Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 71 страниц)

Вечный двигатель

Мы за пять минут дошли до станции метро «Чистые пруды», за пятнадцать доехали до станции «Автозаводская», за три минуты дошли до нужного пятого подъезда (дом профессора находился метрах в десяти от выхода из метро), и за две минуты доехали в лифте до девятого этажа. Итого, от дверей до дверей мы оказались даже на пять минут раньше, чем предполагали. Дверь открыла приветливая женщина, похожая чем-то на молодую Раису Горбачеву, но без какой-либо манерности – это была жена профессора Тамара.

Тамар, накрой чего-нибудь закусить, а мы с коллегой-журналистом – его зовут Петровичем, зайдем в ванную! – скороговоркой дал указания жене Гулиа. Почему-то он сразу стал называть меня «Петровичем», а не так как в Европе – по имени. Объяснил это тем, что он, как истинно русский человек, придерживается исконно русских традиций. Я заметил, что профессор уже несколько раз настойчиво подчеркивал, что он «русский человек», несмотря на то, что русским у него было по сути дела только отчество. Имя – Нурбей – было явно турецкого толка, ну а фамилия, если делать ударение на последнем слоге – напоминала французскую. Еще я помнил двух писателей с такой же фамилией: один, Георгий, был москвичом и работал в «Литературной газете», а другой – Дмитрий, жил давно где-то в горах на Кавказе, и был чем-то ужасно знаменит. Но произведений его я не читал, и чем он был так знаменит – не представлял себе. Но к этому вопросу мы еще вернемся, а пока – о вечном двигателе – цели моего визита.

Профессор не теряя времени снял с антресолей большую – двадцати– или тридцати литровую пустую бутыль с резиновой пробкой и двумя торчащими из нее шлангами.

– Это «вечный двигатель», – пояснил он, и указав на обычную трехлитровую «четверть» с прозрачной жидкостью, добавил, – это чача, градусов восемьдесят, не меньше – из Грузии, – также пояснил Гулиа. Я сначала не понял, имеет ли чача отношение к вечному двигателю, но оказалось, что нет.

В руках у профессора оказался черный маркер, он завел меня в ванную, куда затащил и вечный двигатель (четверть с чачей унесла в комнату Тамара), и прямо на белой кафельной стене ванной нарисовал схему.

Вот бочка, обычная двухсотлитровая, выкрашенная в черный цвет, чтобы тепло притягивала, как говорят в народе. Располагаем ее над водоемом – маленьким бассейном, корытом и т. д., с водой, отверстием книзу. Отверстие заткнуто резиновой пробкой с двумя шлангами в ней; оба шланга имеют по клапану. Один шланг, который опускаем в водоем, имеет клапан впускной, позволяющий воде только входить в бочку, а другой, который идет в теплицу с огурцами, одним словом, для полива чего-нибудь, содержит клапан выпускной, то есть позволяет воде только выходить из бочки. Бочка частично заполнена водой, примерно на треть или четверть объема. Вот и все. Ночью, когда холоднее, чем днем, особенно летом, воздух в бочке сжимается, и вода из водоема входит в нее через впускной клапан. Днем, когда тепло, особенно, если светит Солнце, бочка и воздух в ней разогреваются, воздух расширяется и давление гонит воду через выпускной клапан в поливочный шланг. Объем выливаемый на огурцы воды – от одного до двух-трех ведер в зависимости от разности ночной и дневной температуры и яркости Солнца. Все! Чем не вечный двигатель? Зачем нарушать законы природы, если ими можно пользоваться? – закончил профессор.

Вот модель, где бочку заменяет бутыль, а вместо Солнца, которого нет у меня в ванной, мы будем разогревать ее горячим душем; ночной же холод заменим душем холодным. Всасывающий клапан опустим в ведро с водой, а поливочный повесим повыше и под него для понту подставим какое-нибудь растение. – Тамар, принеси какой-нибудь твой цветок в горшке! – закричал жене профессор.

