Текст книги "Голому рубашка. Истории о кино и для кино"

Автор книги: Анатолий Эйрамджан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

– Слушай, Серж, я думаю, тебе не уйти от него. Пустой номер, – сказал мне Леша. – Ты уже пересек все штаты с Востока на Запад, а он все у тебя на хвосте. И знаешь почему?

– Почему? – спросил я.

– Потому, я думаю, что он поставил к тебе в машину маячок, – сказал Леша. – Поезжай в любой сервис, пусть поднимут машину и поищи на днище. Я уверен – маячок есть.

Ну, вот что значит быть зацикленным на чем-то, в моем случае – на стремлении уйти от преследователя. Я так привык бежать быстрее лани, уходя от погони, что простой вопрос, как это Кванчо преследует меня, не зная, когда и в каком направлении я уехал, и невзирая на погодные условия и время суток находит меня через два-три дня на новом месте и с видом победителя останавливает свой мотоцикл возле моего вэна? Какое к черту провидение! Маячок, конечно!

В Сан-Бернардино я оставил Люду с детьми в кафе, а сам с Бобиком заехал в автосервис и попросил поднять автомобиль и осмотреть днище. Автомеханик тут же нашел под правым задним сиденьем маячок и протянул мне:

– Хорошая модель. Дает сигнал до 200 миль.

Правильно говорят – лучше поздно, чем никогда! Теперь я хоть знал, что делать.

Людке я решил ничего не говорить про маячок, так как уже знал, каким способом от него избавлюсь. Людка бы это не одобрила, тут нечего сомневаться.

И как раз выяснилось, что наши дети в кафе подружились с детьми молодых супругов из Канады: они резвились вокруг машины канадцев, хороший такой «Кадиллак-Эскалада», залезали в машину, прыгали на сидениях, и я, вытаскивая оттуда свою Кариночку, прикрепил маячок на днище под правым передним сидением. Канадцам никакого вреда, а зато Кванчо дальняя дорога. Семья канадцев держала курс домой, и они сказали, что дня за два-три спокойно доедут до своего Ванкувера.

Мы распрощались с канадцами и поехали в Лас-Вегас – он был рядом, грех было не заехать туда, не посмотреть на этот город-фантазию. Опять спасибо Кванчо. Особенно меня поразили американские горки на крыше небоскреба, откуда неслись душераздирающие крики людей: мало того, что капсула с людьми делала различные петли над бездной, так она еще и вращалась вокруг своей оси.

И все три дня, что мы провели в Лас-Вегасе, я каждый день все же ждал появления Кванчо. Представляете, как он меня достал! Ждали мы появления Кванчо и в дешевой китайской гостинице в Лос-Анджелесе, куда мы заехали после Лас-Вегаса, чтобы сводить детей в Диснейленд. И когда он не появился там ни на четвертый, ни на пятый день, я немного пришел в себя и предложил Людке возвратиться домой, в Майами. Я был почти уверен, что Кванчо больше не увижу.

Обратно ехали тем же путем, единственное изменение маршрута – это город Атланта. Туда мы заехали потому, что там есть огромный океанариум, в нем плавает какая-то необычная касатка. Людка узнала про этот океанариум через Интернет, рассказала детям, и они загорелись. Вот потому и поехали мы в Атланту. Я в этот океанариум даже не зашел – лежал на травке в олимпийском сквере, где все дорожки выложены не то именами спонсоров олимпиады, не то чемпионов. Даже вздремнул на осеннем солнышке. Все же уделал и меня Кванчо – подумать только, почти месяц за рулем без передыха.

Когда доехали до Майами, был вечер, и мы остановились в мотеле, чтоб не беспокоить Лешу. Позвонили ему только на следующее утро. Быстро сняли квартиру рядом с Лешей, он же помог мне восстановиться на работе. Людка взялась за свои переводы, детей устроили в детсад, Бобика Людка спокойно прогуливала в нашем новом дворе на специально отведенном для собак месте. Короче, жизнь потекла по старому руслу, как будто бы и не было этой свистопляски с переменой мест и заметанием следов.

