Текст книги "Голому рубашка. Истории о кино и для кино"

Автор книги: Анатолий Эйрамджан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

МНЕ НРАВИТСЯ ШУЛЬЖЕНКО

Я получил открытку с приглашением на телефонный разговор с Чарджоу. Целый вечер я ломал голову, кто из моих знакомых мог оказаться в Чарджоу, так и не вспомнил ничего. На следующий день решил отпроситься на работе и поехать на почту.

Гришка, старший дизелист, узнав в чем дело, сказал:

– Можешь даже не отпрашиваться у бурильщика. Я справлюсь. Никто не заметит.

– Как поговорю, постараюсь вернуться, если будет попутка, – сказал я.

– Да не бери в голову! – отмахнулся Гришка. – Хорошо еще, если отсюда будет попутка.

Попутка подвернулась. В середине дня пришла машина с цементом, мы с Гришкой и еще двумя рабочими выгрузили мешки, и вот на этой машине я и уехал с буровой.

Кого хотите я ожидал услышать в телефонной трубке, только не Ирку Крикалеву.

– Сережка, не падай, это я! Узнала твой адрес от Олега Дементьева. Мы с тобой оказались соседями. И завтра я приезжаю в твой Катта-Курган в командировку. Сможешь встретить меня?

– Что за вопрос, Ира! Конечно, встречу.

– Как у вас с гостиницами?

– Не знаю, никогда не жил здесь в гостинице. Можешь остановиться у меня, – сказал я и замер, ожидая ответа.

– Если не стесню тебя, то предложение принято, – сказала Ира, и в тот момент я очень обрадовался, что она остановится у меня. Сомнения начались позже.

На буровую я в тот день не вернулся – час простоял на проселочной дороге, ведущей в сторону буровой, и пошел домой. Все это время я думал, что я скажу Людке. Дело в том, что я с полгода назад познакомился на танцах с Людой – 17-летней девушкой, у нас начался бурный роман, и уже больше четырех месяцев она жила у меня. У Людки была, на мой взгляд, идеальная для женщины фигура: очень узкая талия, переходящая в какие-то нереальной красоты соблазнительные ягодицы – как будто с карикатур Бидструпа; полное отсутствие живота – я все время сравнивал ее с гончей, такой у нее был подтянутый живот; небольшие груди, пшеничного цвета волосы – короче, когда после наших любовных утех Люда вставала, включала электроплитку, доставала сковородку, чтобы сделать по моей просьбе яичницу, я минуты две следил за ее движениями, изгибами ее голого тела, и мне казалось, что это не девушка, а какое-то неизвестное животное, по красоте и грации превосходящее обычное человеческое создание. И я не выдерживал, говорил:

– Люда, бросай все, иди сюда!

Вот, это я рассказал, чтобы вы поняли, чем для меня была Люда.

Теперь об Ире.

В Иру я в студенческие годы был влюблен. Она была девушкой моего приятеля Рудика, мы часто бывали вместе на разных вечеринках, собирались на праздники и просто так – послушать музыку, потанцевать. Я всячески скрывал свое отношение к ней, старался общаться как со всеми, но думаю, она знала, что я ее люблю. Я своего чувства к ней жутко стыдился: все же она была девушкой моего товарища, и сама мысль о том, что я полюбил девушку товарища была для меня страшной. Я встречался с другими девушками, приводил их на вечера, где должны были быть Рудик с Ирой, демонстрировал увлеченность своей новой знакомой и все равно оставался в плену Ириных чар. Ира всегда относилась ко мне с ровной симпатией и даже могла шепнуть про очередную мою «маскировочную» пассию: «У тебя хороший вкус!».

Ирка была душой нашей компании: она отлично танцевала рок-н-ролл, не просто судорожно дергаясь и подпрыгивая, как делали мы все, а они с Рудькой где-то брали, видно, уроки, потому что танцевали рок по всем правилам и так, что на вечере в нашем институте сразу вокруг них образовывался кружок и все смотрели, как они танцуют. К тому же Ира отлично пела джаз и притом на английском, подражая Элле Фитцджеральд. Как-то у нас в институте был вечер, и Витя Пищиков, руководитель институтского джаз-бенда, уговорил ее спеть. Ира спела пьесу «Хау хайт дзе мун», что в переводе значит «Как высоко луна», спела под Эллочку и в отведенных для импровизации тактах вдруг вставила слова из песни, исполняемой Рашидом Бейбутовым. Размер и тональность, к нашему всеобщему удивлению оказались у этой песни и песни Фитцджеральд одинаковыми:

Цвети под солнцем, страна родная,

Земля родная, Азербайджан!

