Текст книги "Тайные знаки"
Автор книги: Александра Сашнева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц)
Прямо под ноги девочке подкатился один сиреневый аметист, отколовшийся от огромной друзы. И она схватила его и прижала к груди. Толпа начала расступаться, заиграли трубы.
– Что это? – испугалась принцесса и прижалась к принцу.
– Это колдунья, – сказал принц. – Она едет сюда, чтобы заколдовать меня.
– Почему? – еще больше испугалась принцесса.
– Потому что я обещал ей, что сегодня утром раскроются все розы, но мне не удалось это сделать. Они почему-то завяли!
– Я знаю почему они завяли! – воскликнула принцесса. – Это колдунья дыхнула на них своим ядовитым дыханием! Она хочет тебя заморозить!
– Наверное! – вздохнул принц.
– Но что же нам делать? – воскликнула маленькая принцесса. – Надо убежать от нее!
– Надо! Но только я не знаю – как! – опять вздохнул принц. – Там на конюшне есть волшебный конь, которого она не догонит, но я не смогу украсть его, потому что он слушается только женского голоса.
– Тогда пойдем скорее! – закричала принцесса, и потянула принца за руку. – Я могу ему приказать!
И тут колдунья спустилась в зал прямо по зеркальной трубе.
Принц и девочка устремились вон из дворца, а пол уже дрожал под тяжелой поступью колдуньи, которая гналась за беглецами.
На лестнице девочка споткнулась и разбила колено. На колготках теперь была огромная дыра. Но этого мало! От туфельки принцессы отскочила пуговка, и туфелька норовила свалиться с ноги.
Вы знаете, как трудно бежать, когда только и думаешь о том, как не потерять обувь. Товарищи оглядываются на тебя и ругаются, и тебе приходится снять ботинки, лишь бы не быть объектом насмешек и недовольства, и не остаться одной на растерзание погоне.
Но принц не бросил маленькую девочку, он только крепче сжал в горячей ладони маленькие пальчики и побежал еще быстрее – принцессе надо было только чуть-чуть касаться земли носками.
Увидев, что беглецы удаляются, колдунья плюнула им вслед, и поднялся ветер, пошел дождь. И вот колдунья уже нависла черной тучей, но принцесса оглянулась и швырнула в колдунью туфельку. Туфелька попала колдунье в глаз. Глаз выпал и покатился по земле, точно тенисный мячик. Колдунья завыла и схватилась рукой за лицо. Она немного отстала, но не растерялась – вырвала волос из бородавки и швырнула себе под ноги. Тотчас из земли выползли змеи и давай кусать принца и принцессу за ноги. И ноги покрылись тут же болезненными язвами и начали истекать кровью.
Но – удача!
Они достигли конюшни!
Едва принц открыл замок, как конь захрапел и забился в стойле, и начал грызть свои бока.
Однако, маленькая принцесса не испугалась. Она запустила в колдунью второй туфлей и вскочила на коня. А следом вскочил на того же коня и принц. И ускакали бы они от злой колдуньи, но та сняла с головы корону и бросила в реку. Все замерзло – лед сковал и коня, и принцессу, и принца.
Девочка увидела, что она во льду, рванулась и разрезала руку об осколки.
Осколки сыпались бесконечным дождем, балконная дверь хлопала о стену. И по руке самовольно текла густая ноющая кровь. Девочка увидела эту кровь и хотела выпрыгнуть с балкона, но мать схватила ее за подол юбки.
И тогда девочка достала из кармана сияющий кристалл и направила его на мать. Мать запылала сиреневым светом и стала прозрачной. Прозрачная, она поднялась под потолок и оттуда запела красивым ангельским голосом: «О, дочь моя, принцесса Ночь. Я не могу тебе помочь, убить меня – такой пустяк, но ты сама хотела так. Но возвратясь на небеса, тебе открою я глаза…» Каким-то образом осенний день превратился опять в прежнюю сияющую тайным светом ночь.
В глаза Марго бросилась красивая огромная борода плюща, свисающая с глухой стены дома. Но это нисколько не удивило ее.
Удивил Марго полицейский, который увидел ее и с ошалелым видом смотрел, как полураздетая девушка поднялась над городом и полетела вместе с ветром в темноту космоса.
