Текст книги "Тайные знаки"
Автор книги: Александра Сашнева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)
– Виноват? Я тоже думала, что мы сами мудаки. А когда сюда приехала – поняла всю правду. Вот прикинь Лео, ты бы девять месяцев в году работал бы только на отопление? А?
– Ну это так, – согласился муж Ау и протянул Коше фляжку. – На! Выпей. Хотя вы все равно – дикие! Деревенщина. Не обижайся – это правда. Почти такие же дикие, как турки или арабы.
Марго снова сделала вид, что выпила.
– Ты, наверное, прав. И мне следовало бы защищать нас, но мы и сами про себя так думаем. Мне кажется, все русские только и мечтают, как бы украсть столько денег, чтобы свинтить оттуда навсегда. Украсть, потому что заработать невозможно… Жить у нас в России никто не хочет. Вот что. Ладно! Извини, Лео! Что-то меня пробило! У вас так не принято. Но я уже несколько дней молчала… Пробило поболтать. Дефицит общения.
– Да ничего. Поболтай. Я тебя за этим и позвал!
Подошла Бонни и ткнула палкой в колени Коши, приглашая поиграть. Марго выдернула палку из пасти овчарки и швырнула подальше. Обе собаки вприпрыжку поскакали вслед.
– А еще вот что, – сказала Марго, щурясь на ветерке. – Мог бы быть такой преступник, который убивает из сострадания?
– Эвтаназия, что ли? – спросил Лео.
– Нет, – поморщилась Марго.
– А как?
– А так. – Марго патетически взмахнула рукой. – Эстет! Вот я вижу иногда красивую девушку и думаю: «Боже! Она же станет страшной, как черт, через пару лет!» Ну и прохожу мимо себе, а вот кто-то не пройдет. И вот идет некий придурок, видит красивую девушку и решает ее спасти. От старости. Потому что ему так непереносимо больно, от того, что ее красота завянет, что он подкарауливает и убивает ее. Чтобы красота не испортилась. Роман тут не напишешь – все уже собственно и рассказано, а вот заметку в «пипл»…
– А труп? – заинтересовался Лео.
– Труп?… – Марго задумалась. – А труп бальзамирует. И в подвале у него коллекция мумий. И он ходит туда любоваться… Фу! Не слушай меня.
– Почему же? – Лео поднял брови. – Сюжет достойный Голливуда. И моей газеты. Если главный не зарубит, я попробую протолкнуть. Твои двадцать процентов у тебя в кармане! Выпьешь еще?
– Ладно… – Марго поднялась с лавки, осторожно переступила велосипед. – Пойду. Может встречу маньяка, тогда спрошу у него – зачем он это делает.
– Приятных впечатлений, – улыбнулся Лео. – А вот и Аурелия.
Марго оглянулась. В калитку действительно входила Ау. Собаки понеслись к ней навстречу.
– Привет! – сказала жена Лео, подойдя к скамейке. – Что делаете? Лео. Ты опять пьешь свой дурацкий коньяк.
– Да! Пью мой дурацкий коньяк! А тебе-то что?
– Ну вы посмотрите на него! Марго! – она повернулась к Коше. – Можешь себе представить? Этот придурок нажрался две недели назад и привел в дом какого-то бомжа. Я прихожу в дом, а дом пахнет, как конюшня!
– Ну перестань, Аурелия, – возмутился Лео. – Эти несчастные тоже должны иметь возможность помыться!
– Да! Но он украл твои брюки! И… мои часы.
– Все равно они были старые! – отмахнулся Лео.
Марго наклонилась и хотела подобрать мяч, но Аурелия остановила ее.
– Не трогай, – поморщилась та. – Пусть он лежит, где лежит. Это память.
– Ну ладно… – Марго пожала плечами и сделала шаг в сторону калитки. – Пока.
– Уходишь? – оглянулась Аурелия.
– Да.