Это вызвало буквально шок в зале, аплодисменты, свист, и в ближайшем номере институтской газеты «За нефтяные кадры» появилась заметка о вечере, где очень хвалили выступление студентки мединститута Ирины Крикалевой, а про Витьку Пищикова, который уговорил Иру участвовать в концерте, там было написано: «Неприятно поразило зрителей вульгарное исполнение студентом-промысловиком Пищиковым песен из репертуара Ива Монтана».

Это была явная ложь. Пищиков вышел в черном «монтановском» свитере и пел песни Монтана, подпрыгивая, делая разножку и выкручиваясь, как делал это Ив Монтан. Почти всем его выступление понравилось, но Ирку публика признала безоговорочно.

Надо сказать, что мы не были стилягами, но некоторые приметы этого стиля времени принимали бесспорно. Мужчины – узкие брюки, иногда прическа – кок на голове, а девушки – платья колоколом, причем у девушек было больше возможностей оставаться стильными, не переступая разумную черту. И Ирка была в этом смысле самая стильная. Отец ее был артистом нашей филармонии, эстрадником-имитатором и часто выезжал на гастроли, бывал в республиках Прибалтики и даже в странах народной демократии и привозил Ирке клевые наряды. И поэтому еще она была лучше всех. К тому же у нее был еще один большой плюс – ее брат Виктор играл в бакинском «Нефтянике» полузащитником и потому к Ире часто подходили болельщики и церемонно выражали ей свое восхищение братом.

Иногда от них трудно было избавиться: болельщики могли тащиться за нами по всему нашему Бродвею – улице Торговой, где по вечерам мы любили прогуливаться. Обычно это выглядело так: в середине нашей шеренги шли Рудик с Ирой, а по бокам вся наша шобла. Я подозревал, что и остальные мои товарищи были неравнодушны к Ире. А тут еще хвост из болельщиков «Нефтяника», все в широких штанах, в жутких кепках из букле и ковбойках фабрики им. Володарского. Но Иру они не смущали, и даже, мне кажется, она была довольна такой разношерстной свитой поклонников.

В том, насколько болельщики фанатичны, я убедился совершенно случайно и запомнил этот случай на всю жизнь. Однажды наш друг Олег Дементьев должен был отправить Ире деньги в Ленинград, куда она уехала на практику, чтобы она купила ему там в комиссионке фирменную куртку. Но выяснилось, что он не знал ее отчества, а без отчества деньги на «До востребования» не принимали. И ни у кого нельзя было узнать – было лето, отец Иры уехал на гастроли, брат был на сборах, а Рудик отдыхал с мамой и сестрой в Пятигорске. И вдруг Олега осенила идея: отчество Ирки должны знать болельщики «Нефтяника»! Мы пошли к месту, где они собирались под таблицей чемпионата страны, и Олег сходу бросил клич:

– Кто знает инициалы Крикалева?

Ему тут же болельщики ответили почти хором:

– В.П.!

– Петрович или Павлович? – спросил Олег.

– Петрович! – уверенно ответили болельщики.

Олег отправил Ире деньги с отчеством «Петровна», и она их получила. Вот какие у нас грамотные футбольные болельщики!