Полицейский, не будь дураком, вытащил из кармана мыльницу и вспыхнул несколько раз вспышкой – Марго видела ее внизу как яркий пунктир. Потом город превратился в сияющего паука, лапы которого простирались далеко в темноту ночи. Потом Земля удалилась, продолжая светиться золотистым, чуть смещенным в сторону солнца коконом, потом удалилось и Солнце со всеми планетами, и вся спираль галактики превратилась в маленькую елочную игрушку и пропала.
Марго почти проснулась от того, что голова стукнулась о подушку. Проснулась и тут же забыла то, что с ней только что случилось.
Приоткрыв глаза, она увидела, что все еще глубокая ночь. В голове промелькнула запоздалая мысль о том, что, кажется, она не закрыла входную дверь, но усталость была так велика, что эта мысль благополучно канула в небытие глубокого крепкого сна.
* * *
Утро началось с запаха «Голуаз» и жареного кофе. В коридоре раздался кашель Лео.
– Я выйду с собаками, – крикнула Ау и загремела собачьей сбруей.
Бонни запрыгала и заскулила.
– Угу! – промычал Лео из бэдрума.
Было слышно, как Ау одела шуршащий плащ и туфли и звякнула поводками.
– Лео! Черт бы тебя побрал! – вдруг закричала француженка разъяренно. – Если ты шляешься по ночам, какого черта ты не закрываешь за собой входную дверь? Ты хочешь, чтобы нас ограбили? Или убили? И куда ты ходил?
– О чем ты говоришь, моя сладкая девочка! – голос Лео переместился в коридор. – Я закрывал дверь. Я это точно помню.
– Ну как же закрыл, если она открыта! Ну посмотри сам! – наседала на Лео Ау. – Я что, с ума сошла? Она точно была открыта! Ты докатился до того, что встал ночью и ушел? Куда тебя носило? Ты ходил за выпивкой? Но ее полно и дома? А! Ты ходил к любовнице!
– Но я точно помню, что я закрывал! – рявкнул Лео. – Никуда я не уходил! Не морочь мне голову! И прекрати визжать! Не мешай мне собираться!
– Не смей замахиваться на меня! – взвизгнула Ау. – Если бы не вытворял черт знет что, я бы тебе ни слова не сказала! А вдруг я проснусь утром, а гостиная полна клошаров?
– Ты… ты… ты – обывательница и мелкая сучка! – крикнул Лео. – Ты так же далека от проблем социальной справедливости, как…
Он не договорил. Потому что Ау, видно, припечатала ему пощечину. Звку, по крайней мере, был такой. Следом скрипнула дверь, и собачий лай канул в громкое эхо лестничной шахты, а торопливые шаги Ау побежали вниз.
– Сука! – рявкнул туда же, в эхо, Лео и, с грохотом закрыв дверь, добавил уже тихо. – Ведьма!
Марго робко вышагнула в коридор. Мсье Пулетт стоял около старого зеркала в облаке синего цвета и рассматривал свое лицо, отраженное старинной амальгамой. Увидев русскую, он стремительно отвернулся и скрылся в гостиной.
Марго замерла, размышляя – стоит ли рискнуть пойти в ванную или дождаться, когда все разойдутся. Ее только теперь обеспокоил провал в памяти, который взялся непонятно откуда. Кажется, ничего такого вчера не было. Она поужинала с семьей Пулетт и пошла к себе в комнату, а так как была умотана до крайности, то завалилась спать. И выпили-то они, как обычно французы выпивают за ужином. По стаканчику.
Так что же она забыла?
Из гостиной раздался звук телевизора, и голос диктора начал рассказывать о НАТО, о Европейском рынке, о забастовке РЭРа, о том что Европа вскоре собирается переходить на евро. Миттеран направлялся в очередную поездку, русский президент Борис Ельцин собирался получать Мальтийский крест.
«А теперь мы покажем наш эксклюзивный утренний сюжет. « – сообщил диктор.
В кадре промелькнул силуэт Сакре-Кер, донесся шум улицы, и репортер представил молоденького полицейского из альтернативщиков.
