Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 71 страниц)

Самоподготовка

Лет в десять я понял, что установка, данная мне мамой (не справлять нужды при посторонних, не матюгаться и не драться), нежизненна. Но по привычке придерживался ее. Посоветоваться с умным мужчиной возможности не было, а товарищей, тем более друзей, я пока не завел. И я стал читать книги.

Первыми книгами у меня были: «Про кошку Ниточку, собачку Петушка и девочку Машу» и «Путешествие Нильса с дикими гусями». Читал я не совсем обычно – прочитывая книгу по сорок и более раз, я выучивал ее наизусть. Эти две книги я мог цитировать наизусть, начиная с любой страницы. В 1949 году мне подарили отрывной календарь на 1950 год, и я его тоже выучил наизусть, причем, почти не понимая содержания. Мои таланты показывали гостям; например, гость говорил: «15 сентября», а я наизусть, глядя в потолок, бубнил: «И. М. Сеченов (1829–1905). Великий русский физиолог …» и так до конца. Естественно, я не понимал, что такое «физиолог», и другого подобного тоже.

Мне подарили политическую карту Мира, и я выучил все столицы государств по ней. Хуже всего то, что я и сейчас помню названия государств и столиц так, как они именовались в 1950 году, и никак не могу привыкнуть к новым.

У нас дома в Тбилиси тоже была достаточно богатая библиотека (большевики и коммунисты ее не разграбили – книги им были ни к чему), и мне попался на глаза трехтомник «Мужчина и женщина». Его я освоил достаточно основательно, особенно том 2, из которого мне особенно понравилась глава: «Болезненные проявления полового влечения». И если меня в школе обижали я, в ответ на грязные ругательства и поступки, произносил странные слова:

Ты – урнинг несчастный! (это если меня пытались «лапать»), или – эксгибиционист вонючий! (это если пытались помочиться в мой портфель). Естественно, одноклассники считали меня «чокнутым», хотя я и был «круглым» отличником, что их еще больше раздражало.

Забегая вперед, скажу, что, несмотря на «круглые» пятерки, медали я так и не получил: ни золотой, ни серебрянной. Кому получать медали – давно уже было распределено классным руководителем и родительским советом. В то время был такой предмет «Конституция СССР», вот по ней-то мне и влепили «тройку». И кто-кто – пожилой уважаемый преподаватель истории – Александр Ильич Шуандер (путать со Швондером, именно Шуандер; национальность – «да»!). Сам же он обычно вызывал меня к доске на уроках по истории Грузии, когда ему нечего было сказать (предмет этот ввели недавно, и Шуандер не успел его выучить сам).

Я, гордый тем, что меня будет слушать весь класс вместо преподавателя, взахлеб рассказывал весь урок про царя «Деметре-самопожертвователя», который несколько лет затратил на поезку в Орду, только для того, чтобы ему там отрубили голову, а Грузию – не трогали. Или про князя Дадиани, который, когда поймали его соучастников по заговору, раздели их и приковали к скале под палящим солнцем, пришел на место казни сам, разделся и лег рядом, хотя его никто не обвинял. В результате – отпустили всех! Но не учел всего этого тов. Шуандер, когда я, уже в 11 классе, выучив Конституцию СССР наизусть (для меня это было тогда пустяком), пришел к нему пересдавать тройку. Коварный «наймит» школьного руководства и родительского совета спросил меня про право гражданина СССР на свободное перемещение по стране. Я и объяснил ему, что гражданин СССР может перемещаться по стране, выбирая себе место для жизни и работы по своему усмотрению.

Значит, любой колхозник из Марнеули (село близ Тбилиси) может приехать в Тбилиси или в Москву, жить там и получить работу?

Я прекрасно понимал, что его никто не отпустит из колхоза и не пустит в Тбилиси, а тем более в Москву, но не знал, что и говорить.

Вот ты и не знаешь вопроса! Как и любой гражданин СССР, колхозник из Марнеули, по конституции СССР имеет право приехать жить и работать как в Тбилиси, так и в Москву! – дидактически заключил Шуандер, бесстыдно глядя на меня широко раскрытыми честными глазами, в которых отражалась вся вековая скорбь его народа от притеснений при царизме. Хорошо еще, что двойку не поставил!