Какой к черту «Палисадник»? Уроды!Репеич позвонил Катьке и сказал адрес Юлика. Катька прикатила на Проспект Мира в какую-то непомерно-пятикомнатную квартиру, где уже бродили потерянные музыканты. Дверь Катьке открыл один из танцоров.
– Привет! – сказал он и добавил, дождавшись, когда Стрельцова разуется. – Там такие ужасные люди! На кухне. Они курят какое-то говно жуткое. Ты не можешь попросить их вывалиться на лестницу с этим говном. Мне так неудобно. Юлик просто в шоке. Как Репеич мог взять таких мудаков?
– Блин! – ругнулась Катька. – Нашли бы сами! Взяли бы девок! Они «Яву» не курят!
– Ой! Ладно! Не дури! – поморщился танцор. – Репеич набирал! Это еще Бамбук не разобрался. Он его на хрен выгонит. И Репеича тоже.
– А мне-то что? – удивилась Стрельцова. – Мне-то на Репеича с прибором…
– Ну, Стрельцова! Они весь аппартамент провоняли! Черт бы побрал этих однояйцевых! Ты – сильная женщина! Я верю, что ты сможешь! Ну?
– Блин! Вот достал!
Катька ради прокола прошла в кухню. Басист выглядел в цветочно-розовом интерьере, как кусок говна среди анютиных глазок. Из его рта струился желтый ядовитый дым «Явы».
– Привет! Чо за говно куришь?
– Чо-чо, хрен через башка! – просипел зашуганно басюк. – Чо там эти делают? Скоро? Я без Репеича боюсь туда идти!
Появился гитарист. Тряханул нечесанной гривой. Лабухи как-то поморщились друг другу, и ударили рука об руку. Из кармана басюка появилась мятая пачка.
– На. Покури! А то чо-т я себя как в говне чувствую…
– А ты и есть в говне. В шоколаде, гля!
– А повонючее вы не могли найти? – начала Стрельцова неловко.
– Да я б их, гля, вообще газом, если бы можно было, гля! – поджал тонкие губы гитарист и поискал глазами куда плюнуть. Гля! Даже плюнуть некуда! Ежкин потрох!
– Блин! А вам если не-заплевать-не-заблевать, то жить тошно!
– И ты за них что ли? Стрельцова! – простонал гитарист.
Басюк исподлобья шикнул глазами:
– Ты чо, против нормальных мужиков?
– Если нормальные, могли бы получше сигареты взять…
– Откуда? Из жопы что ли?
– Ну. Если другим местом никак… – Катька развела руками и почла за благо удалиться.
– Да пошла ты!.. – созмеил за спиной гитарист.
В гостиной Юлика висела напряга. Казалось, каждый предмет мог взорваться от неосторожного взгляда. Танцоры и Митяй молчали, поджав губки. Напротив них, у другой стены сидел верхом на полосатом тигре барабанщик. Ну «хэ» с ними! Катька нашла себе пуфик и улеглась на него в равном удалении от…
Митяй нервно играл брелком.
Молчание становилось все более тягостным, но к счастью раздался звонок, и танцор вскочил к дверям. Это был Репеич. Танцор вернулся назад с обещающей ухмылкой, а Репеич протопал на кухню. Там он нечто пробубнил, и лабухи притопали в зал, красные и злые. Юлик, весь всклокоченный и напомаженный, выскочил из спальни, окинул пришедших зазубренным взглядом и ткнул Костлявым указательным пальцем в Митяя:
– Так! Ты первый!
Они исчезли на полчаса в кабинете, а когда Митяй вышел обратно (с пестрыми перьями, раскрашенным таблищем и с косицей над ухом, басист медленно поднялся, влажно кашлянул и, послав всех матом, направился к дверям. По лицу Митяя и по лицу Юлика пробежала волна оттепели.
– Гочподи! Черт бы побрал! – скрипанул зубами Репеич и побежал за охамевшим музыкантом.
Гитарист наклонил голову и завесил постылое лицо волосней.