Тамара принесла какое-то растение, свисающее к низу этаким пучком, аспаракус, что ли.

Вот принесла свою любимую «еврейскую бороду», я так это растение называю, а то «аспаракус» – это русскому человеку не произнести, – ворчал профессор.

Наконец, все было установлено, и профессор пустил горячий душ, направив его на бутыль. Воздух с шипением начал выходить из поливочного шланга через клапан. Когда шипение прекратилось, профессор включил холодный душ. Секунд через десять вода из всасывающего клапана начала активно заполнять бутыль, поднявшись примерно на треть ее высоты.

Вот, что происходит ночью, вода засасывается в бочку, – пояснил профессор, – а днем, когда припекает солнце, она выливается на растения.

Профессор пустил горячий душ, и вечный двигатель, немного поразмыслив, излил на бедную «еврейскую бороду» такой поток воды, что Тамара немедленно убрала свой любимый цветок обратно.

– Все, принцип подтвержден экспериментально, – заключил профессор и вытер руки полотенцем.

Петрович, а давай организуем фирму по выпуску вечных двигателей для дачников. Закупим по дешевке бочки, выкрасим их в черный цвет, снабдим клапанами, которые я сделаю из обычных резиновых трубок, и шлангами. А затем дадим рекламу и будем продавать их дачникам. Ну, кому охота ездить каждый день на дачу и поливать огурцы? А так они приедут на выходные, как обычно, а всю неделю их огурцы будет поливать вечный двигатель! Интересно, сколько с этого можно будет иметь? Хватит на то, чтобы пить каждый день хорошее красное вино, или нет? – И с этими словами профессор повел меня в комнату, где Тамара уже накрыла нехитрый стол.

А на столе стояли три рюмки и «четверть» чачи, а также две пластиковые бутылки с водой – для разведения чачи, которую только профессор мог пить неразбавленной. На тарелках лежала закуска – нарезанный сулугуни, зелень, лаваш. И здесь профессор не обошелся без дидактики.

Кто знает, почему эта бутыль называется «четверть»? Что, четверть литра или чего четверть? А ведь настоящий русский человек – и Гулиа ткнул себя в грудь, должен знать, что это – четверть ведра, которое содержит 12,3 литра, или что-то около 3,1 литров.

Профессор снял с себя пиджак и рубашку, под которой оказалась настоящая морская тельняшка, а Тамара принесла ему светло-кремовый парадный военный китель с погонами генерал-майора.

Он всегда, когда выпивает с гостями, то надевает генеральский китель, – пояснила Тамара, – говорит, что так он чувствует себя «в своей тарелке». На что профессор, надевая китель на тельняшку, но, не застегивая его, удовлетворенно кивал головой.

О русских

Гулиа разлил чачу по рюмкам и предложил нам разбавить ее газировкой.

Это очень экономично, – заметил он, – берет быстро, сильно, а расход водки небольшой. Скоро я буду также разбавлять, а пока по привычке пью неразбавленную. Больно букет нравится, ведь чача – это самогон, изготовленный из виноградной кожицы и косточек, остающихся после выжимки вина. Эта жижа или мезга сбраживается, и из нее гонится чача. Иногда мезгу разбавляют водой и добавляют туда сахар, но тогда букет не тот. Лучше всего, когда у хозяина винограда много и сок выжимают самотеком, то есть без пресса. Тогда и вино качественное и чача получается классная. – Вот эта – такая! – заключил профессор. Он встал, поднял рюмку и провозгласил:

За жизнь, или как говорят евреи – «лыхайм»! У нас первый тост всегда такой! – Гулиа опрокинул рюмку и, немного погодя, запил водой. Мы выпили чачу разбавленной, но все равно напиток показался крепким и сильно пахучим. Я решил взять инициативу в разговоре и спросил:

Нурбей Владимирович, а какой вы национальности? Вот вы постоянно повторяете, что вы русский, но по имени и фамилии этого не скажешь; словечки вы употребляете еврейские, да и похожи на лицо этой национальности. Вот нос, например …

