Текст книги "Тайные знаки"
Автор книги: Александра Сашнева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)
Марго сунула ключ в замочную скважину – за дверью уже стоял галдеж, играла музыка. Жак, наверное, закрыл галерею раньше, чтобы поздравить Ау с днем рождения. Замок повернулся легко, и дверь приветливо открылась. Собаки первыми кинулись приветствовать вошедшую. Люди – раскрасневшиеся, веселые – приветствовали ее возглясами и жестами. Бросился в глаза темный неподвижный взгляд молодого широколицего парня.
– Привет! – сказала Марго, проходя в комнату и направляясь прямо к Ау. – Поздравляю. Желаю счастья, здоровья и все такое!
Они расцеловались, и Марго протянула Ау «узел событий» – колечко в виде змейки с рубином в глазу.
– О! – воскликнула Аурелия. – Какая прелесть! Спасибо! Я чувствую в нем какую-то тайну!
– Да, – на ходу сочиняла Марго. – Моя прапрабабушка была замужем за масоном, и оно досталось мне по наследству. Но я дарю тебе его, Ау. Это необычное кольцо. Волшебное!
– Ну-ка, ну-ка! – проскрипела арфистка и протянула свою цепкую руку. – Покажи-ка мне эту прелесть!
Аурелия послушно задержала ладонь.
– Миленькая вещица, – проскрипела мадам Гасион и повернулась к русской. – Это какой-то тайный знак. Когда-то я видала такие на старинных книгах. Мадам Блаватская… Твою бабушку звали не мадам Блаватская?
– Нет, – помотала головой Марго.
– У нас в Париже было большое общество русских медиумов, – продолжала старая мадам. – Гурждиев был красавец. У меня остались фотографии! Я была совсем мала, но моя мать… Да-да! У нее было нечто похожее. Книга с такими знаками. Правда, потом началась война и все пропало. Ноя помню с детства. В детстве память цепкая. Это, кажется, означает время. Змея кусающая себя за хвост. Да-да… Время. Мама погибла в войну. Немецкий солдат пытался ее изнасиловать, и она выпрыгнула из окна.
– Как печально… – прошептала Аурелия.
– Печально то, что она выпрыгнула! – проскрипела мадам. – А что до самого факта, то это бывает с каждой женщиной хоть раз, и нечего делать проблему! – проскрипела арфистка и снова подняла бокал. – Дерьмо случается, надо отмываться от него и жить дальше. Если бы моя мама знала, сколько дней я проведу на панели, она подумала бы получше.
– На панели?! Вы удивляете меня, мадам Гасион! – воскликнул вдруг Поль. – Это ведь ужасно! Падшие женщины – это такая дрянь…
– Помолчи, щенок! – одернула его старуха и снова обернулась к русской. – Никто не знает какие у кого причины, чтобы быть тем или этим. Мне, напротив, казались ужасными мужчины, которым было все равно, что меня заставило это делать. А некоторые меня даже бесили, они пытались доставить мне удовольствие!!! Лучше бы они просто успокаивали свою похоть. Дерьмо. Но мне повезло! Повезло! Как-то раз я стояла на Пигаль и вдруг услышала звуки арфы. Я побежала на звук, как крыса на Нильсову дудочку. Пожилая женщина сидела прямо на углу перекрестка и перебирала струны. Я была так очарована, что простояла перед ней целый день. И отдала последние деньги. И вот к ней пришел молодой человек, чтобы помочь занести арфу наверх в подъезд, и женщина позвала меня. Она заставляла меня убираться и варить пищу. Она мучила меня занятиями на арфе, но благодаря ей я смогла закончить школу. И теперь у меня есть кусок хлеба. Арфа спасла меня от смерти и от улицы. Иногда мне кажется, что это не я выбрала арфу, а она позвала меня к себе. Арфа спасла меня, и иногда мне кажется, что она меня и убьет. Арфа должна петь, а я не нашла себе замену. Мы умрем в один день.