Но иногда я вдруг тревожно подходил к окну и смотрел во двор – вдруг там стоит Кванчо? Да и Люда, нет-нет, я замечал, посматривала в окно. И однажды, когда я подошел к окну и стал вглядываться в темноту, Люда сказала:

– Мне кажется, Сережа, нам его теперь будет не хватать.

Не знаю, какой смысл она вложила в эти слова, но я понял их по-своему: декларируемая Кванчо влюбленность в Людку вызывала во мне прилив безудержной страсти к своей собственной жене, он как бы индуцировал ее во мне своим желанием. И потому я искренне сказал Люде:

– Давай будем помнить о нем. И не поминать недобрым словом.

И опять я набрал очки, как лицо, достойное любви такой женщины. Я понял это по людкиному взгляду, устремленному на меня.

Я притянул к себе Людку и опять почувствовал, как тогда, когда видел Кванчо, что держу в руках самую желанную женщину в мире, которую не отдам никому.

Апрель 2010 года

РЕКА ГОЛУБОГЛАЗАЯ

В тот вечер я как обычно отыграл первые свои полчаса и собирался сделать небольшой перерыв, как вдруг ко мне подошла девушка, по виду сразу ясно, что из наших, и сказала:

– А сколько будет стоить мне спеть?

Вопрос меня озадачил. Еще ни разу никто из посетителей ресторана не подходил ко мне с таким вопросом. Я играл всегда фоновые вещи как бы для улучшения пищеварения, мелодии, которые здесь идут по разряду «изи листенинг», т. е. легкое прослушивание, если дословно: такие сладкие американские пьески, слов на эти мелодии, я уверен, никто из русскоязычных не знает.

– И что вы хотите спеть? – спросил я.

– «Белую березоньку» знаете?

– Это какую?

– Ну вот эту, – и девчонка запела негромко:

За дальнею околицей, за молодыми вязами,

Мы с милым расставаяся клялись в любви своей,

И было три свидетеля: река голубоглазая,

Березонька пушистая да звонкий соловей.

– Знаете? – спросила она.

– Знаю, – сказал я и взял несколько аккордов на синтезаторе.

– Точно! – обрадовалась девчонка. – Могу я ее спеть с вами, ну, чтоб вы мне подыгрывали?

– Можете, – сказал я.

– А сколько это будет стоить?

– Зависит от того, как ты споешь, – сказал я.

– Это как? – удивилась девчонка.

– Ну, если споешь хорошо, то бесплатно, а если плохо – тогда штраф, – сказал я.

– И какой?

– Один поцелуй, – сказав я.

– Нет, серьезно? – обрадовалась девчонка.

– Серьезней не бывает, – сказал я.

– Я согласна.

– Тогда поехали, – сказал я и заиграл вступление.

– Подождите, – остановила меня девушка. – А можно я скажу пару слов в микрофон, перед тем как спеть.

– Что хочешь сказать?

– Здесь сидят мои знакомые, и я хочу сказать, что эту песню посвящаю своей родине – Вятке, – сказала девушка. – Объявлю, как бы свой номер.

– Ну, говори, – разрешил я. – А петь начинай, когда я кивну.

– Хорошо, – и девушка сказала в микрофон: – Дорогие друзья! Я спою сейчас песню, которую любят у меня на родине. Да ее, я уверена, в России везде любят. Такая это песня, – И обратилась ко мне: – Прошу, маэстро!

Я чуть не задохнулся от такой наглости, но, что делать, послушно заиграл вступление. И кивнул, как договорились. Она запела.

Должен сказать, что слух у нее был в порядке, не фальшивила, ноту держала, а голос был какой-то необычный, т. е. сейчас никто таким голосом не поет. Какой-то сдавленный, тонковатый и вроде жалостливый. Скорее всего он напоминал мне голос нищенок, которые иногда пели в московских электричках. Но для этой песни, как ни странно, он подходил, ложился на мелодию, как говорят у нас, музыкантов. Американскую песню таким голосом петь нельзя – ничего не получится, уверен.

Песня имела успех – зрители хлопали, а один мужчина подошел и положил мне на синтезатор 10 долларов и попросил:

– А можете исполнить «Вот кто-то с горочки спустился»?

– Знаешь? – спросил я девушку.

– Знаю, – сказала она.