На лестнице стоял долгий базар, после которого Репеич вернулся, держась за левый глаз, и сразу же устремился в ванну. Отмокнув под ледяной струей, директор вернулся в притихшую комнату, мрачно окинул взглядом оставшийся «Роботы» и вздохнул:
– Кому на басу играть! Гочподи-гочподи…
– Да кому это надо играть-то? – вздохнул Митяй. – Кому это вообще надо? Фанеру поставите и харэ! На кой вам этот басист хренов? Басисты все – отбросы…
– Умные все! Подонки! – Репеич потер щеку, потянулся к телефону, но тут же отдернул руку. – Ну и что теперь? Что мне делать, если французы херовы не хотят фанеру. Подавай им живой состав!
– Это они только говорят так… – мягко начал Митяй.
– Прекрати! – рявкнул Репеич. – Где ваш Бамбук херов? Сейчас фотограф приедет!
– Бамбук и так хорош… – отмахнулся Юлик. – И потом, пока я с этими справлюсь. Девочка вот еще…
Как сказал! Как, сука, сказал! Нежно, будто поносом окатил! Да, не повезло, конечно девке, но все-таки не натурал, и то спасибо. А вообще девки на хрен не нужны? Рожать только что? Да мы-то сдохнем, а там… Впрочем, пусть рожают. Только где-нибудь не здесь, не на глазах. Месячные эти, жопы широкие, опухоль на груди… Господи! Зачем ты создал это угребище, когда есть такое прекрасное создание, как мужчина? Нельзя ли было сделать, если уж без матки никак не обойтись, нельзя ли было сделать просто матки. Матки на присосках. Матки в физиологическом расстворе. Ну какие-нибудь отдельные от людей матки. Матка в человеке – это так гадко и неэстетично…
Стрельцова рассверипела, но ответить тем же не могла.
– У меня есть приятель, – сказал клавишник. – Только он играет он плохо. Но зато не курит «Яву» и в любой цвет покрасится… И очень приятный мальчик… Очень выразительное лицо.
– Давай! Гочподи! Сейчас звони ему! – Репеич протянул трубку. – Объе…дем, гочподи, этих эстэтов херовых! «Арабески», «Мудески», Мадонна, говорят все в живую выступает. Платили бы столько, сколько Мадонне! Поставишь, гочподи, на клаву сидюк, и будешь по клику запускать после барабана.
– И я говорю! – согласился удовлетворенно Митяй.
Как-то незаметно появился Бамбук. То ли он открыл дверь своим ключом, то ли она осталась открытой, поле того, как Репеич ходил драться с бывшим басистом, то ли Юлик успел встретить Бамбука, но он вошел в залу. Благоухающий, моджный, мудно измученный коксой и модным сексом. И на лице его было выражения модного гомосексуального агрессизма и презрения к тупым традиционалам.
– Ну что вы тут? – спросил бамбук, раздувая ноздри и, обернувшись к Митяю угрожающе прорычал. – Ну что? Говорил я тебе? Ни одного урода нельзя брать? Говорил? Показывайте, что вы тут надурили. «Палисадник» херов.
Репеич выпал в некий обсад от такого выступления зайки Бамбука, но поскольку из-за драки был в глубоком просере, смолчал. А кто есть кто, похоже не все до конца понимали с самого начала.
– Вот, – сказал Юлик. – Посмотри!
Митяй прослонировал по комнате в перьях и в блестящем прикиде.
Бамбук, тихо сопя, оглядел его и заявил приятным мерзким голосом:
– Все! Не будет никакого «Палисадника». Группа называется «Роботы», для тупых, на французском звучит как «Robots». Есть вопросы?
Неожиданное развлечениеМарго шла по вечернему Парижу, внимательно разглядывая стены, окна, крыши. Казалось, будто темные окна наблюдают за ней, размышляя – сделать ли шаг навстречу. Он был совсем чужой, этот город, хотя и напоминал временами Питер. Но то, что в Питере выглядело декорациями к спектаклю, здесь было настоящим. Каждый угол, узор лепнины, орнамент чугунной ограды созвучный изгибу черным ветвям персиков, неожиданная статуя во дворике или переулке, потертые ступеньки лестниц – все было живым наследием задороного характера парижан.
