалуй, и главная, причина моего появления здесь. Вас хочет видеть одно лицо… которое может оказаться полезным.

– Что за лицо? – озаботился молодой человек. – Старый знакомый? Хм… интересно, кто. Вы говорите…

– Больше ничего не скажу, – губернатор сжал в кулаки ладони. – А от вас потребую… Дада, потребую, проявить при этой встрече терпение и такт.

– Терпение и такт, – озадаченно протянул Громов. – Чточто, а уж этото я вам обещаю, любезнейший сеньор! Так с кем я всетаки…

– Сами увидите сегодня вечером. Сейчас же – прощайте, встретимся на суде. Стража!

Тряхнув париком, барон позвонил в лежащий на столе колокольчик, и немедленно вошедшие стражники увели узника обратно в темницу.

Андрей был заинтригован! Кто, кто этот таинственный незнакомец, вдруг озаботившийся спасением несчастного лейтенанта и имевший для этого все необходимые связи – иначе б с чего о нем говорил сам губернатор? Кто ж это мог бытьто? Педро Кавальиш? Нет, не того полета птица, тем более – сам в опалу попал. Тогда кто? Ну не кузнец же и не Жоакин Перепелка! Может, тот самый незнакомец? Нет… тот, похоже, всетаки и есть искомый иезуит – дон Теодоро.

От всех этих рассуждений впору было башку сломать, и Громов, махнув на все рукою, завалился до вечера спать, провалившись в сон, как в спасительное убежище, быть может, последнее в жизни.

Его разбудил стражник, потряс за плечо:

– Идемте, сеньор. К вам пришли.

Быстро поднявшись, молодой человек пригладил, как уж смог, волосы и, поправив воротник, зашагал вслед за тюремщиками. И снова темный, освещаемый лишь горящими факелами стражников коридор, лязгающие решетки – эксклюзивная работа кузнеца Жауме Бальоса – узкая лестница – дюжина ступенек вверх, к оранжевому закатному солнцу!

– Сюда, налево теперь.

Понятно. Комната для свиданий.

И на скамье – какаято дама в шляпке с черной вуалью! Именно она – и есть таинственный посетитель?

– Добрый день, – галантно поклонился Громов.

– Здравствуй, Андреас.

Женщина подняла вуаль, и молодой человек едва не вскрикнул от удивления!

Амалия! Баронесса де КамбресиРозандо. Та самая, во многом благодаря которой он и оказался здесь. Что ей надобно, интересно знать?

Красивое «кукольное» личико юной дамы казалось еще более бледным, нежели всегда, под глазами пролегли глубокие синие тени, тонкие, красиво очерченные губы подрагивали, как если бы баронесса собиралась вотвот заплакать. Странно, вообщето Амалия была девушкой веселой и даже в меру циничной. Что ж она сейчасто строила из себя несчастную?

– Я пришла попросить у тебя прошения, Андреас, – опустив густые ресницы, тихо промолвила баронесса. – Нет, нет, не надо, не перебивай! – Амалия вскинула голову. – Я понимаю, что причинила тебе несчастье, но, поверь, в смерти Бьянки моей вины нет! А то, что я закричала… я была зла на тебя, Андреас, очень зла, за то, что ты… О, что я такое говорю, боже!

Юная дама вскочила со скамьи и, упав бывшему любовнику на грудь, разрыдалась, словно какаянибудь простолюдинка, не приученная сдерживать свои чувства.

– О, Андреас, простишь ли ты меня хоть когданибудь?

Молодой человек машинально погладил плачущую красавицу по плечу, подумав, что, в конце концов, Амалия в чемто права – не так уж она и виновата. Несчастную Бьянку казнили бы все равно, и вряд ли бы он, Громов – даже неузнанный – сумел бы хоть чтонибудь сделать.

– Не плачь, хватит, ну… – утешал девушку узник. – Ты же знаешь, сердиться на женщин – пустое и не достойное мужчины дело. А в смерти Бьянки я тебя не виню.