– Исполним, – сказал я парню и заиграл вступление. – Ты уже стала зарабатывать! – сказал я девчонке. Она прыснула прямо в микрофон. И тут же запела опять своим нищенским голоском. И опять в точку.

Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идет…

Короче, мы без всякого перерыва целый вечер исполняли весь пришедший нам на память багаж «жалостливых» песен, включая «Постой, паровоз, не стучите, колеса» и «Позабыт, позаброшен с молодых юных лет». И, признаюсь честно, я этого не ожидал, но имели неожиданный успех. И к тому же прилично заработали. Когда я выступал один, мне почти никогда ничего не заказывали – не тот у меня репертуар, и я ничего не имел сверх того, что платили мне хозяева ресторана. А тут вдруг за вечер около четырехсот долларов. Не ожидал, честное слово.

– Ну, как будем делить бабки? – спросил я у девушки, когда мы вышли из ресторана.

– Как хотите, – сказала она. – Я ведь и не думала, что еще и заработаю! – засмеялась она.

– Я тоже не ожидал, – сказал я, достал из кармана деньги и стал их пересчитывать.

– Ой, а вы сможете меня подвезти до дому? – спросила она. – А то нашим я сказала, чтоб не ждали.

– Подвезу, – сказал я. – Фифти-фифти тебя устроит? – спросил я.

– Ой, ну это даже чересчур! – искренне поразилась она.

– Ну вот, бери 200 долларов, – протянул я ей деньги. – Заработала.

– Я в месяц столько у себя в Вятке не зарабатывала, как сегодня за вечер! – рассмеялась она. – Даже не верится…

– А ты привыкай. Это Америка! – сказал я.

– А вам понравилось, как я пела? – спросила она. – Только честно!

– Честно? – прищурился я.

– Да! – по-пионерски сказала она.

– Если честно-честно, то нет, – сказал я.

– Я так и думала, – она приблизилась ко мне. – Значит, я должна вас поцеловать.

– Ну, уговор – дороже денег! – согласился я.

Она встала на цыпочки и приложила свои губы к моим, просто приложила, как прикладывают губы ко лбу, когда хотят проверить температуру. Вначале я подумал, что этим все и ограничится, но вдруг губы ее внезапно ожили, да так, что я, вспоминая тот поцелуй, каждый раз чувствую, как по всему телу у меня будто судорога проходит.

Когда я пришел в себя, то спросил:

– Слушай, а как тебя зовут? Меня – Сергей.

– А меня Оля, – сказала она и засмеялась. – Вот и познакомились.

Оля осталась ночевать у меня. Выяснилось, что она приехала по студенческому обмену на лето, должна была находиться в Милуоки, а подруга уговорила ее полететь в Майами, здесь у нее был знакомый парень, к тому же здесь океан и все такое. Вот с ними Оля и была сегодня в моем ресторане. А живут они с подругой у ее парня в съемной студии, Оля спит на полу, а подруга с парнем на тахте.

Ну что вам сказать? До сих пор я считаю, что это был подарок судьбы. После того как от меня ушла жена, уехала в Сиэтл, где у нее жили мать со старшей сестрой, я женщин практически не видел. Пару раз в бухом состоянии я переспал – один раз с нашей посудомойкой, а второй раз с какой-то туристкой-меломанкой. Ни имен их не запомнил, ни связанных с ними своих ощущений. И все. За пять лет больше никаких сексуальных приключений и переживаний. Я уже и на женщин стал смотреть как на проплывающие мимо меня корабли. У них свой курс, а я стою на необитаемом острове, и даже не помышляю махать им руками, звать, кричать, а просто грустно смотрю им вслед. Вот так я ощущал свое положение. И вдруг такая женщина, фактически девчонка – 22 года! Фигурка – статуэтка. И отдалась мне так, как будто всю жизнь меня любила или о таком, как я, всю жизнь мечтала. Представляете? Она уснула, а я все не мог поверить в случившееся, выходил на балкон покурить, пару раз выпил виски и только к утру уснул.

Следующий день я начал с того, что договорился с хозяином ресторана, где я работал, что Оля будет петь со мной, платить он ей не будет, а все, что мы получим от клиентов – идет нам. Потом поехали, забрали олины вещи у подруги, привезли ко мне. По дороге в «Мэйсисе» я купил Оле красивое платье для выступлений и туфли.

