Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 71 страниц)

Адюльтер

Несмотря на небывалую удачу в ЦНИИСе, молодой организм требовал еще кое-чего. Нет, это я не насчет выпивки. Выпивка была, настроение поднималось, но куда его потом было девать? Помню и трудности, создаваемые «властями» выпивкам в общественных местах. Эти трудности только раззадоривали нас на поиски все новых средств конспирации. Были среди нас очень осторожные ребята, которые заносили бутылку с собой в туалет и, запираясь, выпивали там. Туалеты в Москве – конечно, не «азиатско-выгребной» вариант, но все-таки как-то недостойно строителей коммунизма. За что боролись?!

Поэтому наиболее решительные и остроумные предпочитали обманывать власти по-хитрому: пить на виду и не попадаться.

Помню, завтракать ходили мы на фабрику-кухню при МИИТе. Это огромная столовая самообслуживания, столы здесь стояли длинными рядами, а между рядов ходили толстые столовские тетеньки – «проверяльщицы» в белых халатах. Так вот задались мы целью выпить по стакану водки прямо на глазах у «проверяльщиц». Купили «Горный дубняк» по двадцать шесть рублей за бутылку (дешевле «Московской особой» и еще настоена на чем-то полезном, пьется легко!), взяли салатики, хлеб и стаканы, но без чая. Только собрались с духом – идет «проверяльщица». И тут меня осенило – «дубняк» был коньячного цвета, как чай. Я быстро опустил ложку в стакан и со звоном стал размешивать «дубняк», как чай, да еще и дуть на него, вроде чтобы охладить. Ребята быстро переняли пример, нашлись и такие, которые даже наливали «дубняк» в блюдце и хлебали из него, как горячий чай. Ужимки у нас были при этом подходящие – попробуйте «хлебать» сорокаградусный «дубняк», особенно из блюдца! Это потрудней, чем семидесятиградусный чай!

Но природа требовала не только водки, но и любви. И мы вышли на улицы, кто куда. Мы с Сурковым, которого звали Толей, выбрали улицу Горького – нынешнюю Тверскую – не на помойке же себя нашли! Престиж! Но престиж выходил нам боком – нас «динамили» по-черному. По мордам нашим было видно, кто мы такие. Сейчас такие называются «лохами», а тогда «телками» (не путать с «телками», которых тогда еще не было!). Мы знакомились, приглашали девочек в кафе или ресторан, выпивали, а когда уже собирались вместе уходить, они выходили в туалет, чтобы «привести себя в порядок». При этом нередко оставляли свои вещи – преимущественно, картонные коробки из-под обуви, причем просили «приглядеть» за ними. Так мы и приглядывали, пока официанты не поясняли «телкам» истинное положение вещей.

Взбешенные неудачами мы решили и сами отомстить «динамисткам». Набрали взаймы у соседей самые лучшие костюмы, я даже надел тогда галстук-бабочку и модную беретку. Решили изобразить студента-иностранца, прибывшего погостить в Москву к советскому товарищу. Нашли красивую коробку из-под вазы, поставили туда пустую бутылку из-под портвейна, перевязали ленточками и – на Горький-стрит.

Говорил я тогда по-английски неплохо, недаром специально изучал. Сурков отвечал мне по-русски, поясняя непонятные слова жестами. Заходили в модные магазины, осматривали дорогие покупки. В магазине «Подарки», что почти на углу Горького с Охотным рядом, приметили парочку, явно из команды «Динамо». В руках у них была авоська с коробкой из-под обуви. Мы обратились к ним за помощью в выборе подарка для моей английской тетушки. При этом Толя всяческими жестами за моей спиной показывал девушкам, что хватит, дескать, и вазы, а остаток лучше пропить в подходящем ресторане. Наивный английский студент долго уговаривать себя не стал, и мы, перейдя Охотный ряд, дружной компанией отправились в ресторан «Москва», что был на третьем этаже одноименной гостиницы. Тем более, что я по «легенде», в этой гостинице и остановился.

