Текст книги "Тайные знаки"
Автор книги: Александра Сашнева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)
Марго стояла во дворе дома Аурелии и улыбались. Сегодня ей казалось, что она в Париже – одна. А прохожие, что проходят иногда по улицам – всего лишь актеры, дополняющие пейзаж до совершенства.
И полного совершенства пейзаж достиг бы, если бы вдруг неожиданно, совершенно нечаянно и чудесно, она познакомилась бы вдруг с прекрасным принцем.
Она не хотела бы знать ни кто он, ни что он. Но он был бы прекрасен и угадывал бы желания. Они вместе катались бы на алом кабриолете, купили бы разноцветный букет воздушных шариков и отпускали бы их один за другим в небо. И шарики летали бы над Парижем, будто строчки песен или мелодия флейты.
Марго вздохнула и опять пожалела, что оставила инструмент у Черепа.
– Но нет-нет! – сказала она себе вслух. – Умерла, так умерла. Никаких флейт.
Русские слова прозвучали страно и чуждо. Так, будто их сказал кто-то другой.
И Марго поправилась по-французски:
– Jamais la futte!
Дождик прибил листья и оставил на песке оспины. Марго наклонилась и подняла старый, уже не упругий мяч, и погладила серую проплешину резины. Когда-то такой же затертый был у них во дворе у бабушки. И они играли этим мячом около глухой стены, за которой была спальня бабы Клавы. Баба Клава гоняла детей, но место было уж таким удобным, что они все равно возвращались. А беготня была еще одним развлечением.
Марго смахнула прилипшие песчинки, прижала мяч к уху и, стукнув по резине пальцем, прислушалась, как волна звона совершает внутри медленные круги.
Словно песок, словно пузырьки звука в шейном позвонке, когда ныряешь в море. Словно мяч обожрался кислого.
Взвизгнул клаксон. Марго опустила руки, мяч прокатился, пачкаясь в мокрой корке песка, точно котлета в муке, и оставил за собой сухую дорожку. Клаксон позвал опять – влажно и печально, словно маневрушка в Ялуторовске.
Когда Марго вышла за калитку, Поль уже ждал ее, прислонившись к капоту «Лянчи». Сегодня брат Аурелии выглядел странно. На его лице были очки – синие голографические кружки изображающие другие глаза – глаза без интонаций и эмоций. Марго прищурилась и представила, что Поль – робот. Пожалуй, он мог бы быть роботом.
– Ух ты! – сказала Марго. – Зачем ты их одел? Дай померять.
Поль послушно протянул очки. Марго одела их и, повертев головой, наклонилась к зеркальцу бокового обзора. Но ей не понравилось, как она выглядит, и она вернула очки обратно.
– Я хочу быть забавным, – сказал Поль, направляясь к месту водителя.. – Ты придумываешь истории про замки и пуговицы, а я вот решил побыть человеком без выражения лица.
– Имеешь право…
Марго села справа.
«Лянча» тронулась.
Марго открыла окно. Ветер полоснул по волосам. И, правда, день был особенно приятный – свежий и чистый. Марго счастливо улыбалась. Она держала руки в карманах и перебирала сокровища: ржавую пуговку, кубики и слайды.
Париж – вечный праздник – несся навстречу, сохраняя на лице приветливую улыбку торговца, который тут же теряет к вам интерес, узнав, что вы ничего не купите. А кто сказал, что праздники бывают бесплатными? Париж – блудница. Он готов полюбить вас за деньги, а кто сказал, что любовь ничего не стоит? Бесплатно любит только ветер, бесплатно любит только море, бесплатно любит солнце. Но их любовь может убить, потому что – безгранична и своенравна.
«Лянча» прокатила мимо глухого брандмауэра, на котором росла окромная борода плюща. И Марго встревоженно оглянулась. Опять что-то знакомое. Навязчивое дежавю. Как там, около замка над рекой. Она вздохнула и обеспокоенно спросила:
– Что это за дом?
– Так… Просто дом. А что? – пожал плечами Поль.
– У меня то же самое, что было в замке, – сказала Марго.
– Дежавю, – равнодушно пожал плечами Поль.