– У меня в жизни таких красивых вещей не было! – поцеловала меня Оля.

И мне запомнилось, что еще она сказала по этому поводу:

– Знаешь, мой дедушка мне говорил, что он до войны не видел ковров, хрустальных люстр, фарфоровых ваз, даже не знал, что есть такие вещи на свете. У нас в Вятке тогда ведь ничего такого не было. Только в Германии он все это увидел. И был поражен – что за ненужные вещи! А мне потом признался, что понял, в чем их смысл – красивые эти вещи и все!

Когда дома Оля надела это платье и туфли, я обалдел: передо мной стояла стройная, шикарная женщина, о которой я не мог даже мечтать.

Обедать поехали на Саус Бич – она еще там не была ни разу, и отметили наше совместное предприятие обедом во французском ресторане.

– Никогда не думала, что я закадрю такого солидного мэна, – смотрела на меня счастливыми глазами Оля. – Я ведь любила петь с детства. А о том, чтобы петь со сцены, и не мечтала! Как мне повезло с тобой!

Вечернее наше выступление прошло просто замечательно. Оля в новом платье выглядела как настоящая эстрадная звезда, публика так и воспринимала ее, во всяком случае, как профессиональную певицу, и денег мы собрали даже больше, чем в первый день.

Вторая наша ночь была еще более впечатляющей: Оля обволакивала меня как нежное облако, втягивала меня в себя, и я чувствовал, что еще чуть-чуть, и я, как вода в ванне, могу с прощальным всхлипом весь исчезнуть внутри нее. Вот такое у меня возникало временами ощущение, и я неожиданно для себя и своего возраста показывал результаты, которые не снились мне даже в юности.

Короче, не буду вам долго голову морочить, скажу только, что прожили мы так с ней около двух месяцев. Если говорить обо мне – это были лучшие дни моей жизни, так я считаю даже сейчас. Но ничто ведь в этом мире не стоит на месте, все движется, все меняется, тем более отношения между людьми. Если б можно было человеческие отношения заморозить в какой-то одной, самой приятной для обоих людей точке – была бы не жизнь, а сплошной кайф. А поскольку жизнь имеет в своих карманах миллион вариантов, которые может вам предъявить в любую минуту, то никто и ни в чем, даже в завтрашнем дне, не может быть уверен. А тем более в том, что все, к чему ты привык и тебе очень нравится, останется так до конца твоей жизни. Привет мечтателям!

Вот так и у нас с Олей. К ней в ресторане все время подходили и наши, и американцы, дарили цветы, говорили комплименты, а некоторые даже дарили кольца с камнями, цепочки золотые… Я говорил Оле:

– Мне кажется, тебе не стоит принимать такие подарки, их ведь просто так не дарят. Зачем тебе это? Хочешь что-нибудь, скажи, я тебе куплю.

А она смеялась:

– Ну, хотят люди дарить – зачем мне их обижать? Им ведь приятно…

Ну что ей скажешь! Я не настаивал, потому что считал, что это, в общем, ее дело. Но меня задевали и мучили взгляды, какими смотрели на нее почти все мужчины. Казалось, дай волю этим хищникам, и они набросились бы и растерзали Олю.

А потом появился у нас в ресторане один испанец, я сразу, как его увидел, почувствовал что-то недоброе. Настырный такой, вперился в Олю цепким взглядом и так первые несколько вечеров сидел, слушал ее пение и попивал пиво. Потом подошел к ней в перерыв, я вышел в это время в туалет, – прихожу, вижу – они разговаривают. Поза у него понтярская – одной рукой держится за колонну и раскачивается, как будто мышцы спины качает, и так говорит с женщиной. Мне это очень не понравилось тогда, прямо кровь в голову ударила. Но я только крикнул: «Оля!» – и пошел на сцену. Включил синтезатор, сделал проигрыш, и Оля пришла и встала рядом со мной. А этот «салса» остался стоять у колонны, но раскачиваться перестал.

– Кто это такой? – как бы между прочим спросил я у Оли в перерыве между песнями.

– Кто? – спросила она.

– Ну тот, с кем ты стояла сейчас.