Меня поражало, что Рудик может отдыхать спокойно в Пятигорске, а не находиться в Ленинграде, рядом с Ирой. Я на его месте ни за что не оставил бы ее там одну. Да и просто не смог отдыхать где-то без нее, у меня это просто не получилось бы. Так я думал. А Рудик, возможно, думал иначе. Ведь он был, как говорили все, писаный красавец – считалось, что он как две капли воды похож на Роберта Тейлора из кинофильма «Восьмой раунд». У него было полно поклонниц, и когда мы гуляли по Торговой, на него засматривалось куда больше девушек, чем мужчин на Иру, так, во всяком случае, сказала мне моя двоюродная сестра Лена, которая считала Рудика очень интересным молодым человеком, а Иру смазливой девчонкой, умеющей себя преподнести, но не более. Словам Лены в отношении Иры я не очень-то поверил, а вот про Рудика она, на мой взгляд, сказала правду. Но со всех точек зрения эта пара – Рудик и Ира – была просто показательная. И когда она распалась – даже не знаю до сих пор, почему это произошло, распалась и наша компания.

Распалась постепенно: сначала Пищиков ушел со своей новой девушкой встречать Новый год в ее компанию; потом Ариф рассорился с Наташкой, и эта пара выпала из гнезда; Гога и Карина решили пожениться, потому что у них уже намечался ребенок и интерес к нашим сборищам у них пропал… В общем, остались одни руины от старой компании. А Ира практически исчезла из поля моего зрения. На Торговой она уже не появлялась. И кто-то мне сказал, что она встречается теперь со взрослым мужчиной, адвокатом. Рудик не очень-то переживал разрыв, вскоре у него появилась новая девушка, на которой он в конце концов и женился. Да и я увлекся потом своей сокурсницей; четыре года не замечал ее, и вдруг увлекся, да так, что чуть было не женился. Правда, перед дипломом у нас уже начались склоки, и очень вовремя подоспело распределение. Меня отправили в Среднюю Азию, точнее в Узбекистан, где я проработал год инженером в вышкомонтажной конторе, а потом меня уволили за нарушение дисциплины (я подрался с начальником участка) и перевели в Катта-Курган простым рабочим-дизелистом. Вот такие виражи во времени и пространстве совершили мы с Ирой. И вот теперь оказались почти рядом – нас разделяла Аму-Дарья.

Даже в самых радужных и фантастических мечтах я не мог себе представить, что Ирка Крикалева, недосягаемая и такая желанная, может вдруг искать со мной встречи и даже согласится остановиться у меня. Неужели судьба подкинула мне шанс осуществить мою давнюю мечту и овладеть Иркой Крикалевой? Кровать у меня одна – это уже плюс, как бы обстоятельство, вынуждающее к близости. Правда, я могу по-джентльменски спать на полу, но все равно это шанс – оказаться с Иркой Крикалевой в одной комнате, а дальше пусть решит судьба, пусть будет так, как карта ляжет! Прав Фрейд – заторможенный рефлекс требует разряжения. Мечты должны сбываться.

Придя домой, я сказал Люде, что завтра приезжает мой родственник из Баку, он большой начальник в Министерстве геологии, совершает инспекторскую поездку по нефтеразведкам Средней Азии, и, надеюсь, он поможет мне перейти обратно на инженерную должность здесь же в Катта-Кургане. Надоело мне мыть пол в буровой под рев дизельных двигателей и разгружать машины с цементом. Людка мне поверила, и мы договорились, что два дня она поживет у себя дома, а я, как только провожу своего родственника, тут же дам ей об этом знать. Последняя ночь перед приездом Ирки у нас с Людкой была особенно жаркая, как будто бы мы расставались с ней не на два дня, а чуть ли не навсегда. А на утро Люда встала раньше меня, сбегала домой и принесла раскладушку.

– Не будешь ведь ты спать на полу, – сказала она. – Да и дядьке твоему будет неудобно за причиненное тебе неудобство.

Я поцеловал Людку, а про себя решил, что раскладушку спрячу в нишу за шкафом и вытащу ее только в том случае, если вариант с кроватью на двоих не пройдет.

Ирка приезжала поездом «Красноводск – Ташкент», он приходил поздно вечером, время в пути от Чарджоу до нас было часов пять, и получалось, что Ира села в поезд после работы.

На работе я рассказал Гришке подробно, что значит для меня Ира – про Людку он все знал; рассказал, как я представил дело Людке, и, в общем, по-мужски Гришка меня понял. Единственное что, посоветовал быть поосторожней, чтоб случайно не погореть.