Но, нет худа без добра. Когда я, окончив школу, поступал в Грузинский Политехнический институт, то попал, как это и было положено, на собеседование к проректору института, патриоту Грузии по фамилии Сехниашвили. Тот развернул мой аттестат зрелости, и широкая улыбка расплылась на его лице.

– Что, ты чем-то не согласен с Конституцией СССР? – ласково спросил он меня, – а то все пятерки и только по Конституции – тройка! В ответ я только потупился, глупо улыбаясь.

Ничего, – сказал проректор, – мы тебя здесь научим понимать нашу Конституцию, – он сделал ударение на слове «нашу», и поставил галочку около моей фамилии в списке. Я сдал все пять вступительных экзаменов на высший балл. Я действительно хорошо готовился к экзаменам. И я поступил. А туда же без экзаменов пытались поступить золотые медалисты с моего же класса, отлично понимающие Конституцию СССР, но не прошли. Не выдержали собеседования с проректором. Вот она – относительность добра, зла и справедливости, работающая даже на Кавказе!

Но до 11 класса еще надо было дожить, а пока я только переходил в 6 класс. Так вот, кроме «Мужчины и женщины» и «Физиономики и хиромантии» Эжена Ледо, я читал Гете, Вольтера, Тургенева, Чехова, Гаршина, Леонида Андреева, Горького («Детство», «Мои университеты»), а также Диккенса (мне так близок был его Дэвид Копперфильд!), «Дон-Кихота» Сервантеса (который так понравился мне, что я нашел и изучил подробную биографию самого Сервантеса – она очень необычна!), «Гаргантюа и Понтагрюэля» Рабле, Джорджа Филдинга, Жорж Санд, Эдгара По, Конан Дойла, Киплинга, Фейхтвангера и многое другое, что просто обязан был читать школьник. Особое место занимали в моих книгах сказки – братьев Гримм, Гауфа, Перро, арабские сказки, в том числе «Тысяча и одна ночь», грузинские и абхазские сказки, сказки народов мира, «Мифы классической древности». Не говоря уже о русских народных сказках в каком-то удивительном издании, где была «непечатная» лексика. Вот эти-то книги, а не «Как закалялась сталь», определили мое мировоззрение, достаточно несовременное, но проверенное веками.

Что касается физического самоусовершенствования, то я и его не забывал. Дома у нас были старинные весы, а к ним разновески – гири, от пятидесяти грамм до одного пуда, целый набор. И я регулярно тренировался с ними по найденным мной старинным методикам. Кроме того, я раздобыл и повесил на веранде кольца, а в дверной проем просовывал сменный турник. Подтягивался я раз по 50, даже на одной руке – по два раза; это уже к 13–14 годам. И вот такого-то богатыря били и оскорбляли одноклассники!

Не забывал я и сексуальное совершенствование. Мне как-то попалась рукописная книга («самиздат») – перевод, якобы с индийского, о развитии мужского «хвостика». Например, там было написано, как удлинить этот «хвостик» до любого, приемлемого для жизненных ситуаций, размера. Нужно было взять бамбуковую палку соответствующей толщины и длины, расщепить ее вдоль на две половинки, надеть на «хвостик», предварительно растянув его, и скрепить в таком состоянии шнурком. Так нужно было держать, не снимая около месяца, потом, когда плоть вытягивалась, брать новую палку – подлиннее, и т. д. Написано было, что вытянуть «хвостик» можно было до полуметра. А потом, когда длины хватало, надо было придать «хвостику» диаметра и силы. Для этого, оказывается, использовались камни различной тяжести (вот где пригодились разновески!), которые надо было привязать к «хвостику», и усилием воли поднимать их. По мере развития силы и диаметра, вес камня увеличивался.

Удивительные люди – индусы! Культ секса у них такой, как у нас сейчас культ денег! Но деньги – это, в общем то, бумажки, игра, а «хвостик» в полметра длиной и с шампанскую бутылку диаметром – это вещь! Но такие габариты показались мне излишними и неудобными для практической жизни, а вот рекомендованные максимальные в доверительной книге «Мужчина и женщина» (специально не называю их, прочтите и сами увидите!), подошли бы! Дефицитный бамбук, конечно, был заменен картонной трубкой, неудобные камни – разновесками, и индийская методика себя полностью оправдала!