Несколько кварталов они опять молчали, и Марго, пытаясь разобраться в сових обманчивых ощущениях, погрузилась в глубокие воспоминания, что сама удивилась их наличию.
– В детстве я жила далеко в Сибири, – сказала она, – в маленьком городке. Он весь был сплошная сортировочная станция. Чтобы куда-то попасть, надо было обязательно пойти по рельсам. Мне тогда казалось, что там, куда идут поезда, такая счастливая-счастливая жизнь! Просто непереносимо счастливая! Я стояла и нюхала запахи проехавшего поезда, и мне они казались такими таинственными и красивыми! Хотя пахло обычно углем, солярой и туалетом. Но для меня этот запах прекрасен – это запах дороги. И мне сейчас кажется, что я уже близко-близко от своего счастья. Я завидую сама себе! Мне кажется, что именно сегодня произойдет что-то своершенно чудесное!
Поль странно взглянул на спутницу сквозь синие равнодушные очки, выждал два светофора и ответил:
– Хм… Мне кажется, не каждый решится быть счастливым… Гораздо большее число людей избегают счастья, боясь взять на себя ответственность за него. Я тоже. Когда приходится выбирать, я выбираю то, что выбрали бы многие, хотя иногда мое личное желание полностью противоречит этому выбору. Но мне кажется, это правильно. Следует поступать не так, как хочешь, а как дОлжно. Недавно я смотрел мюзикл «Нотр-Дам» и только теперь осознал, насколько прав был священник убивший Эсмеральду. Нельзя допускать, чтобы женщина руководствовалась в выборе партнера своими желаниями. Мораль и долг выше желания счастья. Это и отличает человека от животного!
– Как странно ты говоришь… Разве счастье это не то, для чего люди живут? – Марго повернулась к брату Аурелии и с удивлением посмотрела на него. – Да лучше умереть счастливой, чем прожить долгую, но скучную и безрадостную жизнь…
– А ч т о для тебя счастье? – спросил Поль.
– Не знаю, – пожала плечами Коша-Марго. – Кажется, счастье не может состоять из чего-то одного. Счастье это тогда, когда случается именно то, чего ты хочешь в данный момент. Не завтра, не через год, а прямо сейчас. Сейчас я хочу, чтобы было весело!
– Эх, девушки-девушки! Легки, как ветерок, прекрасны, как мотыльки… – сказал Поль и улыбнулся. – А что получит тот, кто осуществит для тебя твое желание?
– Ничего! – воскликнула Марго. – Кто сказал, что за счастье надо платить? Счастье за вознаграждение? Нет! Счастье – это подарок!
Поль помолчал несколько минут.
– Может быть, и в твоих словах есть резон. Но я не умею быть счастливым. И не знаю, что такое счастье. Я только хотел бы, чтобы у меня были дети, и у них был шанс стать счастливыми по-настоящему.
– Как ты научишь их быть счастливыми, если сам не умеешь? – рассмеялась Марго.
– Не знаю. Я признаю, – согласился Поль, – что поступаю малодушно, отказываясь от данного мне шанса. Но я согласен подарить его другим. Я хочу жениться. Я не способен любить самотверженно и слепо, но это и не надо, зато я бы дал гарантию постоянства. А вот женщины… Они бывают двух видов. Или такие взбалмошные, как ты, и готовы страдать, лишь бы только им казалось, что впереди есть что-то особенное, волшебное. Или циничные хищницы. Да, я не богат, но и те, кто обещает воздушные замки – небогаты. Они становятся такими же клерками, тихими алкоголиками или хуже того, бросают вас, а вы… Мужчина решает задачи – политические, экономические, научные, творческие. У женщин нет государственного мышления, потому что их все равно все трахают!!! Что свои, что чужие – какая разница? Женщине все равно, с кем трахаться, потому что мужчины владеют женщинами и охраняют их от других мужчин… Это и есть государство! Но вы – против! Вот, например, моя сестра. У нее вечно какие-нибудь завиральные идеи. А всего-то ей надо бы ребенка. Она носится с Лео, а лучше бы она носилась с маленьким карапузом.
– Я с тобой не согласна, но ты имеешь право иметь свое мнение… А почему, кстати, у нее нет детей?
