Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 71 страниц)

Приехавший с зонтом Худай-кули, и не увидевший нас на озере, решил, было, что мы утонули, но все закончилось счастливо. Мы воткнули в землю зонт, поставили бутылки с водкой, разрезали огромный арбуз, и начали «по пиалушке». Сперва нам показалолсь, что водка в такую жару неуместна, но потом мы поняли, что «огненная вода» в холод согревает, а в жару – холодит. Она универсально притупляет температурные центры в мозгу и обеспечивает комфортное состояние. На первое время, конечно. Нам с Сашей надо было просто «врезать по пиалушке», и не пришлось бы лезть под воду. Умерли бы от солнечного удара, но при полном комфорте!

Но наибольшее впечатление произвело на нас посещение Бахарденской пещеры и подземного озера там. На самой границе с Ираном в горе существует провал в десятки метров глубиной. На дне провала расположено небольшое, весьма экзотическое озеро, теплая, почти горячая вода которого насыщена сероводородом, и в этой воде почему-то не тонешь, как в Мертвом море. Нахождение в этом озере, как точно подмечено в путеводителе, «доставляет неизъяснимое блаженство». Из озера торчат рифы-скалы, а над ним на скальном куполе гроздьями висят миллионы летучих мышей-«вампиров».

Вначале я решил, что такой запах озеро издает из-за испражнений этих милых животных, но меня переубедил путеводитель. Там было сказано, что такой запах придает озеру сероводород. Так и не разобравшись, что здесь первично, а что – вторично – испражнения или сероводород, мы с Сашей с неизъяснимым блаженством валялись на поверхности озера, ожидая, когда погасят свет.

Всю акваторию озера освещала одна стоваттная лампочка, свисающая с купола на проводе. Вот она-то и погасала, под крики ужаса купальщиков. Воцарялась полная тьма, какая только может быть в подземелье. Все вокруг начинали кричать от ужаса, но только не мы, потому, что мы знали, в чем здесь дело. Худай-кули заранее предупредил нас о происках местной шпаны.

Бахарденскую пещеру и озеро посещает масса туристов. Они спускаются к озеру по лестнице из ста ступеней, располагаясь на берегу и, раздевшись, оставляют там свои вещи. И тут гаснет лампа, а шпана в кромешной тьме хватает эти шмотки и «делает ноги». Не позавидуешь туристам, оказавшимся голяком в подземном Бахарденском озере без денег, документов, билетов и т. д.! Но мы, зная об этих криминальных штучках, спускались в пещеру в плавках, а остальные шмотки оставались рядом с Худай-кули в чайхане.

Бахарденская пещера для туркмен священна. Издалека приезжают сюда молодожены поплясать на площадке перед входом в пещеру. Вереница автомобилей с ковровыми дорожками на кузове, покрывающими переднее и заднее стекла, гудя сиренами, врывается на площадку. Из машин выскакивают – жених в черном костюме и черных галошах, надетых на шерстяные носки, и кунаки жениха в ушанках, теплых халатах, а нередко и в пальто.

Я видел на улицах Ашхабада людей в теплых пальто, ушанках и галошах на шерстяных носках, но думал, что это просто ненормальные. А здесь? Жених весь в поту, отчаянно отплясывающий какую-то бешеную «джигу», но не снимающий при этом теплого костюма и ушанки; кунаки в теплых халатах и пальто; наконец, невеста в шерстяных носках и галошах!

Я решился и спросил у одного из кунаков, почему в такую жару невеста в толстенной накидке-пончо через голову, носках и галошах. И это под палящим туркменским солнцем при пятидесятиградусной жаре!

– А чтобы свеженький был! – весело ответил кунак, не переставая плясать.

