Текст книги "Тайные знаки"
Автор книги: Александра Сашнева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)
Катька съежившись лежала под одеялом, и стучала зубами. Она никак не могла забыть случившийся с нею ночью ужас. Умом она понимала, что видение, возникшее над могилкой есть всего лишь галлюцинация, но это не умаляло ужаса, оживающего под ложечкой мерзким холодным слизняком. Стрельцова тихо постанывала и с наслаждением мазохиста вспоминала, как рухнула на слабеющих коленях на землю с той самой плиты, куда ее водрузил Обор, как он орал над ней ругательства и, тряся за шиворот, пытался заставить выкрикивать нужные имена. Как выпуклое слово Бафомет впухало на губах Оборотня пенистым Пузырем, но челюсти Стрльцовой свело, и она не могла его повторить. Как внутри Стрльцовой вспух тошнотный маслянный шар, и она блеванула прямо на синий круг огня. И чудо! Нечисть жуткая и ужасающая вспухла над плитой из Катькиной блевотины (надо же! и кресты ей ни по чем, и мадонны витражные!).
Катька рванула прочь с поганого места.
А за ней никто и не гнался. Парни того и ждали, чтобы увидеть Тварь. Они обнажились и, как показалось Катьке, занялись каким-то непристойством.
Почти у самой калитки Катька оглянулась и, увидав гигантски вымахавшую городом образину, чуть не сдохла. К тому же тошнота, повторилась и вывернула Стрельцову наизнанку на другой надгробный камень. Утираясь, Катька в отчаянии упала на калитку, и чудо – та оказалась открытой. Стрельцова выскочила с кладбища вон и, краем глаза заметив незнакомую темную фигуру на фоне мистического сияния Луны, припустила с новой силой.
Ноги несли ее со скоростью курьерского поезда.
Где-то в спящих кварталах завыла полицейская сирена. На одном из перекрестков Катьку опять скрючило и, чувствуя дрожь в выгоревших жилах, она прояснилась умом – первый луч света пробился над крышами на востоке.
И хорошо, потому что иначе она бы забрела неизвестно куда.
«Предательница, – подумала про себя Стрельцова равнодушно и повернула голову к окну. Тошнота, одолевавшая всю ночь, покинула желудок и поместилась куда-то в область затылка.
Внезапно в дверь постучали.
– Открыто… – вяло протянула Катька, созерцая плывущее за окном белое облако. Сколько времени? Часа три, наверное, уже. Или пять… Наверное пять. Облачко уже золотится. С утра все отливает в голубизну, после обеда в золото.
Вошел Эдик.
– Заболела? – спросил басист, осторожно присаживаясь на Катькину кровать. И даже сквозь одеяло Стрельцова почувствовала тепло окутывающее гостя. Что странно – она злилась на него, будто его вина была в том, что она поперлась вчера с лабухами. Злилась и жаждала этого теплого облака. Пусть бы оно влилось в нее – это золотистое тепло. В ее помертвевшие, сведенные ознобом жилы.
Эдик приподнял ее вялое запястье и мельком ощутил лягушачий пульс. По руке Катька тотчас пробежала теплая волна.
– Э-э-э… Загуляла вчера?
– Ой загуляла, Эдя! Ой, загуляла! – покаялась Катька.
– Пили-курили?! – Эдик ласково заглянул в глаза.
– «Глазки», – механическим голосом ответствовала Стрельцова.
– Глазки?
– Ужасные! Ужасные! – Катька привстала на локте. Но руку не убрала, оставила в Эдиковой – приятно было хотя бы только рукой спрятаться в теплой колыбельке ладони.
– Ужасные?
– Изо всех окон, трещин, стен, с неба, из фар машин, из кустов, из рук, лбов прохожих на тебя начинают пялиться глаза! И ты прямо кожей чувствуешь, как они пялятся. А потом из асфальта – змеи… Брр! Как в японском мультике.
– И что вы такое жрали?
– «Глазки»… Они называют это глазками. Лабухи купили на ступеньках Сакрэ-кер. Сами нажрались, и меня накормили… А потом…
– Что потом?
– А… дрянь всякая, – вздохнула Стрельцова. – Неохота вспоминать. Жалко мне их стало. Все равно ничего у них не выйдет. Ну играют они на своих гитарах, а толку-то? Да хоть они, как «Блэк Саббат», хоть как Мерлин Менсон стань, пока жопу не подставят или герыч не начнут продавать – ничего им не отвалится.