– У нее было в детстве воспаление, и ей что-то отрезали. Это между нами. Она очень страдает от этого. Но почему женщине нужно потерять возможность быть матерью, чтобы понять, что это – ее единственная суть?
– Я так не думаю. Человек все пробует вопреки предначертаниям, иначе он был бы макакой… Давай не будем об этом. Никому не хотелось бы быть просто половым органом. Все хотят вернуться в Эдем. Эдем – это когда у тебя еще нет месячных…
– Лихо сказано… – усмехнулся Поль.
А она вспомнила: осенний день, машина и школьное крыльцо, и красивый молодой мужчина. Что же это такое? Откуда такое воспоминание? Отец никогда не забирал Марго из школы. У него и машины-то никогда не было.
Марго отвернулась к окну. Вывески «Nicolas», «Lionnais Credit» то и дело мелькали за стволами еще по-зимнему пустых деревьев.
– Я всю жизнь мечтала оказаться в Париже, – сказала она, – но что бы я не делала для этого специально, все было зря. А теперь я думаю, что все, что случилось было только дорогой в Париж. И прежде я не жила, а только ехала в Париж. Просто дорога эта была долгой. И вся она лишь сочетание случайностей. Вот хочешь – проверим?
– Что? Ты опять придумала какой-то розыгрышь, Марго?
– Если я сейчас выброшу три шестерки, – она достала из кармана кубики, – то этот человек, с которым ты хочешь меня познакомить, пригласит меня в фирму, где надо рисовать на компьютере, а если нет, то он даст мне вежливый отказ.
– Хм. Глупо ставить в зависимость от пластмассы, или из чего ни там сделаны, свою судбу. Я не верю в это. Я – материалист. Не бывает осмысленных случайностей. Не верю я, что есть кто-то, кто чертит твой путь. Только ты сам.
– Может быть, – кивнула Марго и упрямо наклонила голову. – Но как ты объяснишь то, что в самолете я случайно села рядом с Валерием, а он, оказалось, вез картины для Жака? У меня мог быть другой билет, и я не оказалась бы тут!
– И ты согласилась лететь со случайным знакомым?! – удивился Поль. – Но ведь он мог оказаться маньяком! Убийцей, наркодиллером, да кем угодно!
– А оказался поставщиком картин! – злорадно улыбнулась Марго.
– Все равно… – покачал головой Поль. – Я не доверяю свою судьбу ни колдовству, ни богу. Если копать и тянуть ниточки, то окажется, что и Наполеон попал на остров Святой Елены только для того, чтобы ты приехала в Париж. Потому что наверняка Наполеон как-то косвенно поучаствовал в судьбе Жака. Ну не самого Жака, а его далеких предков.
– Вот именно! – торжествующе воскликнула она. – Это я и хотела сказать! Именно это! Ты ведь умный, Поль! Зачем ты делаешь вид, что не понимаешь, о чем я говорю?
Марго швырнула кубики на полик между ног. Почему-то она не сомневалась, что упадет именно три шестерки. Так и вышло.
– Видал? – торжествующе воскликнула она.
– Случайность. И совпадение, – оценил результат Поль, раздраженно морщась. – И вообще, я не понимаю! Не понимаю! Я считаю все это бредом!
– Считай, как тебе хочется! – разрешила Марго.
«Лянча» свернула на узкую дорожку и остановилась во дворе желтого многоэтажного дома. Поль открыл дверцу и вышел из машины. Потом Марго. Поль пискнул брелком, и «Лянча» замкнулась на все замки.
Войдя в дом, Поль нажал кнопку лифта и спросил, поигрывая брелком:
– Как поживает моя сестра и ее муж?
– Аурелия по вечерам читает книги про Египет, – ответила Марго. – а Лео… А! Лео высосал из пальца буквально на днях статью в духе дурного «Голливуда», типа он получил по Сети письмо от маньяка, который заставляет молиться тех теток, которых убивает. Типа, он спасает их души. И мне интересно, что скажут теперь по ящику. – зловеще сообщила Марго. – Найдется ли у них и такое убийство?
– Почему ты уверенна, что Лео это придумал? – озабоченно спросил Поль.
– Ну конечно! – расхохоталась Марго. – Ему написал письмо настоящий маньяк!