– Ах, милый Андреас… – крепко обняв Громова, Амалия подняла заплаканное лицо и шепотом попросила: – Поцелуй меня. Крепкокрепко. Как раньше…

Молодой человек молча поцеловал юную даму в губы – крепко, как она и просила, – почувствовав в ответ такой жар, такое страстное пламя, что на миг испугался – неужели баронесса де Камбрес вдруг сошла с ума? Или, скорее, просто вспыхнули старые чувства…

– Ты и в самом деле меня простил? – наконец, отпрянув, тихо спросила девушка.

– Простил, да.

– Тогда поцелуй еще!

И на этот раз Андрей исполнил просьбу с таким же пылом, и нельзя сказать, чтоб это было бы ему неприятно или вовсе не вызвало никаких чувств. Амалия, явно ощутив это, улыбнулась прежней своею улыбкою, немного кукольной, загадочной, озорной… А потом оглянулась и так же негромко произнесла, придав своему милому личику как можно более серьезное выражение:

– Завтра будет суд, знаешь?

– Да, – шепотом отозвался Громов. – Я даже знаю состав трибунала.

Амалия скорбно вздохнула:

– Там многие хотят твоей смерти… Особенно – мой муж… и граф Антонио дель Каррахас, супруг Эжены. И еще – все те, кто был в нашем обществе…

– Понятно, – грустно усмехнулся Андрей. – Я слишком много знаю.

– Да, они хотят избавиться от тебя, – юная баронесса поправила кружевной воротник платья. – И не обязательно казнить. Думаю, согласятся и просто выслать тебя в Америку. Под строгий надзор, на вечное поселение в какуюнибудь забытую богом дыру. Нет, нет, милый Андреас, выслушай меня до конца!

– Да, я слушаю, слушаю.

Молодой человек нежно погладил девчонку по шее. Амалия вновь улыбнулась:

– Так я что хочу сказатьто… Да – ссылка, это почти та же смерь, но… из колоний всегда есть надежда вернуться, с того же света – нет. Я сделаю все, Андреас, чтобы тебе заменили казнь разжалованием и ссылкой, ты же молись, чтоб все вышло. Обещаешь?

– Ну да, помолюсь. Да! – вдруг озаботился молодой человек. – Мой верный слуга, Жоакин Перепелка… Ежели что – ты позаботишься о нем?

– Ну конечно же – обещаю! – юная дама пожала плечами и грустно вздохнула. – Прощай, милый… Не знаю, свидимся ли мы еще хоть когданибудь.

Не дойдя до двери, баронесса де Камбрес повернулась и снова бросилась Громову на шею, чередуя рыдания с поцелуями.

Сие трогательное прощание тактично прервал вежливо постучавший в дверь тюремщик:

– Пора, господа. Время закончилось.

Промокнув глаза носовым платком, Амалия через силу улыбнулась и вышла, а, чуть погодя, стражники увели и Андрея. Молодой человек провел ночь в задумчивости и – как и обещал Амалии – в молитвах. Ему почемуто не хотелось сейчас рассуждать здраво – удастся ли баронессе задуманное или нет, вполне может так статься, что и не удастся: смирятся ли оскорбленные мужья с тем, чтобы любовнику их молодых жен была оставлена жизнь? Впрочем, а вообще знают ли они об этом? Вполне могут и не знать, тогда… Тогда, определенно, есть шанс: ведь если не будет мотива личной мести, если просто заткнуть рот – так можно и выслать в колонии, туда, куда Макар телят не гонял. На мужа своего, старого барона де Камбрес, Амалия уж конечно повлияет, как и у каждой супруги, у нее на то есть средства. А вот что касаемо графа дель Каррахас, губернатора и всех прочих… хотя, наверное, средства припасены и для них… Громов сейчас не хотел даже думать – какие, вообще же, был уверен, что поступил правильно – некрасиво отталкивать плачущих женщин, даже если они и…

Как и ожидал Андрей, судебное заседание члены высокого трибунала провели при закрытых дверях и без лишних формальностей типа очных ставок, допросов свидетелей и всего такого прочего, что неминуемо затянуло бы дело и – самое главное – привлекло бы к нему излишнее внимание непосвященных лиц.