Надо сказать, что это было достаточно официальное заведение, в отличие, например, от «Зимнего сада» на седьмом этаже, или совсем уж демократичного кафе «Огни Москвы» на пятнадцатом. Но в два последних заведения вечером попасть было невозможно, а в «Москве» постоянно были пустые столики. Желающих слушать патриотические мелодии и вести себя «культурно» было немного – в основном, посетители были приезжие.

Мы не стесняли себя в выборе закусок и выпивок, а под конец уже договорились с девочками, как будем проходить в мой номер через коридорного «цербера», отошли «разведать» обстановку. Я глупо порывался взять с собой вазу, Толя пояснял мне, что лучше ее понесут девушки, так «натуральнее», и мы, оставив вазу и, попросив беречь ее от ударов, отошли на «пять минут».

Покатываясь от хохота, мы спустились в метро и поехали на свою «Новослободскую». Особенно развеселило Толю то, что я повесил на бутылку из-под портвейна «этикетку» с надписью «Привет от игроков тбилисского «Динамо»!»

Утолив жажду мести, мы решили искать счастье, не отходя далеко от дома, то есть от общежития. Ведь в нашем же корпусе жили и студентки, но мы почему-то считали их «честными» и не рассчитывали на быстрый результат. В чем по неопытности, конечно же, ошиблись.

На следующий вечер Толя привел в нашу комнату двух знакомых ему девушек с экономического факультета – Зину и Настю. Девушки отучились один год, а на лето никуда из общежития не уехали. Они жили в далеком пригороде в коммунальных квартирах – Зина с родителями, а Настя – одна. Где жила Зина, я не запомнил, а Настя (которая предполагалась, как я понял, мне) жила в Тучкове, под Можайском. Она была замужем, но мужа весной забрали в армию. Вот и вся предыстория.

Мы выпили бутылочку портвейна прямо в комнате, а другую взяли с собой. Гулять пошли в детский парк, что был в Марьиной роще недалеко от общежития. Парк-то был уже закрыт, но в ограде имелся шикарный лаз, и мы конспиративно проникли на детскую территорию. Катались там на качелях, бегали друг за другом, потом Зина предложила все-таки выпить. Мы рассказали девочкам, как «обманули» старшину с «боржомчиком», они, конечно же, смеялись. Я выбил пробку из бутылки ударами по «казенной части», но ни стаканов, ни киосков с газводой, где их можно было бы украсть, не наблюдалось. А из «горла» девушки пить отказывались – некультурно.

И тут я предложил способ питья, приемлемый сразу по двум критериям – и стакана не нужно, и в случае чего, девушек не обвинят в распитии спиртных напитков в детском парке (даже подумать страшно!). Способ я показал прямо на примере. Набрав из горлышка полный рот портвейна, я притянул к себе ошалевшую от удивления Настю и в поцелуе упругой струей «передал» ей половину набранного в рот вина. Сам я читал об этом у Мопассана, так поступил один его герой со своей невестой, и я мечтал повторить его опыт. И вот – довелось!

Настя, задыхаясь, наконец, оторвала свои губы от моих и, тяжело дыша, долго смотрела мне в глаза. Сразу стало понятно, что Мопассана она не читала, и видимо, ее муж тоже. Я на такое впечатление и не рассчитывал. Глаза Насти в тот момент я и сейчас вижу перед собой – это были счастливые глаза человека, сделавшего открытие. «Давай еще, я не успела распробовать!»

– потребовала Настя, и я под внимательные взгляды Зины и Толи медленно повторил Мопассановский поцелуй.

Как вежливый кавалер, я предложил научить этому способу и Зину, но когда она согласилась и уже подошла ко мне, в Толе вдруг взыграла ревность. Он резко оттянул Зину назад, сказав, что эти варварские способы не для них, и Зина выпьет, как положено, из «горла».

– Нечего тут свои бактерии людям передавать! – по-ученому подытожил Толя.

Мы все трое бросились возражать, что в портвейне, дескать, бактерии дохнут, и опять продемонстрировали с Настей этот кошмарный для бактерий опыт. Наконец, разомлевший от выпитого, Сурков решился повторить пикантный опыт. Но по неопытности, залил платье Зины красным портвейном. Оба закашлялись, и мы били их по спинам кулаками.