– Сумасшедших много! – раздраженно перебил Поль. – Кто-то прочитал похабный бульварный «пипл», в котором переписали в очередной раз «Молот ведьм», и решил попробовать! Я давно говорю Лео, что его газета вредна, и ее надо закрыть. Он придумывает всякую дрянь, а психи потом хватаются за ножи!
– У меня был друг, который изучал психологию. Он говорил, что психов всегда одинаковое количество. Около одного процента. Кривая Гаусса.
– Послушай! – раздраженно взмахнул руками Поль. – Никто не знает, что такое псих! По моему мнению, сейчас психов больше, чем нормальных. Просто нормальных людей сейчас записали в психи. Вот в чем парадокс! Сейчас нормальных людей остался тот самый один процент!
– И еще он говорил, что если все молятся черному стулу, значит это – норма. И нормальные люди те, кто молится черному стулу.
– Да мне плевать, что они там считают! – взвизгнул Поль. – Я нормальный человек! А всех уродов надо убивать! Не понимаю, зачем спасают даунов, сиамских близнецов. В Спарте их кидали со скалы…
– А что чувствовала та рыба, которая родила первую ящерицу? Ты не думал? Ты не думал, что она тоже хотела ее бросить со скалы. Хотя в море это очень трудно сделать. Представляешь? Рыба кидает в море со скалы ящерицу, а ящерица всплывает наверх и бегом из воды! Вот цирк! Берешь за ножки уродика и бросаешь его со скалы в ущелье, а он ручонками замахал и в небо! Каково?
– А вот пусть полетит!
– Да? Это мысль. Действительно! Зачем младенцев кормить грудью? Выметал икру и забыл, а пусть полетит! А?
– Марго! Прекрати! – взвизгнул Поль. – Ты любую мелочь превращаешь в пустое философствование!
– А я не уверена, что мы можем решать – кому жить, а кому – нет…
Она сказала это и задумалась. Питерское беспокойство опять стеснило дыхание, и тоска приподняла свою задавленную голову.
– Вам и не надо… – остывая, сказал Поль. – Не дай бог, вам что-то решать! Терпеть не могу таких демагогов. Вечно вы все запутываете. Каналы, энергия ци, физический вакум! Нет этого ничего! Нет! Это ненаучно! Я из-за вас не стал знаменитым физиком! Ненавижу!
Пришел лифт, и Поль вошел в кабинку. Следом Марго. Ей бы остановиться на достигнутом, пользуясь переменой обстановки, но она уже завелась и ничего не видела, кроме собственных бурлящих мыслей. Короче, вела себя совершенно неприлично.
– Почему? – наседала она на Поля. – Почему ты нас ненавидишь? И почему из-за нас?
– Потому что для вас нет ничего святого. Потому, что нет никакого физического вакума! Нет! И когда мне начали про него рассказывать, я ушел из института. Я хотел заниматься наукой, а не гаданием на кофейной гуще.
– А-а… – понимающе сказала Марго. – Про вакум я, правда, ничего не знаю. Но ты мог бы расс…
– Прекрати!!!
– Ну хорошо-хорошо! – отступилась Марго. – А ты уверен, что этот мудак, если он есть, вообще читал газету?
– Вот поймают его, тогда станет ясно. Все…
Он хотел что-то еще сказать, но Марго не дала ему даже открыть рот. Она вцепилась в руку Поля и стиснула ее почти до синяка. Просто ее вдруг осенило. Просто будто кто-то сказал в голове отчетливо и громко.
И она повторила это вслух:
– А я думаю другое: может быть, ничего э т о г о нет? Может быть, они вообще в с е выдумали? Несколько дней назад я шла по улице, и вдруг мимо проехали две машины. И в обоих сидели люди и стреляли друг в друга. Я испугалась, спряталась в какой-то нише, а потом оказалось, что это снимают кино. Мы ведь не можем отличить что кино, а что нет! Можно этим воспользоваться! Например! Министр Полиции звонит министру СМИ и говорит, что у них проблема с баблом. Что нужно поднять налоги! Тогда этот министр СМИ звонит главным редакторам ТВ, прессы и говорит, что надо снимать преступления. Побольше преступлений. А мы ведь никак не можем узнать, что правда, а что нам просто показывают. Это может быть таким же художественным фильмом, как любое другое кино…
– И убийства?! – Поль вырвал руку и шагнул в приехавший лифт. – И трупы?