Предъявив узнику обвинение в шпионаже в пользу Филиппа Бурбона, верховный судья – в отличие от сеньора губернатора, жизнерадостный толстячок с толстыми жирными губами и масляными глазками – тут же огласил и приговор: казнь через повешение… милостью Его величества добрейшего короля Карла заменяемая лишением дворянского звания и высылкой под надзор в городок Чарльстон в английской колонии Южная Каролина. Южная Каролина – потому что все испанские колонии поддерживали Филиппа Бурбона – это первая причина, а вторая – завтра с утра из Барселоны в Чарльстон как раз отправлялось попутное судно под английским флагом. Получалось очень удобно – произвести гражданскую казнь да сплавить узника поскорее – практически одним днем обойтись.

Не было ни торжественного построения гарнизона крепости Монтжуик, ни зачитанного громовым голосом приговора, все прошло тихо, можно сказать – подомашнему. Над головой Громова прямо в помещении караульной сломали шпагу да велели снять кафтан, в который и обрядили заранее подготовленный труп какогото бродяги, живенько вздернутый на свободную виселицу. Далекоо было видно, как раскачивался на ветру казненный предатель… почти все в Барселоне знали – кто, уж об этомто позаботились, а уже ночью, тайком, в закрытой карете, отвезли узника в порт, посадив на борт «Святой Эулалии» – так называлось попутное судно.

Узенькая и тесная каморка, куда втолкнули «казненного», оказалась на носу судна, рядом с камбузом, откуда с раннего утра донесся вполне аппетитный запах гороховой похлебки. Слышно было, как свистел в свою дудку боцман, как бегали по палубе матросы… вот загремела цепь – выбрали якорь. Судно дернулось – видать, поставили блинд – повернулось и медленно покинуло гостеприимную гавань Барселоны, города, в котором российский предприниматель Андрей Андреевич Громов встретил свою любовь… и свою смерть. С борта корабля были хорошо видны виселицы на стене крепости Монтжуик. На одной из них и висел сейчас «Громов», бывший дворянин, бывший лейтенант, бывший любовник…

Все осталось в недавнем прошлом, нынче же начиналась новая жизнь, а что ждало Андрея в будущем, знал пока только один Господь Бог. Покинув гавань, на судне подняли все паруса и, пользуясь попутным ветром, «Санта Эулалия» белокрылою чайкой полетела на запад – к захваченному англичанами Гибралтару.

По мысли Громова, не прошло и часа после того, как судно вышло из гавани, как двое дюжих матросов без особых сантиментов выгнали его из каморки едва ль не пинками, да, на всякий случай связав за спиной руки, отвели на корму, к капитану – а кем еще был это вальяжно развалившийся в поставленном на палубе складном кресле рыжеватонебритый тип с лошадиным мосластым лицом и тяжелым взглядом.

– Меня зовут Якоб Пинеда, я на этом судне капитан и Господь Бог!

Сказав так, развалившийся в кресле тип загоготал, показав желтые и крупные, как у коня, зубы, затем же, резко оборвав хохот, спросил с явной угрозой в голосе:

– Понятно вам, свиньи?

Сие не слишкомто вежливое обращение несомненно относилось не только конкретно к Громову, но и еще к пятерым парням, судя по связанным рукам, таким же ссыльным преступникам.

– Денег на ваш прокорм не выделено, – сплюнув на палубу, продолжал капитан. – А бездельников на своем корабле я не потерплю – будете вкалывать, как черти в аду, иначе, клянусь всеми святыми – живо у меня пойдете на корм рыбам! Ясно?

Ссыльные разом кивнули, однако такой ответ мосластого мореплавателя явно не удовлетворил:

– Нужно отвечать – «да, сэр»! Понятно вам, ублюдки?

– Да, сэр, – нестройным хором отозвались бедолаги, искоса поглядывая на карабкающихся по вантам матросов – босых и одетых вполне живописно – в лохмотья и рвань.

