Текст книги "Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии"

Автор книги: Алексей Герман

Соавторы: Светлана Кармалита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

– Я – Хэтч, я – Хэтч, – рыдал солдат.

Лесли опять лег, поджав ноги к животу, и заскулил.

– Да вот же олень, – сказал он вдруг ясным голосом, – пускай собак, Шелтон.

Пришедший с Диком отряд и отряд, квартировавший в деревне, толпились на площади среди замерзших луж, громко болтали, божились, плевались и кашляли.

По горбатой, изрезанной глубокими мерзлыми колеями улице, широко размахивая руками, спускался к площади очень высокий худой человек в длинной безрукавке из потертого лисьего меха поверх кольчуги, тяжелых высоких сапогах с длиннющими шпорами – Дэниэл Шелтон, рыцарь и местный барон. Исчезли рукава у лисьего балахона, вытерся мех за пятнадцать лет, прошедших со времен суда, а человек этот, как бывает с худыми людьми, почти не изменился. Только кожа еще туже обтянула красные обветренные скулы, поседела редкая щетина на подбородке.

Солдаты замолкли, конные слезали с коней, снимали шлемы, даже подшлемники. Дик сидел на седле боком, затягивал ремень на сапоге. Лоб и щека его были рассечены, железный наплечник смят. За спиной Дика, низко наклонясь над телегой, бубнил что-то полуодетый деревенский священник. Сэр Шелтон подошел прямо к Дику, положил руку ему на сапог.

– Здравствуй, малыш! А ведь ты играл в моем шлеме, – он похлопал себя по голове в шерстяном подшлемнике и высоко поднял руку с перстнем для поцелуя. – С ногами залезал…

Дик, угрюмо сопя, завязывал ремешок. Сэр Шелтон покачал головой, еще раз хлопнул его по колену и быстро прошел к телеге, над которой бормотал священник.

– Лесли, узнаешь меня, дружище?

– Выньте стрелу, ваша милость, – просипел из глубины телеги голос, – мочи нет, выньте стрелу.

Сэр Шелтон стянул подшлемник с лысой головы, наклонился над телегой, поцеловал раненого в лоб, перекрестился, полой лисьей безрукавки захватил стрелу и уперся коленом в телегу. Дик, закусив губу и побледнев, что есть силы потянул ремешок на сапоге. Тот лопнул. Дик уставился на разорванные концы. За спиной тоненько запел священник. Неожиданно его лошадь тронула, он повернул голову и увидел, что сэр Шелтон ведет ее за повод вон с площади. Тот через плечо тоже взглянул на Дика, отвернулся и сплюнул под ноги.

– Не сердись, дружок, но у вас в роду руки были всегда покрепче, чем голова, – сказал он после паузы.

Дик не ответил.

Мимо них по улице грохотала телега.

– Как хорек кусается, ваша милость… – крикнул солдат с облучка. Он сосал раненную ладонь. Из кучи сена на телеге высунулся парнишка с худеньким болезненным и злым лицом.

– Кожу с вас сдерут, – закричал он бешено не то Дику, не то дяде, – вороны протухшие… лошадьми разорвут!.. – он оглянулся и, будто испугавшись чего-то, так же неожиданно исчез в сене.

Телега прогрохотала мимо дома, приспособленного солдатами под баню. Баба привезла туда бочку воды и стояла, сурово отвернувшись от срама, а голый распаренный солдат приплясывал в дверях, под общий гогот уговаривал ее зайти. От бани бежал сержант.

– Пшел вон, – крикнул ему сэр Шелтон. Он посмотрел на уныло молчавшего Дика, поежился от холодного ветра, опять взял лошадь за повод и повел за бревенчатый угол бани. Там было пусто. Низкая крыша поросла мхом. Сэр Шелтон достал из-за пояса короткий меч, сбил им съехавшую черепицу и с тоской посмотрел на Дика, что-то соображая, потом еще раз ударил мечом, на этот раз по бревну, так, что полетели щепки.

– Наша королева снюхалась с французами, – наконец заговорил он, – король олух, и она обманывала его… Так что принцы незаконны. Вот так-то, дружок. – И добавил глухо: – Все пакость.

Коротко взглянув на потрясенного Дика, он отвернул безрукавку, подхватил кольчугу, обнажив рыжий мускулистый живот, и, перехватив рукоять меча двумя руками, ударил себя. Спасла кольчуга, она упала, меч только проскрипел по ней.