– Ужас какой! – поморщилась Ау.
– А мне кажется – это самое то! – задумчиво сказала Коша-Марго. – Если бы у меня был слух, я думала бы так же. Мне хотелось бы так же любить свой инструмент, но я – глухарь. Когда-то у меня была флейта, и я чувствовала примерно то же. Но я потеряла ее. Нет. Это неверно. Я отказалась от флейты, потому что хочу стать великой художницей, как Магрит, Кандинский или Дали. А флейта была против этого.
– Ну началось! – фыркнул Поль. – Три сумасшедших самки.
– А ты уверена, что у тебя нет слуха? – поморщилась с надеждой мадам Гасион и вцепилась в Кошин рукав. – Меня мучает то, что некому передать арфу. Арфа должна петь!
– Нет. Слуха у меня точно нет… – снова покачала головой Марго.
– Давайте не будем о грустном! – сказал Жак и поднялся из-за стола. – У вас все будет хорошо, мадам Гасион. А Марго нужно нарисовать двадцать холстов. А после этого, пожалуйста – берите ее себе на воспитание!
– Двадцать холстов! – мадам Гасион цокнула языком. – За месяц? О-ля-ля! Это на холст полтора дня? Разве так возможно создать шедевр?
– Шедевры от Марго никто и не требует! – усмехнулся галерейщик. – Шедевр, знаете ли, не продать за тясячу франков! Шедевры начинаются с десяти тысяч! И то – дешево! А где ж я найду каждый месяц покупателя для шедевра?
– Ну, знаете… – покачала головой мадам Гасион. – В наше время…
Но Лео не дал арфистке договорить, он чем-то отвлек ее, предоставляя Жаку возможность тихо удалиться.
Поль попросил Марго показать начатые холсты, и молодежь перебралась в мастерскую. Пока Аурелия и ее брат рассаживались, расставляли стаканы с дринком и закуривали, Марго прислонила несколько начатых работ к стене. Немного нервничая – когда смотришь со зрителями и сама становишься зрителем, начинаешь видеть разные бяки.
Аурелия закурила свой гадкий «Slime», у Поля был «Честер». Марго взяла из его пачки сигарету и присела рядом.
– Ну скажи, Марго, почему она идет по тонкой ниточке? – задумчиво спросил Поль, глядя на работу, где над утренним городом по проводу, словно спящий канатоходец, шла Муся в алом развевающемся платье.
– Это трансцедентальная ниточка символизирующая хрупкость утреннего сна, – Марго с трудом выговорила сложную фразу. – Муся идет как бы по границе сновидения и пробуждения. Город… Это город. Я не очень могу объяснить, в чем тут смысл, но я вижу его необъяснимое участие в том или ином событии, встрече, предначертании. Небо – это невесомость сновидения. Мне иногда кажется, что наше сознание, личность – это только свет на поверхности волн. Это нельзя измерить или взвесить, но это – есть.
– Не слишком сложно для простой картины? – с серьезной миной спросил Поль.
Марго пожала плечами.
– А мне наоборот нравится, – сказала Ау. – А лошадка?
– Она снится Мусе, – сказала Марго и выпустила дым. – Муся хотела бы проснуться так, чтобы лошадка осталась у нее в руках. Вернее, это мой сон, но почему-то я думаю, что присвоить его Мусе было бы правильно – Я завидую художникам, – вздохнула Аурелия. – Завидую, потому что их жизнь не лишена смысла.
– А мне не нравится, – покачал головой Поль. – Я считаю, что современное искусство – это шарлатанство.
– Но то, что висит у тебя на стенах – просто ужас! – воскликнула Аурелия. – Марго, если попадешь к Полю в гости, не обращай внимания на этот ужас в духе Валенджи! Лучше бы он повесил порнуху. Было бы честнее.