– Ну-у! Откуда такой цинизм в юном сердце?
– Да что ты понимаешь, малыш? – ухмыльнулась Катька и окинула Эдика взглядом сверху вниз. – Думаешь, кому-то нужна музыка? Я тоже так раньше думала. Пока жила в Саратове. Знаешь сколько по кабакам поет Поваротти и Хьюстон? А толку-то? Никто никому не нужен! Никакой музыки никому не надо! Зато все хотят трахать артисток. Или бабло косить и срать на артисток. Нет никакой справедливости и любви. Есть только кто кого имеет. И кто сколько за это получает. Короче, все – дерьмо.
– В твоем возрасте, Катерина, нельзя быть такой безнадежной.
– Я-то причем? Это жизнь безнадежная! – скривилась Катька, потихоньку раздражаясь.
– Жизнь такая, какой ты ее хочешь! Все от тебя зависит.
– Ой! Эдик!
– А что ж ты в артистки-то пошла тогда?
– Блин! Сама не знаю! Дура, наверное, но я верю, что у меня все будет не так. Да ладно, сейчас уже не очень верю. Отстань! Не надо! И так… – Катька плаксиво скривилась и, откнувшись в подушку, проскулила. – Не жалобь меня! Все равно ничего другого не придумать!
– Ну хорошо, не буду! А что это за «глазки» – то? – басист теперь рискнул погладить Катьку по спине, но та дернулась, как пиявка.
– Не трогай меня! А то я сейчас заплачу и буду рыдать полдня от жалости к себе, Максе и неудавшейся жизни!
– Хорошо, – сказал Эд и убрал руку. – Так что там за «глазки»?
– Ну-у… Дурь какая-то, местная. Кусочек бумаги, а на нем нарисован глазок. Потому наверное и «глазки». Но может быть, и наоборот – глазки нарисованы потому, что как нажрешься этой макулатуры, так отовсюду глаза на тебя пялятся! А ты… – Катька с подозрением вперилась в глаза собеседника. – Тебе-то зачем? Скажи еще, что попробовать хочешь!
– Ты удивишься, но это так.
В комнате бэк-вокалистки на минуту воцарилась тишина.
Катька тяжело вздохнула.
– Да брось ты, зачем тебе?
– Я же не басист, – помедлив, признался Эдик. – Как ты догадалась, и не гей, и не… в общем, я многое «не», из того, что можно было бы перечислить, но я всем этим интересуюсь, потому что пишу диссертацию на тему девиантного поведения молодежи. Так называемая работа в поле. Иногда я испытываю на себе то, чем пользуются люди для «открывания» чакр, «просветления» мозгов и «путешествий» в параллельные миры. Надо знать то, о чем пишешь.
– А-а-а…
– Кстати! – воскликнул он неожиданно. – А не пойти ли нам куда-нибудь пообедать?
– Пойдем, – мысль о еде взбодрила Стрельцову. – А тут есть русские кабарэ? Не знаешь, там очень дорого?
– Кабарэ, детка моя, открываются попозже. Но тут есть один русский гадюшник, где можно заказать тарелку борща после пяти. Недалеко от Латинского квартала, приедем как раз к открытию. Называется «Тройка». Премерзкое заведение, где можно отведать борща, послушать пьяных романсистов и псевдоцыган. Открывается в пять. Хочешь устроиться и остаться во Франции?
– С чего ты взял? – покраснела Катька. – Вовсе нет. Просто интересно, чего достигли тут наши соотечественники. Кстати! Ты купил себе гравюру?
Она уже раскаивалась в своей слабости и снова стала обычной мужественной, железной Катюхой. Никаких соплей!
– Нет, – покачал головой Эдик. – Пока нет. Не могу найти подходящую.
Катька соскользнула ногами с постели, встала и чуть не упала – комната пошла вертолетом, окатило холодной испариной.
– Ой! – охнула Стрельцова. – Суки! Обманули. А говорили будет зашибись. – Она выглянула в окно, и мир показался ей чужим, отнятым у нее. – Лучше бы я напилась водки! – снова посетовала Катька. – Чувствую себя, как будто меня перебрали по всем винтикам и всюду поставили жучки.
– Пойдем. Я тебя угощаю. Хочешь, в тройку, хочешь – в обычную забегаловку.