– А, это испанец, сидит здесь часто. Интересовался, почему я не пою испанские песни.

После этого он частенько подходил к Оле, заказывал песню или просто задавал ей какие-то вопросы. А стоило мне куда-нибудь выйти, он тут же оказывался рядом с Олей. Так что с этого испанца и начались у нас сложности.

Раньше мы вместе ездили по магазинам – за продуктами, за одеждой. Машину она водить не умела, так что даже за хлебом ездил или я, или мы вместе. А тут вдруг она как-то говорит:

– Я схожу в универсам. У нас кончились масло и овощи.

– Что, пешком? – удивился я.

– Да, хочу начать ходить, а то я начала толстеть – целый день ведь сижу дома. Туда-обратно, вот и полторы мили сделаю.

Что я мог сказать? Не ходи! Я же не тиран восточный…

Она ушла и вернулась через два часа. Продукты купила, но еще и платье дорогое, явно из бутика.

– Забежала в «Мейсис», там большой сейл, вот купила, ты не поверишь, 70 процентов скидка на клирансе, да еще одна женщина мне купон дала…

Я не подал виду, но у меня тревожный звоночек прозвенел тогда. Не бывает на такие платья сейлов, клирансов да еще с купонами. Но, возражал я себе, она могла купить платье на свои деньги, это ее право, она ведь зарабатывает сейчас неплохо, так чего я буду лезть в ее дела, задавать ненужные вопросы, выяснять…Так я себя убедил тогда. Но мысль, что, возможно, она виделась с этим испанцем в это время, все же оставалась в моем мозгу, загнанная куда-то на самое дно сознания.

А потом она уже уходила на эти эксесайсы без всяких предлогов, сказала, что нашла отличное место для джогинга, весь Майами там бегает, – дорожка вокруг гольфового поля в Авентуре. Уходила в шортах, кроссовках и в маечке, иногда в короткой юбочке, и, что меня настораживало, – всегда перед выходом красилась. Но опять же, возражал я себе, – многие женщины не могут выйти из дома без макияжа. Это известно. Предложить ей совместно прогуливаться вокруг гольфового поля я не мог – она знала, что у меня артрит и я долго ходить не могу. Проследить за ней на автомашине – проехать вдоль дорожки вокруг гольфового поля, я мог, но не хотел. Что-то, кроме того, что это в общем-то гнусное занятие – следить за любимой женщиной, удерживало меня. Теперь-то я знаю, что: я боялся вдруг не обнаружить ее там. Ведь могло быть и так, говорил я себе, что она мне сказала неправду, ее там нет, я это узнаю, убежусь в этом. Ну и что? Дальше следовало выяснение отношений с возможным и явно неприятным для меня исходом – она уходит от меня. Этого я и представить себе не мог.

Если отвлечься от этих ее, в общем-то, недолгих отсутствий – два часа, плюс-минус, то все остальное у нас было без изменений. Она была нежна со мной в постели, мы днем разучивали новые песни, репетировали наш репертуар, частенько обедали где-нибудь вне дома, я старался каждый раз поразить ее чем-нибудь, какой-нибудь новой кухней – никарагуанской, например, или японской…

А однажды вдруг в перерыве нашего выступления меня позвал к себе хозяин ресторана, предложил вместе с Олей выступить на корпоративном пати, которое должно было состояться в нашем ресторане днем в воскресенье. Я дал согласие и после этого вернулся в зал. Оли в зале не было. Это меня удивило, так как она всегда с интересом относилась к моим разговорам с хозяином ресторана, ждала меня и тут же просила рассказать, о чем был наш разговор. А сейчас вдруг ее не было. «Может, в туалете? – подумал я и на всякий случай заглянул в холл, на кухню – ее там не было. Потом, когда стало ясно, что она не в туалете, я спросил у дормена, где Оля, и он сказал, что она минут 15 назад вышла на улицу.

На улице никого не было, накрапывал легкий дождь, на паркинге возле ресторана стояло несколько машин. Я, ничего не подозревая, пошел вдоль стены ресторана, намереваясь заглянуть за угол, как вдруг у одной из машин открылась дверь, оттуда вышла Оля и побежала ко мне.