В довершении самоподготовки я достал брошюрку «Самоучитель по борьбе «Самбо», и как следует проштудировал ее. Так как партнеров у меня не было, удалось выучить только самые примитивные приемы: мои любимые «удушающие» захваты, захваты рук с последующим их «выламыванием», а также подножки и удары ногами. Эти несколько приемов я выучил до автоматизма, тренируясь на деревянных палках и свернутых трубой матрацах.

Я был готов к труду (в том числе и сексуальному!) и обороне (от злых одноклассников!). Для этой же цели я, вслушиваясь в разговоры людей, тех же одноклассников, запомнил и выписал самые неординарные ругательства, составив неожиданные комбинации из них, как на русском, так и на армянском языках. Периодически повторяя их, я был готов «обложить» самой грязной бранью достойную кандидатуру.

И в довершении всего я начал ходить в зал штанги, и помогла мне в этом … соседка Рива. Наша Рива, по отчеству Ароновна, к тому времени преобразилась в солидную даму-билетера из Филармонии, и стала называть себя Риммой Арониевной, грузинкой по национальности. Благо, фамилии грузинских евреев отличит от подлинно грузинских только специалист. Она очень удачно вышла замуж за бывшего боксера Бреста Файвеля Боруховича, который стал Федором Борисовичем. Я, с его подачи, называл его «дядя Федул» – так более по-русски, – шутил он.

Он был репрессирован за антисоветскую деятельность – поговаривал с друзьями, что неплохо было бы переехать в Израиль, который с подачи Сталина организовали в 1948 году. Друзья, конечно же, заложили Федула, и сидел он до 1953 года, когда по Бериевской амнистии весной его отпустили. Квартиру в Москве он потерял, ему предложили несколько городов на выбор, и он выбрал Тбилиси, где еврейская община сразу же нашла ему невесту – нашу Риву. Все произошло очень быстро, и у нас появился сосед – муж Ривы.

Мастер спорта, бывший чемпион СССР в легчайшем весе, ученик знаменитого Градополова, дядя Федул был очень интеллигентным и грамотным человеком. Мы быстро подружились с ним, и он подучил меня кое-каким приемам из бокса. Дядя Федул стал воспитывать Риву, создавать из нее Римму, как Пигмалион, но получалось не сразу. Вот пример. Дядя Федул ездил иногда в Баку и покупал там по-дешевке у браконьеров икру. А в Тбилиси Рива ее понемногу продавала, в основном, соседям. Однажды она уронила на пол эмалированный таз, наполненный икрой, и острые как стеклышки осколки эмали прилипли к икре. И Рива не нашла ничего умнее, как перемешать икру, чтобы осколки не были бы видны, и так продавать эту смертельную смесь соседям.

Но дядя Федул, узнав об этом, сразу же строжайше запретил производить какие бы то ни было операции с икрой, и решил осторожно и понемногу съесть ее, причем вместе со мной.

Нурик, иди икру кушать! – звал постоянно дядя Федул, и мы садились на два табурета друг против друга, ставили между собой на третий табурет злополучный таз, и чайными ложечками, медленно, тщательно обсасывая каждую икринку, поедали «смертельный» деликатес. При этом мы внимательно смотрели в глаза друг другу.

– Попался мне осколок, попался! – радостно произносил время от времени кто-нибудь из нас, вынимая изо рта эмалевый «кинжальчик». Не помню уже, доели ли мы этот таз до конца или нет, но икру, на сей раз, я окончательно возненавидел.

Как-то раз весной 1954 года дядя Федул решил определить меня на спорт и повел на стадион «Динамо» (бывший им. Л.П. Берия). Стадион был в двух кварталах от дома, и я с удовольствием пошел туда с бывшим чемпионом – это было для меня почетно.

Заглянули мы в гимнастический зал – тренера не было, в зале борьбы – тоже, а в зале штанги тренер сидел на своем месте, и как оказалось, он был другом и «соотечественником» дяди Федула; звали его Иосиф Шивц.

Йоська, прошу тебя, сделай из этого стиляги штангиста! – сказал тренеру дядя Федул.

Я действительно в последние годы стал «стилягой» – вызывающе одевался, носил волосы до плеч, а часы – на ноге, из-за чего одноклассники возненавидели меня еще больше.