– Да нет никаких трупов! Это артисты! Их гримируют!
– Марго! Ты несешь полный бред. Черт! Все вы ненормальные! Посмотри! У меня остался синяк! Еще скажи, что это это все придумала газета для поднятия тиража!
– Точно! – воскликнула Марго. – Газета нанимает убийцу, платит ему небольшой прайс, а потом наживается на тиражах… Нехило! Поль! Ты – гений! А чтобы не было проблем, они делают откат полиции! Надо рассказать это Лео! Пусть напишет!
Марго захохотала.
– Да-да! – саркастически поддакнул Поль. – Лео вечером отправляется на охоту, потом пишет об этом, и получает бабки, а чтобы у него не было проблем, откатывает полгонорара комиссару!
– Точно-точно!!! – Марго зашлась в истерическом смехе.
– Марго! Остановись! – испуганно посмотрел на спутницу Поль. – Что ты городишь?! Ты вдумайся только! Боже мой! Я думал, только наши тинейждеры такие уроды, а в России все не так. Там ведь была революция, и она все изменила…
– Во-первых, я не тинейджер, а во-вторых, уже обратно все сделали! -.. но ваше поколение ужасает меня, – не обращая внимания на выкрики возбужденной спутницы продолжал брат Аурелии. – Ты младше меня на пятнадцать лет. Всего пятнадцать лет! Но мы не были такими ужасными. У нас была романтика, мы во что-то верили! В демократию, в интернационализм, в прогресс, в то, что люди – хорошие. В то наконец, что можно объединившись, изменить мир. И мы изменяли его! Мы носили майки с портретом Че Гевары! Черт! Из-за тебя я нажал не тот этаж! И теперь придется ехать обратно вниз!
– Извини!
Поль зло нажал кнопку и запыхтел, недовольно морщась. Но Марго не замечала его пыхтения.
– А что, кстати, ты имеешь в виду? – сморщилась она. – Шестьдесят восьмой год? Какое отношение ты имеешь к нему? Ты еще в школу ходил! И сейчас уже никто не скажет, как все было, и кто за что боролся! Да-да! Я все знаю! Моя сестра Верка тоже таскалась с ними. Бабушка не знала, что с ней делать. Все жаловалась матери, писала в письмах, что Верка пошла по кривой дорожке. Но я знаю, ничего особенного хиппи не делали. Они слушали песню «Beatles» «Мichelle», курили марихуану, трахались с кем попало, рисовали мышей и разбитые лампочки. Кажется, так… Но ты не мог этого делать! Ты недостаточно стар для этого! Это мог делать мой отец, но он был занят другими вещами, в России все по-другому…
– Я все прекрасно помню! И идеалы хипизма для меня дороги! Я даже дружил с настоящими хиппи! Со старыми хиппи, которые остались хиппи до конца! Сейчас появились какие-то антиглобалисты, но это глупость. Они просто хулиганы. Вот хиппи – это настоящее. Они были за любовь, против войны.
Марго презрительно посмотрела на Поля, готовясь не оставить от его доводов камня на камне, но вдруг увидела ситуацию со стороны, и ей стало жалко брата Аурелии. Он никогда бы не признался в этом, но он был на грани слез. Стоит ли любой спор чьих-то слез?
– Хотя, ты прав! – внезапно согласилась Марго. – И я сама иногда пугаюсь, куда меня заводит блуд мысли. Но я не виновата. Я просто складываю пазлы. У меня в голове такие зигзулины, и они складываются сами собой в разные узоры. А иногда я представляю, что придумала весь мир, и если перестану ежесекундно придумывать его, он исчезнет.
Лифт остановился и раздвинул створки.
Они оказались на чистенькой лестничной площадке.
– Вот-вот! И эти горе-физики, начитавшиеся Планка говорили что-то такое! – простонал Поль. – Ты такая же сумасшедшая! У меня разболелась голова от твоего бреда. Помолчи.
– Пожалуйста, – Марго пожала плечами.