А вы, Петрович, когда-нибудь видели носы древних русских? – перебил меня профессор, – Иоанна Грозного, например, или других родовитых русских. Вот их носы – и он указательным пальцем показал на свой нос. Это только у современных Иванов не помнящих родства, «нос картошкой, а хер – гармошкой»; у настоящих же родовитых русских, как говорит русская же поговорка – «нос с горбинкой, а хер – дубинкой!» – профессор расхохотался, довольный своей шуткой, грубоватой, но, видимо, неоднократно эксплуатируемой. – И не морщьте носы на мои слова, – ишь, какие культурные выискались! Запомните, любой настоящий русский знает, что «хер» – это название буквы «х» в русском алфавите. «Похерить», например, это – «перечеркнуть», а не то, что вы подумали! Посмотрите в любой словарь, хоть в энциклопедию!

А теперь всерьез о том, кто русский, а кто – нет! – и Гулиа сел, явно намереваясь говорить долго. – Пушкин, Лермонтов, Фонвизин, Блок, Фет, или, правильнее – Фет, Владимир Даль, который подарил нам «Толковый словарь живого великорусского языка» и «Пословицы русского народа» – русские они, или нет? А все, начиная с Петра III, российские императоры – русские, или нет? Екатерина Великая, она же принцесса Софья Фредерика Августа Ангальт-Цербcтская – тоже нерусская, по-вашему? Заболев, она просила врача выпустить всю ее немецкую кровь и заменить ее русской. К сожалению, тогда это нельзя было сделать! А я считаю всех этих великих людей, да и многих, многих других, которых не упомянул сейчас, настоящими русскими, которыми Русь гордится!

Гулиа раскраснелся, поднял вверх указательный палец, глаза его горели, седая борода и такие же короткие седые волосы очень шли к золоту погон и пуговиц генеральского кителя, колориту настоящей адмиральской тельняшки. Этакий белый генерал в эмиграции. Чувствовалось, что чача уже давала себя знать.

Русский тот, кто любит Россию! – провозгласил Гулиа, – какая бы кровь не текла в его жилах – немецкая, шотландская, норвежская, эфиопская или грузинская. Чем не русским был Петр Иванович Багратион, потомок грузинских царей, отдавший жизнь за Россию!

– Или Сталин, – подсказал я профессору, даже не подозревая об особом его отношении к «отцу народов».

Гулиа внезапно замолк, все телом повернувшись ко мне, и пытливо посмотрел в глаза, как бы подозревая подвох, а потом тихо и спокойно произнес:

А ведь Сталин не только по любви к России, но и по крови русский – он сын смоленского дворянина. Сам Сталин, когда его называли грузином, постоянно поправлял: «Сталин – русский человек!» А то, что он сделал для России, лучше всего охарактеризовал Черчилль. Он писал, что Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой. Вот кто был истинный «властитель полумира», и полумир этот смело можно было назвать «Великой Россией», хотя входила туда почти вся восточная Европа и Китай, помимо Советского Союза, который Сталин так хотел видеть Россией…

Внезапно спохватившись, Гулиа встал и разлил чачу. – Что-то мы заболтались (он выделил местоимение мы, хотя говорил, преимущественно, он один), пора выпить и вторую.

Второй тост в этом доме всегда за любовь: до брака, в браке, после брака, вместо брака, и любовь к трем апельсинам! У нас с Тамарочкой, естественно, любовь в браке, хотя была и до этого. А большинство, почему-то любят выпить за любовь к трем апельсинам. К чему бы это, нет ли здесь какого-нибудь нетрадиционного уклона? – Гулиа подмигнул мне и многозначительно посмотрел на Тамару.

Мы выпили, Гулиа сел и тихо проговорил странные слова: – Для меня эта «любовь к трем апельсинам», наверное, и есть любовь к Сталину, и тут же добавил, – расскажу все-таки, почему Сталин Иосиф Николаевич был русским по крови.