Здесь легко представлялись золоченые повозки, везущие принцесс, мушкетеры со шпагами, белошвейки и кухарки, спешащие на рынки, гавроши от безделья ликующие на баррикадах. Если в детстве Елизавета Кошкина не понимала, почему на картине Давида, которая называется «Свобода на баррикадах», размахивает флагом тетка с голыми сиськами, то здесь такая трактовка образа свободы становилась очевидной. Свобода духа неотъемлема от свободы тела!
Переулок влился в широкий бульвар, где танцевали неоновые вывески и улыбались фонари. Навстречу теперь гораздо чаще попадались парочки и одинокие прохожие. Пьяные немки, горластые испанцы, организованные японцы. Японцы выглядели организованными даже если попадались по одному, будто вся Япония незримо следовала за спиной каждого из них. Изредка встречались разнообразные русские. Марго узнавала их по расслабленным матюкам и осторожному озиранию – не дай бог встретить землякак.
Впереди показалось летнее кафе со столиками прямо на тротуаре. Там почти никого не было, и Марго снова задалась вопросом: как же они окупаются – и магазины, и мясные лавки, и забегаловки могли похвастать изобилием товара, но не могли похвастать изобилием публики. Вечером мясник закрывал иногда почти нетронутую лавку. А на следующий день все повторялось снова. И, однако, город выглядел благополучным.
Марго замедлила шаг и потрясла в кармане деньгами. Она до сих пор не представляла, сколько что стоит. Все эти дни она даже не пыталась ничего покупать, пребывая в городе почти сторонним наблюдателем и не отходя от дома дальше двора или нескольких переулков в округе.
Это было похоже на то, как в детстве Лиза Кошкина часами стояла у забора и разглядывала на улицу сквозь щелку, чувствуя себя в полной безопасности. Грызла сладкие цветы акации и смотрела на проходящих мимо женщин и мужчин, детей, собак, кошек. На огромные пыльные грузовики или потертые автобусы. Иногда улица затихала, и по ней проезжал одинокий велосипедист. Она бы так и стояла всю жизнь. Ее пугало не то, что ее могут поколотить, отругать или уничтожить – Кошкиной был дорог молчаливый уравновешенный покой, который любой человек тут же превращал в бедлам. Но жизнь изменилась, и Елизавете пришлось выйти из-за забора.
Да. Надо когда-то начинать! Марго ускорила шаг. В крайнем случае она купит пачку сигарет. Уж на сигареты-то должно хватить!
– Хай! – сказала она, остановившись у барной стойки. – Пиво и «Кэмел».
Бармен не понял, тогда Марго показала пальцем.
– А-а! «Камель»! – обрадовано воскликнул француз и приветливо улыбнулся. – Мадмуазель не хочет присесть?!
– Да-да! Конечно.
Она выбрала место за столиком так, чтобы наблюдать за прохожими и за дорогой. Бармен принес заказ. Марго тут же с удовольствием сорвала хрустящий блестящий в свете оранжевых фонарей целофан, откинула новенькую пахнущую типографией и табаком крышечку и вытащила одну сигарету. Зажигалка! Надо купить зажигалку! Марго беспомощно оглянулась, но бармен уже догадался в чем дело и принес малиновую одноразовку.
– Спасибо! – сказала Марго и, прикурив, улыбнулась.