«Это Серж Кретон. – сказал диктор. – Сегодня он нес дежурство на станции Абесс, и вот что с ним приключилось.» Полицейский принялся рассказывать: «Где-то около трех ночи ко мне приблизилась почти голая девушка, она была только в футболке и трусах, будто только что встала с постели. Я думал, что у нее просто приступ лунатизма, но когда я хотел обратиться к ней, девушка поднялась вверх и стремительно понеслась в небо. Я успел сфотографировать ее несколько раз на мыльницу. Как только кончилась смена, я отдал пленку в проявку…» Марго сделала несколько шагов по коридору и увидела в зеркале отражение телевизора: на экране возник снимок – светящийся несколькими окнами дом и светлое пятно над ним. При всем желании это нельзя было принять за человека. Просто светлое пятно. Брак при проявке?
Однако, станция метро показалась Коше удивительно знакомой. Хотя она точно там не была. Может быть, они проезжали там с Жаком?
«… вот это пятно – та девушка, – сказал полицейский. – К сожалению пленка недостаточно чувствительна, чтобы разобрать детали.» Появился диктор и равнодушно добавил, что снимки полицейского сейчас исследуют и от этого зависит чем будут считать сообщение лейтенанта – галлюцинацией или научным фактом.
– Сошли с ума! – буркнул Лео. – Все сошли с ума, Марго! Я знаю, ты стоишь в коидоре. Пожалуйста, замажь мне царапины кремом.
И тут зазвонил телефон.
«Стрельцова? Хочешь во Францию?»Катька подняла телефонную трубку и спросонья недовольно промычала:
– Ну! Слушаю!
В трубке раздался нервный хохоток и трубный голос Кабана объявил:
– Это Нарышкин! Привет!
– Ну! – недовольно протянула Катька. – Что случилось!
– Артистка Стрельцова? Хочешь во Францию? – прогудел Нарышкин-Кабан и по-дурацки хихикнул – Нарышкин! Маму трамвая кунэм! – выругалась Катька на интернациональном языке музыкальной тусы. – Дурацкие у тебя шутки! Я только с работы час назад! Позвони попозже! Вы что, бухаете там?
– Да нет! Я серьезно! Паспорт у тебя есть? Иностранный?
– Ну есть! – уже не так сердито ответила Катька и приподнялась.
– Тогда привози мне его сегодня в офис. Поедешь через неделю в Париж. Ты бэком петь умеешь? Или только соло?
– Да хоть боком! Как скажут! – ухмыльнулась Катька и свесила ноги на холодный пол. – Но ты меня не разводишь? Точно?
– Возьмешь у меня слова и кассету. Жду тебя в три часа, – Нарышкин перестал хихикать и бросил свои дурацкие ужимки.
– Ага!
– С паспортом! – повторил на всякий случай Кабан.
– А что делать-то? – спросила нервно Стрельцова, но Нарышкин уже бросил трубку.
И хотя до назначенного времени было еще достаточно, возбуждение от представившейся перспективы подняло Катьку на ноги.
* * *
В три часа Нарышкин, как штык, торчал в офисном подвале. Забрал у Катьки паспорт и выдал кассету.
– Учи! Тут немного! – сказал он. – Всего пятнадцать треков. За неделю выучишь! Слов почти нет. Все на «А-а-а». Ну иногда припевчик. Но тоже немного. Справишься.
– За неделю?!
– Ничего-ничего! – сказал Кабан и повернувшись к двум тощим отморозкам представил их. – Это клавишник Митя, Валентин – солист. У него еще есть ник Бамбук. Слушайся. Они тебя всему научат. Группа называется «Палисадник». Так что вы теперь все в палисаднике. А я – директор. Садовник.
– Привет! – Бамбук небрежно помахал ручкой, окатив Катьку таким взглядом, что она почувствовала себя априори дуаном. Клавишник Митя посмотрел на Катьку испытующе, и она поняла, что мучить ее будет он, а этот макарон с оранжевыми космами будет парить мозги, опаздывать и бухать. Но, наверное, он где-то взял денег, поэтому ему это можно. Чем он их взял – никого не…
– Кэт, – представилась Стрельцова. – А мы что? Втроем будем?
– Нет. Завтра будут остальные. Два танцора, гитараст и басюк. Ха-ха! – Кабан снова по-идиотски заржал.
«И чего он ржет все время?» – подумала Катька.
– Поставь послушать! – мрачно сказала она. – Может теситура не моя, другую будешь искать!