Иосиф Виссарионович, – поправил, было, я, но Гулиа, грустно улыбнувшись, повторил:

Иосиф Николаевич, сын смоленского дворянина, знаменитого путешественника Николая Михайловича Пржевальского. Самый великий русский человек всех времен и народов!

Далее профессор продолжил свой рассказ.

Иосиф Николаевич Сталин

Я вам расскажу всю правду, полученную из надежных источников, как из архивов, так и от друзей из Грузии. Факты таковы, что от них не откреститься. Даже когда самого Сталина прямо спрашивали, не сын ли он Пржевальского, то «отец народов» только улыбался и отмалчивался. Если кто-то забыл, как выглядел Пржевальский, то можно посмотреть на портрет Сталина в зрелом возрасте – это Пржевальский. Только у Сталина кончики усов заострены, а у Пржевальского – нет. Сходство такое, что когда видят памятник Пржевальскому в Петербурге, то первым делом спрашивают: «Что забыли снести памятник Сталину?». Но одного портретного сходства мало.

Прежде всего, из записи в церковно-приходской книге следует, что дата рождения Сталина не 21 декабря 1879 года, а 6 декабря 1878 года, то есть Сталин был на год с лишним старше, чем мы предполагали. Для чего же этот день рождения «сдвинули», по-видимому стараниями матери и формального отца ребенка? Оказалось, что для того, чтобы скрыть реального отца ребенка, которым был вовсе не Бесарион (Виссарион) Джугашвили.

Дело в том, что зимой и весной 1878 года после экспедиции к озеру Лобнор и в Джунгарию (1876–1877 гг.) великий путешественник роковым образом заезжает погостить в г. Гори Тифлисской губернии, к своему другу князю Миминошвили (что в переводе звучит, как «Соколов», ибо «мимино» – по-грузински – «сокол»). Там он быстро знакомится с его дальней родственницей, весьма красивой и хорошо образованной двадцатидвухлетней женщиной Екатериной, среди своих «Кеке», Геладзе, которая уже была замужем за деревенским сапожником Бесарионом Джугашвили. Сапожник Бесарион, простите за каламбур, пил как сапожник и бил свою красивую и образованную жену, издевался над ней. Все три ребенка, рожденные от Бесариона, умерли еще в младенчестве. Поэтому и Пржевальский, и Кеке, соскучившиеся по адекватному общению с представителями противоположного пола, влюбились друг в друга и все время проводили вместе. И плевать они хотели на нищего пьяницу-мужа, который не просыхал все это время.

Через положенное природой время Кеке родила своего четвертого ребенка, который, в отличие от первых трех, рос здоровым, крепким, жизнерадостным и общительным. Вскоре Бесарион фактически покинул Кеке с шестимесячным Иосифом (Сосо) и уехал в Тифлис на заработки. Пржевальский же, прекрасно зная о своем потомстве, высылал Кеке через своего друга-князя значительные суммы денег («алименты»). Этих денег было настолько много, что родственник Кеке

– князь Миминошвили – «доверенное лицо» Пржевальского, материально помогал его сыну Иосифу до конца своей жизни. С помощью «алиментов» Пржевальского Иосифа определили в Горийскую духовную семинарию, очень солидное учебное заведение, где он, по настоянию Кеке (а может своего отца?) серьезно изучал русский язык.

Наезжавший иногда в Гори Бесарион, избивал теперь не только неверную жену, но и неродного сына, издевательски приговаривая: «Ты что, митрополитом захотел стать?» Знал бы он, кем станет Иосиф, который будет носить отчество «Виссарионович», не то запел бы. Но не суждено было ему, не дожил. Пить нужно было меньше. А Кеке дожила до славы своего любимого сына, приезжала к нему в гости в Москву. Говорят, что Сталин шутливо грозил ей пальцем, приговаривая: «Ах ты, блудница!».