Дик кубарем слетел с седла, бросился, прижал его к бревнам, пытался вывернуть меч.

– Грех, дядюшка, страшный грех! Что вы?! Дядюшка, милый!

– Надоело, – хрипел дядюшка, – устал, надоело. – Наконец он отдал меч Дику и, задыхаясь, привалился к бревенчатой стене.

Из-за угла высунулся голый распаренный солдат с поленом, посмотреть, кто крушит баню, увидел дядюшку и исчез.

Дик соскреб изморозь с бревна, вытер вспотевший лоб и шею. Дядюшка отошел, стоял отвернувшись, сцепив руки. Дик тихо, стараясь не скрипеть сапогами, подошел к нему, наклонился и поцеловал руку.

– Я согрешил перед вами в мыслях, дядюшка, – сказал он. – Я накажу себя.

Дядюшка кивнул, не оборачиваясь.

– Но это потом. Сейчас нам надо ехать к отшельнику Кентерберийскому… Это святой человек… Он облегчит вам душу и поможет советом…

Некоторое время дядюшка не оборачивался, потом вдруг несколько раз присел и выпрямился.

– Ноги болят, – сказал он растерянно, – к перемене погоды ужас как ломят… – На Дика он не глядел. – Насчет отшельника надо подумать, надо подумать… – Он подобрал лежащий на земле меч, вытер его лисьей полой и стал рассматривать, будто в первый раз видел. – Ты бы съездил к нему, а, Дикон? Порасспросил бы то да сё, знаешь? – От этой мысли он немного оживился. – Я честно сказать, не умею… с отшельниками. А ты как-никак… Может, он и впрямь посоветует… Утром и поезжай, а, Дикон?

Дядюшка пнул подвернувшийся под ногу битый горшок, не оборачиваясь пошел к дороге.

По улице проехала баба, которая привозила воду. В бане орали, ликовали солдаты, не давали Дику сосредоточиться. Он медленно сел на лошадь, зацепил валявшееся на крыше линялое рядно, нацелился и ловко швырнул его, точно накрыв дымящуюся трубу. Он уже выехал на дорогу, когда из дверей и из окон дома повалил дым, стали выскакивать голые, задыхающиеся солдаты.

Дик жевал красную, схваченную морозом рябину. За его спиной, в деревне на холме, затопили печи, дымы ложились от ветра. Два мужика вязали разбитую накануне сторожевую вышку. Часовой, воткнув лук в землю, бегал вокруг него, хлопая себя по бокам. Хотелось спать. Дик попрыгал на месте, продолжая жевать рябину, встал на голову. Небо с бегущими облаками лежало у его ног, а вышка висела над головой, казалось, прикрепившись к белой от инея дороге. Дик попробовал проглотить ягоды, подавился и вскочил на ноги.

Конь был обвешан охапками рябины. Дик ударил его плеткой и, не оборачиваясь, поскакал по узкой тропе, через застывший кустарник и вмерзший в лед камыш – прочь от деревни.

Ветер нагонял на солнце тучи, отгонял их, и ива на болоте, и камыш то темнели, то опять светлели. Дик не понял, отчего внезапное чувство тревоги возникло в нем, но перевел коня на шаг, спустил с плеча ремень арбалета и завертел головой. Тихий звук, не то вздох, не то стон, почти слившийся с привычным шорохом камыша под ветром, повторился.

В провалившейся болотной полынье тонула лошадь. Силы оставили ее. На поверхности торчала только мокрая от пота голова. Голова протяжно вздохнула, и от ее вздоха заколебалась сухая болотная трава. Дик завертел головой. Вокруг было пусто. Прокричала лесная птица, и опять все затихло. Делать было нечего, Дик оттянул ногой крючок арбалета, прицелился и вогнал стрелу в голову лошади. Низкий звук мощной тетивы долго держался в холодном лесу. Исполнив это неприятное, но милосердное дело, он тронул коня и тут же опять остановился. Из придорожных кустов, почти у самого его сапога, глядело на него бледное детское лицо. Ветки раздвинулись, и на тропинку выбрался худенький парнишка, тот, что так яростно ругался в деревне из телеги с сеном. С головы до ног он был перепачкан болотной грязью и сильно дрожал не то от холода, не то от страха.

– Что ж ты не пристрелил ее? – Дик недружелюбно рассматривал дрожащего парнишку. Тот беззвучно зашептал, сцепил пальцы и протянул к Дику худые дрожащие руки.