– Твоя эта Ира приедет – уедет, а вторую такую как Людка ты здесь не найдешь, учти, – сказал он мне и был прав. Людка, кроме ее бесспорных для меня женских достоинств, была еще и необыкновенным человеком: все схватывала на лету. Она руководила детским вокальным кружком при местном Доме пионеров, о джазе имела общие представления, а послушав месяц мои записи, уже запросто свинговала и по первым звукам узнавала Нат Кинг Кола, Фрэнка Синатру, Пегги Ли или Дорис Дей. Не каждый из моих товарищей, любителей джаза мог сразу назвать имя исполнителя, как это делала она. А сложную музыку типа Дэйва Брубека или Джерри Маллигана она понимала на самом деле, не притворяясь, как, например, мой товарищ Марик.

Не могу не рассказать один случай: как-то у меня дома в Баку на проигрывателе крутилась пластинка Майлса Дэвиса. Марик сидел рядом на диване, а я говорил в это время в дверях с соседом. И слышу, пластинка заела и крутится на одном месте. Отойти не могу, надо договорить с соседом, а Марик почему-то тонарм не передвигает. Наконец я распрощался с соседом и вошел в комнату: Марик сидел с эстетствующим видом и наслаждался звуками трубы Майлса Дэвиса.

– Как лабает, скажи? – спросил я Марика.

– Класс! – сказал Марик. – Потрясающий трубач.

– Клево, да?

– Что тут говорить! – понимающе сказал Марик. – Ловлю кайф.

– Ну тогда толкни адаптер, а то заела пластинка, – сказал я и подтолкнул адаптер – мелодия продолжилась.

Так выяснилось, что Марик притворялся, что понимает и любит современный джаз. Эту историю я часто вспоминаю, когда кто-то расхваливает авторский фильм или абстрактную картину, явно повторяя чужие слова, абсолютно не разбираясь в предмете разговора, с единственным желанием выглядеть умнее, чем он есть на самом деле.

Так вот Людка была не такая – она сразу проникала в суть вещей и чувствовала себя в новой среде как рыба в воде. То же самое с литературой. Она стала читать вслед за мной книги, которые я брал в местной библиотеке и выяснилось вскоре, что мне есть с кем поговорить здесь о литературе. А в японский вокальный ансамбль «Даг Дате» она влюбилась настолько, что разучила их песни на английском языке (японский квартет пел американские песни на английском) и стала репетировать «Гуд бай май Конни Айленд» с детьми в своем кружке в Доме пионеров. Вот такая была моя Людка.

Ирку я встретил и был поражен ее видом. Нет, она не стала менее красивой, повзрослела, конечно, но внешне выглядела почти так же, как пять лет назад, когда я ее видел в последний раз. Но в памяти у меня осталась стильная девчонка, такая, знаете, модная, сексапильная, как с обложки заграничного журнала, пусть даже польского, но вид у нее всегда был не советский. А сейчас я увидел нормальную советскую девушку в платье цвета хаки со множеством карманчиков, с погонами, она была в обыкновенных босоножках и со спортивной сумкой на ремне. В общем, Ирка была похожа на археолога – целая группа московских археологов работала в километре от нашей буровой на кургане Тамерлана, как они называли этот с виду обыкновенный холм. Вот Ирка была похожа на этих девчонок-археологов.

– Что, сильно изменилась? – спросила Ира, прочитав на моем лице, очевидно, некоторую растерянность.

– Совсем немного, – сказал я, и мы дружески обнялись. – Даже не пойму сходу…

– Я тебе помогу, – сказала Ира. – Я уже не стиляжка, верно?

– Да, – согласился я. – Мы ведь повзрослели.

– Что верно – то верно, – согласилась Ира. – Но тем не менее ты вот в узких брюках, рубашка на тебе стильная, в цветочек. Ботинки рабочие желтые китайские с подковками. Стилюешь все же…

– Скорее по привычке, – сказал я. – Тут всем мой вид до фени. Это я для тебя принарядился.

– Скажи, как меняется сознание? – взяла меня под руку Ирка. Я уже нес ее сумку и мы шли с вокзала пешком ко мне домой. Вокзал был недалеко от моего дома. – Ну могли мы на первом курсе представить, что попадем в эти пески, совсем в другую жизнь, встретимся с людьми, у которых абсолютно другие понятия обо всем, другие ценности, приоритеты… У меня до сих пор ощущение, что я живу новой жизнью. И что интересно, мне кажется, что все здесь почему-то более настоящее, чем в той нашей жизни.