– Хорошо, наверное, быть психологом. У меня вот на кабак не хватит. А, кстати! Чего это ты такой заботливый, а? Ты мне глазки строишь или просто так?
– Просто так. Из человеколюбия.
Эдик, возможно, хотел утешить Катьку, но она расстроилась.
– Да?! А я-то думала, – разочарованно протянула она.
– Ну вас не поймешь! – воскликнул Эд. – То ты жалуешься, что тебя замучали меркантильные сексуальные отношения, то ты сама намекаешь… Реши что-нибудь для себя сама. На тебя могут действовать только те правила, которые ты сама принимаешь.
Катька напялила на ноги кроссовки и заглянула в зеркало, расположенное на внутренней стенке встроенного одежного шкафа. Там она увидела изможденное осунувшееся лицо и сутулую фигуру. Отвернулась, чтобы не расстроиться еще больше.
– Ну-ну! – поморщилась Стрельцова и направилась к выходу.
Бли-и-и-и-и-и-ис!Створки стеклянных дверей JVZ беззвучно разъехались, и в лицо Марго хлынула прохлада и сумерки. Грохотал ветер, шелестели протекторы автомобилей. От башни одна за одной отъезжали машины. В том числе и великолепный, карминового цвета кабриолет. Но на этот раз в нем не было никаких бандюков с сигарами и пушками, и крыша была поднята. Марго остановилась и с любопытством проследила, как шикарная тачка улизнула во влажную туманную перспективу. Дождь все еще шел.
Андрэ обогнал Марго.
Полы его черного плаща развевались рваным пиратским флагом.
– Так ты со мной? Или тебя подкинуть до метро? – спросил Бретон, открывая дверцу БМВ.
– С тобой, – поежилась она, усаживаясь рядом. – Я хочу выпить. И… И…
– И?
– И!
Андрэ хмыкнул и повернул ключ зажигания.
Марго не стала уточнять, что «И». Может быть, все произойдет само. Как бы само! Как бы нечаянно! Она начнет с Андрэ долгий танец, в котором сначала реплики, потом взгляды, потом осторожные жесты и наконец – обнажение и утрата себя в обмен на обретение другого. Хотя бы полчаса побыть этим другим, наслаждаясь прекрасным телом, теплом и запахом этого тела, узнавание души – вкусов, симпатий, эрогенных зон – все ради того, чтобы на полчаса выбыть из времени. Попасть в безвременье. Кажется, что пока ты там, время останавливается и откладывается. Будто ты проводишь эти минуты, часы, дни в анабиозе. Конечно, это не так. Время все равно летит с обычной своей скоростью. Но ты! Ты тешишь себя иллюзией, что оно перестало властвовать над тобой. Вот! Вот в чем тяжесть существования! В постоянном пресинге времени. Мефистофель! Где ты? Явись скорее и останови мгновение!
– Если откроешь бар, найдешь «Блисс», – разрешил Андрэ.
– Это твой фирменный напиток?
– Типа того, – кивнул Андрэ. – В «Блиссе» нет алкоголя. Это очень умный напиток, он ничего не добавляет в твой организм извне. Все, что ты получаешь – это ты сам. Сама! Эссенция тебя. Поэтому я люблю «Блисс». Алкоголь, как средство раскрепощения устарел, от него становишься тупым. И к тому же водить машину пьяным – дурной тон. Травка – чище, но и от нее дуреешь. Деревянным становишься. Поэтому я не злоупотребляю.
– А скажи, нас проперло так от «Блисса» или от травы, когда мы ездили в «Эдем»? – спросила Марго, сворачивая крышку.
– Я же не знаю, как тебя проперло!
– Ну-у!
Марго замялась, раздумывая – стоит ли рассказывать? Не окажется ли глупостью для репортера то, что она скажет. Не будет ли он смеяться над ней? Она снова посмотрела на Бретона и решилась:
– Я видела, как предметы превратились в свет, я чувствовала тепло звезд, потом я поняла, что я и ты, и Макс – роботы. Сначала я подумала, что и Поль робот, но потом поняла, что нет. И знаешь, утром, когда все кончилось, мне иногда продолжало казаться, что мы роботы. И еще, мне казалось, что я все могу. Ну вообще все!
– Круто! – оценил Андрэ откровение, но ничего не сказал о себе.
– Хорошо. Если там не алкоголь, тогда что? Это же не просто газировка?