И, наконец, Худай-кули пояснил мне, что теплые одежды не дают проникать горячему воздуху к более холодному телу человека. А тем более спасают тело от палящих лучей, или квантов, летящих от Солнца. Нигде, как в Туркмении, корпускулярная теория света по Ньютону так явно не побеждает волновую теорию Гюйгенса. Солнечный свет в Туркмении так и колотит по башке квантами-фотонами, а меховая шапка смягчает эти удары.

Много удивительного увидели мы в Туркмении. Экзамены в ВУЗах, где, обливаясь потом, студенты в костюмах с карманами, набитыми шпаргалками, часам сидели за партами. Железнодорожные мастерские, где я впервые увидел градусник, показывающий 58 градусов в тени. Там нам точили маховики, и рабочие постоянно делали короткие переходы между станками и табуретками, со стоящими на них чайничками с зеленым чаем. Отхлебнув глоток чая, мастера неторопливыми шажками возвращались к своим станкам.

Я так и не понял, зачем жить в таком аду, зачем так мучиться? Ведь в тысячу раз комфортней зимой в тундре, где от холода можно спастись в теплых чумах, анораках и малахаях. А от жары ведь под кондиционерами не насидишься, надо и на улицу выйти, и в поле работать. Но, видимо там к этому привыкли, а привычка – вторая натура!

К концу первого месяца пребывания в Ашхабаде, несмотря на жару, водку, «бен» и «тряк», постоянные расчеты и черчение, «авторский надзор» в мастерских при 58 градусной жаре, мужское начало дало-таки себя знать. Мы запросили у нашего хозяина каких-нибудь там хоть завалящих, но «дурды». «Дурды» – это так мы с Сашей прозвали в Ашхабаде баб, почему, сам не знаю. Слово «дурды», смысл которого аналогичен болгарскому «стоян», чрезвычайно часто используется в туркменской речи. А раз часто – то значит, это о бабах, справедливо решили мы.

Да и слово очень уж к бабам подходящее, особенно к восточным – «дурды»

– и все тут ясно! Хозяин, Ахмед и даже юный Бекназар были шокированы нашей с Сашей бисексуальностью, они-то уже успели привыкнуть к тому, что мы, мягко выражаясь «светло-синие». Но желание гостей на Востоке – закон! И Худай-кули заявил нам, что вечером будут «дурды».

Чтобы не эпатировать этих «дурды» водкой, мы купили хорошего вина и шоколадных конфет. Запаслись и презервативами – не подхватить бы чего-нибудь экзотического, «южного».

Волнуемся, ждем встречи с утонченными турчанками, этакими «наложницами султана». Но приходит хозяин и приводит двух настоящих «дурды», «дурдее» не бывает!

Во-первых, они оказались русскими, хотя говорили с туркменским акцентом! Во-вторых, они были постарше меня, не говоря уж о Саше. Далее, каждая из них весила больше, чем я с Сашей вместе. «Дурды» были уже полупьяны и не по-хорошему развязны. Мы, по крайней мере, такого восточного варианта русского мата еще не слышали.

Вино наше «дурды» обозвали кислятиной. Выпили по полному стакану водки и заявили, что «борода» (это я) – «хам трамвайный», а «сосунок» (это Саша) – еще «телок».

– Худай-кули, – наконец прорвало меня, – уведи, пожалуйста, этих «ледей» подальше, а то я, как хам трамвайный, за себя не ручаюсь!

– Что…о, это как ты нас назвал? – заорала басом одна из «дурдей», а другая, чувствуя, что конец их пребывания здесь близок, стала лихорадочно допивать водку.

– Леди – это не то, что вы подумали! – пояснил я дамам, открывая двери и выпроваживая их словами чеховского жениха – позвольте вам выйти вон!

– Русский не знаешь! – обругала меня одна из «дурдей».

– От такой слышу! – огрызнулся я, – Чехова читать надо!

И я захлопнул дверь.

Мои кунаки зааплодировали. Им тоже не понравились «дурды». Особенно нашему барду, или по среднеазиатски – «акыну» Бекназару. Он тут же «активизировал» Ахмеда, и под его заунывное бренчание запел:

Мудрый учитель изгнал надостойных дурды-и-и!