Я слушал Ирку и понимал, что снова, как раньше, попадаю в зону действия ее чар даже не женских, а скорее человеческих. Ирка и тогда умела внушать окружающим свои представления о жизни, предметах, людях, и выходило у нее это так ненавязчиво, что все считали, что так оно и есть, что и они так думали, просто Ирка первая сказала это. Вот такая у Ирки была способность, и я сейчас, слушая ее, вспомнил об этом.

– У меня тоже возникают подобные ощущения. Я думаю, это потому, что мы вышли из-под родительской опеки, – сказал я, поддерживая начатую Иркой тему. – И вдобавок к этому переместились в пространстве на тысячи километров, окунулись в другую жизнь. А раньше ведь мы беззаботно резвились, как молодые животные. Так мне теперь кажется. Да и сейчас, не уверен, что я далеко продвинулся в своем миропонимании… Такой же весенний человек, по сути, – сказал я.

Слово «весенний» мы употребляли как синоним «легкомысленный». Откуда оно взялось в нашем лексиконе, теперь точно не помню, кажется, из фельетона Ильфа и Петрова «Как создавался Робинзон». Там есть такая фраза: «В глазах у редактора была такая мартовская весенняя пустота…». И мы все считали себя в те времена «весенними» людьми и даже гордились этим.

– А я уже не весенняя, – сказал Ира. – Может, из-за своей специальности. Знаешь, когда больной умирает на твоих глазах, это очень тяжело. Даже если нет в этом твоей вины. А если чувствуешь, что сделала что-то не совсем правильно, что надо было по-другому лечить, тогда – хана. Уже не до весеннести. Так что могу тебе только позавидовать. Ты ведь имеешь дело с железом.

– Да, но у нас тоже бывают истории, не дай Бог! – сказал я. – Например, когда я работал в вышкомонтажном цехе, мы перетаскивали буровые вышки по степи. Ну, представь, 50-метровую вышку, которая стоит на салазках, тащат тягачи, а еще несколько тракторов канатами удерживают ее от возможного падения. Синхронно и медленно двигается по степи вся эта система, и, не дай бог, кто-то прибавит газу – вышка может рухнуть. И вот однажды один тракторист, – после пьянки или просто был уставшим – задремал в тракторе, дорога ведь однообразная, а потом открыл глаза, понял что уснул, испугался, глянул на верх вышки – а над ней облака плывут и ему показалось, что вышка падает – он рванул задний ход, ну и вышка стала падать. А когда вышка падает, она падает так, что не разберешь, в какую сторону – начинает вертеться. Все, кто заметил падение, бросились врассыпную, и я в том числе. Я еще заорал как сумасшедший и почему-то: «Полундра!». Представляешь? Все же влияние ККФ – Краснознаменной Каспийской Флотилии; морячки, помнишь, как начинали шухариться на танцах, орали «Полундра!», звали своих на помощь. Вот и я так. И все же трое погибли тогда, трое рабочих из тех, которые шли у основания вышки с флажками – не успели убежать. Так что у нас хоть и железо, но опасное…

– А мне казалось, что вы все будете работать в конструкторских бюро, в светлых комнатах, у кульманов, все в нарукавниках, – сказала Ира и крепче прижала мою руку к себе. – Мне сказали, что Пищиков по распределению попал в Гурьев. В конструкторское бюро.

– Да, Пищиков в конструкторском, – сказал я. – Работает у кульмана, как ты говоришь. А Ариф Гаджиев недалеко от него – в Форте Шевченко. Но на буровой. И Дымент на буровой в Карши.

– А где Артем? – спросила Ира.

– Артем в Алма-Ате, – сказал я. – Как и я вкалывает на рабочей должности.

Мы начали вспоминать наших общих друзей и так дошли до моего дома.

– И я живу в подобной мазанке, – сказала Ира, оглядев мою халупу. – Тоже снимаю. И, знаешь, привыкла уже к туалету во дворе, к отсутствию холодильника, душа. Практически только ночую дома – остальное время в больнице.