В конце концов, наплевать, что он там себе думает. Ее больше волнует другое, вернее другой. Что это за человек, в предчувствии которого кубики так ловко упали тремя шестерками вверх? Что это за человек такой, ожидание которого приводит в такое приподнятое состояние? Он может оказаться совсем не тем, что ты ждешь, Марго! Нет! Не может! Так не бывает, чтобы и кубики, и настроение – сразу. Так бывает только тогда, когда день обещает удачу!
Что-то она не заметила… Какая-то заноза царапнула в словах Поля. Так же, как с этим плющом на брандмауэре и с полицейским, лицо которого знакомо. А еще пуговица найденная в трещине между ступеньками.
«Сумасшедшая!» Валерий, предлагая ее Жаку, все время аппелировал к теме сумасшествия. – во-первых, он ей предлагал в будущем прикинуться сумасшедшей; – во-вторых, Жак выгодно продает рисунки сумасшедших; – в-третьих, в газете «Франс-суар» в первый же день Марго прочитала выдумку Лео о том, что кто-то в России из пота шизофреников делает гиперсильные наркотики.
Марго усмехнулась составленному списку – наверное, она и правда сумасшедшая. Но она не хочет быть сумасшедшей, поэтому выбросит все из головы. К черту всю эту дурь!
Поль открыл дверь кватиры, вошел в маленькую аккуратненькую прихожую и вытащил из стенного шкафчика пару тапок с огромными заячьими ушами.
– Шит! – усмехнулась Марго. – Плюшевые зайцы преследуют людей! Хорошо хоть не оранжевые!
– Почему?
– Не люблю оранжевый, – отмахнулась Марго, не вдаваясь в подробности.
– Повесь куртку на плечики в шкаф, – Поль протянул плечики.
– Непременно! – поклялась Марго и послушно выполнила предписание.
Не без робости сунув ноги в тапки, она шагнула в студио, отчетливо оценив преимущество других квартир (Жака и Аурелии), где ботинки снимать не предлагалось. Да. Без ботинок чувствуешь себя почти как в пижаме. Надо бы и в России запретить снимать ботинки.
Не выйдет – на улицах, как в хлеву – глина, куски торфа отвалившиеся от колес грузовиков. Марго подумала, что не припомнит в Париже ни одного грузовика. Трудно поверить, но и выходя на тротуар, она не всегда понимала, что уже не в квартире или маркете, а на улице. Казалось, что город – это огромная лоджия, а двери подъездов – это двери в комнату.
У Поля все было сине. Сквозь голубой капрон дневной занавески на стены оклеенные синими обоями падал холодный голубой свет, тахта у противоположной стены была накрыта зеленым в синюю полосу покрывалом. Над тахтой висел квадрат дартса с сине-черными кругами мишени, в нем несколько дротиков: один в молоке, второй в семерке и третий в девятке. Несколько складных пляжных шезлонгов покоились, прислененные к глухой стене напротив окна, над ними на стенке красовалась репродукция Бориса Валенжи (Марго с усмешкой вспомнила предупреждение Аурелии и поморщилась), в центре комнаты стеклянный столик с грудой журналов. Над разложенным шезлонгом хищно изогнул маленькую белую головку торшер модернистского толка. (Как он сюда попал?) Пол синел ковровым покрытием. На стеллаже несколькими рядами также стояли многочистенные подставки, набитые CD-дисками, книги и множество баночек, стеклянных и жестяных. В каждой баночке была какая-то мелочь (пуговицы, скрепки, гвоздики, бусинки, ракушечки, сухая бабочка, старые ручки). Там же на стеллаже стояла вырезанная из черного дерева грудастая индийская статуэтка с шестью руками, изображающими фазы танца. Около стола, чернея диезами, помалкивал синтезатор, а правее синтезатора – стойка с какими-то приборами (несколько железных черных ящиков).
Поль открыл графический редактор и спросил:
– Ты умеешь этим пользоваться?
– Ага.
– Тогда можешь почирикать…
– Спасибо! – кивнула Марго и плюхнулась на стул.
– Похлопочу на кухне. Не скучай. Я включу тебе свою музыку. Хочешь?
– Конечно! – Отказать неудобно. Хотя более занудного композитора Марго не слышала никогда.
Поль врубил звук и исчез.
Марго открыла канву и залила ее синим цветом.