Не будет помехи им с Сашей взаимной любви-и-и!

– Мели, мели, Емеля! – допивая свою пиалушку, мрачно сказал ему Саша.

Быстро подошел конец августа. Чертежи были готовы все, но «железо» делалось медленно. Худай-кули сказал, что остальное он завершит сам, и чтобы мы не беспокоились. Нам взяли билеты на самолет и проводили нас «с музыкой». Уже в самолете Саша признался мне, что Худай-кули дал ему тысячу рублей нам на двоих, как оплату за труды. Он боялся, что «учитель» обидится и не возьмет деньги.

Худай-кули позвонил в Москву уже поздней осенью.

– Учитель, – восторженно сказал он, – маховик поставили на трактор, и он поехал, обгоняя автомобили! Семьдесят километров в час!

Я представил себе трактор «Беларусь», да еще с громадным маховиком, мчащимся с такой скоростью по барханам, и схватился за голову…

Кафедральные шуточки

Осенью Саша поступил в аспирантуру. Сначала я наметил ему тему диссертации – маховичный погрузчик, и Саша энергично взялся за дело. Но тема «зачахла» из-за нехватки финансов у заказчика. Пытались сделать науку на гибридном «электро-маховично-бензиновом» автомобиле, но эксперимент был очень несерьезным, почти фантастическим. Мы так перестарались, корректируя эксперимент в свою пользу, что наш автомобильчик, выходило, не потреблял, а выдавал бензин и электроэнергию.

И, наконец, подвернулась «живая» тема с маховичным «стоп-стартом», о котором я уже рассказывал. Саша прекрасно защитил диссертацию, а было это уже в 1986 году. Мне удалось выхлопотать для него место в докторантуру. К тому времени меня назначили заведующим кафедрой «Детали машин», где я сменил на этом посту Сергея Михайловича Борисова.

Помните красивого, славянской внешности ученого, который первым дал мне, тогда еще студенту, положительный отзыв на изобретение? И вот, через тридцать лет после этого, он мне еще оставил еще и кафедру. Бывает же так, что один человек всю жизнь делает другому только доброе. У меня таких людей было достаточно: Буся, Федоров, Недорезов, Медведев из Курска, декан, а потом ректор – Хохлов, конечно же, Сергей Михайлович Борисов. Даже удивительно, что при поддержке стольких влиятельных людей у меня были и промашки, причем существенные. Но они случались, в основном, в личном плане, и не мешали вести веселую и динамичную жизнь на работе.

Есть анекдот про Сталина, посвященный теме работы и шуток. Как-то в присутствии французского писателя-коммуниста Анри Барбюса, Сталин вызывает к себе коменданта Кремля и показывает ему какую-то бумагу.

– Вот, товарищ комендант, на вас поступило заявление, что вы – агент немецкой разведки. Придется вас, товарищ комендант, расстрелять!

Комендант чуть ли ни в обмороке, а всех вокруг, в том числе и Барбюса, пот прошиб.

А Сталин лукаво так улыбнулся и говорит:

– Вот видите, товарищ Барбюс: мы большевики, оказывается, не только работать, но и пошутить умеем!

Вот так, или почти так, пытался и я совмещать напряженную научно-педагогическую работу на кафедре с шуточками и розыгрышами.

Конечно, разыгрывать сотрудников так, как я это делал с Биллом, у меня не получилось бы. Они тоже не лыком шиты, и не так наивны, как американцы. Были розыгрыши, совсем безобидные. Например, на двери нашей преподавательской была строгая надпись: «Уходя, гаси свет!». Тогда я приписал еще одну запятую, и получилась настоящая угроза китайцам: «У, ходя, гаси свет!». Все смеялись, но за китайцев, как за «нацменов» – «национальное меньшинство» (!) вступился правозащитник Шмидт – сын академика Шмидта, и запятую стерли. Не знаю, помнят ли об этом сейчас, но словом «ходя» дразнили в старое время китайцев, даже в стихах Есенина это прозвище встречается.