– Освобождайся от стереотипов, Мар. Разве алкоголь единственное средство?
– Нет. Я знаю, есть еще экстэзи, анаша, кокса и опиум. Больше всего похоже на кислый. Кислый?
– А твои собственные гормоны? Надо только не мешать им. Они могут так вырабатываться, что мало не покажется. Например адреналин.
– Ты хочешь сказать… – … что «Блисс» включает твои собственные возможности. Только и всего. Если у тебя их нет, он ничего не включает. Спроси у Поля!
Марго сорвала крышку и прильнула к горлышку. Горьковато-сладкий вкус с пузырьками приятно освежил глотку. Все-таки она сильно перетряслась на этом тесте. «Блисс» опять, как и тогда на вечеринке подействовал на Марго странным образом.
– Я опять становлюсь роботом! – сказала Марго неуверенно. – Ты видел клип, где певец пил «Блисс», и тоже превратился в робота.
– А разве ты и так не робот? – ухмыльнулся Андрэ Бретон.
Они как раз остановились на светофоре, и репортер пристально посмотрел в лицо Марго.
– Не понимаю…
– Вдумайся, что такое робот, – снисходительно, как английский лорд, сказал репортер. – Это механизм, который получает где-то питание, задание и выполняет работу. Разве ты не робот? Разве все мы не роботы?
– Я – человек, наверное, – покачала головой Марго. – Я могу выбрать, что мне есть и где работать, и где жить и… я еще могу заниматься сексом, и… Могу придумать что-то и исполнить.
– И это вся разница? В искусственный мозг очень легко зашить все это.
– Ну-у-у-у… Я еще могу ставить себе цели и задачи. Сама себе!
– А кто тебе сказал, что роботы этого не могут? Им тоже можно прописать как цель поиск питания и партнера для продолжения рода. Ну, допустим, не обязательно двуполые партнеры. Например, как у пчел, есть завод по производству роботов и отдельные особи, которые изнашиваются, приобретая опыт, анализируют его, исходя из поставленных задач, а когда анализаторы посылают в мозг команду, что запас прочности на угрожающем пределе, робот отправляется на завод, сливает память, и на ее базе робот-завод, матка-робот создает новую робо-особь. Или несколько, если считает, что приобретенный данным робо-индивидуумом опыт неоценим для продолжения робо-цивилизации. Как тебе?
– Но тогда их станет очень много! – воскликнула Марго, забывшая уже, ради чего начат этот спич.
– Тогда роботы начнут воевать, чтобы сохрянять балланс. И улучшаться. Ибо война это соревнование. соревнование культур, физиологий и технологий. С роботами, кстати, проще. Никто не будет гундеть о гуманности или негуманности. Хотя и среди людей на это не особо обращают внимание. Так. Для успокоения плебса.
– Я могу убить себя! Повредить! Никакие роботы этого не станут делать, потому что они здравые. У них может быть только польза!
– Кто мешает прошить это в матрицу? Повреждение себя в качестве компенсации социальной неустроенности и подтверждения реальности. Просто!
– Неужели тебя это не пугает? – спросила с ужасом Марго Танк.
– Как тебе сказать. Я стараюсь не тратить энергии на бесполезные эмоции. То есть я понимаю, что есть определенный порядок вещей. У государств, цивилизаций и эпох есть свои задачи, а у меня, как личности, которой все это фиолетово, задача проста – выжить и прожить жизнь с удовольствием. Пока я справляюсь с этой задачей.
– Но все-таки какая-то разница есть, – неуверенно сказала Марго и задумалась.
Она высунула руку в окно, чтобы чувствовать упругость холодного вечернего ветра. Густеющий сумрак летел навстречу, чиркая встречными огнями, светофорами, рекламами.
– А, может быть, – продолжал Андрэ, – среди людей уже живут роботы, только люди об этом не знают. А возможно, и сами роботы, живущие среди людей, не догадываются, что они роботы. Вот так-то, – подвел он итог и свернул с проспекта.
– Черт побери! – воскликнула Марго. – Как же ты все время попадаешь на зеленый? И как ты так легко попал в дартс у Поля в студио? Это тоже «Блисс»? Он делает тебя удачливым роботом?
Андрэ молча улыбнулся.
– Бли-и-и-и-и-и-ис! – заорала Марго, переполняясь восторгом.