– Да твоя там теситура! Теситура-дура! – поморщился Кабан и добавил. – Повезло тебе! Репеич хотел какую-то свою девку сунуть, но она не потянула. Так что давай! Родина тебе доверяет!
– Блин! Нарышкин! – поморщилась Катька. – Родину отменили в девяносто первом! Забудь! А кто с нами поедет? Ты?!
– Да конечно! Поедет Репеич. Я недостоин пока. Я еще сперматазоид. А он уже оплодотворенная яйцеклетка. Так что поедете с Репеичем.
– А это кто, Репеич?
– Ну такой. Лысенький, коренастый. Да видела ты его сто раз.
– С рыжиной?
– Да не! Ну такой. Да он все время с музыкальным театром ездит.
– А! Так это «Гочподи»? – воскликнула Стрельцова. – Фу ты! Что ж ты мне рассказываешь, какой Гочподи? А то я Гочподи не знаю?
Нарышкин беззвучно засмеялся.
– Ну он. Он! – простонал администратор сквозь смех. – «Гочподи»! Надо же придумали!
На глазах Кабана заблестели слезы.
– А почему Рпеич-то? – спросила Катька.
– А вот достебется до тебя – узнаешь. – Кабан ткнул пальцем в скрипучую кнопку японской мыльницы. Магнитофон захрипел, и густой баритон выдал, кося под анекдотического эстонца или финна:
– Песня про ч`айку! Музы-ы-ы-ы-к-к-а Раймонда Паулюса… ха-ха! У меня на жопе двадцать пять прыщей, у меня неправильный обмен вещей…
Парни заржали.
– Это что?! – удивилась Катька. – Это петь?!
– Да нет! Перемотай! Там дальше.
Дальше была экстэзюшная дунцалка с длинными энергичными беками и сексуальным шепотом на переднем плане.
– Давай! – сказала Катька и протянула руку за кассетой. – Попробую. Денег-то дадут или за пожрать?
– Полтинник за выход. Баксами. Нормально. Дорога, кормежка и гостиница за счет фирмы. У вас двадцать концертов. Тысяча зеленью. Дикие деньги. Вернешься – снимешь квартиру. Или там за кого-нибудь выйдешь. Все шансы в твоих руках.
– Хорошо. Ну ладно. Я пойду! – Катька повернулась к будущим партнерам. – Пока, сладкие!
– Завтра в три на репу! Сюда! – сказал на прощание Кабан.
Из офиса Стрельцова направилась в студию, записала там с муками песню «Маменька», главным козырем которой был припев, сдриснутый нагло с песни «Валенки, валенки». И, хотя звуковик скривил от записи лицо, Катька на припев сильно надеялась. И собиралась понести сидюк на «Русское радио».
На следующий день группу действительно собрали. Солиста не было. Пришли косматый гитарист и басист – толстый и мрачный дядька. Пришел клавишник.
– Ну что? Начнем? – сказал Митя и ткнул широко расставленными пальцами в клаву.
– А остальные? – спросила Катька.
– А зачем нам остальные? – поморщился Митяй и включил барабанный сэмпл. – Вот и все! Погнали!
Часа три он терзал Катьку, Леху-гитариста и басиста, имени которого Стрельцова так и не запомнила.
Под конец репы приехал Бамбук с танцорами и незнакомым мальчиком в распахнутой меховой шубке, под которой был белоснежный дырчатый джемперок на голое тело. Это оказался стилист Юлик. Бамбук предложил прогнать отрепетированные треки еще пару раз, протанцевал их вместе с танцорами, Юлик все это терпеливо пронаблюдал, потом они всем кагалом свинтили.
ТурбулентностьПрошло несколько дней.
Ничего особенного не происходило, да и не могло произойти. Что может случиться, когда целыми днями стоишь, склонившись над холстом и – вдыхая испарения разбавителя, дым табака и запах ветра из окна – наваливаешь килограммы краски, пласты краски, в экстатическом танце расплескиваешь цвет, создавая суть и сияние. Хотя на холсте все – сияние. Все – иллюзия или ключ к иллюзии, или окно, через которое можно уйти в и н о й мир. Иногда иллюзия того, что ты можешь уйти в эту иллюзию так же мучительно сильна, как иллюзия того, что ты можешь взять некий предмет из сна – стоит только покрепче сжать руку.