Были шутки и позлее. Работал у нас на кафедре доцент Туровский Григорий Матвеевич. Он почему-то считал, что я – еврей, ну, а я, соответственно, считал евреем его. Справедливости ради, надо сказать, что вся кафедра нас обоих считала евреями, хотя бы по внешности. Замечу, что этот доцент впоследствии эмигрировал, что подтверждает мою гипотезу его происхождения.

Вот мы и обменивались шуточками по этому поводу – прилюдно поздравляли друг друга с еврейскими праздниками, заговаривали друг с другом на идиш и так далее. Мы оба были юмористами, и не обижались друг на друга. Но я решил нанести Григорию Матвеевичу «смертельный» удар.

Приближалась еврейская пасха – «пейсах», и я пошел в синагогу за мацой. Но не за простой, а «кошерной» – специально приготовленной под присмотром раввина. Синагога располагалась в Китай-городе на улице художника Архипова. Я то думал, что это какой-нибудь чисто русский Прокофий Дормидонтович Архипов, рисовавший про быт бояр там, или крепостных крестьян. А оказалось то, что это живописец, звали которого Абрамом Ефимовичем, национальность – «да»!

– Метко выбрали место для синагоги! – подумал я, – или, может быть, улицу назвали под синагогу, все равно – остроумно распорядились власти!

Я напялил на голову сванскую шапочку, похожую на еврейскую «кипу» и смело зашел в синагогу. У прилавка, где продавали мацу, рядом с продавцом стояла толстая «тетя Сара», внимательно смотревшая на меня.

– Маца кошерная? – привередливо спросил я у продавца – типичного «дяди Абраши».

– Об чем речь! – горячо заступился тот за свою мацу, – пекли под наблюдением нашего ребе Шаевича, вот и сертификат об этом, – и продавец указал на этикетку к пакету мацы.

Я купил один пакет и уже было уходил, когда «тетя Сара» решила-таки «протестировать» меня. Она-то знала всех постоянных посетителей синагоги, но меня видела впервые.

– Ви не знаете, когда конкретно наступает в этом году наша пасха? – спросила она меня тоном экзаменатора.

– Зачем не знаю – ваша пасха конкретно наступает за неделю до нашей! – тоном отличника Бердичевской школы, ответил я, и, «сделав ручкой» дяде Абраше и тете Саре, вышел на улицу живописца Абрама Ефимовича Архипова.

Каюсь, немного мацы из пакета я съел – очень уж нравится она мне на вкус. А остатки вместе с пакетом запихнул в портфель доцента Туровского, пока в преподавательской никого не было. Наступил перерыв между парами, и в комнату зашли преподаватели, в том числе и сам доцент Туровский.

– Ну что, профессор Гулиа, мацой запаслись к вашему пейсаху? – любезно поддел меня Туровский.

– Про мацу бы молчали, Григорий Матвеевич, – укоризненно заметил я, – сами ведь только из синагоги, где ее-то и брали! Агентура донесла! – авторитетно заявил я ему при всех.

– И куда же я эту мацу девал? – издевательски спросил доцент Туровский,

– неужели съел всю?

– Было такое – съели малость, а остальное в портфель запихнули! Агентура опять же донесла! – твердо заявил я.

– Тогда смотрите все, как я уличу профессора во лжи! – патетически заявил Туровский и, раскрыв портфель, поднял его…

И тут из портфеля на пол выпадает пакет с мацой. Я быстро поднимаю его и начинаю рассматривать. «Маца кошерная, выпекалась под наблюдением раввина Шаевича» – громко читаю я на этикетке с печатью. Достав из пакета полоску мацы, я энергично захрустел ею.