Йоська, подозрительно посмотрел на меня бычьим взглядом и велел подойти к штанге. Я, подражая тренирующимся спортсменам, поднял ее на грудь и медленно выжал над головой – сказалась моя самоподготовка. Тренер взвесил меня – с одеждой я «тянул» на 60 килограммов.

– Свой вес выжал с первого раза, это редко бывает! – удивился тренер, – можешь ходить в зал, только тряпки свои сними, – презрительно отозвался он о моих одеждах, – не раздражай ребят, а то побьют ведь!

Итак, я буду ходить в зал штанги! Мы с дядей Федулом радостные возвращались домой, он – что пристроил меня, а я – что появился шанс стать полноценным человеком, спортсменом.

Зайдя на веранду мы застали бабушку и Риву за разговором, в котором услышали последние слова Ривы:

– Да не еврей он, какой же может быть еврей – Федор, даже Федул, как его друзья зовут …

Федор Борисович мигом сунул большие пальцы рук подмышки и, отплясывая «семь – сорок», дурным голосом запел частушку:

– Полюбила я Федула, оказался он – жидула!

Все расхохотались, а Рива стала шутливо бить мужа по спине, приговаривая:

– Заходи, жидула, в комнату, а то люди услышат, какие ты глупости поешь! Еще и взаправду решат, что ты – еврей!

Стиляга

В мае 1954 года произошли два основополагающих события в моей жизни – начало занятий штангой и первая настоящая, но неудачная любовь. Эти два события совершенно по-новому повернули мою жизнь. Занятия штангой, общение со здоровыми телом и духом товарищами, помогли мне почувствовать себя не только полноценным, но, я бы сказал, сверхполноценным юношей. Казалось бы, начитанный и умный отличник учебы, да еще спортсмен-силач с завидным телосложением – чем не предмет зависти для окружающих ребят!

А первая любовь, которая оказалась неудачной, не только без взаимности, но и с презрением со стороны объекта любви, все поставила с ног на голову. К тому же, если говорить о любви, и об этом будет еще сказано чуть попозже, я сам сделался объектом любви, но совершенно непонятной и, казалось бы, ненужной для меня. Эти противоречивые события обрушились на мою педантичную голову с такой силой, что не в состоянии философски оценить обстановку, я решился на суицид. Но до этого оставалось еще целых два года …

Но с 12 до 14 лет, помимо домашней самоподготовки уже описанными выше способами, я имел еще два рода любимых занятий, хобби, что ли, – стиляжничество и занятие химией. Стиляги в начале и середине 50-х годов прошлого века – это не нынешний панк или что-то в этом роде. Движение стиляг, как мне показалось, возникло на фоне робкого проникновения к нам западной, в первую очередь, американской моды и образа жизни. Это проникновение было искаженным – ведь получить правдивую информацию объективно мы не могли, а пользовались суррогатными источниками. Фильмами, чаще всего нашими об Америке, а не произведенными в ней непосредственно, музыкой, которая прорывалась по «вражеским» передачам и культивировалась кулуарно. Наши «стиляги», чаще всего, имели смутное представление об американском образе жизни, моде, музыке, культуре, и просто пытались выразить свой протест затхлому постсталинскому времени.

Мне смешно, когда говорят о Хрущевской «оттепели» – я рос в это время и понимал, что жизнь в СССР в этот период становится просто безнадежной. При Сталине была опасность быть арестованным, допустим за антисоветскую пропаганду. Но были и перспективы стать большим ученым, артистом, руководителем, не будучи комсомольским вожаком, партийным подхалимом, демагогом и т. п. Во времена Хрущева и далее Брежнева, без членства в партии, без рабского вылизывания анальных зон у партийного и комсомольского начальства, можно было рассчитывать только на жизнь рабочей пчелы.

Я лично стал стилягой в знак протеста против удушающе-затхлой, буквально вонючей жизни молодежи в то время. Может, я и был нетипичным стилягой по внутреннему содержанию, но внешнее сходство старался соблюсти на 100 и даже более процентов. Начну сверху вниз. Волосы у меня были гладкие, почти до плеч, с загнутыми кверху концами (я их загибал горячими щипцами), чтобы прическа была похожа на Тарзанью. Тогда все стиляги подражали Тарзану-Вайсмюллеру в прическе; серия фильмов о Тарзане была тогда супермодной. Но, в отличие от Тарзана, я носил длинные бакенбарды и тонкие усики. Плечи у меня, в отличие от других стиляг, были и взаправду широкие, но желтый клетчатый пиджак, который я сам заказал портному, был с каррикатурно большими «липами» – накладками на плечи. Низ пиджака плотно обтягивал бедра, а на красном галстуке из клеенки я сам нарисовал масляными красками пальму с обезьяной на ней.