Как тут же отметил опытный судомоделист Громов, «Святая Эулалия», судя по парусному вооружению и двум мачтам, являлась шхунойбригом или бригантиной, как где называли. Передняя – фокмачта несла прямые паруса, – задняя – гротмачта – косые. Небольшое и весьма маневренное судно, не требующее большого количества команды – человек двадцать… ну тридцать – максимум. Правда, если на ней еще имелись пушки – а они, вне всякого сомнения – имелись, можно было накинуть еще с дюжину человек во главе с канониром…

– Итак, свиньи, – между тем продолжал капитан на смеси каталонского и английского, сдобренных изрядным количеством самых интернациональных ругательств. – Вам всем придется работать, отрабатывать свою жратву… в ближайшем порту я запру вас в трюме, и ежели кто думает, что ему вдруг удастся сбежать, то тот очень и очень об этом пожалеет, клянусь отрыжкою дьявола!

Сэр Якоб Пинеда погрозил внушительным кулаком и, оглянувшись на стоявшего у штурвала вахтенного – вполне обычного белобрысого парня – уже более миролюбиво добавил:

– Сейчас будете отвечать на мои вопросы, свиньи. Четко и по существу. Кого спрошу. Ну… – прищурившись, он внимательно оглядел ссыльных и указал пальцем на крайнего, хмурого здоровяка с бурыми волосамикосмами до самых плеч. – Начнем с тебя, парень. Кто такой? Что можешь делать?

– Ну Санчес я, а звать – Гонсало, – угрюмо повел плечом здоровяк. – Крестьянин я, ну. Всю крестьянскую работу знаю, ну… пахать, сажать, жать…

Капитан переглянулся с подошедшим к нему юрким чернявым малым в грязноватом камзоле с оторванными пуговицами, как видно, помощником или шкипером. Оба разом захохотали.

– Ой, уморил, уморил, деревенщина! Тут нам все твои умения без надобности… А вот канаты тянуть – ты, я вижу, неслабый малый.

Детинушка горделиво хмыкнул:

– Да уж есть, ну.

– Будешь у нас теперь не Санчес, а Деревенщина. – Сэр Пинеда потер руки и перевел взгляд на следующего бродягу, миловидного, лет пятнадцатишестнадцати, парня с испуганным лицом.

– Ладненько, теперь – ты!

– Меня зовут Мартин… сеньор… сэр…

– Мартин, вот как? – капитан както особенно мерзко ухмыльнулся и подмигнул помощнику. – А он красавчик, ага! Будешь у нас Пташка!

– Но… – не понял юноша. – Почему Пташка?

– А вот выйдем в океан – там и узнаешь, почему! – сэр Якоб снова расхохотался и уставил палец на Громова. – Ты у нас кто? Хотя… я и сам помню – Висельник! Так тебя и звать будем. Что умеешь делать?

– Убивать, – нагло усмехнулся Андрей.

Давно уже пора было поставить зарвавшегося нахала на место. Хоть так. Ишь, прищурился, сволочь!

Капитан «Эулалии» переглянулся со шкипером:

– Чточто?

– Что слышали, сэр, – охотно пояснил молодой человек. – Я, видите ли, был солдатом. Убивать наловчился поразному – шпагой, кинжалом, дамской булавкой, а также – при помощи пистолета, мушкета, фузеи, пушки…

– Пушки? – сэр Якоб Пинеда заинтересованно подался вперед. – И впрямь – артиллерист? Не врешь?

– Могу управляться с двенадцатифунтовым орудием, также и с фальконетом, – вспомнив урок старого капрала, прихвастнул Громов. – Двадцатичетырехфунтовое один не потяну – тяжеловато будет.

– Ах, вон оно как, тяжеловато… – ухмыльнулся самозваный сэр. – Ладно, испытаем тебя в бою – моему канониру как раз не помешал бы толковый помощник. А пока будешь работать, как все… Как черти, я бы сказал – именно так у меня все и работают! Хахаха!

Канонир? Не обращая внимания на громкий смех капитана, Андрей задумчиво покусал губу. Зачем на небольшом торговом судне канонир? Неужели недостаточно обычных матросов? Или «Эулалия» еще и промышляет пиратством? Наверное, так – кто в это время не промышлял? Обычное дело.