– И даром, что кошерная! – согласился я, – хрустит-то как!

Я отдал ошарашеному Григорию Матвеевичу пакет с остатками мацы и посоветовал:

– Склероз надо лечить, ребе Туровский! А то агентура донесет вашему ребе Шаевичу, что вы ведете себя прямо-таки как антисемит!

Туровский был сражен навсегда. Он пытался было рисовать магендовиды на моих рукописях, класть мне на стол тору, но все это было шито белыми нитками. А устроить мне более серьезный казус, например, тайно сделать обрезание, он просто был не в силах. Так и эмигрировал неотмщенным…

Но однажды я устроил ему на кафедре такой розыгрыш, от которого слабонервные чуть не попадали в обморок. Пищевая соль хранилась у нас в химической баночке, на которой шутник-Туровский стеклографом написал ее формулу: «NaCl». Я стер одну букву – «l», написал вместо нее «N» и получилось «NaCN» – цианистый натрий, смертельный яд, которого, кстати, много на нашем базовом заводе-ЗИЛе, находившемся через улицу. Он там используется для цианирования – упрочнения стальных поверхностей.

Как-то во время какого-то общего ужина на кафедре, люди не обращая внимания на маленькое изменение в надписи на баночке, спокойно солили себе пищу. А немного погодя, я, как бы невзначай, беру баночку и читаю: «Натрий це эн» – что это такое? – спрашиваю я у Туровского.

– Не «це эн», а «хлор»! – досадливо пояснил Туровский, но Шмидт уже выскочил из-за стола.

– Дайте сюда банку! – вскричал он, бледнея, – всем прекратить есть! – скомандовал Шмидт, увидев надпись на банке, – Ира – срочно вызывайте скорую!

Кому-то за столом стало плохо. Назревал большой скандал. Я тут же подхватил банку, и, высыпав порошок на ладонь, лизнул его.

– Да это же соль, обыкновенная поваренная соль, а шутник Туровский вместо «l» написал «N»! Цианистый натрий имеет совсем другой вкус! – пошутил я, но шутки никто не заметил. Все ополчились на Туровского, обвиняя его чуть ли ни в терроризме.

Я думаю, что если сейчас мои коллеги узнают, кто в действительности написал это, они могут меня побить. Но я так просто не дамся!

И вот – из такого шутника-затейника с каштановой бородой и такими же волосами до плеч (теперь я могу признаться, что постоянно красил и то, и другое, потому, что лет с тридцати начал катастрофически седеть), я превратился в брюзгливого, мрачного «римского менялу» с короткими, полностью седыми волосами, что на голове, то и на бороде. Брился я редко, и, как минимум, двухнедельные седые борода и шевелюра на голове у меня присутствовали. Постарел я лет на двадцать. Вот что делает с человеком роковая промашка, о которой речь пойдет попозже.

Но этот кошмар начнется только с начала 1987 года, будь он неладен! А пока на календаре июнь 1984 года, дела у меня идут отлично – аспиранты во главе с Сашей работают, Моня уже закончил свою докторскую, наука движется. Вышла моя автобиографическая научно-художественная книга «В поисках энергетической капсулы» в издательстве «Детская литература» тиражом в 100 тысяч экземпляров. Тираж, огромный по современным меркам, был тут же раскуплен, и издательство выпускает книгу в подарочном варианте – многоцветную, с цветными вставками и фотографиями, твердой обложкой, оформленной «под Палех», тем же тиражом. Заинтересованные немцы переводят книгу и издают ее в многоцветном варианте в Германии. Наша телепередача получает выход в эфир два раза в неделю по часу! Популярность – бешеная!

Гудауты

К лету я получил бесплатную путевку в дом отдыха на Черное море в город Гудауты. Это рядом с Сухуми, и я смогу легко заехать туда после отдыха. Туда же должна будет приехать и Тамара-маленькая в конце июля.