– Ты куда пропала? – спросил я и почувствовал такую слабость в ногах, какая бывает у меня, когда я представляю, что падаю с высоты. Это у меня с детства – боязнь высоты. А такой эффект впервые.

– Ой, ты знаешь, пришел Диего, он, оказывается, уезжал к себе в Венесуэлу и попросил меня выйти с ним на минутку. Он мне подарил вот это колье, – показала она коробочку. – Не сердись, я не могла его обидеть. Ну, а из-за дождя мне пришлось сесть к нему в машину.

Машина в это время проехала мимо нас, и я узнал за рулем того самого испанца. Сейчас он помахал Оле рукой и она ему ответила – тоже помахала рукой.

– Я ему сказала, что ты – мой дядя, – сказала Оля.

– Почему? – у меня опять чуть не подкосились ноги.

– Ну, чтоб не задавал ненужные вопросы, – сказала Оля.

– Какие, например?

– Ну, связанные с возрастом. Все ведь думают, что ты мой отец.

– Еще что ты про меня сказала? – спросил я.

– Что ты у меня очень строгий, – рассмеялась Оля и прижалась ко мне. – Не сердись, я люблю только тебя.

Ну какие у меня могли быть после этого еще вопросы?

А дня через два этот Диего появился в ресторане, в перерыве что-то сказал Оле, и после этого Оля вдруг мне говорит:

– Сережа, ты не будешь возражать, если Диего сегодня отвезет меня домой?

– Почему ты не хочешь поехать со мной? – спросил я, понимая, что процесс идет по нарастающей и я не знаю, как его можно остановить. И что самое страшное, это не в моих силах.

– Понимаешь, Диего говорит, дядя ведь может разок разрешить приличному парню отвезти тебя домой. Что в этом плохого? У него, говорит, есть очень хороший подарок для меня. Мне так интересно, что это. Ты ведь знаешь меня – я ничего не позволю ему, можешь быть уверен. Дядя, ну разреши, – прижалась она ко мне.

– Поезжай, если так хочется, – сказал я, чуть не выдавив через силу эти слова.

– Мне совсем этого не хочется, Сереженька, – зашептала она мне на ухо. – Ты ведь знаешь, что я люблю только тебя.

Я поехал домой один и места там себе не мог найти, считал минуты, а когда прошло полчаса, не выдержал, вышел на улицу.

Оля приехала через полтора часа. Машина остановилась метрах в пятидесяти от меня, она вышла, побежала ко мне, а Диего развернулся и уехал.

– Сереженька, прости, он предложил поехать в клуб, там сегодня пела Глория Фернандес, мне было интересно. Прости.

– Позвонила бы хоть, предупредила, – сказал я.

– Я не хотела просить у него телефон. А у меня ведь своего нет.

– Купим тебе телефон, – сказал я. – А где его подарок?

– Ты знаешь, он подарил мне деньги, – Оля достала из сумочки несколько смятых стодолларовых бумажек. – Сказал, чтобы я сама себе купила, что понравится…

После этого он еще несколько раз увозил ее после ресторана и привозил домой через полтора-два часа. А потом стал заезжать за Олей даже днем, увозил, как она говорила, прогуляться на яхте.

Я оставался дома один, и, скажу вам, мне было очень хреново. «Так тебе и надо, старый дурак! – говорил я себе. – Связался с ребенком и хочешь чувствовать себя с ней на равных? Так что терпи, сколько сможешь, и будь, что будет».

А однажды днем я приехал из универсама, Оля встретила меня на пороге и сказала:

– У нас в гостях Диего. Мы сейчас едем покататься на яхте.

Я ничего не сказал, прошел на кухню, положил продукты в холодильник, а когда вышел из кухни, увидел через щелку двери такую картину: задранная вверх кофточку Оли, сверху джинсы испанца и его рука, гладящая Олин живот.

Это было слишком. Я подошел к двери и ударом ноги открыл ее. Они тут же вскочили с кровати. Диего что-то заговорил, вроде: «Пожалуйста, простите, у нас это произошло случайно».

– Убирайся! – сказал я ему по-английски. – Быстро!

Он опять извинился. Взял Ольгу за руку и сказал:

– Пошли.