– Порнуха – это грубо, – скучно возразил Поль. – А Валенджи – супер. И не откровенно, и волнует.
Марго предпочла в это обсуждение не вмешиваться. Она молча курила «Честерфилд» и вспоминала разговор с ювелиром. И у нее опять кругом кружилась голова. Если бы был Роня или Чижик, можно было бы сними посоветоваться. Ну хотя бы Зыскин. А так…
– Но Поль! – продолжала возмущаться Аурелия. – Ведь живопись – это коммуникативное искусство. И смысл его в том, чтобы соответствовать современному менталитету и оформлять сознание в визуальных формах. Давать определенный настрой. У Марго в работах есть это. Они не вторичны, в них есть дух времени. А то, что у тебя в студио висит – просто выражение твоих проблем с женским полом.
– Не надо передергивать! Я считаю, что я очень хорошо разбираюсь в искусстве.
Вот так сказал Поль, и они начали спорить о современном и старинном искусстве. Но это не помешало брату Ау подвести разговор так, что Марго согласилась поехать с ним изучать достопримечательности Франции. Кстати, на достопримечательности разговор плавно перетек с искусства возрождения. Поль сказал, что в некоторых замках неплохие коллекции. Марго усомнилась, может ли она потратить на поездку целый день, когда так много работы, но Аурелия с таким воодушевлением советовала ей покататься с Полем, что было решено – с утра они едут на Луару.
Потом в комнату заглянула попрощаться арфистка и опять с подозрением и надеждой оглядела русскую. Поднялся и Поль, потому что Ау и Лео собрались выводить собак, остаться же наедине с Марго ему было неудобно.
ДостопримечательностиНа следующий день Поль заехал за русской художницей на «Лянче». Он еще раз осмотрел все картины и опять повторил, что современная живопись ему непонятна. Марго не обратила на это внимания, так как «каждый право имеет право на то, что слева, и то, что справа» (с) – Макаревич).
В машине Марго почувствовала, что она наконец-то в Париже. Не туристка, которая мотается по улицам, сверяясь с картой, а почти настоящая француженка.
– Куда поедем? – спросил Поль, протягивая русской кучу проспектов.
– О! Как много всего! – воскликнула Коша-Марго. – Глаза разбегаются! Честное слово, неовозможно выбрать.
– Но придется, – улыбнулся Поль.
– Да, – кивнула Марго, листая страницы, и, внезапно увидев фотографию замка над рекой, ткнула в нее пальцем. – А сюда? Сюда мы можем поехать?
– Далековато. Но можем, – Поль взглянул на часы и включил зажигание.
«Лянча» фрумнула, заурчала и медленно покатилась под откос.
– А почему ты хочешь именно сюда? – спросил Поль, наступая на газ. – Ты что-то слышала об этом замке?
– Нет! Совсем нет! – воскликнула Марго. – Но он мне знаком! Будто я там жила когда-то в прошлой жизни, или он мне приснился!
– Удивительно! Как женщины любят кликушество, – сказал Поль и взял курс на Луару.
На дорогу у них ушло около трех часов. По бокам автобана мелькали маленькие деревушки, винные погреба, виноградники тянулись бесконечными рядами. Все было по-зимнему пусто и тихо.
Замок находился в большом парке, высокие деревья которого качали кронами в синей вышине.
Шум и запах быстрой реки послышался издали, едва Марго вышла из машины на асфальт парковки. Поль закрыл «Ланчу» и улыбнулся. Улыбнулся странно, будто ждал ответа на вопрос, который уже задан, и Марго на него должна ответить.
Чем ближе они подходили к замку, тем более отчетливым становилось дежавю. Марго начало знобить.
Поль заметил, что с русской творится неладное, но не решился даже спросить – на лице Марго значилось бегущей строкой, что она не пустит никого в свои мысли. И Поль, отстав на шаг, грустно рассматривал трещинки в асфальтовой дорожке. И пытался понять, чем так приковала его Марго. Ему не нравились ни ее картины, ни ее манера вести себя – угрюмо и молчаливо, будто парень; не нравилась охламонская манера одеваться. Но он ничего не мог сделать – шел за ней будто на веревочке.