Даже цвет может быть заразным. Курить! Но если спросить у Поля разрешения, то окажется все сложно. Как с тапками. Не тряси пепел сюда, не бери это… Ладно! Можно и перебиться.
Честно говоря, занудство Поля бесило ее, наверное, так же, как Поля бесила блудливость ее мысли. Кому ж охота слушать поток сознания? Ладно.
Она задумалась, что бы такое изобразить-то. Перепробовав все фильтры и инструменты, Марго убивала рисунки один за другим, испытывая сладострастие плохого ребенка.
Поль вернулся с кухни и поставил на столик тарелку с тостами и орешками.
– Ну как?
– Да так… – буркнула Марго, начала рисовать бесконечную спираль и разглагольствовать. – Я вот, думаю: как все поменял ХХ век – то, что казалось вечным стало преходящим и сиюминутным. Ну, хорошо, поставить на поток промышленные товары, мебель, машины – это понятно. Но живопись-то раньше создавали на века, а теперь… Я могу за полчаса сделать пятьдесят шедевров, распечатать и продать по пять центов. Скифские или египетские украшения под землей лежали веками, а теперь в музеях лежат. А что будет лежать от ХХI века? Пластинка с файлами… Произведением искусства ХХI века вполне могло быть сожжение произведения искусства X века до нашей эры. Шоу – вот истинное искусство ХХI века. И тот, кто не делает шоу, безнадежно отстал.
– К сожалению это так, – вздохнул Поль. – Век Геростратов.
– А может и не к сожалению… – предположила Марго. – Мы-то все равно умрем! Иногда обидно, что люди умирают, а вещи продолжают жить. Будто люди только для того и есть, чтобы превращать свою жизнь в вещи. Глупо. Я иногда ненавижу вещи! Они не имеют права жить дольше меня. Я иногда ненавижу свое тело за то, что оно не в состоянии удовлетворить всем потребностям моего духа!
– Ничего глупого не вижу, – пожал плечами Поль. – Гораздо глупее жечь красивые картины. Я, например, благодарен тем людям, которые работали для меня, чтобы сделать эти хорошие вещи. И в этом есть своего рода бессмертие. Я невольно вспоминаю этих людей, пользуясь их трудом.
– А меня бесит! Бесит! – Марго поиграла желваками. – Но сейчас будет все по-другому. Мне нравится то, что вещи стали одноразовыми. В этом есть справедливость. Люди думают, что наука – это отражение их познаний, а мне кажется, что наука – это отражение их веры. Отражение их самих. Вот посмотри! Ньютон придумал всю механику в эпоху феодализма. А что такое механика – это ясные, понятные связи противовесов и рычагов. Так же, как система феодальных княжеств. Поэтому человек в феодальном обществе должен быть жестко привязан к князю или к уделу. Иначе – никак. А капитализм создал квантовую механику. А что такое квантовая механика – это полная неопределенность. Но ведь и капитализм тоже – неопределенность. Ты тратишь свои деньги, или деньги акционеров (то есть энергию) на постройку завода, а рабочие, которые должны работать на этом заводе стекаются к нему, как электроны к положительному иону. И ядерный взрыв очень похож на капиталистический кризис перепроизводства. Поэтому капитализм невозможен без свободной бродячей рабочей силы. А религия – всего лишь служанка способа производства. Поэтому, я думаю, сейчас в недрах огромных городов рождается новая религия и новая раса. Для новых людей не имеет большого значения пол, национальность и расстояние. Для них нет границ. Мир для них – Интернет, два часа на электричке или два часа на самолете? Секуляризованные религии – для сельской местности…
Поль фыркнул и помотал головой, глядя на Марго непонятным взглядом. И она ждала, что это значит, пока наконец он не выразил свои чувства в словах:
– Марго! Тебе неплохо было бы сделать ампутацию мозга. Или хотя бы части. Ну на худой конец языка. Неужели ты и впрямь такая циничная? Ты меня удивляешь? Ведь есть же любовь! Дети! Ну ради чего еще жить человеку?