До этого я никогда не бывал в домах отдыха и мало представлял себе, что это такое. Больницу я уже знал, там, вроде, лечат. На турбазе ходят в походы, но, в общем, это – бардак! Мне бывалые люди подсказали, что дом отдыха – тоже бардак, и это меня обрадовало. Но на всякий случай я взял с собой и работу.

Гудауты – маленький городок, и до дома отдыха я дошел пешком. В путевке было записано, что это дом отдыха номер такой-то Совпрофа или там чего-то еще. А оказалось, что это – дом отдыха имени моего дедушки Дмитрия Гулиа.

Прямо в холле, куда нас запустили по приезду, на стене висела огромная, писаная маслом картина: «Д.И.Гулиа на могиле Тараса Шевченко». Там дедушка был изображен с обнаженной головой и развевающимися по ветру седыми волосами, стоящим у могилы Кобзаря на крутом берегу Днепра.

Поселили меня в одной комнате с восемнадцатилетним пацаном Мишей. Я был удивлен таким подбором контингента. Но мне пояснили, что присутствие солидного пожилого (это с их точки зрения!) человека не даст разгуляться юному созданию.

За стеной жила такая же пара – двадцатилетняя девушка и пожилая тетка лет шестидесяти. Кстати, меня с этой девушкой разделяла лишь тонкая стенка, сантиметров в пять толщиной. Можно сказать, что мы спали рядом, практически в пределе прямой досягаемости, если бы, конечно, не стена. Но обо всем этом я узнал попозже.

А пока я, сбегав за прекрасным портвейном «Букет Абхазии», пригласил Мишу отметить заселение. То есть я сходу начал воспитательную работу с молодежью. Бутылок было много, Миша от страха ахнул и попросил позволения выйти. Через пару минут он появился с очаровательным созданием примерно его же лет, но противоположного пола. Я сразу же позавидовал Мише – девушка была стройной, красивой, с глазами цвета сирени и длинными русыми волосами. Этакая русалка, Лорелея в сухопутном исполнении. Девушку звали Ирой, и оказывается, именно она жила за стенкой в соседней комнате.

Мы выпили, закусили арбузом, который еще раньше притащил Миша, выпили еще, перешли на «ты». А затем Миша вдруг отпросился на море. И ушел без Иры. Я с недоумением спросил у нее, почему он ушел один, а Ира с не меньшим недоумением переспросила, почему она должна была уйти с ним. Оказывается, Ира вовсе не была девушкой Миши. Просто ее соседка с места в карьер принялась читать Ире нравоучения, и та вышла отдохнуть от них в коридор. А тут возвращается Миша из туалета, куда, оказывается, он и отпросился.

– Чего скучаешь? – без обиняков спросил он Иру.

– Да соседка нудная попалась, всю плешь проела! – пожаловалась девушка.

– А идем к нам, у меня сосед – клевый мужик, уже пить сели! – предложил Миша.

Вот так и появилась эта парочка у нас в комнате.

– Тогда что, продолжаем тосты? – недоверчиво спросил я.

– Золотые тосты продолжаются! – задорно проговорила Ира и подняла свой стакан.

Ира была приятно удивлена, когда узнала, что наш дом отдыха имени моего дедушки. И, рассмеявшись, рассказала, что на картине в холле волосы у дедушки развеваются в одну сторону, а листья на деревьях – в другую.

– Куда же ветер дует? – весело удивлялась Ира.

Мы с Ирой вместе искупались в море, пошли на ужин, где я поменялся местами с ее соседом по столу. Потом гуляли вокруг танцплощадки, и Ира пригласила меня зайти и потанцевать. Я отказался, сказав, что не люблю танцы (причем «не люблю» – это очень мягко сказано!). Но я не обижусь, если Ира оставит меня и уйдет танцевать одна. Она подумала и не пошла на танцплощадку.