– Мне очень нужно в Холливуд… я мог бы бежать рядом, если бы ты позволил мне держаться за стремя…

– Ты что, больной?

– Я здоровый… – торопливо ответил парнишка, – просто я очень грязный, прости меня.

– Заткнись, – перебил его Дик. – Ты что, шпион горбатого? – Дик осекся, внезапно ощутив, как все теперь запутано, и отвел глаза.

– Что ты, добрый мальчик, – заверещал парнишка, – они просто захватили меня… у меня в доме… а когда за нами погнались, закрылись мною на телеге… И наши не могли стрелять…

– Что ж им было дожидаться, пока их проткнут? Все так делают.

– Его повесят, повесят, лошадьми разорвут… в дегте сварят, – зарыдал парнишка, размазывая грязь на лице.

– Ой-ой! Ты меня так напугал, что я сейчас перепачкаюсь, – Дик выплюнул жеваную рябину и тронул лошадь.

– Прокляну! – парнишка неожиданно вцепился в хвост коня Дика и заскользил за ним по льду. Дик остановился. Парнишка сидел на земле, не отпускал конский хвост и не мигая смотрел на Дика.

– Я тебя сейчас прокляну, и ты ослепнешь, – пробормотал он.

Дик хмыкнул и погладил коня по шее. Он хотя и не испугался, но ощущал некоторую неуверенность.

– Он сейчас копытом выбьет из тебя дух.

– И пусть, и пусть, лучше убей меня, как мою лошадь, убийца.

– Ну ты-ы… недоносок… – Дик поднял хлыст.

Парнишка мгновенно выпустил хвост лошади. Его либо никогда не били, либо били очень страшно; он так испугался, так скорчился и заскулил, что Дик растерялся.

– Эй, – позвал он его.

Парнишка все в той же немыслимой позе ждал удара.

– Чтоб ты сдох от чумы! Забирайся. Как там тебя зовут?

– Джон Метчем, к твоим услугам… Джон Метчем, – торопливо забормотал парнишка, залезая на лошадь и устраиваясь в седле.

Дик ударил лошадь кулаком и побежал рядом, держась за стремя.

В седле Метчем быстро приободрился и повеселел. Сначала он сунул в рот гроздь рябины, отломив от притороченной ветки, затем достал из седельного мешка флягу; попил, пролив воду Дику на голову. А после того как Дик отобрал ее, затрещал, и трещал уже не останавливаясь.

– Страшное болото… в жизни ничего не видел страшнее… У нас под Сидлом за игуменьей погнался дикий кабан. Но Господь снизошел на нее, и она прошла топь как по суху, даже не замочив туфель. А кабан канул в топь. Там, где канул кабан, до сих пор лопаются желтые пузыри. А там, где прошла игуменья, выросли цветы… Вот такие, – он показал размер цветка, величиной с голову лошади, – многие видели… У тебя нет платка или чистой тряпочки?

Дик мотнул головой. Ветки рябины лезли ему в глаза, мешая смотреть, и он обламывал их на бегу.

– А я знаю, как тебя зовут, добрый мальчик. Ричард Шелтон. Ты племянник местного барона и с двух лет жил в монастыре. Солдаты говорили, что ты страшно сильный, но немного, как это?.. – Метчем понял, что говорит лишнее, и засуетился. – Немного деревянный.

– Наверно, деревянный, – обиделся Дик, – если ты едешь на моей лошади, а я бегу рядом.

– Прости меня, добрый мальчик…

– Если ты… ты, – рявкнул Дик, – интересно, сколько монет можно получить за такого ублюдка!

– Ему не нужен выкуп… – Метчем опять отщипнул рябину. – Он хочет женить меня и получить процент.

– Ну и женился бы… жених, – Дик снизу посмотрел на тщедушную грязную фигурку и захохотал.

Смеялся Дик очень заразительно и, начав смеяться, никак не мог остановиться. Метчем тоже захихикал.

Тропа повернула, и за кустами открылась широкая мутная река с перевозом – низкая хижина из жердей и глины, с жухлыми кустами на плоской крыше, две неуклюжие лодки, низко над водой обледенелая веревка. Тощий мужик суетился у прогнивших мостков. Пока Метчем неумело затягивал коня в лодку, Дик пробил дыру в днище другой, вытащенной на берег. Мужик не спорил. За годы работы на перевозе он привык ко всякому. Он сидел на корточках на обмазанной глиной корме и терпеливо раздувал на ней костерок. Потом прошел на нос, взялся своими плоскими, как клешни, руками за обледенелый узел веревки, но тут же открыл рот и уставился на Метчема.