– Любовь! – застонала Марго. – Любовь – это духовная субстанция, а дети – социальная необходимость. Честно говоря, не понимаю, зачем это связано… Беда в том, что такая женщина, которая думает так же как ты, вряд ли тебе понравится. Может быть, ты ищешь не там? – она насмешливо взглянула в глаза Полю. – И вообще. Ты же понимаешь, что все это насчет мужчин и женщин – шутка. Игра такая. И все это знают, но просто так шутят. Люди вообще часто шутят. Пошутят, а потом…
Она оборвала сама себя, испугавшись, что опять начнет блудить.
– Нет! Ну как ты не понимаешь? Это суть природы.
– Человек живет вопреки природе! Попробуй докажи обратное, – Марго упрямо наклонила голову. – И вообще! Если бы ты был прав, то у тебя бы не было проблем с женщинами. Но я тебе вот что скажу! Все дело в тебе, а не в женщинах! Ты не можешь любить никого, кроме своих принципов. Вот и все!
– Нет. Я любил одну девушку, но она погибла, – неожиданно мрачно сказал Поль. – Она подорвалась на бомбе. Ее звали Фрамбуаз. Это была кличка и настоящее ее имя я узнал только когда она погибла.
– Что? – Марго повернула голову. – Я не ослышалась?
– Нет. Она была убежденной революционеркой, она была членом Фракции Красной Армии. А я еще ходил в школу. Аурелия считает, что я девственник, но я не девственник. Просто после той девушки мне все кажутся пресными воблами. Хочешь посмотреть фото?
– Хочу.
Поль полез куда-то глубоко в шкаф и, достал завернутую в тряпочку потертую рамочку, в которую был вставлен выцветший полароидный снимок. Совсем юный, еще не раздавшийся в ширину Поль обнимал взрослую девушку с сердито нахмуренными бровями.
– А вот ее последняя фотография, – брат Аурелии протянул Коше вырезку из журнала, вставленную в маленький полиэтиленовый пакет.
На вырезке был снимок взорванной витрины и рядом два трупа: парень и девушка, действительно очень похожая на возлюбленную Поля.
– Они производили теракт?
– Да. Я даже не помню в чем была суть. Но мне нравились их лозунги. Они были против серых скупых людишек. Против буржуазности. Мне тогда казалось, что взрослые слишком меркантильны. От погибших родителей нам достались неплохие акции, а бабушка довольно ловко управлялась ими. И мы не знали горя и хлопот. Я тогда учился в университете на первом курсе.
– А теперь ты ненавидишь все эти лозунги, потому что считаешь, что из-за них погибла та девушка?
Поль помолчал и спрятал фотографии обратно.
– Ты права, – сказал он. – Те девушки, которые нравятся мне – бесперспективны в смысле создания семьи. Если бы я был женщиной, я бы забеременел и родил себе ребенка один.
В дверь зазвонили.
Поль махнул рукой и направился в прихожую. Он с кем-то перекинулся парой фраз по диктофону и открыл дверь. Через минуту на лестнице послышался громкий разговор и смех.
Марго все еще было жаль Поля и его печальную «истуар д`амур».
Гости принесли в студио оживление, грозившее беспорядком. И угроза сбылась быстро. Марго оглянулась и увидела белобрысого парня, которого она мысленно тут же окрестила Гитлерюгендом. Гитлерюгенд скинул ботинки так, что Полю пришлось сбегать за ними почти на середину комнаты. Второй гость, высокий чернявый пришелец, небрежно уронил легкое пальто на руки Полю и прошел в комнату прямо в ботинках. И Поль почему-то ничего не сказал ему. У брюнета на лбу было написано крупными буквами, что ему вообще все параллельно.
Марго заволновалась. Она почувствовала, что брюнет это Он. Тот, которого она хотела встретить сегодня утром. Прекрасный принц. Мечта иммигрантки. Печальная судьба Фрамбуаз и Поля забылась, развеянная новыми, более сильными впечатлениями.
Открыв новую канву, Марго начала рисовать вид пирамиды Хеопса сверху.
Нарисовав пирамиду, она забыла, для чего это делала, потому что все внимание было поглощено наблюдением за пришедшими. Точнее подслушиванием реплик, узнаванием их привычек и манер. Что они посчитали бы правильным? А что выглядело бы глупым? Можно ли при них ругатья? Какую живопись или музыку они считают прикольной? Плохо будет сразу опозориться.