Они поднялись по ступеньками, обошли залы, разглядывая огромные спальные балдахины, потом прошли по переходу, спустились в кухню. Марго внимательно осматривала каждый закуток. На обратном пути в переходе, нависшем над рекой, она остановилась и долго смотрела на бегущую в окне стремительную воду.
– Как будто на корабле. Наверное, удобно было сбрасывать убитых любовников. Да? Или убегать тайком на лодке.
– Наверно, – согласился Поль. – Этот замок – подарок одного из королей своей любовнице. Так что, насчет любовников ты права. Удобно.
– И все-таки, – сказала Марго уверенно. – Я уже была тут!
– Когда?! – удивился Поль. – Ты ведь никогда не была во Франции?
– И все-таки, я тут была! – упрямо нагнула голову Марго и стремительно побежала вверх по ступенькам. – И я докажу это! Идем!
Поль бежал за русской и думал, что все восточные люди сумасшедшие. Но зато это забавно и уж точно не скучно. И он вдруг признался себе, что хотя его бесит эта манера Марго превращать любое простое событие в запутанную тайну, но это же и развлекает.
Марго вышла из замка, спустилась по ступенькам вниз и беспокойно оглянулась.
– Что ты хочешь сделать? – обеспокоенно спросил Поль.
– Я хочу найти одну вещь, – пояснила она, медленно направляясь к правому краю лестницы. – Если ее никто не нашел до меня, то я докажу тебе, что я уже была тут.
– Ты городишь ерунду, – поморщилася Поль. – Как ты могла быть здесь?
– Не знаю. В прошлой жизни или во сне. Я уже сказала!
– Как можно побывать где-то во сне?!
– Ага! – воскликнула Марго.
– Что? Что ты там нашла?
Марго наклонилась и запустив палец в трещинку под крыльцом вытащила оттуда старую поржавевшую пуговицу от детской туфельки.
– Что ты на это скажешь? – торжествующе подняла руку она. – Вот! Я видела, как эта пуговица оторвалась и упала. Ее искали, но не нашли, потому что она закатилась в эту трещину. Да… Но только… только…
Она замерла, пытаясь вспомнить. Но воспоминание было никогда и нигде. Оно просто было. Оно было – просто. Знание как таковое. Ниоткуда. Марго разволновалась.
В такие моменты на нее всегда накатывала нестерпимая печаль, и хотелось надраться, поссориться со всеми или покончить жизнь самоубийством. Ясно же, что эта способность узнавать прошлое и будущее, видеть невидимое, которая накатывает на нее время от времени, это не просто. Не может это быть просто, но вот беда – тот, кто снабдил Марго этим свойством, не дал к нему инструкции. Зачем и как, и для чего им нужно пользоваться?
– Что только? – спросил Поль, забирая пуговку из руки Марго.
– Не могу вспомнить, когда это было и как… Будто не со мной…
По телу Марго пробежал озноб, и она погладила руки, разгоняя мурашки.
– Моя сестра была в этом замке накануне того, как разбились родители. И больше она сюда – ни ногой. Аурелия очень упряма и суеверна. Она постоянно записывается в какие-то секты.
– Аурелия? – Марго забрала пуговку назад, задумчиво покрутила и сосредоточилась, ожидая, что вот сейчас какая-то там молекула повернется нужным образом, замкнет нужную связь, и… Нет. Воспоминание ускользало.
– А я вот что тебе скажу, маленькая хитрюга! – улыбнулся насмешливо Поль. – Ты обманула меня. Ты знала, что найдешь тут какую-то мелочь. Значок, пуговицу, булавку или монетку. Туристов много – каждый может что-то потерять… Поэтому ты и не сказала заранее что должна была найти! Но мне плевать! Это забавно! Я тебе благодарен. Держи свою пуговицу и пойдем. Нам надо вернуться в Париж, а то моя сестра подумает невесть что!