Возвращались мы домой уже веселые. Новый способ питья, как оказалось, пьянил вдвойне (советую попробовать, только не водкой!). Пока Толя и Зина, чертыхаясь, пролезали в лаз, Настя посмотрела мне в глаза каким-то смущенным взглядом и спросила:

– А у тебя хватит сил на последующие поцелуи, или ты их уже все растратил?

Я не совсем понял намек Насти, а может, тут и никакого намека не было, и жарко целуя ее, говорил:

Хватит, на всю жизнь хватит, на тебя и сил и поцелуев навсегда хватит!

Придя в общежитие, мы согнали заспавшегося «Крота» с постели.

– Погуляй, Крот, тут много коек свободных рядом! – по старой дружбе прошептал Толя своему другу, и «Крот», вздохнув, взял простыню с подушкой и вышел из комнаты.

Мы буквально ворвались в освободившуюся «обитель», и одежды полетели во все стороны. Вот вам – «честные» студентки и «нечестные» динамистки с «Горький-стрит»! Дома, дома у себя надо искать настоящую любовь, а не на Бродвее! Про жену свою, надо сказать, я забыл тогда начисто. Видимо, как и Настя про своего Сашу, который исполнял воинский долг перед Родиной в армии где-то на Урале.

– Не спеши, я хочу, чтобы тебя хватило надолго! – вот последние слова Насти, которые, я еще смог осмыслить. Слова, а главным образом, междометия были и позже, но критического осмысления их уже не было. Да и надо ли было их осмысливать?

Утром девочки, как сговорившись, проснулись ровно в шесть, быстро оделись и ушли. На прощание Настя поцеловала меня и сказала:

– Твой друг знает, как меня найти. Если, конечно, ты захочешь этого!

Я как был лежа, схватил Настю и прижал к себе. Я готов был не отпускать ее никогда, держать и держать вот так на себе до самой смерти, своей, по крайней мере. Столько нового, неиспытанного счастья и за такой краткий промежуток времени!

Когда Настя ушла, а я, потянувшись, решил поспать еще, мне в голову пришла мысль, что это – моя первая измена жене, причем далеко не только физическая. Я уже любил Настю, любил так, как может не очень-то поднаторевший в любовных перипетиях «горец» полюбить настоящую русскую девушку или молодую женщину. Может я в свои теперешние годы еще и не очень опытный мужчина, может опыт еще прибавится (этак, годам к ста!). Но мне кажется, что именно в русских женщинах есть загадочная смесь решительности, безрассудства, прямота чувств, может даже и не очень серьезных, полной самоотдачи в любви, без каких-либо гарантий на ее продолжение, не говоря уже о сохранении пресловутой «верности». Вот в эту сладкую русскую западню любви я попал тогда в первый раз!

– Дай Бог не последний! – чуть было не вырвалось у меня грешное пожелание; я совсем выпустил из головы, что уже венчан, и что мысли такие надо гнать из головы … Чур меня, чур!

Изнасилование в прачечной

Наступило время спортивных сборов в Москве. Наша команда приехала, но ее разместили в другом месте. А я, разумеется, никуда уходить и не собирался. Мы хорошо устроились – выпроводили «Крота» в соседнюю комнату, а Настя поменялась комнатой с соседкой Зины. Теперь на ночь Толя уходил к Зине, а Настя приходила ко мне. Шел мой счастливейший медовый месяц.

К нам в общежитие поселили спортсменов, приехавших на Спартакиаду профсоюзов. Пустующие комнаты заполнились, в общежитии стало людно, звучала речь на языках народов СССР. В соседнюю комнату поселили трех спортсменок из Армении – то ли толкательниц ядра, то ли метательниц диска. Огромные такие тетки, килограммов по сто двадцать, несмотря на молодость. Глаза огромные, черные, волосы курчавые, кожа смуглая.