Надо же, как просто все объяснил Андрэ! Наконец-то ей стало все понятно. Вот в чем смысл ее личной жизни – обойти все препятствия и препоны, которые жизнь создает ей на пути, и сладенько докочумать до гробовой доски. И умереть с сознанием: «Меня ни разу никто не поимел!» И торжественно отбыть в царство теней.
– Ну что ты орешь, как ненормальная! – поморщился Андрэ, прикрывая рукой правое ухо. – Остальные-то люди никак не роботы!
– Постой! Но если это так легко, тогда почему все люди не пьют с утра до ночи этот «Блисс», и не становятся мгновенно гениальными и волшебными?!
– Я же сказал. «Блисс» ничего не дает. Он проявляет то, что есть. Как ведьмина мазь. Каждый может сварить зелье и намазаться, но не каждый полетит на шабаш. Разве ты не согласишься со мной? – Бретон дьявольски осклабился и загадочно закончил фразу. – Много призванных, но мало избранных – так кажется говорится в одной древней книге.
– Да. Это Библия. Но разве роботы уже были тогда?
– Марго! – расхохотался репортер. – Когда-нибудь меня убьет твоя буквальность.
– Да?! – Марго поняла, что сморозила глупость, но не поняла какую.
– Я давно заметил, – пояснил Андрэ, – но до сих пор не могу понять, почему все гении ужасные дебилы. Все добрые люди жуткие твари, а злодеи часто приносят благо. Возможно, у этого явления есть какое-то рациональное объяснение, но мне пока не удалось его найти.
– Разве может злодей принести благо?
– Знаешь, был один доктор в фашистской Германии. Звали его Менгеле. Так вот. Он был ужасным садистом. Он умершвлял людей из любопытства, он обращался с ними, как с лабораторными мышами, живьем разбирая на запчасти. Он перешивал половые органы от одних людей к другим, пересаживал сердца, мозги. Охлаждал людей, испытывал силу болевого шока. Все это он делал с чистой идеей узнать истину о том, как устроен человек. Можено было собирать эти сведения столетиями, пользуясь случайной статистикой, но он убил тысячи людей, чтобы удовлетворить свое любопытство прямо сейчас.
– Что же в этом хорошего? – побелевшими от ужаса губами спросила Марго.
– Ужас в том, что его не казнили. Он дожил до старости. А его наработки не только не уничтожили, но и пользуются ими до сих пор. Вот так!
– Так ты оправдываешь его?
– Я просто показал тебе, насколько неоднозначен мир. Мне вообще посрать. Единственное, что меня волнует – не оказаться в пациентах. Поэтому я не пью всякое говно, не трачу попусту нервы и не ширяюсь дерьмом. Короче, я употребляю только чистые продукты.
БМВ повернул в тихий переулок.
Стало уже почти темно.
Марго задумчиво смотрела на огоньки приборной доски стиснутая по-прежнему ужасом.
– Ну что ты? – хлопнул ее по плечу Андрэ. – Менгеле уже умер. Сейчас уже никто ничего не перешивает и не пересаживает. Только похитители органов. Но и они в основном берут контрабанду из моргов. Так что не волнуйся. Идем. Проверим твои тесты.
Самурайский эликсирОтвернувшись от окна автобуса, Стрельцова наткнулась на внимательный взгляд Эдика. Смутилась и, достав из кармана ключ, независимо посвистела в дырочку.
– Говно эта «Тройка», – сказала она мрачно, вспоминая опухшего привратника.
– Говно, – согласился Эдик и полтянулся за басом. – Я же тебе говорил!
– И все-таки я тебя не понимаю, – сказала Катька, на что Эд ничего не ответил. Вообще ничего.
– Выходим! Строем по одному! – объявил Гочподи, едва автобус остановился, и с тихим выдохом открылась дверь.
Эдик первым направился к выходу. Он уже давно не предлагал Катьке помощь, помятуя о ее стремлении к самостоятельности, хотя как раз сегодня Катька была бы не против того, чтобы ей кто-нибудь помог. В мышцах поселилась непобедимая слабость. Сняв с полки пакет, она поплелась к выходу.
Сопротивляясь организму, который по-прежнему ничего больше не хотел, Стрельцова начала злиться на себя и разозлилась до того, что споткнулась и чуть не рухнула.
Бамбук, Митяй и танцоры уже вышли, вышел Эдик, Репеич. Последними волоклись лабухи. Выражение их лиц обволакивал густой пивной дух.