– Куда?! – я схватил его за шкирку и швырнул головой в дверь. – Это моя женщина!

Он вылетел в холл и сказал:

– Оля, что он говорит?

– То, что слышал!

Я был в бешенстве; оно вдруг переполнило меня до краев, и мне показалось, что я могу его убить. Я опять набросился на Диего и с силой толкнул к выходу: «Убирайся, я тебе сказал!».

Он остановился у двери и снова обратился к Оле:

– Он не твой дядя?

Я не видел в этот момент Оли, но слышал ее всхлипывания. Я открыл входную дверь и еще раз сказал ему:

– Это моя женщина! Убирайся!

Диего стоял и смотрел на Олю.

– Кто он тебе?

– Какое твое дело! – Я схватил Диего в охапку и потащил к двери. – Чтоб больше я тебя не видел!

Я вытащил его из квартиры и собирался эффектным пинком под зад спустить с нашей лестницы – она у нас всего полмарша, вреда особого ему не было бы. Но в этот момент Оля что-то крикнула ему, вроде: «Прости меня, я сказала неправду» – и зарыдала в голос. Диего вдруг стал изворачиваться, впервые стал оказывать мне сопротивление, и оказалось, что парень он достаточно крепкий, накачанный, да еще моложе меня лет на 25. Но, поскольку инициатива была у меня, я успел крепко обхватить его за шею и стал прижимать к перилам. У него было неудобное положение – ноги его оставались на площадке, а я, стоя уже на ступеньках лестницы, уверенно гнул его вниз, за перила. В принципе, я в любой момент мог его, подтолкнув, отпустить, и он бы полетел вниз, за перила. Высота хоть и не больше двух метров, но достаточная, чтобы хорошенько покалечиться. Но, странное дело, чем больше я его гнул за перила, тем явственнее ощущал, что не сброшу его вниз. А тут еще в меня вдруг вцепилась Оля.

– Отпусти его! Он же убьется, если упадет! Пусти, слышишь! Или я вызову полицию! – кричала она.

Я тут же ослабил свою хватку, только хотел сказать Оле что-то колкое, как этот Диего моментально высвободился из моих рук, обхватил меня тем же приемом, прижал к перилам и через мгновение я уже падал вниз с высоты двух метров. То ли я успел сгруппироваться, то ли просто удачно упал, но обошлось, слава Богу, без переломов. И что меня еще больно резануло, так это то, что Оля даже не попыталась остановить Диего, когда тот перебрасывал меня через перила.

Встал я не сразу, было ощущение, что внутри у меня все органы оторвались от мест своего крепления – все нестерпимо болело. Я сидел на площадке не в силах встать. Ольга стояла рядом с Диего и успокаивала его и в этот момент приехала полиция. Жильцы услышали крики, шум и позвонили в полицию, сами знаете, здесь так принято. Полицейские сделали мне обезболивающий укол и предложили вызвать скорую. Я отказался – страховки у меня нет, а такой вызов влетел бы мне в копеечку. Потом полицейские допросили нас, каждого в отдельности, я рассказал все, как есть: не знаю, что рассказывали они, но полиция решила так: я не имею права больше подходить к Ольге, а Ольга и Диего не должны больше приходить в мой дом. В случае нарушения этого условия и я, и они будут нести ответственность по всей строгости закона. Мы все подписали этот вердикт, Оля собрала свои вещи, сказала мне «Прости», ушла вместе с Диего и больше я их не видел.

Что вам скажу? Жизнь, до этого момента весело и беспечно подмигивавшая мне разноцветными лампочками, осыпавшая меня праздничным конфетти и карнавальным серпантином, ежедневно в течение двух месяцев преподносившая мне тихие радости и неземные блаженства, вдруг померкла и с этого момента стала серой и унылой. Будто кто-то выключил рубильник удовольствий. Или перевел мою жизнь на запасный, самый скучный путь. Не знаю.

На работу я пошел через два дня, когда перестали болеть мои внутренности и я смог стоять у синтезатора. Играл опять свой старый репертуар. Так постепенно жизнь вошла в старое привычное русло, и я вдруг понял, что человек легко привыкает и к плохому, и к хорошему, хоть и говорят, что к плохому привыкнуть нельзя. Очень даже можно!