Она подняла стакан с пивом, задержала его перед глазами и смотрела сквозь этот стакан на фонари, на светящиеся вывески, на перспективу улицы – сквозь пиво все казалось янтарным и еще более волшебным. Пробежал ветерок, и донес откуда-то запах влажных гиацинтов. Марго глубоко вдохнула этот печально-сладкий запах, сделала небольшой глоточек пива, горьковатого пива, насыщенного вкусом пива и снова поднесла к губам сигарету. Марго знала, что никотин убивает лошадей, но она согласна была потратить кусочек шагреневой кожи, взамен на сиюминутное удовольствие почувствовать, как огонек пожирает сухой, потрескивающий неслышно табак, как он крадется узорной красной каемкой по тонюсенькой папиросной бумаге, и дым, невесомый сухой дым (не сырая «Ява», и не заплесневевшая «Тушка», и не левый «Бонд Стрит», а хороший сухой «Кэмел») проникает в альвеолы легких и вызывает в голове легкую эйфорию. Да и зачем она эта бесполезная, бессмысленная, «никому-не-нужная» жизнь? Пусть горит, как этот огонек, принося беспечную легкость, а там… А этого «там» может не быть. Чижик был прав: все может оборваться в любой момент, и нет никакой разницы – когда.
Марго вытянула ноги и, неторопливо отхлебывая пиво, разглядывала посетителей кафе, прохожих и дома напротив. Движения на улочке почти не было, лишь иногда проезжали отдельные машины, и Марго провожала их взглядом. Машины тоже нравились ей. Среди них не было ни одной плохо покрашеной, ни одной побитой или проржавевшей на крыльях или порогах. Наверное в Париже не разрешали ездить на таких машинах. И это Коше-Марго тоже нравилось.
Нравились ей и чудесные живые деревья в кадках, выставленные по бокам кафе. И веселые посетители кафе ей тоже нравились. Все это ей очень нравилось. И жизнь опять представлялась улыбчивой и безопасной.
Все будет прекрасно, думала она и курила прекрасный сухой «Кэмел» и потягивала отличное вкусное пиво.
Пространство напряглось и выдавило из себя вызывающе алый кабриолет. Пылая, будто «Красные виноградники» Ван Гога, он летел в оранжевых лучах фонарей на фоне густого ночного неба. Прямо как в кино – за рулем дымил сигарой лысый толстяк в черных бандитских очках и черном смокинге, рядом ухмылялся красавчик в полосатом пиджаке, а сзади крутилась гражданка в малиновом парике и ярко-зеленом платье с мехом вокруг шеи. В руке у гражданки был длиннющий мундштук с тонкой сигареткой. Следом за этой машиной вылетела из-за угла вторая – черная «Ауди». Они промелькнули почти мгновенно.
Марго оглянулась. Единственный посетитель кафэ по-прежнему смотрел в одну точку где-то в районе своего ботинка. Бармен протирал стаканы и следил за футболом по ящику. Марго пожала плечами. Ну подумаешь – кабриолет. Это в Питере – КАБРИОЛЕТ! А здесь – так, кабриолет, да и только.
Пиво кончилось, кончилась сигарета. И, почувствовав прохладу, пробравшуюся в рукава куртки, Марго сунула руки в карманы и поднялась из-за столика. Все-таки февраль. Все-таки зима.
Рассчитавшись с барменом, Марго поплелась домой (надо же! уже домой), выбрав из любопытства иную дорогу.
Она снова закурила. В Париже приятно было курить на ходу. Хотя, говорят, на ходу – вреднее.
Шлепки «бульдогов» по асфальту только подчеркивали тишину маленькой улочки, а дым сигареты оттенял свежесть воздуха и приятную сладость буржуазного «загнивания» (помнилось еще что-то такое из совковых времен). Потом Марго вышла на бульвар, и ее напугал черный мотоциклист, взревевший во все небо дисторшн мотора – серебристо-черная стрела пронеслась в густых сумерках мимо Марго, мимо кустарника, подсвеченного фонарями.
В конце бульвара оказалась незнакомая шестиконечная площадь. Марго поняла, что чуть-чуть промазала с поворотом. Она остановилась, обдумывая по какой улице направиться дальше, и в этот момент в одной из улочек раздался грохот пальбы, и на площадь вылетел все тот же алый кабриолет и та же черная «Ауди».