– Черт возьми, – захохотал он и подмигнул Дику. – Черт возьми, сэр рыцарь, ну и ну… Гы-ы-ы… – От радостного возбуждения он прямо-таки заплясал на носу. Дик удивился, Метчем схватил со дна деревянный черпак и оскалился. Мужик перестал хихикать и приплясывать, но глупая счастливая улыбка сохранилась у него на лице.

– И-ы-ы-х! – вздохнул он и потянул на себя тяжелый узел. – И-ы-ы-х! – он ухватился за следующий. Под днищем зашуршала вода и битый лед; лодка медленно потащилась вдоль веревки.

– И-ы-ы-х! И-ы-ы-х! И-ы-ы-х! – не то выкрикивал, не то стонал мужик. Он пытался встретиться глазами с Диком и, когда это ему удавалось, подмигивал, крутил от восторга головой.

Потрескивал, выбрасывая в воду угольки и веточки, костер на корме. Через клочья темного дыма Дик видел, как отступал изрытый копытами и колесами берег. Метчем на корме у костра повозился и заснул. Он спал открыв рот и таким был неприятен Дику. Дик отвернулся. Теперь перед ним покачивался высокий нос лодки, босые исцарапанные ноги перевозчика, в подвернутых штанах, обледенелая веревка. Иногда с веревки срывались и с легким звоном плюхались в воду сосульки. На берег ложился легкий туман, от этого он казался стылым и нездоровым.

– У него деготь в костре, – раздался с кормы пронзительный голос Метчема. – Мальчик, посмотри, – он протягивал к Дику черную блестящую ладонь.

– Какой деготь, какой деготь? – мужик чуть не заплакал. – Да что ж это делается, ваша милость?

– Ты кому зажег костер, собака? – визжал Метчем.

– Отступись, ведьма, – тонко крикнул мужик и плюнул в сторону Метчема.

– Повтори, пес!..

Дик вертел головой. Ему были одинаково непонятны испуг Метчема и вопли мужика. Мужик, истолковав молчание Дика как робость, нагнулся, схватил со дна лодки багор и закрутил им над головой.

– Блудница! Ведьма, ведьма! Сокрушу, сокрушу, – выкрикивал он, – не подходи! Прибью.

Он неловко ткнул багром в сторону Дика. Тот поймал его и потянул к себе. Несколько секунд оба пыхтели, стараясь пересилить друг друга, затем Дик резко отпустил багор, и мужик с грохотом обрушился на дно. Дик навалился на него, захватил шею тесьмой от болтающейся боевой рукавицы и придавил. Мужик захрипел, заколотил ногами по днищу.

– Кинь головню, Метчем, – Дик сдул прядь волос, которая лезла в глаза, подтянул тесьму. – Вон ту, побольше…

– Ой, ой, ой! – взвыл мужик на всю реку. – Не надо! Богом клянусь, не надо, ой-ой-ой!.. Не жгите меня!..

– Сбрасывай костер! – орал Дик. – Быстрее, собака!

Отвязавшаяся лодка медленно вертелась посреди реки. Течение сносило ее от перевоза. Мужик, стоя на четвереньках, всхлипывая и отплевываясь, сбрасывал костер в воду, шапкой притушивал деготь.

– Плохие времена, очень плохие времена, – сипло выкрикивал он. – Я-то вас не предам, ваша милость… Теперь-то мне ясно… теперь-то все, все-е-е ясно…

– За что? – взвился молчавший до сих пор Метчем. – Ну за что, пес, что мы тебе сделали?

Дик выломал скамейку, стал на борт и, орудуя ею, как веслом, принялся разворачивать лодку.

– Аа-а-а! – закричал Метчем.

От кустов к воде бежали маленькие фигурки. С луками и рогатинами. Человек десять. Дик бросил скамейку перевозчику, лег на борт и взялся за арбалет.

– Греби, – рявкнул он, – ложись на дно, Метчем.

Две фигурки на берегу отделились от остальных, вошли в воду, натянули неуклюжие луки и с поразительной быстротой метнули по несколько стрел. Остальные закричали. Стрелы с густым сочным гудением зависли над лодкой и попадали в воду. Дик выстрелил из арбалета. Фигурки сразу же побежали в разные стороны, оглядываясь на идущую стрелу… Затем с берега раздались ликующие крики и хохот. И опять лучники побежали к воде, пустили стрелы, и опять ветер донес восторженный крик.