Тем временем капитан живенько составил беседу и с другими ссыльными, коих оставалось двое. Чемто похожих друг на друга – лет тридцати, среднего роста, худые, с неприметными лицами… один, правда, чернявый, как местный шкипер, другой – белобрысый, как вахтенныйрулевой. Белобрысого звали Рамон Кареда – ныне, покорабельному, просто – Рамон, чернявого – Сильвио Дайвиш, отныне – Головешка. Неплохая компашка подобралась – Громов даже улыбнулся: не считая Рамона, Деревенщина, Головешка, Пташка… да еще и он сам – Висельник, вот уж прозвали так прозвали, не в бровь, а в глаз.

Немного погоняв на разных палубных работах – скатывание парусов, приборка и прочее – ссыльных всем скопом запихнули в трюм. Судно шло вдоль берега, и капитан не хотел рисковать.

– Так вот до Гибралтара и пойдем, в трюме, – ухмыльнулся «Головешка» Сильвио. – А уж потом – красота! Палуба, океан, свежий воздух… и работы – не продохнуть!

– А долго нам плыть? – шмыгнув носом, поинтересовался Мартин.

Головешка пожал плечами:

– Может, месяц, а, может, и два – как волна, как ветер. Хотя… – он вдруг внимательно присмотрелся к какимто отверстиям в шпангоутах и балках и понизил голос: – Однако наше вынужденное путешествие может и затянуться.

– Почему? – тут же переспросил Андрей.

– Да так…

– Нет, вы ведь чтото здесь увидели… вот эти дыры… они зачем?

– Хм, – Сильвио хмыкнул и неожиданно подмигнул Мартину Пташке. – Ну раз вы все же хотите знать… Не хочу вас пугать, ребята, но, похоже – это работорговый корабль. И кажется мне, после Гибралтара наш бравый капитан обязательно повернет на юг, к западному побережью Африки – за рабами, да. Видите эти отверстия? Они для цепей, и в этот трюм можно натолкать немало живого товара.

– Рабы рабами, – меланхолично протянул Рамон. – Не понимаю, чем это плохо для нас?

– Абордажем, друг мой! – скорчив нарочито жуткую гримасу, Головешка похлопал Рамона по плечу. – Видите ли, парни, люди больше всего на свете любят завидовать чужому богатству. Завидовать и пытаться его отобрать. А на нашем пути промышляет немало лихих ребят на быстрых суденышках… да и военные фрегаты не прочь поживиться живым грузом. Можем не отбиться, не уйти.

После Гибралтара ссыльных ненадолго выпустили для палубных работ, что насидевшиеся в темном трюме бедолаги восприняли как праздник… быстро испорченный хамским поведением капитана и его гнусной команды, на взгляд Андрея, состоявшей из исключительного отребья, наверное, собранного по всем портовым притонам Европы. Большая часть матросов вовсе не походили на испанцев, общаясь меж собой на какомто ином языке, голландском или немецком.

Громов заметил, что на судне появились и пассажиры – совсем нерадостные забитые мужики, женщины, дети, судя по штопаной одежонке и скромному скарбу, явно не относившиеся к благородному сословию… к коему, впрочем, ныне не относился и лишенный дворянства бывший сеньор лейтенант, вместе с остальными своими товарищами по несчастью истово драивший палубу на полубаке.

– Сильней трите, сильнее, твари! – помахивая палеткой, подгонял боцман – еще один до крайности неприятный тип, внешностью объединявший в себе бульдога, лису и таксу. Кривоногий, низенький, с вислыми брыластыми щеками и жирным, всегда готовым извергнуть самые гнусные ругательства ртом, боцман – звали его, кстати, очень даже красиво – Гильермо – держал в узде всю разношерстную команду «Святой Эулалии» не только плетью, но и здоровенными, поросшими рыжим волосом, кулаками.

А с каким видом он бросал плотоядные взгляды на женщин?!

– Кто эти люди? – улучив момент, поинтересовался Андрей.

– Переселенцы, – «Головешка» Сильвио Дайвиш пожал плечами и хмыкнул. – И что дуракам не сидится дома? Думают, в чужедальней стороне слаще?

– Быть может, они бегут от войны? – прячась от злобного взгляда боцмана за мачтой, несмело предположил Мартин.

Головешка тут же захохотал:

– Ага, убегут, как же!