– Ну что, придурки, – цинично процедила Катька. – Как ваш Бафомет?
– Вот посмотришь! – сурово пообещал Оборотень. – Скоро все изменится. Но ты, дура, что ушла, во-первых. А во-вторых, дура, что чуть не испортила всю малину! Поэтому мы тебя не возьмем в свою группу! Поняла?
– А вы мне сказали, что он должен из меня появиться? – огрызнулась Катька. – Суки!
– Не из тебя, а через тебя! Ты была вратами! – укорил ее Плесень с тихой патетикой.
– Тем более! – Стрельцова взвизгнула. – Я бы! Да я бы!
– Да ты бы, гля, вообще не пошла! – мрачно прогудел Обор, взвалил сумку на плечо и, хлопнув Плесеня по плечу, вздохнул. – Пошли! Брат!
И они поплелись к выходу из автобуса.
На выходе парочка остановилась, и Оборотень добавил:
– Мы, гля, сегодня уже отнесли запись на местную студию! Поняла? А ты… Сама виновата, что свалила.
Плесень и спрыгнул во влажный ночной воздух. Потом вывалился Оборотень.
– Может, и дура, – согласилась Катька с кем-то в опустевшем автобусе.
Водила улыбнулся ей милой французской улыбкой.
Катька, цепляясь руками за поручень, постаралась выбраться из автобуса на воздух и не упасть. Дверь автобуса с мягким вздохом закрылась за спиной. Репеич уже размахивал руками на крыльце, поторапливая.
Сегодня группа «Роботы» выступала на дискотеке в славном городе Руане. Но никаких архитектурных красот не предвещалось. Автобус прибыл к самому началу выступления, и уехать «Роботы» должен был сразу по окончании работы. Даже пожрать в местном кабаке не грозило.
Прогрохотав по длинному служебному коридору, с галдежом и смешками, музыканты благополучно достигли гримерки. Катька по-прежнему плелась последней. Стены коридора то приближались, то удалались в перспективе, будто мозг никак не мог выбрать разрешение экрана. Перед входом в тесную комнатенку гримерки Стрельцова задумалась и влетела лбом в косяк.
– Черт побери! – вскрикнула она и, швырнув сумку с костюмом на пол, схватилась за лицо.
– Стрельцова! Что ты, гочподи, вытворяешь? – наехал на нее Репеич. – Я буду звонить шефу и мои отзывы о тебе будут самые гнусные. Запомни это.
– Да идите вы, Илья Петрович! – простонала Катька и побрела в сторону сортира. – Лесом!
– Куда ты, гочподи, отправилась!
– В туалет! Синяк отмачивать! – Катька не потрудилась повысить голос – так ей было параллельно.
С дабле она как следует открыла кран с леденящей водой и окунула лицо в сложенные ковшиком ладони.
– Хреново тебе? – голос Эдика прозвучал в гулком помещении неожиданно громко.
Катька вздрогнула.
– Блин! Хреново! – вздохнула она, поднимая мокрое лицо. – Ты что, преследуешь меня? Поржать надо мной пришел?
Эдик промолчал.
– Ну и как я теперь с такой рожей? – Катька мрачно разглядывала себя в зеркале.
Посреди лба вырос замечательный, начинающий синеть рог.
– Митяй замажет, – утешил Эдик.
– Умный ты! – разозлилась Катька и взвизгнула, как загнанная волчица. – Ты чего пришел? Посочувствовать? Отвали!
– Могу тебе помочь.
– Да срать я хотела на этот синяк! – ораза Стрельцова. – У меня голос пропал! У меня голова кружится, я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть! Я даже разогнуться не могу! Как я петь буду?
– Я бы не сказал…
– Да заткнись ты! – Катька замахнулась на басиста мыльным балончиком.
– Я могу тебе помочь, – повторил Эд.
– Как?
– Самурайский эликсир, – с улыбкой Бельмондо сказал Эдик.
– Эликсир!? – воскликнула Катька и вытаращила глаза. – Что еще за эликсир?!
– Лимонник, – пояснил басист, доставая из-за пазухи плоскую фляжку. – Водка с лимонником.
– И что со мной после этого будет? – недоверчиво сощурилась Катька. – Оборотень обещал, что к нам явится Бафомет, будет вечно служить и приносить материальное благополучие. Но в результате я всю ночь обсиралась от страха и блевала.