Умерла Кеке Джугашвили, если память мне не изменяет, в 1936 году и похоронена в Тбилиси в Пантеоне на горе св. Давида. Я многократно бывал на ее могиле, прекрасно помню памятник на ней. Сам Сталин на похороны матери не смог приехать, но послал Лаврентия Берия устроить все как положено. К слову

– Лаврентий Берия приходится дядей жене моего дяди, то есть он мой дальний родственник.

– Эх, – вздохнул дальний родственник Берия, – если бы его не сдали его дружки Маленков и Хрущев в 1953 году, жили бы мы сейчас в богатейшей стране. Разграбили, бестолковые, пустили по ветру все, что создал Сталин. Рост ВВП достигал 13 % в последний год жизни Сталина, что позволило Хрущеву назначить дату наступления коммунизма на 1980 год. Был бы во главе страны Берия – гениальный администратор и хозяйственник, так и было бы. То есть – испугался профессор, – коммунизма-то как такового не было бы, и не дай Бог, а материальная база его была бы! А там – плавный переход к капитализму, как в Китае! Да и вообще, мы все ему жизнью своей обязаны! Ведь известен план нападения США на СССР с атомными бомбардировками всех крупных городов. На Москву, например, семь атомных бомб полагалось, на Ленинград – четыре. Даже Тбилиси, город, где я жил в то время, не избежал бы атомного удара. А спас нас, да и весь мир от атомной войны, не кто иной, как Берия. Ведь он руководил Атомным проектом в СССР, его уменьем и хитростью мы выкрали у США секрет атомного оружия и срочно заимели свои ядерные бомбы. Только после этого план уничтожения СССР был оставлен – и это заслуга Берия! Нет, неблагодарные мы люди! – Гулиа вздохнул и налил третью рюмку.

За успех безнадежного дела! – таков третий тост в нашем доме, – провозгласил хозяин дома, и продолжил: – у каждого свое «безнадежное» дело, которое он стремится сделать реальностью. «Мы рождены, чтоб сказку сделать явью» – напел Гулиа совдеповскую песенку. – У меня одно, у Петровича – другое, у Тамары – наверное, третье. Но у всех нас – одно общее – чтобы Россия снова, как при Сталине, стала великой, богатой и сильной. Чтобы не посылали нам гуманитарную помощь нами же побежденные народы! Аминь! – и Гулиа опрокинул рюмку, не запивая ее.

Мы сделали то же самое, в основном соглашаясь с темой тоста, но запивая чачу водой.

Генеалогическое древо

Расчет Гулиа оказался верен – встреча кончилась тем, что профессор получил заказ на материал для моего журнала, посвященный его научной работе. Вернее, не всей работе, а части ее, которая касалась магнитов. Очень интересная тема, даже для неспециалистов. Например, знаете ли вы, что магниты бывают жидкие? Что теоретически существует магнит с одним полюсом, а в жизни его нет? Что возле северного географического полюса находится не северный же, а южный магнитный полюс? Что магнитные полюса исколесили всю поверхность Земли, часто меняясь местами? Что существуют материалы, которые магнит не притягивает, а отталкивает, и таких материалов большинство? Гулиа написал статью, где рассматривались все эти вопросы, в том числе и изобретение самого профессора – магнитный подшипник, на который можно подвешивать грузы до полутора тонн и вращать с огромной скоростью.

Мы встретились в редакции журнала, где профессор передал мне статью. Почему-то зашла речь о здоровье, что мне надо бы походить в спортзал и малость подкачаться. Гулиа заметил, что мог бы помочь мне в этом, так как он сам ходит в «качалку» три раза в неделю, и является, между прочим, мастером спорта по штанге. Сказано – сделано, и мы стали два-три раза в неделю после работы ходить в тренажерный зал при ЗИЛе, рядом с домом профессора.

Профессор тренировал меня, и надо сказать очень успешно – я в считанные месяцы стал вдвое сильнее. То есть стал поднимать штангу вдвое тяжелее, чем в первый раз. А после тренировки мы чаще всего заходили к профессору домой отдохнуть после нагрузки и сделать небольшую релаксацию, тоста на три, не более.