Все это больше напоминало азартную игру, чем бой. Стрелы выскакивали из воды уже потерявшие силу, и течение, медленно вращая, уносило их вниз.

Вдоль борта зашуршало, стало темнее, лодка входила в камыши. Закричала встревоженная птица. От напряжения у Дика свело ноги, он с трудом поднялся, поймал перевозчика за рубаху, притянул к себе и несколько раз ударил кулаком в живот. Затем лег на борт, свесил голову и стал пить. Лодка стояла на мели.

Метчем стягивал лошадь в воду. Икал на дне избитый перевозчик.

Метчем на корточках сидел у воды. Вокруг стеной поднимался камыш, течение не ощущалось, и он сосредоточенно рассматривал собственное отражение. Поблизости плеснуло, пошла рябь.

Дик с горящей веткой в руке ходил рядом по колено в воде, ловил раков и бросал их в шлем, который висел у него на локте. Как деревенская корзина!

– Мальчик, – Метчем дождался, пока рябь ушла и отражение опять возникло, – ты бы не мог поймать что-нибудь другое… какую-нибудь рыбу… видишь ли, я не ем раков…

Дик выпрямился. В руке у него медленно извивался здоровый рак.

– Слопаешь, – сказал он после паузы. – Сними штаны и просуши их, а то получишь горячку.

Метчем испуганно глянул на Дика и поплелся к костерку, разведенному неподалеку в яме под большим деревом. Дик опять наклонился, посветил веткой в темную воду. Садился холодный туман, лошадь два раза брякнула железом, наклонила морду, стала шумно пить.

– Эти болотные собаки, – сказал Метчем, подкидывая ветку в костерок, – ограбили проповедника, святого человека, забрали деньги на храм… и отобрали у него сапоги… – Метчем поежился. – Как они не боятся?! Мальчик, говорят, раки не чувствуют, когда их пекут… и рыбы тоже…

Дик только что вытащил из-под коряги большого рака.

– Даже улиткам больно, когда их хватают раки. А ты когда-нибудь видел, как жгут людей?

– Нет.

– И я не видел. А мой дядя видел… И Хаксли-лучник… Раньше часто жгли, – Дик бросил ветку в воду и пошел к костру. У костра он отстегнул наколенники, сел на хворост, принялся стягивать сапоги. – Я же сказал тебе, сними штаны.

– Обсохнут.

– Если сесть задницей в угли, – захохотал Дик. Он снял сапоги и теперь стягивал с себя прошитые железными пластинами кожаные штаны.

В глазах Метчема метнулся ужас. Он сел к Дику спиной.

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– Я думал – восемь. Все-таки ты какой-то недоделанный. А может, у тебя блохи?

– Почему?

– У нас в монастыре был один такой… Он расчесывался, а после стеснялся… И мочился во сне… А еще…

– Правда ты умеешь читать?

– Правда. – Дик заважничал и забыл про монаха. – Но я быстро устаю. А вот дядя…

– Что дядя?

– Оставь моего дядю в покое. Он храбрый рыцарь…

– А я его не трогаю.

– Трогаешь. Я попрошу, и он найдет тебе жену с эту елку… Интересно, как у вас все получится, – Дик захихикал. – Будешь есть? – И, продолжая хихикать, он выбросил из золы рака и стал катать по земле.

– Я слышал, солдаты болтали… – начал Метчем и замолчал.

– Про что?

– Про тебя, конечно.

– Они трусливые гуси, а не солдаты. Я один проткну таких пятерых.

– Во-во! Они и говорили. – Метчем тоже выкатил палочкой рака и катал по земле.

– Что говорили?

– Ничего.

– Нет, ты скажешь, если начал.

– Они говорили, что когда ты узнал, что твой любимый дядюшка опять перекрасился, то стал рыдать, петь псалмы, посыпал голову пеплом и чуть не проткнул какого-то беднягу, который… А еще они говорили… что ты головой сбил не то вышку, не то башню… потому что твоя голова…

Дик медленно встал, из-под прошитой железом куртки торчали голые ноги, и принялся выдирать ремень из развешенных для просушки штанов.

– Нет, – сказал Метчем.

– Да, – сказал Дик.

– Ты, конечно, не посмеешь, – сказал Метчем, вставая.