Мы гуляли до позднего вечера, и когда я проводил Иру до ее комнаты, в коридоре было уже безлюдно. Я узнал у Иры, у какой стены она спит. А потом сказал ей, что я сплю, вернее, лягу, а буду ли спать – вопрос, на расстоянии ладони от нее.

– Ира, я возьму сверло и проделаю дырочку между нами! – пошутил я.

– На уровне глаз или ниже? – серьезно поинтересовалась Ира.

– И здесь и там! – стал заводиться я.

– Успокойся! – тихо сказала мне Ира и неожиданно поцеловала меня в губы, – стена нам не помешает. Но не сегодня! Иди к своему Мише и постарайся его не изнасиловать! – захихикала она и проскользнула к себе в дверь.

Конечно же, я никак не мог заснуть. Ощущение того, что не будь стены, я бы легко дотянулся до любой точки Ириного тела, не давало мне уснуть. Постучать в стенку я боялся – догадается старая карга-соседка. Я тихо скребся в стену, но ответа не получал.

Тогда я стал думать и гадать. Мне сорок четыре года, Ире – двадцать. Разница существенная, но не катастрофическая, тем более, я спортивен, выгляжу и одеваюсь по молодежному. Учится Ира в Киеве в Политехническом, но живет в общежитии, потому, что прописана у родителей в Конотопе. Русская, мечтает о Москве. Я сказал ей, что разведен, даже паспорт показал – там печать, что брак расторгнут. Такой молодой женщины у меня еще не было, если говорить о серьезных связях, а не об одной ночи. Я совершенно не сомневался, что близость у нас будет – не сегодня, так завтра. Ира – девушка умная, хорошо учится, думает о карьере всерьез. Свой брат – технарь! И начитанная – я исподволь тестировал ее – и «Фауста» Гете, и Зощенко, и Рабле, и Ильфа с Петровым – все читала. Даже «Манон Леско» читала, хорошо помнит и любит это произведение. С ней не соскучишься! Прекрасно плавает, занимается бальными танцами, даже участвовала в каком-то чемпионате.

Но – замужем. Муж – тоже из Конотопа, сейчас в армии, еще год служить. Моложе ее почти на год. Детей нет. Вот и все исходные параметры. Мне она откровенно нравится. На ее фоне Тамара, та с которой я живу в настоящее время как с женой, начинает блекнуть. Но я не мальчик, хорошо помню обманчивость первых впечатлений.

– Главное – не шустрить! – мудро решил я и зевнул. Сон оказался сильнее эмоций, и я заснул.

На завтрак я не пошел – не было аппетита. Я влюбился! Днем была экскурсия в Новоафонские пещеры. Я уже бывал в них не раз, а Ира – нет. Кто бывал там, тому не надо говорить о сказочном зрелище и сильнейших впечатлениях от подсвеченных разноцветными огнями подземных залах. И это под соответствующую музыку! Даже холод – плюс 11 градусов не снижает восторга от посещения пещер. Я, как человек бывалый, взял с собой бутылку и свитер для Иры. Все оказалось кстати. Мы часто отставали от экскурсии, скрываясь за углом, пили вино из «горла» и целовались.

Приехали домой мы под вечер. Миша сидел в комнате и резался в карты с приятелем. Я шепнул ему на ухо, и мальчики исчезли. Ира тенью проскользнула в комнату, и я запер дверь. Нет, несмотря на юность, страстной она не была. Вела себя очень осторожно, постоянно прислушивалась, не стучат ли в дверь. В нужный момент прикрывала мне рот рукой: «Чтобы карга не услышала!» – пояснила мне Ира, когда я недовольно замотал головой. Я проявил заботливость и успел спросить Иру, как поступать, чтобы не навредить ей.

– Об этом не беспокойся! – поспешно ответила она.