Так я узнал о происхождении профессора, вернее об его предках. О генеалогическом древе, так сказать. Оказывается, Гулиа знал даже о своих прапрапрадеде с отцовской стороны и прапрадеде с материнской. Это – конец 18 века, мало кто помнит своих предков с таких далеких времен.

Начнем с отцовской стороны. Итак, прапрапрадед, или прадед деда нашего профессора родился в конце 18 века в селении Уарча Сухумского военного отдела (так называлась нынешняя Абхазия) и звали его Дгур Гулиа. Чем он занимался, его прапраправнук не знал; а чем может заниматься джигит в Абхазии 18 века? Гарцевал, небось, на коне, размахивал шашкой, пил чачу и тому подобное. Там же родился и прапрадед нашего героя по имени Тыкуа (где ставить ударение, никому не ясно; не правда ли – простое русское имя «Тыкуа»?) В этом же селении и появились на свет прадед по имени Урыс и дед по имени Гач. Но, слава Богу, они приняли крещение по православному обычаю и стали Иосифом и Дмитрием, соответственно. Бабушку – жену Дмитрия Гулиа звали Еленой Андреевной и девичья фамилия ее – Бжалава, она – грузинка. Отец – Владимир Дмитриевич Гулиа (1914–1942) был всесторонне талантливым человеком энциклопедических знаний, инженер, он погиб в Отечественную войну. Его взяли в армию еще до начала войны, когда его сыну Нурбею было всего шесть месяцев.

Самой колоритной фигурой из предков по отцу был, вне всякого сомнения, Дмитрий Гулиа, дед нашего героя, основатель письменности, литературы и театра, то есть всей культуры, абхазского народа. Он создал алфавит (это в 18-то лет отроду – вундеркинд!) абхазского языка. Более того, известен факт, что в Абхазии тех времен жених и невеста не могли, не имели права даже разговаривать друг с другом, только через посредников. Дмитрий Гулиа нарушил этот вековой обычай и написал стихотворные обращения жениха и невесты, которые они имели право говорить друг другу. Так вот, когда сваты представляли жениха и невесту друг другу, те вынимали листки со стихотворными посланиями Дмитрия Гулиа и складно говорили по ним.

Но, став мужем и женой, они все равно, чаще всего, меняли имена, чтобы нечистые силы не внесли раздора. Так, например, дядя и тетя нашего профессора, крещенные православные Зоя и Павел стали после женитьбы (не формально, а друг для друга, для родственников, и, видимо, нечистой силы!) Ицкой и Джамфером, но и так они не имели права непосредственно обращаться друг к другу.

– Пусть Ицка несет на стол чачу и мамалыгу! – провозглашал в пустоту, не глядя на жену, Джамфер.

– Пусть Джамфер меньше приказывает, а то не получит ничего! – отвечала уже в другую пустоту Ицка. Сначала гостям это казалось довольно диким, но после рюмки-другой привыкали. То есть православие существовало в Абхазии достаточно формально. Но не для Дмитрия Гулиа, который, как и Сталин, и в одно с ним время, учился в Горийской семинарии.

Дмитрий Иосифович был не по-кавказски педантом. Уже при советской власти, когда он стал Народным поэтом Абхазии, депутатом, орденоносцем, и вообще очень влиятельным человеком, его часто приглашали на всякие там собрания «актива» республики, чаще всего в качестве «свадебного генерала». Назначали, допустим, собрание на 1700. Дмитрий Гулиа приходил в половину пятого и ждал начала собрания. Видя, что народ подходит медленно, он постепенно свирепел, багровея, а точно в 1700 вставал и уходил, если собрание не начиналось. Так он приучал абхазцев к точности.

Но в отношении своего здоровья он таким педантом не был. У него был сильнейший диабет, ему были запрещены многие продукты. Но он улавливал момент, когда строгая жена Елена отворачивалась, хватал со стола, то, чего ему не положено, и пускался убегать, на ходу сжевывая запрещенный продукт. Постепенно его стали кормить за отдельным столом.