– Еще как посмею, – сказал Дик.

Их разделял костер.

– Добрый мальчик, – торжественно сказал Метчем, – я буду вынужден кричать, и сюда придут болотные псы.

Дик, не говоря ни слова, с ремнем в руке пошел вокруг костра к Метчему. Метчем перебежал на другую сторону.

– Прости меня, добрый мальчик, – торопливо заговорил он, – ведь так говорили они… и ты должен наказать их, а не меня… Разве я виноват, что твой дядя ложится спать Йорком, а просыпается Ланкастером!

Дик наколол голую ногу, выругался, сел и стал выдирать колючку из пятки.

– Как хорошо быть таким слабым недоноском, как ты, – сказал он угрюмо. – Ты можешь говорить любые гадости, и тебя нельзя вздуть, потому что ты слабый и жалкий, как калека или горбун.

Оба молчали. Лошадь опять звякнула железом и затихла.

– Ложись спать, недоносок. Я жалею, что встретил тебя, вот и все.

Метчем свернулся на хворосте у костра. Дик выдернул наконец колючку, потопал ногой о землю, отошел от костра и стал молиться.

– Ричард, – тихо позвал Метчем, – можно я положу твои штаны под голову?

– Положи.

Метчем завертелся, вытаскивая из-под себя толстые сучья.

– Я лучше подложу седло, – объявил он, – а штанами укроюсь.

Когда Дик, помолившись, вернулся к костру, Метчем сидел, поджав под себя ноги, и таращился в огонь.

– Спи сам на этих сучьях, – забормотал он, – я лучше буду сторожить.

Дик захватил большими пальцами шишку и бросил в костер.

– Воин должен спать на земле.

– Я не воин. Отстань.

– Ты что же, не хочешь стать рыцарем, недоносок? – Дик повалился на спину закинув руки за голову.

– Перестань звать меня недоноском! – зашипел Метчем.

– Но ведь ты зовешь меня добрый мальчик, хотя я запретил…

– Сравнил.

– Хорошо. Я буду звать тебя добрый недоносок… – Дику понравилось, как он отбрил Метчема, он подрыгал в воздухе голыми ногами и с удовольствием повторил: – Не вздумай заснуть, добрый недоносок!

Дик видел Метчема через костер. Казалось, что тот охвачен пламенем.

– Болотные псы отобрали у меня сапоги, – сказал Метчем голосом дяди. – Мне холодно ходить босиком…

Прямо над головой Дика ярко светили звезды. Он сел, потер занемевшую от холода ногу, ту, что была дальше от огня. По другую сторону костра в фантастическом гнезде из веток, седла, сапог и штанов Дика крепко спал Метчем. Дик подтянул колени к подбородку, пытаясь согреться, и с раздражением посмотрел на него, затем тихо встал, поднял валяющийся наколенник, поеживаясь и трясясь от холода, на цыпочках пробежал к реке, с отвращением зачерпнул ледяной воды и потрусил обратно. Захватив зубами наколенник, Дик забрался на дерево, прошел по толстой ветке и удобно расположился прямо над спящим Метчемом. Затем медленно, с наслаждением стал лить воду ему на лицо. Тот захныкал в своем гнезде, завертелся, уклоняясь от струи, пока Дик точно не попал ему в открытый рот. Тогда он резко сел и огляделся. Было тихо. Костер догорал. Дика не было. Стукнула копытом лошадь. Метчем подпрыгнул от ужаса и бешено завертел головой.

– Мальчик! – позвал он негромко, севшим от страха голосом. – Ди-и-ик!

– Ух-ух-ух! – филином закричал и вылил на Метчема всю оставшуюся воду Дик.

– А-а-а-а-а! – завизжал Метчем и, схватив сапог Дика, замахал им во все стороны.

– Ух-ух-ух-ух! – еще страшнее завыл Дик и прыгнул на Метчема.

Несколько секунд они барахтались в куче хвороста. Первым отлетел в сторону Дик. Совершенно потрясенный, он сел на корточки, подтянул к себе еловую ветку, закрыл ею голые ноги и торчащее из-под куртки нижнее белье.

– Кх-кх-х, – покашлял Дик и с тоской посмотрел вокруг. – Кх-кх-кх…

– Ты ушиб меня, – рыдал Метчем, – ты сломал мне плечо… ты, дурак…

Дик зацепил веткой штаны, подтянул к себе, прикрываясь ими, отступил за дерево и заплясал на одной ноге, судорожно их натягивая. В прошитых железом, спускающихся до колен широких штанах, с голыми ногами он выглядел достаточно нелепо.