– Да. Надо вернуться, – кивнула Марго и воскликнула горячечно. – Ты прав, я сглупила. Надо было заранее сказать, что это пуговка от детской туфельки. Но я не была уверенна, что она все еще лежит. Ты видишь какая она ржавая? Я боялась, что не найду ее, и не смогу доказать… Черт! Неужели ты не веришь мне? Ну как же можно не верить? Я ведь говорю правду!
Поль усмехнулся и пошел к «Ланче».
– Да, кстати! – сказал он на обратном пути. – Не хотела бы ты попробовать себя в компьютерной графике? Это современно.
– Хотела бы, а как?
– У меня есть друг Макс, а у него тоже есть друг. Я рассказал Максу о тебе, а тот рассказал своему другу. И тот сказал, что им в фирму постоянно нужны художники, и попросил познакомить с тобой. Ты непротив?
– Еще бы я была против! – воскликнула она и подпрыгнула на сидении от восторга.
«Мне нужно купить гравюру»– Еще бы я была против! – воскликнула Катька, узнав, что Эдик приглашает ее покататься на взятой в прокат машине.
– Тогда пойдем! – сказал Эдик и направился прочь из номера.
Они вышли из гостиницы, не встретив никого – ни танцоров, ни Репеича, ни Бамбука. Впрочем, Бамбук редко бывал в гостинице. Похоже франки были его друзьями или друзьями его друга, но в общем, Бамбук приезжал в «Эдем» отдельно. Правда, поразмыслив, Стрельцова усомнилась в способностях Эдика и немного окоротила восторги.
– Ну, где машина-то?! – почти ехидно усмехнулась она. – Прогнал, да?
– Нет. Не прогнал. Стоит внизу. Идем.
Эдик улыбнулся и распахнул руки широким жестом. Откуда-то снизу взмыла вдруг громадная воздушная струя. Она захлестнула Катькино дыхание, растрепала ее волосы и попыталась сорвать куртку, тряхнула как следует деревянные жалюзи гостиницы, пробежав по стеклам темной голубой волной, покатила газетный ком и с грохотом погнала по асфальту пустую жестянку из-под пива.
– Ну и ветрище тут! – воскликнула Стрельцова. – Ну и ветрище!
Эдик закрыл глаза и, казалось, тихо опустив руки, утихомирил ветер. И вдруг стал красивым, как принц-ветер или женственный герой японской манги.
– Ты прям как дирижер, – усмехнулась Катька и немного обиделась на то, что она так не могла.
Да, она тоже хотела быть такой, как Эдик. Не жить – танцевать! Взять, блин, машину в прокат… Хотела! Да у нее никак не получалось.
– Предлагаю доехать до центра, – сказал Эдик, догнав ее через пролет. – А там побродить. Одна художница рассказывала, что центр искусств Помпиду – очень интересное место. Ты как? Любишь смотреть картинки? Как скажешь!
– Да мне все равно! – пожала плечами Катька. – Только я хотела бы увидеть Эйфелеву башню. Это попсово, да? Но извини! Париж без Эфелевой башни, как Африка без верблюдов!
– Согласен! – согласился Эдик. – Но мы же попсовая группа! Давай тогда с башни и начнем!
И Катька припустила вниз, с удовольствием шлепая подошвами по чистеньким каменным ступенькам.
– Ой! – воскликнула она удивленно. – Смотри! Из стены торчит черный человек! Прикольно! Вот ночью тут можно застрематься! Шутники эти французы! Это памятник кому-то?
– Нет! Катька! – усмехнулся Эд. – Это городская архитектура. Для красоты! Чтобы было понятно, что тут люди живут, а не обезьяны. Поняла?