Чтобы верно замесить пространтсво этого и н о г о мира, следует правильно расфокусировать глаза, чтобы все время находиться в неком состоянии, пограничном сну. Быть в сознании, не упуская ни на секунду сладостной умиротворенности этого сна, тянуть этот сон точно карамель, мелодию или нить Ариадны. И перестать быть существенным в этом привычном мире, где варят кофе, покупают билеты и делят имущество. И начать существовать в и н о м мире.
Марго вытерла тыльной стороны ладони лоб и, откинувшись, сощурилась.
Некое ощущение сообщило ей о том, что часть работы – увертюра, что ли – завершена и требует перерыва. Марго встала с колен – это был ее странный способ работать маслом (но что делать – на станке или этюднике, как это полагалось по технологии – ничего не получалось). Город за окном превратился в картинку Питера Брейгеля старшего. Он стал плоским и иллюзорным. Марго повернулась внутрь комнаты. Ее обрадовало и одновременно расстроило то, что никакой разницы между реальностью окна и реальностью начатых холстов она не нашла.
Если сказать, что манера письма Коши была натуралистична и фотографична, то это было бы неправдой – Марго смело отступала от данной ей зрительными рецепторами информации. Натура была скорее поводом и способом передать состояния или впечатления от натуры. Или являлись импровизациями по поводу натуры. Это не был аналитический подход в духе Сезана или Пикассо. Если бы продолжить традицию, то ближе всего Кошиной творческой концепции оказался бы Гоген, Ван Гог и Кандинский. Страсть, пренебрежение пропорциями в пользу впечатлений. Цвет – выражение внутреннего, но не внешнего.
И все-таки мир за окном и мир на холстах были равны в этот момент. Равенство его заключалось в равном эффекте от созерцания того и другого.
Только теперь Марго вспомнила, что еще не завтракала, не умывалась и вообще стоит в майке и в трусах, а на коленке у нее пятно синей «ФЦ», которую не так-то просто отмыть.
Марго переступила начатый холст и, как была в майке и трусах (все равно уже нет ни Ау, ни Лео, а собакам все равно), вышла в коридор. Бронзовая защелка двери приятно щелкнула за спиной. Эта предосторожность не была лишней – собаки не понимали разницы между холстами и полом. Никаго представления о художественной ценности работ Аурелии им не удалось привить. Зато они хорошо знали ценность корма, прогулки и хозяйской ласки, поэтому тотчас выстроились за новой жительницей почетным эскортом.
– Нет-нет-нет! – покачала Марго головой, – Пока не умоюсь, даже и не думайте!
Суки послушно улеглись на подстилку, опустили морды на вытянутые передние лапы.
Марго вошла в бэдрум, повернула кран. Только на первый взгляд вода текла абы как, только на первый взгляд казалось, что ее турбулентность имела неопределенную форму. А через пятнадцать минут, которые Марго потратила на созерцание бьющей в фаянсовую чашу умывальника струю, и еж бы догнал, что эта турбулентность имеет совершенно конкретный ритмический характер, связанный с непрерывным ритмом всей огромной вселенной.
Марго вздохнула и выдавила на зубную щетку белый червячок пасты. И опять залюбовалась тем, как непринужденно и гладко развалилась эта случайная форма на букетиках щетинок – будто йог на матрасе с гвоздями. …а ведь если допустить единство мира в общем и целом, то самые великие изменения могут быть вызваны самам несущественным. Например формой червячка зубной пасты. А кто знает, сколько невидимых волн должны были прокатиться сквозь эту форму, прежде чем совершить толчок, который сдвинет вселенную.
Марго замерла с открытым ртом, не решаясь шевельнуться.
Но ведь на то, чтобы Марго совершила именно это движение, были свои особые причины. Она быстро почистила зубы, прополоскала рот, ощущая, как вода во рту изменяет форму по воле мышц.
Возможно, не стоит брать на себя ответственность за все мироздание? Пусть оно позаботится о себе само – оно уже взрослое.
Марго закрыла воду, сунула щетку в стаканчик и окунула лицо в свежее сухое полотенце. И ей показалось, что все звуки вдруг стали как-то громче обычного. С улицы в приоткрытую форточку донеслись крики арабчат с детской площадки и ритмичный скрип качели. Звук клаксона, тормоза. Чьи-то шаги по тротуару – звонкие весенние шаги.