Брюки шил я сам, долго подгоняя их по фигуре. Они были зеленого сукна, страшно короткие, зауженные сверх предела. Нормой считались 21–22 сантиметра, а у меня были 18 сантиметров. Ступни туда пролезали с трудом. Брюки были настолько коротки, чтобы носки ярко красного цвета, под стиль галстука, были видны до самого верха. Брюки заканчивались широкими обшлагами, как и было тогда положено. Туфли стиля «буги-вуги» я изготовил из женских (материнских) туфель, благо размер ноги у нас был одинаков. Я срезал невысокий каблук и приклеивал резиновым клеем к подошве несколько слоев микропористой резины желтого цвета, так, чтобы общая толщина подошвы была сантиметров 7–8. Затем я острым ножом надрезал подошву по периметру этакими неровными надрезами, чтобы она казалась как бы изготовленной из грубого тесаного камня.

И в довершении всего, чего не было у других стиляг, на левой ноге, прямо на красном носке, красовались огромные наручные часы, специально купленные у часовщика. То есть это была фигура, затмевающая даже самые смелые каррикатуры на стиляг.

На улицах комсомольский патруль хватал стиляг и ножницами разрезал у них узкие края брюк. Меня эта участь миновала. Самым шиком было стать в такой одежде спиной к медным перилам какого-нибудь кафе на Плехановском проспекте и с безразличным видом курить, сплевывая на асфальт вокруг себя ровным полукругом. Я для этой цели покупал дешевые, но крупные сигары «Север», от которых меня тошнило каждой ночью. Я, сдуру, затягивался, не зная того, что дым от сигар чаще всего просто выпускают изо рта в воздух. По крайней мере, мне так говорили знающие люди.

А кульминацией моего шика был тот момент, когда сигара вынималась изо рта, и окрестности кафе оглашались громким Тарзаньим позывным. Кто его слышал, тот этого не забудет никогда! Я долго тренировался, пока не научился делать это в совершенстве.

По правде говоря, в таком облике я пробыл не более года в то переходное для меня время, когда никак не мог определиться – супермен ли я, жалкий ли тип, брошенный девушкой, или личность совершенно нетрадиционной сексуальной принадлежности. Мой облик говорил о том, что я стиляга, а остальное мне было все по фигу.

Но польза от такого облика тоже была – меня так и не приняли в комсомол, хотя я и сам туда не стремился. Когда в школу пришли представители райкома комсомола для «вербовки» учеников в свои ряды, они были в ужасе от моего внешнего вида и намекнули, что такого не грех бы и из школы исключить. И исключили бы, но учился я отлично. Учителя по физике, английскому и латыни (был такой предмет у нас!), правда, нашли выход из положения – они договорились со мной, что я не буду ходить на их занятия, а они ставят мне в четверти пятерки. Выходит, что ученик с таким порочащим советского человека видом на их уроках не присутствовал, и они не несут ответственности.

Я всегда ненавидел комсомольцев с их наигранно-серьезным видом, райкомовскими словечками: «есть мнение …», «мы будем рекомендовать …», «тебе доверили». А, чтобы документы мои приняли на конкурс в ВУЗ (без комсомольского билета это было невозможно), я пошел на подлог. Достав чистый бланк комсомольского билета, я вклеил туда свою фотографию, и горячим, сваренным вкрутую куриным яйцом со снятыми скорлупой и пленкой, проставил себе все печати – и круглую, и «уплачено», пользуясь чужим билетом с жирными печатями. Горячее крутое яйцо прижимается к образцу отпечатка в чужом документе, а потом быстро ставится на нужное место своего документа. Правда, печать «уплачено» получалась из-за своей длины несколько волнистой, но кому до этого было дело!

Кроме стиляжничества, вторым моим хобби была химия, практическая химия, которой я занимался на кухне, преобразованной в химлабораторию. Удивительно только, как Рива с этим мирилась!