Я предложил Ире сходить поужинать в ресторан «Зеравшан» – единственное приличное заведение в моем городке, но Ира отказалась.

– Я бы выпила с удовольствием зеленый чай, если есть у тебя. Поужинала я в вагоне-ресторане.

Я поставил чайник и достал бутылку вина, коньяк, конфеты ташкентские. Включил магнитофон. Атмосфера для охмурежа вроде создавалась.

– Что будешь пить? – спросил я Иру.

– Давай коньяк, – сказала Ира. – На работе привыкла к разбавленному спирту. А помнишь наше вино «Кямширин»? Здесь такого нет…

Мы опять пустились в воспоминания и как-то неожиданно вышли на тему разлада нашей компании, разрыва Иры с Рудиком.

– Понимаешь, со мной произошло то, что марксисты названивают «производительные силы перерастают производственные отношения». Рудька – хороший парень, но недалекий. Пока мы оба стилевали, все было нормально – гуляли по Торговой, все на нас внимание обращали, танцевали на вечерах в институте рок-н-ролл. Вот и все. А когда я почувствовала, что мне этого мало, сам собой обрисовался новый человек, намного старше меня, он мне много дал… Он женат, но я не жалею о том времени, что была с ним. Я сразу повзрослела, поумнела и удивлялась, как жила до знакомства с этим человеком.

– Твоя Эллочка, – сказал я, потому что в это время Элла Фитцджеральд запела ту самую пьесу «Хау хайт дзе мун».

– Ты знаешь, я остыла к ней, – сказала Ира. – И, ты не поверишь, но мне нравится Шульженко.

У меня чуть не выпал из руки стакан с коньяком.

– Ты не шутишь? – спросил я.

– Нет, – сказала Ира твердо. – Я люблю Клавдию Шульженко.

Дело в том, что мы, фанаты джаза, не признавали советскую массовую музыку, которая ежедневно транслировалась по радио, звучала отовсюду. Все эти комсомольские песни, песни про целинников, про космонавтов, даже появившееся недавно советское танго «Цветущий май» вызывали у нас стойкое отторжение. А про инструментальный квартет Тихонова, исполнявший песни советских композиторов в более-менее ритмичном стиле, наш товарищ Артем сказал с душой и как бы подвел черту под этой темой:

– Ненавижу их музыку.

И Клавдия Шульженко входила в эту самую «их музыку» – ее песни ритмически рыхлые, на наш взгляд, дрейфовали где-то между романсом и цыганщиной. Ну как мы могли воспринимать мелодию такой, например, песни, где пелось про то, что «я разлюбила вас, в сердце огонь погас, прошлого мне не жаль, я холодна, как сталь…») после того как услышали диск Каунта Бейси «Е= мс2»? Смешно! И вдруг Ирка, которая была страстной поклонницей джаза и ненавистником «их музыки», говорит такое.

– Понимаешь, – продолжала Ира, – наверное, все же возраст сказывается. Хотя ее «Синий платочек» всегда мне нравился.

– «Синий платочек» и мне нравился, – сказал я. – Так же, как «Темная ночь». Вообще, песни войны все хорошие и я их никогда не сравнивал с джазом.

– Джаз я по-прежнему люблю, – сказала Ира. – Но люблю и Шульженко, вот люблю и все! Слушаю ее песни, и что-то внутри меня она задевает своим голосом, манерой исполнения, темами, мелодиями своих песен. Прости, но это так.

– Прощаю, – сказал я. – Как ветеран нашего бибопского движения ты имеешь право на побочные увлечения.

Ирка молча чокнулась со мной и мы выпили коньяк.

– А у тебя здесь пахнет женщиной, – сказала Ира.

– Почему ты решила? – удивился я.

– Да по мелочам. Вон на полках для посуды салфетки постелены. Мужчина до этого ни за что бы не додумался. Шелковая подушечка с иголками на подоконнике лежит. И вон под кроватью тапки женские!

Черт! Как я не заметил эти тапки! От остального можно было отболтаться, а тапки – полный провал.