Когда наступила советская власть, его несколько раз пытались арестовать и даже расстрелять. Это потому, что он был похож на белогвардейского генерала Кауфмана, и потому, что нагрубил (сказал правду) местному партийному вождю Нестору Лакобе. Но Господь спасал его каждый раз. Умер Дмитрий в глубокой старости в 1960 году.

Наш герой унаследовал от деда любовь к знаниям и ту же педантичность. На вокзал Нурбей Гулиа приходит более, чем за час до отхода поезда. Правда не уходит домой, если поезд вовремя не приходит.

Теперь о материнской стороне генеалогического древа Гулиа. Мама нашего героя – русская, девичья фамилия ее – Егорова, Маргарита Александровна. В этой части древа нет такой яркой личности, как Дмитрий Гулиа, но каждый предок по-своему оригинален.

Самый «древний» предок с материнской стороны, о котором хоть что-то известно, это Кузьма Егоров, прапрадед нашего героя, родился в начале 19 века. Это был полковник, граф, посланный служить в Тифлисскую губернию в район Аджарии. Полк был расквартирован в городе Батуме, где часты были набеги турок. Запомнили о нем только то, что он постоянно выпивал, очень скучал по родине, и, выпивая, сетовал: «Эх, Расея, Расея!». Так он называл Россию.

О сыне его, тоже полковнике – Тарасе Кузьмиче Егорове известно больше. Он был достаточно богат, имел большое влияние в Батуме, но, кроме того, сильно выпивал, как и его отец, а еще и погуливал по батумским портовым борделям. Влюбился в девушку из борделя, грузинку по национальности – Марию и женился на ней. Родственники и друзья были в шоке – граф женился на девушке из борделя. Но своевольный Тарас объявил, что в доме у себя он примет только тех, кто выпьет вина из туфельки Марии и признает ее законной графиней. И постепенно потянулись друзья и родственники испить из туфельки Марии. Нурбей Гулиа помнил дожившую почти до ста лет свою прабабушку Марию Константиновну, гордую и степенную женщину, по которой никак нельзя было подумать, что она юность провела в борделе.

А сам Тарас погиб еще молодым. Вышел в море на своей яхте вместе с одиннадцатью друзьями, выпили, как водится, перевернули яхту (а может, буря случилась) и утонули. Но Тарас и Мария успели родить сына Александра, которого хорошо помнил Гулиа.

Александр переехал жить в Кутаис, где женился на бабушке нашего героя – Нине Георгиевне Гигаури, мещанке, дочери мебельного фабриканта. Гигаури – фамилия грузинских горцев – мохевов, которые славились необузданностью характера и свирепостью. Стараясь выбиться в «поставщики его императорского высочества» князя Ольденбурга, Георгий Гигаури подготовил огромную партию шикарной мебели для дворца Ольденбургов в Гаграх. Но придирчивый немец забраковал мебель, и наш фабрикант разорился. Как часто при этом случалось, сошел с ума и покончил собой в больнице.

Бабушка Нина была признанной красавицей, но бурного и необузданного нрава. Александр тоже был собой хорош, с военной выправкой – молодой граф, пошедший по банковской карьере. Но был слабоволен, и как все его предки, склонен к выпивке и загулам.

Молодые переехали жить в губернский город Тифлис, купили большую квартиру и родили дочь Маргариту в 1913 году – маму нашего героя. Но жизнь не устроилась, как это сразу можно было предположить, и супруги развелись. Бабушка осталась в Тбилиси, где вплоть до 1921 года (когда советская власть добралась до Грузии), продолжала вести светский образ жизни, а дед уехал жить в Ялту, где получил высокую должность в Крымском банке.

Но советская власть все изменила. Александру так и не удалось эмигрировать из Крыма, его то расстреливали, то миловали, пока он не перебрался снова в Тифлис, где устроился в банке счетоводом (это низшая ступень бухгалтера).