– Лимонник, – откупорил фляжку Эдик. – Самурайский эликсир.
Катька понюхала горлышко и, выдохнув, сделала два крупных глотка. Вернув емкость, она замерла, прислушиваясь к ощущениям.
– Левый элексир.
Эдик рассмеялся:
– Подожди хоть пять минут! Все ты хочешь мгновенно!
– Хочу, – согласилась Стрельцова.
Эдик обошел ее и, уже не спрашивая, хочет Катька или нет, вонзил пальцы в мышцы Катьки. Там, где на шея соединяется с плечами, чуть повыше верхнего края лопаток. Вонзил и начал крутить по часовой стрелке. По телу Катьки тут же потекли сначала горячие, а потом серебристые мятные волны. Мышцы начали расслабляться, и в голове значительно прояснилось.
– Ну спасибо, – угловато поблагодарила она.
– Да не за что. Это я из человеколюбия, – сказал Эд и спрятал бутылочку.
Уже в гримерке Стрельцова почувствовала, что к ней возвращается жизнь. В голосе появилась влага и мощь. И даже Репеич с его гнусной рожей показался не таким гадом, как пять минут назад. Ну, гад конечно. А кто не гад?
Эдик смиренно сел в кресло, и Митяй выводил на его лице черты робота.
– Намажься тонаком, – обронил Митяй, мельком глянув на Катьку.
Катька послушно выдавила на руку телесную каплю и развезла по лицу. Потом воск на волосы, чтобы превратить из в золотистые сосульки. Странно, что роботы-инопланетяне в представлении публики должны быть непременно с сосульками вместо волос – будто волосы самая человеческая часть в человеке.
В кресло Митяя она попала последней. Пара небрежных движений.
– Все. Хватит с тебя сегодня! – Митяй захлопнул кейс.
Клавишник всегда обходился с ней торопливо и небрежно. «Плевать! Надо купить краску и краситься самой,» – подумала Катька подправляя перед зеркалом грим.
– Да нормально! В темноте все равно никто ничего не разберет! – буркнул Митяй и выскользнул из гримерки.
Все уже были готовы и, чтобы не толкаться в тесноте, постепенно покидали клетушку. Из коридора потянуло куревом, послышался смех. Бамбук что-то бельмесил. Бельмесить он был мастак. В гримерке остался только Репеич, он что-то писал в каких-то бумажках, и Стрельцова с ужасом поняла, что ей придется переодеваться наедине с директором.
– Вы бы вышли, Илья Петрович, – нерешительно попросила Катька.
– Да ладно-ладно! я не смотрю! – отмахнулся Гочподи и передвинулся так, чтобы увидеть голую Катьку в зеркале.
Плевать! Катька втиснулась тесный комбез и расстерянно вздохнула.
– Ну застегните, что ли? – вяло предложилда она директору.
Тот выполнил просьбу более, чем охотно.
– Ты пойми, Катенька, – заворковал Гочподи, неторопливо жужа молнией. – Я против тебя лично ничего не имею. Я даже непротив, чтобы ты ко мне как-нибудь заглянула после работы. У меня есть бутылочка хорошая. Но ты должна понимать, что я – директор. Я за вас отвечаю – с меня спросят, если что. Сильно ушиблась?
– Да нет. Шишка только.
Эликсир Катьку спас.
Или не элексир. Может быть, Эдик, который стоял с басом за спиной, каким-то образом поделился с ней своей энергией – все выступление Стрельцова чувствовала, будто кто-то невидимый поддерживает ее. Публика ревела, билась в конвульсиях, стонала, прыгала и кидала на сцену предметы туалета. В общем отпела Катька – супер. Заходя, как обычно в телепортаху Катька покосилась на лежащего на полу Бамбука и увидела мстительный, полный окончательной ненависти взгляд.
Ладно. После Парижа она уже не увидит его никогда.
Раздеваясь после выступления, одна в гримерке – остальным оставалась еще песня – Катька увидела в зеркале свое обнаженное тело (почти обнаженное) и поняла, что не уснет сегодня одна, без Эдика. Как бы она не отгоняла эту мысль, чувствуя ее изначальную бесперспективность, мысль эта все-таки овладела Катькой. Тело Стрельцовой вздрогнуло и затрепетало от одной мысли о возможном приключении.
Оставалась мелочь – желание басиста.