Когда все было кончено я, привстав, оглядел это юное худенькое совершенство с не по-русски темными сосками на девичьих грудях, задорным взглядом сиреневых глаз и четко очерченным темно-розовыми губками ротиком. И не в силах сдержаться, рухнул опять на все это совершенство…

Все повторилось почти так же, как и в первый раз. Только под конец она уже не стала прикрывать мне рот рукой, а, захватив мои губы в свои, заглушила нежелательные звуки. Тут я головой уже не стал мотать, хотя задыхался, как и раньше.

К приходу Миши мы, уже остывшие и отдохнувшие, потихоньку потягивали «Букет Абхазии». Я проводил Иру до ее двери – все два метра! – и, поцеловав, пожелал спокойной ночи. Сам я спал, как говорят, без задних ног. Но не только без них, но и без снов.

А назавтра мы с Ирой поехали в Новый Афон самостоятельно. Сойдя с автобуса, мы зашли в парк с прудом, в котором плавали белые и черные лебеди. Я показал Ире кафе «Лебедь», где давным-давно мы сидели с самим поэтом Симоновым, и официант сказал нам свою великую фразу: «Земной шар к вашим ногам!».

Задумав ухватить лебедя за шею и извлечь его на берег, я уже подманил, было, его куском хлеба, как заметил, что к Ире подошел рослый красивый милиционер в форме. Я испугался и побежал к ним.

– Ты – Нурбей Гулиа? – с улыбкой спросил милиционер.

– Да, а ты кто? – недоверчиво поинтересовался я.

– Меня зовут Иван или Ваня, а фамилия – как у тебя! Мы – родственники! Мы всегда смотрим твои телепередачи и гордимся тобой. Я хочу с тобой сфотографироваться на память!

Иван поманил к себе фотографа, который сидел поблизости, и дал ему «вводную». Фотограф стал расставлять нас поживописнее. Я представил друг другу Ивана и Иру.

– А кто тебе эта девочка? – спросил Ваня и вдруг догадался – дочка?

– Бери повыше – жена! – с гордостью сказал я.

Ваня пустился в извинения, но я пояснил, что она несколько моложе меня, поэтому даже милиционер может ошибиться. Фотограф сделал свое дело, и Ваня пригласил нас посидеть в кафе «Лебедь». Мы пили «Псоу» и закусывали фруктами, совсем как тогда, тридцать шесть лет назад с мамой, дядей Жорой и Симоновым…

Ваня рассказал, что в Гудаутском районе живет много «гулиевцев», то есть людей с нашей фамилией.

– Хорошо бы нам всем встретиться! – высказал свою идею Ваня, – пока ты с женой здесь, кто знает, встретимся ли мы еще когда-нибудь!

Иван как в воду глядел. Молодой, здоровый начальник Ново-Афонского отделения милиции, Иван через несколько лет погибнет, сбитый на полном ходу машиной. Начнется война с Грузией, в которой кто-то из родни и знакомых погибнет, кто-то переедет жить в Россию. А с Иваном, действительно, я больше так и не встретился.

Насчет нашей «фамильной» встречи Иван предложил следующее. Он берет на себя за сегодня-завтра договориться о, как он назвал, «съезде» гулиевцев в селе Куланурхва, близ Гудаут. Ваня рассылает «гонцов» по всей Абхазии и вызывает гулиевцев на съезд, который должен будет состояться послезавтра – в воскресенье. Куланурхва – родовое гнездо гудаутских гулиевцев, их там больше, чем в других районах Абхазии. Кроме того, жители этого села берут на себя обязанности и хлопоты принимающей стороны.

Ваня просил нас никуда не уходить из дома отдыха в воскресенье с утра, так как за нами приедет машина и отвезет на съезд. Он попросил назвать ему номер нашей комнаты, но я поспешил заверить его, что мы будем ждать машину на скамейке у входа.

– Не стоит въезжать на территорию дома отдыха и искать нас, особенно если машина – милицейская, а посланник – в форме! – пошутил я.

Сам же я боялся разоблачения наших псевдосупружеских отношений с Ирой.