Посмеялся и, взглянув на солнце, добавил уже гораздо тише:

– А мы всетаки повернули на юг. Значит, точно – идем за рабами.

Получив на обед миску пустой похлебки, бывшие узники уселись прямо здесь же, на палубе, усердно работая ложками, каждую из которых, как сказал «сэр Якоб», нужно было отработать до седьмого пота. Так ссыльные и не ленились, не щадили себя – все лучше, чем торчать в трюме!

Это их трудолюбие не осталось незамеченным, на следующий день бедолаги получили похлебку погуще, да и остальные матросы стали посматривать на своих вынужденных спутников куда более дружелюбно, показывая, как нужно обращаться с парусами… ну а Громов еще и тренировался с корабельными пушками. Кстати, канониром оказался боцман! Что и понятно – на небольшом корабле все должности совмещались.

– А нука, Гильермо, проверь эту сволочь, – уже ближе к вечеру вспомнил, наконец, капитан. – Поглядим, какой он артиллерист.

– Давай заряжай, – подведя бывшего лейтенанта к расположенному на корме двенадцатифунтовому орудию, ухмыльнулся боцман.

– Ага, заряжай, – молодой человек без стеснения выругался. – Расчет – три человека, так где они? Я один такую махину не сдвину.

– Так ты сначала заряди – места хватит, – хохотнув, канонир кивнул на стоявшую рядом с пушкой корзину с ядрами и порохом в специальных картузах. – Давай, давай, действуй.

Приспособления для зарядки и производства выстрела лежали рядом с другой пушкой, расположенной чуть поодаль, – парной к первой. Банник, пробойник, пыжовник, шуфла…

Что ж, уроки старого английского капрала в крепости Монтжуик не пропали даром! Прочистив канал ствола банником, Громов ловко затолкнул шуфлой в ствол картуз с порохом и взял из корзины чугунное пятикилограммовое ядро…

– Не оченьто худо, разрази тебя гром! – скупо похвалил боцман. – Подожди, выберем цель да поглядим, насколько ты меток.

Андрей поспешно спрятал усмешку: «меткость» применительно к корабельному орудию была понятием весьма относительным, болееменее прицельно можно было стрелять только шагов на пятьдесят, а попадания на расстоянии свыше ста пятидесяти метров вообще являлись чисто случайными, что и понятно – большие зазоры, низкое качество пороха, качка.

Интересно – где они тут собрались выбирать цель?

Со всех сторон идущее бакштагом – сорок пять градусов к ветру – судно окружало море с зеленоватосиними, чуть тронутыми белыми барашками разводами волн и кружащими над корабельными мачтами чайками, красноречиво свидетельствующими о близости берега.

Собственно, даже если б какаято одиночная цель и появилась, так горизонтальная наводка все равно осуществлялась поворотом всего корпуса судна, так что…

– Глядика! – уперев руки в бока, заржал, словно конь, поднявшийся на корму капитан. – Он и впрямь целиться кудато собрался! Что, идиот, пушкуто будешь руками двигать? Лаадно, пшел пока вон, в трюм!

Так вот, унизив и обидно посмеявшись, бывшему лейтенанту в очередной раз указали на его нынешний социальный статус. Крайне низкий, если быть откровенным. Что ж, иного молодой человек пока и не ждал.

С грохотом упал захлопнутый сверху люк. Погасло закатное солнце.

– Что, прогнали? – язвительно осведомился «Головешка» Сильвио Дайвиш. – Так и не дали выстрелить?

Громов усмехнулся:

– Не дали. Думаю, заряды берегут.

– Это понятно, что берегут, – махнул рукой Сильвио. – Только при встрече с какимнибудь фрегатом лишние заряды «Эулалии» вряд ли так уж сильно помогут.

– Вообще не помогут, – согласился Андрей. – Это они на вшивость меня проверяли.

– На что?!

– Смотрели, не соврал ли, умею ли заряжать.

– Слушай, Висельник, – немного погодя, шепотом поинтересовался Головешка. – А ты и в самом деле изо всего стрелять можешь? Пистолет, мушкет… что там ещето?