На столе в кухне Коша нашла пачку кофе, кофемолку и кофеварку и две булки. Хорошо! Быть французом – супер! Марго плюхнулась на стул, закинула ногу на ногу, не спеша помолола кофе. Приготовила его в навороченной кофеварке. Наполнила благоухающим напитком маленькую красивую (!) чашечку и откусила кусок круассана с шоколадом, испытывая почти сексуальное удовольствие.
Нет. Еще не все.
Она снова поднялась из-за стола и побежала в гостиную.
Да. Конечно.
Бонни лежала в кресле на вчерашнем «Франс-суар». Марго спихнула овчарку, забрала «пипл» и снова вернулась на кухню.
Бони было плевать. Она снова забралась в кресло. Собаки готовы плевать на все – лишь бы с ними тусовались и кормили их.
Расправив газету на столе, Марго нашла материал Лео, уселась на стул и, положив ногу на ногу, взяла чашечку с кофе и булку и, откусывая кусочки пышного слоеного теста, принялась читать.
«… электронную почту… письмо… ужасных убийств… в Париже и пригородах… они совершались либо безумцем, либо маньяком, либо… подлинность этого материала никак не может быть подтверждена, но все-таки… вынести его на суд читателя.» «… инквизиция ослабила свои усилия… ведьмовства и сговора с дьяволом особенно… в святом писании, число лже-пророков станет немыслимо велико, но все они будут представлять Сатану… видение святого Архангела Михаила, и он вложил в мои руки карающий меч и открыл страницу книги… я проснулся… часто хожу по набережной букинистов… остановился прикурить и… на лотке увидел эту книгу… ведьма не боится ни грабителя, ни насильника, потому что в ее власти не только заговорить его и околдовать, но и причинить зло, и поэтому его христианская душа… опасности… Но неправы те, кто подумал бы, что моя цель – кара. Нет! Мною ведет благочестие и сострадание… Велик грех этих созданий, но есть способ очистить их душу от греха – разлучив ее с греховным телом. Над головой их – знамение… А в глазах – дьявольский огонь… обязательно, чтобы она поцеловала распятие… Тогда ее душа предстанет перед Господом нашим Иисусом чистой, ибо милостив господь наш Иисус, аминь.»
Кофе закончилось. Закончился и круассан.
Марго отбросила газету.
– Эх! Не видать мне двадцати процентов…
Она разочарованно встала, стряхнула со штанов крошки круассана и, сунув кружку в моечный шкаф, поплелась в свою комнату.
Надо работать.
Муся, прописанная прежде пастозными мазками, уже подсохла – ровно настолько, чтобы бледное, отливающее в голубизну и зелень тело можно было оживить лессировками. Масло, немножко лака, разбавитель (а то сохнуть будет тысячу лет). Золотисто-желтая охра, кармин. Маленькими капельками. Очень уж красивые краски, жалко, если скоро кончатся. А теперь осторожно, чтобы не повело нижний прихватившийся слой, положить лессировки.
А может, им и не нужны шедевры? Может, им нужны просто добротные ремесленные работы для пятна. В спальню, на кухню, в гостинную. Под мебель.
Может.
Но она, ныне Марго Танк, а в прошлом Лиза Кошкина, не может гнать халтуру. Жизнь коротка. Глупо тратить ее на дерьмо.
Лицо Муси приобрело то золотое свечение низкого закатного солнца, словно свет рождался в глубине холста, а не падал на него из окна. Словно там, в глубине нарисованного мира был свой естественный самодостаточный свет. Чуть-чуть розового на губы. Совсем чуть-чуть, чтобы был только намек.
Красиво.
Марго опять была там, вместе с Мусей на пляже. И они были счастливы. Где-то недалеко бродил Роня, разыскивая свои бесконечные стеклянные шарики. Почему же эти шарики так любили его? Может от того, что душа Рони была так же прозрачна и спокойна, как эти шарики? И, чувствуя ее, шарики показывали себя, поблескивая лучами солнца. А Кошу любили ключи. Какое-то бесконечное количество ключей. Как те квартиры и комнаты, которые ей пришлось перебрать. Но все эти ключи были от чужих домов или от старых негодных замков. Наверное, вещи и события чувствуют людей. И они льнут к чему-то подобному. Может быть, для того, чтобы привлечь благоприятные события, надо только душу свою сделать радостной и приветливой?