– Вот с такими – не хотел бы оказаться в койке? – пошутил Толя, как оказалось, достаточно пророчески. Теткам не сиделось у себя в комнате, они то и дело топали в своих криво стоптанных шлепанцах на кухню и обратно, громко разговаривая через весь коридор по-армянски:

– Че! Ха! Ахчик, ари естех! Инч бхавунэс? Глхт котрац!? – гремели «мелодичные» армянские словечки из края в край этажа.

Как-то утром мы с Толей принимали душ в нашей «законной» мужской душевой. И вдруг туда одна за другой вваливаются наши спортивные тетки («телками» назвать их даже язык не поворачивается!) и на ломанном русском говорят:

– Женски душевой весь польный, ти не протиф мы здесь моимся? – и плотоядно хохочут – откажись, попробуй!

Мы с Толей забились в крайние кабинки, правда, кабинок, как таковых, и не было, были только коротенькие перегородки, тетки же заняли всю середину. Мы стояли под душем, глупо улыбались и не знали, как достойно исчезнуть.

А дамы не терялись. Намывшись, они стали бриться. Нет, не подумайте, что они стали брить себе бороду и усы, хотя и это следовало бы сделать. Они сперва стали брить себе ноги, на которых росла черная курчавая шевелюра. Затем поднявшись повыше, они побрили поросшие черной проволочной щетиной лобки, и ягодицы, на которых тоже курчавились волосы, правда пожиже, чем на ногах. Такой же густоты волосы были и на животах. Наши с Толей взгляды поднимались вверх вместе со станком безопасной бритвы, срезающей шерсть, мохер или меринос (не знаю что ближе к истине!) с тел наших «граций». И, наконец, мы увидели то, что перенести было невозможно – меж арбузных грудей с темно-коричневыми, почти черными, сосками, свисала вьющаяся шевелюра, напоминающая пейсы у ортодоксального иудея.

Мы прикрыли наши донельзя поникшие достоинства ладонями, и, сгорбившись, под улюлюканье наших дюймовочек, выбежали в раздевалку. Наскоро вытеревшись и сбросив с ног налипшую курчавую шевелюру (бежать-то приходилось почти по ковру из бритых волос!), мы, дрожа то ли от холода, то ли от животного ужаса, бросились к себе в комнату и заперли дверь.

– Неужели моя Настя и эти существа принадлежат к одному и тому же виду

– гомо сапиенс? – лихорадочно рассуждал я. Моя Настя, с тончайшей беломраморной кожей на руках и ногах, сквозь которую, как через матовое стекло, были видны голубые кровеносные жилки; жилки, которые я любил прижимать пальцами, и кровь переставала по ним течь – они обесцвечивались, пока я не убирал палец, и эти мериносовые, пардон, ляжки! Настя, которая, вообще слова не могла произнести громко: она говорила с придыхом, почти шепотом, чаще всего на ушко, например: – можно мне немножко побаловаться, миленький? И эти оглушающие непонятные звуки: «Инч бхавунэс? Глхт котрац? – которые издавали наши соседние «гомо сцапиенс». Да, да, именно «сцапиенс», потому что, попадись мы им ненароком вечером в безлюдном месте, так сцапают, что лужицы не останется! О, как в самом худшем виде оправдались мои опасения!

После нашего позорного бегства из душевой, соседки просто начали издеваться над нами. Подловят иной раз кого-нибудь из нас в коридоре, одна спереди, другая сзади, и начинают сходиться, расставив руки. Глаза черные горят, рты приоткрыты, сквозь крупные зубы слышится то ли смех, то ли рычание. Рванешься вперед или назад – обязательно схватят и облапают вдвоем, сладострасно приговаривая: «Иф, иф, иф …» Тьфу, ты!

Мы – штангист, мастер спорта – я, и акробат-перворазрядник Толик, чувствовали себя несчастными девственниками, попавшими в какое-нибудь африканское племя. Бить по морде? Неудобно как-то, да и явно проигрышно. Жаловаться Немцову – засмеют на всю жизнь. Оставалось запираться и не попадаться, что мы пока и делали.