– А-а-а… Не совсем. Но мы этот момент опустим.
Катька заметила, что фраза высказанная басистом затронула в ее мировоззрении какой-то дремучий, нетронутый пласт. Она была не очень довольна тем, что кто-то ковырнул ее с неотделанного края, но с другой стороны… может быть там еще что-то есть?
Короче она не знала: разозлиться или обрадоваться.
Эд тем временем убежал вниз по лестнице.
– Смотри! – крикнул он снизу. – Кажется, что там наверху все кончается! Ступеньки уходят в небо! Правда – замечательно?
И ветер опять толкнул их в спину. Катька криво ухмыльнулась. Странный этот Эдик. Нарышкин бы не размахивал руками. И Бамбук не понял бы этих восторгов, хотя на сцене изображал бог весть что. Смущал ее Эдик, вот что. Он селил в Катькино сердце сомнение, а то ли она считает правильным, что считают все? Потому что, если выбирать из этой всей тусы, она выбрала бы Эдика. И она опять немного надулась. Да кто он такой, этот хренов Эдик? Кто он такой?!!
– Черт! – сказала Катька, усаживаясь в прокатную машину и успокаиваясь. – Такое чувство, что ты мог обойтись и без должности баса! Чего ты терпишь Репеича? На кой он тебе нужен?
– Да брось ты! Нормальный мужик! – усмехнулся Эдик. – Просто ты – анархистка!
– А как ты поедешь? Ты знаешь Париж, как Москву?
Эдик улыбнулся и повернул ключ зажигания. Мотор неслышно завелся, и улица легко сорвалась с места и приветливо побежала навстречу машине.
– Нет, – усмехнулася Эдик. – Понятия не имею. Только по карте. А вот JPS знает. Он нам все и покажет.
– А чой-то? – удивилась Катька непонятному слову. – Чой-то за JPS?
– Спутниковая система. Эдик повернул ключ зажигания. Ты, Катька, тундра! Будто из Урюпинска вчера!
– А я и есть из Урюпинска, – призналась Стрельцова. – Была б я не из Урюпинска, в Голливуде бы уже снималась. Из Саратова! Прикинь! Я в Москву когда приехала, у меня даже на съем квартиры бабла не было. И ни одного знакомого. А теперь вот в Париже… Хотя, конечно, свой бы альбом записать…
Катьку кольнула в сердце мысль о том, что вот уже несколько лет она в Москве, а так ни на йоту и не продвинулась к заветной мечте – стоять на сцене, красивой и классной, и петь. А впереди – огромный зал людей, и все ее понимают, чувствуют то же, что и она, и мысленно поют вместе с ней, с Катькой. Жалкие роли подпевалок, подвывалок в чужих проектах и редкие концерты в клубах – все, что могла предложить ей жизнь.
Сначала Катька бунтовала, ругаясь по этому поводу на вечеринках в гостиницах и кухнях с такими же как она подпевалками и подтанцовками, а потом, догадавшись кто на самом деле стоит за быстровзлетающими пелками на ящике, смирилась. Только не понимала теперь – чего ж она не вернется назад в свой тертый Саратов?
– А кто мешает? – спросил Эдик.
– Денег нет, – вздохнула Катька. – Знаешь, я как-то раньше не понимала, кто за всем этим стоит… А теперь подумываю – не забить ли? Выучиться на психотерапевта, что ли… Я знаешь, сколько психов повидала? И они все ко мне откровенничать всегда! Как увижу психа – так он мой!
– Рыбак рыбака…
– Да ладно тебе! Сам-то! – обиделась Стрельцова.
– Не выйдет у тебя с психотерапевтом, – ухмыльнулся Эд.
– Почему это?
– Добрая ты, Катька! И доверчивая.
– Уж конечно! – буркнула Катька стала разглядывать Париж, кружащийся вокруг прокатной тачки.