– Ну ты прямо как Шерлок Холмс! – сказал я. – От тебя ничего не скроешь.

– А чего скрывать? Вполне естественно, что у тебя есть здесь чувиха. Было бы странно, если бы ты был один. А она не может сюда нагрянуть? – спросила Ира.

– Нет, – сказал я. – Она знает, что ко мне приехали гости.

– Что приехала женщина? – уточнила Ира.

– Да, – сказал я, ни секунды не поколебавшись.

– Значит, она тебе доверяет, – сказала Ира.

– Чего я на ее месте не делал бы, – сказал я и потянулся к Ирке, чтобы поцеловать ее.

Ирка ответила мне легким прикосновением губ и это была уже маленькая победа – я поцеловал Ирку в губы!

– Может, ты и прав, – сказала задумчиво Ира. – Ведь что такое измена, верность? Такие же понятия, как щедрость, храбрость, трусость, лживость… То есть правила игры, созданные людьми. А природа выпускает каждого человека на какой-то крошечный промежуток времени, и неужели человек должен стеснять себя, ограничивать какими-либо нормами?

То, что она сейчас сказала, показалось мне немного сложным, во всяком случае, не совсем подходящим к данному моему состоянию – я уже обозначил направление своих устремлений, и мне хотелось продолжить начатое. Я глубокомысленно вздохнул и разлил коньяк.

– А как понятия – честность, порядочность? – спросил я автоматически, почти так же, как на экзаменах иногда неожиданно угадывал правильный ответ.

– Эти вопросы для себя каждый решает сам, – сказала Ира. – Исходя из своих представлений о жизни, воспитания. А вот в вопросе отношения полов, мне кажется, тут человек бессилен, в нем могут проснуться такие молекулярные силы, которые разорвут все к чертовой матери. Все представления о морали.

Ира чокнулась со мной, и мы выпили.

– Давай станцуем, – предложил я.

Оркестр Гленна Миллера играл «Мунлайд сереней». Непревзойденный хит тех годов.

– Давай, – согласилась Ира. Встала и обняла меня так, как в свое время обнимала Рудьку во время танца – это была ее фирменная «хватка». Мы молча подвигались в танце, я не верил в реальность происходящего – танцую с Иркой Крикалевой где-то в дебрях Средней Азии, прижимаю ее к себе и чувствую ответные положительные флюиды. Неужели все это на самом деле?!

– Вот во мне сейчас бушуют те самые молекулярные силы, о которых ты говорила, – прошептал я Ирке на ухо. – Не знаю, что с ними делать.

– Их нужно выпустить к чертовой матери! – сказала Ира, прижалась ко мне и положила голову мне на плечо. – Я теперь всегда так поступаю…

Внутренне ликуя и в то же время опасаясь, что вдруг по какой-то причине все сорвется, я стал в танце приближаться к кровати и по дороге выключил свет. Ира подняла голову и я ее поцеловал, одновременно усаживая на кровать.

– А ты знаешь, в последнее время мне нравится это делать при свете, – сказала Ира, освободившись от поцелуя.

Я чуть было не спросил тупо: «Что делать?» Но вовремя спохватился, а Ира сказала:

– Я должна сходить в туалет. Где он у тебя?

Я показал Ирке, как пройти в туалет. Он был во дворе, в самом дальнем углу, и Ире пришлось пройти мимо моих соседей, бухарских евреев, а те знали Люду. Ну, что поделаешь, лес рубят – щепки летят! – попытался я успокоить себя. Глава семьи Иосиф был не опасен, а вот его жена Белла могла запросто потом спросить Люду: «Люда, а что за девушка была у вас?». А если попробовать предупредить ее, чтоб ничего не говорила Люде – это могло только раззадорить ее любопытство и притом с непрогнозируемыми последствиями.

Ира вернулась. Я попытался ее обнять, но она отстранилась и стала готовиться ко сну – намазала каким-то кремом лицо, достала ночную рубашку. Попутно она рассказала мне, зачем приехала: какой-то их постоянный пациент, член райкома, попал здесь в местную больницу с диагнозом бруцеллез, а у него еще и сердце не в порядке, и вот Ира, как его лечащий врач, приехала за больным, чтобы увезти в свою больницу.