Вечерами, перед встречей с нашими девушками, мы с Толей обычно принимали стимулирующий массаж в стиральных машинах. Поясняю. В подвале общежития была студенческая прачечная с огромными стиральными машинами активаторного типа. Это были баки из нержавейки с большую бочку величиной, в боках которых вращался активатор – небольшой диск с гладкими выступами. Вечером, когда прачечная почти всегда была свободна, мы запирали дверь на щеколду, набирали в стиральные машины теплой воды, садились в них и включали активатор. Вода приятно массировала кожу, разминая мышцы – лучше любой джакузи!

Если сесть к активатору лицом, а правильнее – передом, то потоки воды начинали активировать нам известно что, а там уже и до оргазма было недалеко. Но последний нам не был нужен, даже вреден – можно было опозориться ночью.

И еще один нюанс надо пояснить для полноты тех драматических событий, которые уже нависали над нами. У меня в тумбочке была початая бутылочка с зеленым ликером «Бенедиктин». Но бутылочка была с секретом – помните «тинктуру кантаридис» из шпанских мушек, которая чуть ни стоила мне жизни? Так вот, я добавил чуть-чуть этой настойки в ликер, и когда мы с Настей, уже потушив свет, быстро выпивали по маленькой рюмочке «любовного напитка», ночь наша после этого была активной, почти до членовредительства. Толя знал, что в тумбочке у меня ликер, но не знал его секрета.

И вот однажды вечером (думаю, что это была пятница тринадцатое число!), я налегке пошел в прачечную подготовить машину – вымыть ее, залить воду и т. д. Толя должен был спуститься следом за мной. Я уже набрал воды, но Толи все нет. Минут через десять вбегает Толя с полотенцами и рассказывает:

– Только я вышел из комнаты, наши тетки, уже поддатые, обступили меня и затолкали обратно в комнату. «Где твой друг?» – говорят, «хатым с вамы выпыт!» Я и объяснил, что мы должны белье постирать в прачечной, и что ты уже ждешь меня там. «Тогда давай водка!» потребовали они. Я им и отдал твою бутылочку ликера … Толя замер, разглядев выражение моего лица.

– Я верну, ты не сердись … – залепетал он, но я стремглав бросился к двери.

– Бежим отсюда, они знают где мы! – закричал я, пытаясь выскочить вон. Но было поздно.

Дверь распахнулась и наши три грации с постыдными улыбочками на полуоткрытых красных губах, шатаясь, вошли в прачечную. Две прошли вперед, а последняя заперла дверь на щеколду и часовым встала возле нее. Дамы, скинув халаты, и оказавшись в одних стоптанных шлепанцах, привычно раздвинув руки, двинулись на нас, как толстые привидения. Мы осмотрелись – помещение подвальное, бежать некуда. Припертые к стенке, мы приняли бойцовскую стойку.

– Гаянэ, – обратилась одна из обнаженных дам к нашему часовому, – иды аткрой двэр, крычи, зави помощ! Нас хатят износиловат!

– Че!!! («Нет!!!») – завопил я Гаянэ, которая уже пошла отпирать щеколду, – ари естех, ни бхави! («иди сюда, не кричи!») Делайте – инч узумес, лав? («Что хотите! Договорились?») – кричал я на диком армянском. Я представил себе, что будет, если нас поймают в подвале с этими голыми чудовищами. Поверят ли нам, что жертвы насилия – мы, а не наоборот? Поэтому я крикнул Толе, чтобы он не «ломался», а сам добровольно лег на стопку сложенных занавесей в углу.

Шмотки скидавай! – приказала «моя» гигантша, а Толика его «пассия» просто подхватила, как жена лилипута Качуринера (если помните эпопею с лилипутами!), и поволокла в угол.

Я покорно скинул майку, тренировочные брючки, закрыл глаза, зажал зубы и замер, лежа на спине. Я почувствовал, что на меня ложится что-то вроде гигантской породистой свиноматки с колючими бедрами, икрами и животом (небось, после того раза не брилась! – мелькнуло у меня в голове). Хуже всего то, что «свиноматка» чуть не задушила меня своими арбузными грудями, нависающими как раз над моими ртом и носом.