– Это как же ты? – после паузы сказал он. – Это большой грех!

– Скажи об этом своим ублюдкам…

Дик опять покачал головой и потянулся к сапогам. Сапоги лежали рядом с бывшим Метчемом.

– Попробуй только, – завизжала она, выхватила из-под хвороста, видно, заранее припрятанную стрелу от арбалета и вытянула перед собой.

– Как тебя зовут? – Дик отошел в сторону, встал на колени.

– Не твое дело.

– Как же мне молиться за тебя?

Молчание.

Дик забормотал молитву. Она завозилась на своем хворосте.

– Ты думаешь, мне за это что-нибудь будет? Меня ведь заставили… Они утащили меня ночью…

– Тебя вовлекли в грех… Ты могла уморить себя голодом…

– Я пробовала…

Дик опять забормотал молитву.

– Меня зовут Джоанна… Джоанна Седли, – услужливо подсказала она. – Я думаю, когда все это кончится, я пожертвую двадцать фунтов на часовню, и все будет хорошо!.. – Она с надеждой посмотрела на Дика.

Далеко за лесом загрохотало.

– Можно двадцать пять… – голос Джоанны совсем упал. Она встала на колени. – Мальчик! – сказала она умоляюще. – Ты слышишь? Гром… А небо совсем ясное… Это не может быть из-за меня?

Дик перестал молиться и прислушался. За лесом опять грохнуло. Он вскочил и полез на дерево. Джоанна торопливо бормотала молитву.

С высокого дерева перед Диком открывалась подернутая утренним туманом бескрайняя болотная равнина, ленивая холодная река, хижина перевозчика с длинными черными мостками, светлая полоса дороги петляла по этой равнине, и нигде ни малейшего признака присутствия человека, вплоть до самого видимого конца, до края равнины, где черными столбами тянулись к небу дымы.

На холме горела деревня. Та, откуда они пришли. Там опять грохнуло, и этот грохот эхом покатился по равнине. Равнина ответила ему испуганным криком ворон.

– Это пушка, – голос Дика осип от волнения, – черт бы меня побрал, это пушка.

Двое мужиков с трудом тащили круглый закопченный камень по уже знакомой нам горбатой деревенской улице. Далеко, в конце улицы, горел большой амбар. Мужики и бабы баграми и веревками пытались сдернуть крышу Их крики, брань будто застывали в холодном утреннем воздухе.

Мужики подтащили ядро к высокому крыльцу и осторожно опустили на землю. Дик поскреб закопченный бок ядра шпорой.

– Страшная вещь, ваша милость, – деревенский священник, тот, что отпевал Лесли, присел на корточки, осторожно потрогал ядро пальцем. – Может, это и есть начало конца света?! Не думал, что Господь вместит его в железную трубу, которую потащит по земле восьмерка лошадей… Эта штука, когда летит, свистит и воет как покойник – воу-воу-воу… – Священник попытался воспроизвести звук летящего ядра, смутился и посмотрел на подъезжающую телегу. Телега была тяжелая, без бортов, на впряженном в нее коне Дика верхом ехал неопрятный бородатый мужик с рогатиной.

Заскрипела дверь. С крыльца спустилась Джоанна. Ей раздобыли женское платье, и она куталась в отороченную хорьком бесформенную суконную безрукавку.

Дик нагнулся и поднял ядро, неожиданно оно оказалось очень тяжелым. Несколько секунд он пыхтел и раскачивался с ним вместе, потом все же выпустил из рук, чуть не отдавив себе ноги и забрызгав всех водой из проломившейся лужи.

– Тяжелая тварь, – пробормотал он, забираясь в телегу и вытирая перепачканные копотью руки о штаны.

Священник передал ему корзинку и узелок.

Мужик зачмокал, ткнул лошадь пяткой, и они поехали мимо поваленного забора, мимо покрытых соломенными матами убитых, мимо мужика с охапкой подбитых железом солдатских сапог, перевязанных веревкой. Мужик похлопывал ладонью по сапогам, отгонял роющихся рядом с убитыми кур.

Лошадь перешла на рысь, и все деревенские звуки утонули в дребезжании телеги. Проехали последнюю высокую избу с проломленной крышей, голубое облинялое распятие на выезде и остановились у развилки.