Марго в панике отпрянула в какую-то нишу и прижалась к стене. Грохот пистолетных и револьверных выстрелов, пороховой дым, выхлопные гази и крики – все смешалась в ужасную куролесь. Машины кружили по площади на дикой скорости, визжа паленой резиной. Пижон в полосатом пиджаке выхватил ствол выхватил второй ствол и начал палить по новой в лобовое стекло «Ауди». Из «Ауди» в ответ высовывался толстенький, похожий на Калягина, мужик с маленькими черными усиками и, целясь в водителя кабриолета, аккуратно пулял в зад кабриолету. Гражданка на заднем сидении схватилась за голову, уползла вниз, и изредка высовываясь оттуда, начала выбрасывать в лобовое стекло «Аудюхи» мандарины, которые тут же лопались и брызгали в разные стороны соком.
Марго старалась вжаться в стену как можно глубже.
Внезапно на площадь вылетела еще одна машина – небольшой фургон. Он обогнал «Ауди» и кабриолет. Прошло несколько минут, прежде чем Марго заметила, что в фургоне сидит человек с кинокамерой.
Кран выдвинулся наискось вверх, и кинооператор завис прямо над кабриолетом. Завершив шести– или семидесятый круг, машины унеслись прочь. Грохот выстрелов и вой моторов затерялся в старых кварталах Монмартра…
«Как в Рождественнской сказке?»Как водится, Репеич (или не Репеич, а Кабан Нарышкин) что-то напутал, и поездка отложилась еще на неделю. Впрочем, это не повредило проекту нисколько. «Роботы» успел еще несколько раз отрепетировать программу. Теперь уже с барабанщиком.
И правильно, потому что ни один нормальный басист в «Роботы» идти не хотел. А Эдик и правда – гитару в руки никогда не брал. Хотя Митяй не соврал, личико у парня было хоть куда: злые губы на добром лице с распахнутыми настеж огромными глазами, и два шрама, аккуратненькие беленькие полосочки (на шее и на лбу). Они нисколько не портили лицо новичка, даже наоборот – такие парни нравятся всем – и девкам и не девкам. Танцоры сразу закружили вокруг новенького, но тот был скользок, как угрь. Обещал всем, а потом все забывали, о чем шла речь.
На прощанье Стрельцова набуздырялась на безнике у Дана в «Манхеттене». Заработала последнюю пару сотен и набуздырялась. Так что в аэропорт она ехала никакая.
Все сели парочками, а Катьке досталось место на отшибе. Почти у самого дабла. Тем лучше – тайком от Репеича она смахнула с телеги стюардессы рюмку коньяка, и сладенько проспала половину полета.
А когда Стрельцова проснулась, она поняла, что внизу – рай.
Взлетели они в Шереметьево из плотного облака облачности, а прямо над Европой, над маленькой смешной Европой сияло ясное детское солнышко с рисунка. И оно ласкало золотистыми лучиками палисадничек Европы. Аккуратненький красивый палисадничек, расчерченный по линеечке на зеленые лоскуты, розовые, песочные и коричневые полоски. Между этими полосками изредка были красивые ровные дороги, мостики через речки, белые домики с красными крышами – детская заводная железная дорога из Германии.
Была такая у одного одноклассника Катеньки Стрельцовой. Его папа был военным, и до Саратовской дырени служил несколько лет в тогдашнем ГДРе. Оттуда и привез сынуле подарочек.
Стрельцова смотрела в иллюминатор и не верила, что так – может быть на самом деле.
– Привет! – сказал Эдик и подсел к Катьке. – Ты была в Париже?
– Не-е… – протянула Катька и растерянно улыбаясь оглянулась на басиста. – А ты?
– А я был.
– И там всегда так?
– Да.
– Как в рожественской сказке? – не могла никак прийти в себя певица.
– М-м-м… да! Пожалуй, так, – сказал Эдик и вытащил из кармана справочник для туриста. – Давай посмотрим, куда мы пойдем сначала!
Он распахнул карту.