Первым делом, они осмотрели Эфелеву башню. Выстояли очередь с японцами и взглянули на крыши, огромное бескрайнее море крыш, потом прошлись по Марсову полю. В общем сделали почти все, что положено сделать туристу. Эд всюду доставал свой кошелек, но никаких других признаков ухаживания Стрельцова не вычислила, и ее напрягала эта неопределенность. Тем более, что она была бы и не против того, чтобы басист построил ей глазки. В перспективе неплохо было бы познакомиться с французом, но сейчас, пока она ни слова по-французски сказать не может, что об этом думать.
После Эдик привез Катьку к Помпиду.
Стрельцова долго разглядывала вывернутое наизнанку здание и качала головой. Внутри она таскалась за Эдиком, сохраняя вежливое любопытство – коллекции, представленные на обозрение, не очень взволновали ее внимание. Больше она тратила времени и сил на то, чтобы заметить мелкие жесты, улыбки и оговорки, и растрактовать эти тайные знаки. В свою пользу или против.
У нее было три варианта: – она нравится басисту; – ему скучно и он таскает ее за собой просто так; – он – гей, но почему-то шифруется.
Басист, чувствуя, что спутнице скучно, не стал задерживаться в этом храме современного искуства. В стеклянном эскалаторе, когда они уже спускались вниз, Катька увидела на площади огромную толпу, окружавшею небольшую группу людей. Даже сквозь стекло было слышно, как толпа разом взвизгивает или охает, расступаясь.
– Что это? – Катька неприлично ткнула пальцем в стекло.
– Не знаю, пойдем посмотрим, – предложил Эд.
Они спустились и пересекли площадь. Но толпа была такая плотная, что Катька никак не могла увидеть, что же там. Тогда Эдик подхватил ее под мышки и приподнял. В центре разгоряченного круга зевак громко выкрикивая раскатистые слова ходил человек в розовом потасканном трико. Он ходил и показывал всем огромную шпагу и предлагал пощупать ее. После того, как публика убедилась в том, что шпага настоящая, акробат стал в круге и, задрав свою продолговатую голову, начал неторопливо засовывать шпагу в свой огромный рот.
– Глотатель шпаг! – сказала Катька Эдику и шлепнула его по руке. – Опускай!
Эдик поставил ее на мостовую, но Стрельцова не торопилась расстаться с его теплым уютным телом.
– Я видела в Москве такое же, – сказала она, оставаясь рядом с басистом. – Там, правда был не такой смешной мужик, а какие-то мальчишки, но все равно то же самое все.
Эд отпустил ее и отступил. И Катька почувствовала, что ее бросили. Она оглянулась и, не обращая внимания на подошедшего шарманщика с обезьянкой, скуксилась:
– Мне все надоело! Какой-то балаган, а не Париж!
– А ты чего ожидала? – рассмеялся Эдик.
– Ну, – Катька неопределенно взмахнула рукой. – Все-таки откутюр, Мулен Руж, Олимпия… И знаешь, что? Кушать хочется.
Басист взглянул на часы и кивнул:
– Здравая мысль. Но давай чуть-чуть попозже. А сейчас еще в одно место зайдем?
– Ну только последнее. Не люблю, когда развлечения превращаются в достачу.
Катька небрежно поковыляла прочь от очарованной глотателем шпаг толпы. На каблуках, конечно, по мостовой идти было тяжко. Но разве она может признаться этому оболдую, что у нее уже свело ноги? Нельзя! Неженственно признаваться в своих слабостях и физиологических проблемах. Это мужик, думала Катька, может рыгнуть при всех, вонять носками, валяться под столом пьяный в говно в своей блевотине – ему ничего не будет от общественного мнения. А женщина – не то. Она должна быть красивой, неземной…
Эд догадался, что Катька на грани падения и ненавязчиво подставил ей локоть.
Он повел Стрельцову на небольшую улочку, по левую и по правую сторону которой были сплошь маленькие галерейки, в витринах которых висели плакаты или картины, так что можно было сразу понять в каком стиле здесь продаются работы.