– Изо всего могу, – молодой человек утвердительно кивнул, хоть и понимал, что этот кивок его здесь, в почти полной тьме, вряд ли виден. – Я ж говорил, что – военный.

– Я тоже военный, – ухмыльнулся Сильвио. – Только не совсем.

– Как это – не совсем?

– Не по огневому бою, как ты, спец, а по всякому прочему – кастет, кинжал, сабелька.

Громов лишь хмыкнул про себя: вот уж послал Бог сотоварищей, один другого стоит. Впрочем, кроме Головешки Сильвио больше никто ни с кем особо не откровенничал, здоровяк Деревенщина, похоже, вообще не любил болтать попусту, а прозванный Пташкой Мартин, может, и поговорил бы, да побаивался, стеснялся. Что же касаемо Рамона – то тот вообще казался темной лошадкой, явно отправленный в ссылку не за просто так. Да тут все не запросто так, кроме, вероятно, мальчишки.

– Эй, парень, – в тишине трюма вновь послышался голос Сильвио, на этот раз именно к Мартину и обращавшегося. – А тебято за что в дальние страны спровадили?

– Ни за что, – вздохнув, отозвался подросток. – Право же, ни за что – даже и сам не знаю.

– Так ты самто из Барселоны? – не отставал настырный Головешка.

Парень отвечал односложно:

– Из Барселоны, да. Ну и в Жироне жил когдато.

– А чем занимался?

– Да так, работал… карманы пришивал.

– Карманы? – вступил в разговор Рамон. – А у какого портного?

– У дядюшки Жульерма, близ церкви Святой Марии Морской.

– А я на стройке работал, – Рамон со скрипом потянулся и смачно зевнул. – Каменщиком. Собор Святой Эулалии строил.

– Поди, цемент воровал да кирпичи? – ехидно подначил Сильвио. – Этот собор уж лет четыреста строят и еще столько же будут – с такимито работниками.

Головешка был не так уж неправ – и в самом деле, тот еще долгострой был этот собор Святой Эулалии. Начали в конце тринадцатого века, а закончили аккурат к открытию Международной выставки 1888 года!

Рамон негромко заворчал про себя, видать, обиделся, Сильвио еще попытался было разговорить Мартина, да вмешался Деревенщина: жутко на всех рявкнул да сказал:

– Ша! Поспать дайте, ироды.

И впрямь, неплохо было бы сейчас и поспать – за деньто утомились изрядно.

Все уснули сразу – даже прикрикнувший на остальных Деревенщина Гонсало Санчес. Ни беготня да вопли на верхней палубе, ни гром якорной цепи никому вовсе не помешали, да и Гонсалото выступал просто так, для порядку. Проснулись узники утром, не сами – разбудили.

– А ну вылазь, сволочье! Освобождай место.

Несколько обескураженных таким поворотом дела ссыльных вывели на палубу, поместив на их место в трюм человек тридцать черных эбонитовоблестящих рабов – по большей части крепких молодых мужчин, впрочем, попадались и тощие подростки, и испуганные, с глазами, как у газели, женщины.

Похожий на смесь бульдога и таксы боцман Гильермо, кроме того, что исполнял обязанности канонира, еще оказался и неплохим кузнецом, ловко перековав новоприобретенных узников – на этот раз уже черных.

– А вы что вылупились? – обернувшись прикрикнул он на ссыльных. – Работы нет? Сейчас я вам найду, потом не говорите, что не слышали.

В этот день Громова и его сотоварищей особо не гоняли – и сам капитан, и вся его команда, исключая вахтенных, напилась в стельку, празднуя удачную сделку. Конечно же, сделку, люди Якоба Пинеды вовсе не устраивали лихого набега на местные селения с целью захвата рабов, о нет – живой товар они по дешевке купили у какогонибудь местного негритянского царька… купили или, скорей, обменяли на тот же ром или дешевые стеклянные бусы. И теперь праздновали, да так, что от лихих песен и ругани, казалось, трещали шпангоуты!

Резко изменив курс, «Святая Эулалия» пенила бурные воды Атлантики.

– Лайлала, лайлала, ла! – орали матросы во главе со своим капитаном.