Катька нахмурилась и торопливо запихнула себя в джинсы и водолазку – в коридоре уже послышался грохот ботинок. Через несколько секунд разгоряченные парни ввалились в гримерку. Репеич подлетел к Катьке с восторгами.
– Ну Катерина! Ты просто супер! Не ожидал! Надо же, какая молодец! Нет! Валя сегодня как всегда! Неподражаем! Об этом речи нет! Вернемся назад, о тебе все будут говорить, как о новом Киркорове. Но Катенька! Королева, царица!
Старый хрыч схватил Катьку за плечи, и губы Гочподи отпечатали на щеке Стрельцовой мокрый штамп. Она поморщилась и украдкой утерлась. Но Эдик и это заметил, шпион хренов. Катька сама не знала откуда это – но ее начало сжимать небывалой тоской и отчаянием – никогда раньше не случалось ничего подобного. Репеич все тряс и тряс ее обмякшее тело, а она не делала даже малейших попыток шевельнуться. Она точно знала одно, если она не трахнет сегодня Эдика, то умрет.
– Устала? – заботливо спросил Гочподи. – Ну ничего-ничего. Сейчас вернемся в гостиницу поспишь, все пройдет.
– Ага, – кивнула Катька и освободилась от Репеича.
Лабухи уже разгонялись водочкой. После работы Гочподи их не трогал. После работы – это было неотъемлемое право.
Эдик спрятал бас в кофр и усмехнулся:
– Ну что? Как эликсир? Помог?
– Помог, – хмыкнула Катька и покраснела. Да. Давненько она уже не краснела.
Эдик вытащил из кармана пачку салфеток и начал снимать грим.
– А откуда у тебя такие шрамы? – осмелилась Катька на более интимный вопрос.
– Это не так интересно, как ты думаешь. И мне не хочется об этом говорить. Можно?
Катька минуту помялась и вздохнула:
– Ладно. Уговорил. А хочешь, я покажу тебе, где эти «глазки» берут?
– Хочу, – улыбнулся басист и встретился с Катькой взглядом, смысла которого она не поняла.
– Эдик! – раздался капризный голос Бамбука. – Иди сюда скорее! Эдик! Где Эдик?
– Бегу-бегу! Уже бегу! – крикнул басист, спеша на зов, и бросил Катьку одну.
Бамбук повернулся к Эдику спиной и что-то простонал, трогая себя за дельтовидную мышцу. Эдик сочувственно слушал и прикасался к зажаренному солярием телу Бамбука внимательными пальцами.
Катька фыркнула и, закинув сумку с костюмом на спину, демонстративно виляя задом, проследовала мимо. Коридор. Ступеньки.
На улице она остановилась подышать воздухом. Следом появились лабухи.
– Ну что, гля? Что мы тебе говорили! – хрипло поинтересовался Оборотень за спиной Катьки. – Видела, как Гочподи завелся. Видела, как публика взорвалась. Бамбук в говне! Гля! А ты, гля, на коне!
Катька отмахнулась:
– Это меня Эдик спас!
– Эдик?! – удивленно переспросил Оборотень, но тут же нашелся. – А с какого этот твой Эдик решил тебе помочь? А? Ты не подумала? Ты не подумала, что это темные силы так все подстроили, чтобы Эдик тебе помог?
– Конечно! Сейчас вы все заслуги своему Бафомету припишете! Вонючему! Я чуть не сдохла! Думала, что умру, если бы не Эдик…
– Ну и вали к своему педу, дура! Он как раз сейчас с Бамбуком обнимается! – обругал Катьку Оборотень.
И они с молчаливым Плесенем полезли в автобус.
Стрельцова покрутила носком ботинка, и сомнение зародилось у нее в душе. А если и правда это заслуга Бафомета? Она поднялась в теплый импортный автобус, и направилась в конец, чтобы подальше от Репеичева места. Но и лабухи не страдали любовью к руководству. Они занимали всегда самоле заднее сидение и, угладываясь там вместе со всем своим барахлом, бухали. После них по проходу автобуса обязательно катались пустые бутылки.
– Катька! – опять ее позвал Оборотень. – Мы тебя простили. Иди выпей с нами.
– Они меня простили! Ха-ха! – зло сказала Катька. – Пошли вы все!
Вот она разозлилась! Катька вскочила и пересела на другое место, подальше от лабухов.