Складки Мусиной одежды чуть опоздали во времени от Мусиного тела; ветер, всколыхнувший дерево был уже из другого дня; тени от от закатного солнца были куда длиннее, чем полагалось им по положению светила, и в какое бы место картины не направить взгляд – в ней не было выраженного центра композиции, а все-таки взгляд неизменно возвращался в одну и ту же точку, где не было ничего, но именно от этого места, никак не возможно было отвлечься. И взгляд в этом месте проваливался в воронку Пустоты. И там в Пустоте брездило нечто, что не имело названия.
Марго отложила кисть. Все. Хватит на сегодня. Пора вернуться в реальность. Пора. Пойти часок побродить по улицам. Часы в гостиной пробили шесть. Надо купить сигарет, найти аптеку. Залаяли собаки, открылась дверь и послышался голос Лео. Вот так штука! А Марго и не заметила, как прошел целый день.
– Ну-ка! Не прыгайте! Прекрати, Бонни! Пупетта! – ругался муж Аурелии.
Марго торопливо набросила куртку и выскочила в коридор.
– Привет! – воскликнула она, собираясь быстро прошмыгнуть мимо.
Но Лео придержал ее за полу куртки.
– Привет, Марго! Ты уже видела «пипл»?
– Но это совсем не то, о чем мы говорили… – поморщилась Марго.
– Да… – снова развел руками Лео и одернул собак. – Редактору не понравилась наша идея! Он сказал, что это отработанная тема, и что мы не можем протягивать одну и ту же тему из номера в номер. Дескать, это неправильно подействует на потребителя… Представляешь? Его взбаламутил этот репортаж с полицейским, и он потребовал привязать к актуальному событию. Я не мог ничего сделать! Жаль, но еще не все пропало! Через неделю он забудет, и я подсуну ему наш вариант. Хочешь выпить? Или ты уходишь?
– Да… Ухожу. Я хочу прогуляться.
– Пойдем, – сказал Лео, протягивая Коше собачьи поводки. – Посидишь со мной, пока я выгуливаю собак. Подержи или спускайся, я возьму совок и пакет.
Бонни рванула вниз по лестнице, и Марго заторопилась ногами, стараясь не споткнуться о ступеньки. Они вылетели на улицу как три связанные поводками пули, и суки тут же начали обнюхивать землю. Вскоре появился Лео.
– Не хочешь выпить? – спросил он опять. – Я люблю сидеть тут в сумерках.
– Только глоток, и я побегу! Представляешь, я еще ни разу не выходила. Несколько дней в Приже и не ходила никуда дальше этого двора.
– Да. В Париже есть что посмотреть… Квартал Марэ, Нотр-Дам, Опера, тут недалеко, кстати, Сакрэ-Кёр, но лучше это делать днем. Тебе надо сходить на Эфелеву башню, потом в Помпиду и в Лувр обязательно. Кстати, там бывает бесплатный день. Спроси у Ау, она знает когда.
– Да. Надо, – согласила Марго. – Но сейчас я хочу побродить по улицам.
– Не боишься? Уже поздно.
– Ерунда! Если что – бульдоги. – Марго залихватски взмахнула ногой, распахнула руки и улыбнулась приятному вечернему ветерку.
– Сядь. Посиди немного, – Лео хлопнул своей огромной рукой по лавке.
– Ну ладно. – Марго плюхнулась рядом.
– А вдруг ты встретишь этого маньяка?! – Лео достал из внутреннего кармана плаща плоскую фляжку, отхлебнул сам и протянул Коше.
– Статью про которого ты сочинил вчера в редакции?!
– Какая разница, что я сочинил. Ты же видела репортаж по ящику. Трупы-то настоящие!
Марго отхлебнула из фляжки и задумалась. Она-то видела один из этих трупов не только по ящику! Но сегодня ей все это уже казалось далеким, и к ней не относящимся.