Об Ольге я ничего не слышал, не попадался мне и Диего – сгинули оба куда-то, так мне казалось. И вот только где-то через год, наверное, встретил я как-то в универсаме знакомого саксофониста Гену, мы с ним иногда вместе выступали на свадьбах – он на саксе, я на клавишных. Поговорили о том о сем, и Генка вдруг говорит мне:

– Слушай, я недавно тут был в стрип-клубе, ребята приехали из Воронежа и попросили сводить их. Ну я отвел их в «Долс». И знаешь кого я там увидел?

– Кого? – спросил я, ничего не подозревая.

– Ту девчонку, которая пела в одно время у тебя. Забыл как звать.

– Что она там делала? – спросил я.

– Как что?! – удивился Генка. – Ты что, не в курсе? Выступала там у шеста, потом по кругу обходила клиентов. Скажу тебе – в порядке девка! Мои ребята долларов 100 ей отвалили, не меньше, ну и она им все показала, что просили…

Неделю, наверное, я все думал – пойти мне в «Долс» или нет. И не выдержал все же, пошел.

Сел за дальний столик и оттуда стал дожидаться появления Оли. Девушки, оттанцевав свой номер у шеста, снимали трусики, подходили к краю сцены и начинали передвигаться вдоль барьера, который отделял сцену от зрительного зала. За барьером были специальные высокие стулья, и те зрители, которые хотели увидеть и рассмотреть какую-либо девушку поближе, занимали места на этих стульях и готовы были платить девушкам за право рассматривать все их прелести в непосредственной близости. Подойдя к клиентам у барьера, девушки ложились на спину, раздвигали ноги, поднимали таз, а затем под музыку, совершая волнообразные ритмические движения, приближали свою промежность прямо к лицам клиентов, раздвигали пальцами половые губы, возбуждали свой клитор, давая возможность клиентам хорошенько рассмотреть интересующие их места, засовывали пальцы во влагалище, потом переворачивались на живот и такими же волнообразными движениями медленно поднимали зад, опять раздвигали ноги и приближали свою промежность в непосредственную близость к клиентами, раздвигали половые губы и т. д. Задачу, поставленную этим шоу, девушки выполняли безукоризненно, а простота и автоматизм их действий вызывали ощущение обыденности этого действа.

Возбужденные клиенты, говоря девушкам комплименты и ласковые слова, оттягивали резинку чулков на девушках и засовывали в чулки доллары. И это было единственное прикосновение, которое разрешалось клиентам в таких заведениях. За порядком следили грозные гориллы-секьюрити. Большинство же зрителей, как и я, сидели за отдельными столиками, попивали пиво и довольствовались разглядыванием девушек издали.

Оля появилась неожиданно для меня – я уже впал в какую-то нирвану от музыки, от калейдоскопа голых тел на сцене и не сразу врубился, когда увидел Олю. А когда понял, что это она – сам не знаю, какая сила вдруг подняла меня из-за столика и потащила к барьеру, к высоким стульям. Я несся туда так, как, вбегая в пустой зрительский зал с ненумерованными местами, люди в растерянности начинают суетиться, не зная какое лучше выбрать место. Я сел на крайний стул, вдалеке от основной массы зрителей, уже сидящих у барьера, и стал ждать, когда Оля приблизится ко мне. Оля явно имела успех – клиенты одобрительно хмыкали, мычали, стонали, и резинки на ее чулках то и дело хлопали, поглощая очередные купюры. Тело ее, которое приносило мне столько радости и блаженства, теперь было выставлено на всеобщее обозрение, и мне казалось странным, что я смотрю на это вроде спокойно, не кричу, не матюгаюсь, а слежу за ее движениями, нахожу в них особую пластику, женственность и привлекательность. И на лице у нее очаровательная улыбка, отметил я, как она благодарит взглядом каждого клиента, подарившего ей доллары. Какой у нее многозначительный, влекущий и обещающий взгляд! Я вспомнил, что почти с таким же неземным выражением на лице она пела свои жалостливые песни, и вдруг понял, что пение ее производило такое ошеломляющее впечатление не только из-за голоса, но еще и от актерской подачи, от того самого выражения лица. Да, эта девушка рождена была стать актрисой.