– Прощай, Джоанна! – Дик взял из телеги узелок.

За его спиной перекликались мальчишки, подбирали у околицы стрелы.

– Ты здорово провела меня, но я не сержусь.

Джоанна чинно кивнула из-за пухлого дырявого мешка с сеном.

– Я тоже не сержусь.

– Понимаешь, сейчас очень важно вовремя внести выкуп… Если они в самом деле в плену…

Джоанна опять чинно покивала:

– Я сразу же отошлю вам лошадь…

Больше Дик ничего придумать не мог. Он поклонился, засвистел и пошел прочь, помахивая узелком. Через некоторое время он перестал махать узелком, потом свистеть, потом и вовсе остановился. Остановился и обернулся.

Телега, позвякивая, спускалась с холма.

– Эй! – он подпрыгнул на месте. – Эге-ей! Эй! – и бросился наперерез. Арбалет на бегу колотил его по заду. – Вот! – он наконец догнал телегу и протянул на ладони свернутую, расшитую бисером тряпицу. – Это щепка от корабля, на котором апостола Петра прибило к острову Мелит.

– Да-а-а? – Джоанна двумя пальцами взяла тряпицу и развернула ее. – А у меня есть гвоздик… тоже от этого корабля. Мне его продал один доминиканец…

Мужик раздраженно забубнил и незаметно подтолкнул лошадь. Дик повернулся легко и изящно, по крайней мере, так ему показалось, и, довольный, по кочкам зашагал к своей дороге.

– Ричард, – позвала его Джоанна и обернулась к мужику: – Стой на месте, пес!

Дик незамедлительно вернулся.

– Какой цвет ты любишь?

– Белый.

Мужик демонстративно спрыгнул с лошади и сел на камень.

– Это цвет непорочной пресвятой Девы.

– И верности, – Дик решительно полез в телегу. – Я доеду с тобой и сразу же вернусь. Сейчас самое главное – не опоздать с выкупом.

Лошадь тянула в гору ровно и сильно, не так, как тянут рабочие лошади. Холмистый кряж, поросший вереском, был похож на огромный ржавый щит. Похрустывал ледок под копытами, постукивала телега, иногда громыхало, перекатываясь по дну, остроконечное железное ведро.

– Хуже нет боевого коня запрягать, – ворчал мужик, – и тянуть долго не тянет, и бабки собьет.

За спиной Джоанны проклюнулось солнце, и, когда телегу подбрасывало, потертый хорек на ее капюшоне ярко вспыхивал.

Дик отвернулся, стал смотреть перед собой, в широкую спину мужика.

– Ни шиллинга не давай… Ни единого пенса…

Дик не понял. Дорога, слава богу, повернула, и теперь вокруг головы Джоанны перестало вспыхивать приводящее его в панику сияние.

– Ты помнишь Францию?

– Да мне трех лет не было… Дохлых собак помню, – засмеялся он.

– Дик, как умер твой отец, Томас Шелтон? – глаза Джоанны стали круглыми, как две монеты.

– А-а-а, – обрадовался Дик, – это я хорошо помню. Его привезли на крыше большой кареты. Выглянуло солнце, и облако было в виде ангела с трубой… Был граф Розенгейм в горностаевом плаще…

– Да нет же, – Джоанна затрясла головой. – Он его опоил.

– Кто?

– Твой дядя, – Джоанна быстро затараторила, уставившись в поле. На Дика она не смотрела, боясь, что тот не даст досказать. – Он, твой дядя, всегда был лысым… так наказал его Господь… уж не знаю за что. А у твоего отца были золотые волосы до плеч. Ну, вот. На одном пиру твой дядя говорит: «Брат, уже полночь, и мне пора уходить. Я прошу тебя только об одном, выпей этот кубок…» А это был настой цвета папоротника… в полночь. Понимаешь? Твой отец выпил и на седьмой день потерял разум. А твой дядя сразу послал доминиканца в Священный трибунал…

Дик с интересом слушал все про золотые волосы, но со второй половины истории потерял к ней интерес. Он взял из телеги остроконечное ведро и напялил себе на голову.

– Похоже на французский шлем, – объявил он. – Дальше будет про колдунью и про птицу.

Теперь пришло время Джоанне уставиться на него.

– Эту ерунду мне уже рассказывал один солдат вот с такой ногой, – Дик скосолапил ногу, – только без папоротника. Он ночевал у нас в монастыре. А утром украл простыни. И его драли во дворе.