– Если вдруг завтра не удастся его забрать, тогда, значит наша встреча продлится, – сказала Ира. – Ты хочешь этого?

Она уже закончила приготовления ко сну и я притянул ее к себе:

– А ты сомневаешься?

– В тебе – нет, – сказала Ира. – Ты ведь был влюблен в меня? – она сказала это и стала снимать с себя платье. – Делай, как я, – подала она мне команду, когда снимала платье через голову, и я тут же скинул с себя свою рубашку. – Ведь был влюблен? – повторила Ира, расстегивая бюстгальтер.

– Очень, – сказал я. – Мне казалось, что ты не догадывалась. И Рудька мой друг. Я страшно стыдился этого… – говорил я, снимая брюки.

– И вот мы сейчас сольемся в экстазе!

Ира скинула с себя трусы и стояла передо мной абсолютно голая. Фигурка у нее почти не изменилась – мы ведь как-то две недели жили всей компанией в палатке на берегу моря в Бильгя и я хорошо помнил, как выглядит иркино тело. Но тут же пронеслось у меня в мозгу: «До Людки ей далеко». А насчет «сольемся в экстазе» – эту фразу мы услышали в фильме «Мистер Питкин в тылу у врага», была такая английская не очень смешная комедия, и мы все эту фразу часто употребляли по случаю и без.

В комнате моей было светло, я смотрел на голую Ирку обалдевшим взглядом, а сам все еще стоял в трусах.

– Давай я тебя раздену!

Ира подошла и сняла с меня трусы. А дальше уже я превратился в обыкновенного самца, которым руководили только инстинкты, временами направляемые искусной партнершей в нужное русло.

А потом мы с Иркой молча курили, и каждый, наверное, думал о своем. Я думал о Людке. Честно скажу, вдруг меня начала мучить совесть. Именно после того как я совершил прелюбодеяние. До этого даже отдаленно мне такая мысль не приходила в голову. А сейчас вдруг начались угрызения совести: Людка сидит дома, думает обо мне, как я с дядькой решаю жизненно важный для меня вопрос, и даже не подозревает, какой поступок я только что совершил.

Ирка как будто угадала мои мысли.

– А твоя чувиха чем сейчас занята? – спросила она меня.

Поразительно, я давно заметил, что все женщины – хорошие телепатические приемники. Вот простой пример: представьте, что ваш взгляд вдруг остановился на вырезе женского платья, вы рассматриваете ложбинку между грудями, истоки грудей. И тут же женщина, не видя вас (вы стоите сбоку, в комнате есть еще люди, предположим, это бухгалтерия), спохватившись прикрывает вырез рукой или выпрямляется, чтобы вид стал практически неинтересным. Замечали такое? Со мной сто раз так бывало.

– Сидит дома, телевизор смотрит, – как можно беспечней ответил я и тут же сам задал вопрос, чтобы Ирка дальше не ворошила эту тему:

– А у тебя кто-нибудь есть в Чарджоу?

– Официально я считаюсь любовницей главврача-туркмена, – сказала Ира. – Хороший человек, отличный специалист и симпатичный мужчина. У нас в больнице все это знают, может, знает даже его жена. Она типичный национальный кадр, ходит в национальной одежде, в цветастых шароварах…

– Она может тебе устроить бенц? – спросил я.

– Может, – сказала Ира. – Но не захочет, я думаю. У них все же многоженство в генах заложено, так что она своего мужа понимает. Тем более, что я ни на что не претендую.

– А с тем, из-за которого ты ушла от Рульки ты поддерживаешь связь? – спросил я.

– Понимаешь, я бы с удовольствием поддерживала эту связь, несмотря на то, что он женат и имеет детей. Он меня бросил, научил всему – и хорошему, и плохому, и бросил, – сказала Ирка, затянулась глубоко сигаретой и привстала, чтобы затушить ее.

Я подставил пепельницу.

– Боялся, наверное, что отношения могут зайти слишком далеко? – спросил я.

– Куда уж дальше! – хмыкнула Ира. – Я от него три аборта сделала. Я ведь не уговаривала его, чтобы он бросил семью, детей. Мне просто хотелось быть возле него.