Бабушка же вспоминала начало советской власти так: «Утром загрохотали в дверь ногами, и вошли вооруженные люди. – Мы – большевики, – заявили они, – выносите все золото, драгоценности, а то приставим к стенке!». В семье были только женщины: прабабушка – вдова мебельного фабриканта Анна Александровна, бабушка и семилетняя Маргарита. Они грохнулись на колени и просили только не убивать их. Большевики забрали все, что было ценного, но заметили, что кольцо с бриллиантом осталось на руке красавицы Нины. – Не снимается, – оправдывалась бабушка. – А ну, Петро, сними вместе с пальцем, – скомандовал главный большевик, и, как вспоминала бабушка, кольцо мгновенно и бескровно снялось.

Уходя, главный большевик сказал: «Вы еще нас добром поминать будете, вот придут коммунисты, все до последнего заберут!» И бабушка, озираясь по сторонам, подтвердила: – А ведь правду говорил, собака, все так и получилось!

Но выжили. Бабушка открыла шляпную мастерскую и вышла замуж за бывшего белого офицера Зиновьева, «настоящего благородного дворянина», по ее словам. Он, как и отец Нурбея, погиб на войне в 1942 году.

Дедушка же Александр был настолько красив и обаятелен, что влюбил в себя управляющую банком Тамару и женился на ней. Она его и от войны уберегла. Но характер свой он не утратил и, прожив в роскоши и загулах более 20 лет, оказался лишним. Тамара бросила его и вышла замуж за своего главбуха

– тихого, скромного человека. Но Александр не сдавался; он, как граф, вызвал главбуха на дуэль и выстрелил в него из своего «пугача». Скромный главбух, имея больное сердце, умер от испуга на месте. Благородный граф лишился работы, квартиры и чудом не загремел в тюрьму.

Вот тут-то бабушка, которую Александр боялся до смерти, проявила благородство и женила своего бывшего мужа на подруге – польке. Подруга обиходила стареющего графа, который так и не начал работать. Они жили в маленькой комнатке на нищенскую пенсию, а Александр без водки «просто умирал». И вот красивая полька «тетя Нелли», как ее называл маленький Нурбей, ходила на рынок со стаканом и выпрашивала у торговцев чачей «по капле». Потом приносила этот стакан мужу, который растягивал его чуть ли не на неделю. Днями он сидел у окна, поставив стакан на подоконник, и смотрел на улицу. В 1963 году он умер. А вскоре заболела и бабушка, пережив деда на 4 года. Более года тетя Нелли ухаживала за ней, живя у нее дома. А потом она ушла жить в свою комнатушку.

Удивительная судьба была у тети Нелли! Дочь богатых родителей, живших в Варшаве на Маршалковской, она летом 1914 года одна поехала к подруге в Луганск. А тут началась война и девочка так и осталась в России. Жизнь бросала ее от Казахстана до Тифлиса, где она и осела. Хорошо разговаривать по-русски она так и не научилась.

Остается сказать о маме Нурбея. Она после гибели мужа в 1942 году замуж так и не вышла. Почему-то уехала из Тбилиси жить в Сухуми, поближе к родственникам мужа. А там случилась война Абхазии с Грузией, квартиру ее сожгли, и ей чудом удалось вылететь в Москву к сыну. Маргарите было уже за восемьдесят, она плохо ходила, видела и слышала. Ухаживала за ней жена Нурбея Тамара, остальных она перестала узнавать. Даже сыну она говорила, что не узнает его, и у нее, дескать, никогда не было детей. Наконец, улыбалась и «узнавала»: – Узнаю вас, вы муж Тамары! – говорила она сыну. В 2001 году Маргарита тихо умерла в возрасте 88 лет.

Вот и все про предков нашего героя. Остается добавить, что национальность свою Гулиа считает по матери; «так правильнее», ведь так считают «умные» евреи. При этом то, что бабушка, или мать матери – грузинка, в расчет почему-то не шло. Он русский – и по духу и по крови – и баста!