Я понял, что она пытается вставить мне в рот свой черный сосок, который я хорошо запомнил с момента душа с бритьем. Я замотал головой, как уже насытившийся молоком младенец, и моя гигантская «кормилица» прекратила эти попытки. И тут меня буквально обжег липкий, засасывающий, пахнувший бенедиктином и водкой, густой поцелуй, от которого я чуть не лишился сознания. Я мычал, мотал головой, пытаясь высвободить губы из высоковакуумного засоса. Моя насильница попыталась раздвинуть своим языком мне зубы и просунуть его мне в рот. Но и этот маневр не вышел. Тогда она, надавив на меня всей своей тяжестью, стала использовать меня по прямому сексуальному назначению. Я знал, что если она не удовлетворится, то может вытворить что угодно, и поэтому отчаянно помогал ей, мысленно представляя себе Настю. Но эти два образа не «ложились» друг на друга, и я чувствовал, что скоро стану недееспособным. Поэтому я собрал все силы и, как последняя проститутка, имитировал оргазм.

Видимо это было сделано натурально, потому, что вскоре оргазм охватил и ее. Удивительно только, что я остался жив от этих испытаний, и то, что на ее вопли никто не прибежал. Моя насильница (подруги называли ее Ахчик, но это могло быть и не именем, это слово по-армянски означает «девочка», «девушка»), медленно сползла с меня, не забыв «отвесить» прощальный густой поцелуй, и с рук на руки передала меня уже раздетой и готовенькой Гаянэ.

– Это несправедливо, – все возмущалось во мне, – а Толик? Почему мне – две, а ему – одна? Но Толик с его соперницей сопели и ворочались в углу, и видимо, не без взаимного удовольствия. К моему ужасу я оказался не готов к сеансу с Гаянэ.

– Сейчас перевяжут шнурком, и тогда конец! – успел подумать я, но все обошлось более гуманно. Гаянэ, более мелкая из своих гигантских подруг, быстро восстановила мою потенцию оральными упражнениями, и началась моя «вторая смена». Удивительно, а может и грешно, но акт с Гаянэ был мне менее противен, чем первый. Она не душила меня своими сосками, не пыталась протиснуть свой язык мне в рот, а совершала привычные и непринужденные сексуальные движения, которые были мне близки и понятны. И случилось то, чего я не мог никак ожидать – я изменил моей Насте – у меня произошел самый натуральный оргазм! Гаянэ, видимо, не ожидала этого, но быстро подстроилась, и, прежде, чем я окончательно лишился сил, успела удовлетвориться. Не так громко и бурно, как Ахчик, но оргазм явно ощущался. Я даже ответил на ее поцелуй.

Мои дамы растормошили Толикину партнершу, и они вместе быстро покинули прачечную. Мы с Толиком, жалкие и «опущенные», сели в стиральную машину и минут десять приходили в себя, успокаивая царапины и ссадины на своих телах. Потом вытерлись, оделись, и понуро побрели в комнату Зины. Было около часу ночи, но девушки не спали – не знали, что и подумать. Мы честно рассказали, что с нами случилось. Опытная Зина быстро спросила:

– А они шнурком вам не перевязывали?

– Нет, – отвечали мы, пряча глаза, – мы старались сами, вас представляли, – не соврали мы. – Иначе – шнурок, и конец нашему счастью, если не всей жизни…

Всю ночь шло оперативное совещание. Девушки решили забрать нас на время к себе по домам или устроить по знакомым, чтобы больше не подвергаться насилию. А Немцову – написать заявление о безобразиях спортсменок из такой-то комнаты, с требованием их выселить, и подписаться всем женским коллективом общежития. Наглые «тетки» были уже поперек горла всем девушкам, оставшимся на лето в общежитии.

Под утро мы с Толей сделали робкие попытки исполнить все-таки свой мужской долг перед нашими возлюбленными. Удивительно, что они приняли наши ухаживания, но еще удивительнее то, что все замечательно получилось. Молодость!