– Черт его знает… – вздохнула она. – Наверное, не перестал. Но я-то ему зачем? Я не верю в то, что я ему зачем-то нужна. Ведь чтобы встретиться со своим убийцей, надо ходить по тем же дорогам, по которым ходит он… И потом… Меня спасают. И я верю в то, что меня спасают.
– Спасают?
– Ну да! Мне всегда везет, и в последний момент я выворачиваюсь. Ты скажешь, что я думаю, что я какая-то особенная? Да! Я так думаю. Но не в том плане, что я какая-то особенно хорошая. Наоборот. Чаще всего я считаю себя пропащей. Но мне – везет! Кто-то наверху заботится обо мне (регистрейшн Воннегут).
Марго ухмыльнулась.
– Да?! – Лео внимательно посмотрел на нее и снова протянул фляжку. – На! Выпей еще!
Марго пригубила фляжку и, сделав вид, что выпила, вернула ее обратно.
– А знаешь, Лео, мне почему-то кажется, что я видела где-то этого полицейского. Того, который сфотографировал ведьму. Только не пойму – где и когда…
Налетел ветер и каштан, под которым они сидели наклонился и застучал ветками.
– Может быть, у метро? – сказал Лео. – Этот парень часто стоит на нашей станции. Я тоже вспомнил его сразу.
– Да?! – Марго покачала головой. – Но я не ходила к метро. Все эти дни я торчала дома. Да ладно. Возможно, он похож на актера кино. Или старается быть похожим.
Марго начала болтать ногой и вскоре в песке под лавкой образовалась вмятина. Бонни нашла палку и гордо носила ее по двору. За забором на детской площадке галдели арабчата.
– Скоро в Париже будут жить одни арабы, – сказал Лео. – Они плодятся, как тараканы.
– А откуда они тут берутся, Лео? Ведь они не могут пересечь границу нелегально.
– А черт их знает. Ясно одно. Там где появляется два араба, появляется целый выводок. Хорошо, что они пока маленькие и не могут перелезть забор. Ты видела, что они устроили на площадке?
– Нет. А что?
– Они исписали ее какими-то ужасными ругательствами. Удивительно. Они плохо говорят, но ругательства знают очень хорошо. Я был недавно в одном доме в новом районе. Они все засрали. Там всюду кучи дерьма, вонь, по подъездам ползают огромные черные тараканы…
– Хочешь, Лео, еще одну наколку для заметки, только если тебе понравится, дай мне немного денег вперед. Ну все равно сколько. Хоть на стакан пива.
– Говори.
– В общем, идея такая. Тараканы питаются психической энергией людей, поэтому разводятся там, где нищета и безумие. Каково?
– Ну… Стакана пива эта идея, пожалуй, стоит, – сказал Лео и протянут Коше купюру. – Идет. А с чего ты взяла?
– Спасибо! – сказала Марго, забрав деньги. – Не знаю. У меня бывают в голове мысли, история которых мне неведома, будто кто-то их думал до меня. Иногда я так узнавала ответ на задачи, когда училась в школе. А знаешь, Лео, что еще?
– Ну…
– А ведь несправедливо, если всех судить по одному закону. Люди-то разные… Вот бывают добрые люди. Они всем бабки налево-направо, да? А знаешь, почему? Никакие они не добрые. Просто они знают, что наколотят еще – и не жалко. А если человек без особых талантов и живет еле-еле, то как он будет щедрым? Он и на себя-то заработать с трудом.
– Это где ты видела таких людей, чтобы бабки налево-направо?! – удивился Лео. – Может, у вас в России?! Здесь такого не бывает. Французы жадные. Но это и правильно. Кто свой сантим не ценит, тот и чужой просрет. А вы русские – чокнутые. Вы все истину ищите! А надо просто жить…
– Наверно, – кивнула Марго. – Но ты не представляешь, какая в России тоска. У нас лето иногда такое, как у вас зима. А деревьев таких вообще нет. Блин! Тут как в Крыму! Я тут просто как в раю себя чувствую. А там… И если еще не искать Истину, а что там вообще тогда делать? Убить кого-нибудь? Или себя? Или нажраться так, чтобы потом три дня мучаться, а когда бодун пройдет, обрадоваться, что он прошел.
Кошу передернуло.
– Ну а кто вам, русским, виноват?! – удивился Лео. – У нас своих проблем тоже хватает…