– О! – сказала Катька, увидев милый декоративный пейзаж. – А здесь не так плохо, как в этом дурацком Помпиду.
– Почему дурацком?
– Да ну! – надулась Катька, сама не понимая, чем взбесил ее Центр Современного Искусства. – Какой-то он наоборот. Наизнанку.
– Наизнанку, – повторил Эдик. – А японцы считают, что люди вывернуты наизнанку.
– Как это? – остановилась Катька.
– Японцы странные люди. Они считают, что в человеке главное – пупок. Зародыш развивается из трех клеток, которые расположены внутри человека в районе пупка. Именно через эти три клетки организм и соединяется со всем мирозданием. То есть мир находится внутри человека. А то, что мы видим – это изнанка. Они считают, что мир обладает большим количеством измерений, чем мы думаем… – басист взглянул на оторопевшую Катьку и рассмеялся. – Ладно! Не грузись! Это же японцы! А какой художник тебе нравится?
Эдик медленно двинулся дальше по улочке.
– Ну… так сразу и не вспомнишь. Сальвадор Дали! – сказала Катька и последовала за басистом.
– Сальвадор хорош, не спорю. Хотя он скорее ментален, чем всеобъемлющ. Но то, что мы видели в Помпиду – Лежэ, Матисс, Кандинский, – живо спросил Эдик. – разве это не похоже на музыку? Странно, что ты, музыкант, не чувствуешь прелести абстрактного искусства. Оно ведь более выразительно, чем подражательное! Мне кажется, человек нашего времени более нуждается не в изображении видимого – для этого есть масса других замечательных способов (фото и цифровой аппарат, видео), а в отображении невидимого – эмоций, состояний, ментальных форм. И, может быть, в инвентаризации уже найденного. Так, как диджей составляет музыку из готорвых треков, добавляя к ним что-то еще. Что-то свое, так и современный художник оперирует фрагментами мира, добавляя к ним что-то свое. По-моему это замечательно.
Катька недоверчиво посмотрела на спутника.
– А ты не слишком умен для басиста?
– Извини, – усмехнулся Эдик. – Я ведь не умею играть!
– Ничего не понимаю! – воскликнула она и оступилась. – И как ты попал в» Роботы»?
– Наверное, больше некого было взять… – рука Эда опять оказалась вовремя. Катька схватилась за нее и больше не отпускала пока они не прошли всю улочку. Они уделили внимание всем галерейкам – в одних они мельком окинули работы и вышли, в другие не заходили, удовлетворившись осмотром витрины, в третьих оставались долго, рассматривали картины, а басист спрашивал что-то на французском у глерейщика (или кто там был), забирал проспекты, визитки и вежливо прощлся.
– А ты ничего так по френчу спикаешь! – одобрительно оценила Стрельцова, когда они остановились и дверей последнего заведения, над которым красовалась красно-белая вывеска «Coup d'Oeil».
– «Взгляд» – перевел басист и взялся за ручку.
– Я не пойду, – сказала Катька. – Я чувствую себя там, как дура. Эти французы меня доконают. Что я, виновата, что выросла в говне? Чего они меня постоянно осуждают? Кажется, я понимаю нашего гитариста.
– Да не осуждают они тебя! – попытался урезонить артистку Эд. – Это тебе кажется! Им все равно!
– Может, и все равно, – насупилась Катька. – А мне – нет. Я буду здесь нюхать воздух. Знаешь, мне кажется, он пахнет Гольфстримом. И вообще, чего ты так ходишь по этим галереям, будто у тебя какое-то дело? Или ты так дико любишь картины?!
– Мне нужно купить гравюру, – улыбнулся Эдик. – Для друга. Ну хорошо, я быстро!
Он понимающе взглянул на Катькины каблуки и нырнул в двери «Coup d'Oeil».
