Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 71 страниц)

– Учусь этому! – загадочно ответил я.

Гена весь вечер допивал свою рюмку, а остальное выпили мы с Наташей. По ее реакции на знакомство со мной, я понял, что «встретились два одиночества». Она стала называть меня «Нури», а я, ее – «Натой». Вскоре она захотела спать и попросила проводить ее; я заметил, что Наташу сильно «вело».

Провожать оказалось недалеко – она жила на первом этаже в конце коридора. Наташа отперла дверь, и, отворив ее, быстро протолкнула меня в комнату, видимо, чтобы не заметили студентки. Затем она заперла дверь уже изнутри, но свет зажигать не стала. Достаточно света проникало через два окна, завешанные газетами. Наташа без обиняков обняла меня за шею и поволокла к постели, которая уже была разобрана. Все это казалось мне какой-то фантастикой или сном, но я решил, что так, видимо, это и должно быть – судьба!

– Делай со мной, что хочешь, но только обещай, что не будешь звать меня замуж! – прошептала мне прямо в ухо Наташа, когда мы уже фактически выполняли супружеские обязанности.

– Торжественно клянусь – не буду! – прерывисто дыша, обещал я.

Интуитивно я почувствовал, что уже скоро Наташа собирается нарушить тишину и прикрыл ей рот ладонью. Звуки получились сильно приглушенными.

– Проклятые студенты! – успела только, задыхаясь, прошептать Наташа, как ей пришлось «глушить» уже меня.

И вот мы как рыбы, вытащенные из воды, лежа на спинах, пытаемся дышать, беззвучно открывая рты. Студенты, вернее, студентки не дремлют! Им интересно все, чем занимаются их доценты! В голове моей все постепенно «устаканилось».

– Да, висеть бы мне сейчас с вываленным набок языком, не порвись пояс!

– не давала мне покоя эта одна-единственная мысль. – Никаких суицидов больше, что бы ни случилось! – поклялся я сам себе. Заклялась, как говорят, свинья на помойку не ходить!

Предательства

Время от времени я заходил-таки на кафедру, чтобы сотрудники меня не забывали. Кроме преподавателей на кафедре работали три лаборанта – женщина-секретарь, жена доцента с соседней кафедры, а также двое мужчин – безногий ветеран войны Менадр Евстратович Олеандров (Поносян постоянно путал и называл его «Олеандр Менандрович»), и молодой, чрезвычайно мрачный и молчаливый парень – Коля Мокин – пришедший только что после армии.

Когда на кафедре было много сотрудников, я веселил их анекдотами, которых помнил множество. Народ хохотал, только один Коля Мокин сидел молчаливый и мрачный, даже не улыбался, хотя анекдоты внимательно выслушивал. Но вот я перешел к анекдотам на армейскую тематику. Рассказываю один из них: «Солдат, слушающий анекдот, смеется три раза: когда рассказывают, когда поясняют, и когда доходит. Офицер смеется два раза: когда поясняют и когда доходит. Генерал смеется только один раз: когда поясняют – до него не доходит!».

Ну, все посмеялись, а Коля все сидит мрачный, сдвинув густые брови, о чем-то думает. Прошло минут пять, все уже забыли об анекдоте, как вдруг стены кафедры сотряс громкий смех Коли, чего раньше от него никто и не слышал.

– Ха, ха, ха! – громко смеялся Коля, а потом, закончив смеяться, отчетливо сказал: – Да, Нурбей Владимирович, вы не лишены чувства юмора!

На этот раз стены кафедры сотряс коллективный гомерический смех всех сотрудников, длившийся так долго, что к нам в дверь стали заглядывать из коридора. Когда я уходил, Григорий Арамович, провожая меня до вестибюля, сказал напоследок:

– Как весело с тобой, будто находишься в родном Ереване! Зашел бы в гости, так хочется выпить с кавказским человеком!

Мне и самому хотелось выпить с коллективом – Абросимовы (это Гена и Лена) почти не пили, а вдвоем с Наташей пьянствовать скучно, хотя мы и делали это каждый день. И я спросил у Поносяна, можно ли мне прийти с подругой из нашего же ВУЗа, на что получил резко положительный ответ. Когда я сообщил Наташе, что мы приглашены к Поносяну в гости, она отнеслась к этому настороженно.

– Ты хорошо его знаешь, ведь к выпивке у нас в институте особое отношение – почти сухой закон?

Я слышал, что «дядя Абраша» нетерпимо относится к пьянству, на партсобрании разбирали даже чье-то «персональное дело» за выпивку – об этом гласило объявление в вестибюле. Но мы ведь идем к кавказцу, почти к родственнику!

Заложив три поллитровки в карман кожаного пальто, подпоясавшись отремонтированным поясом, и взяв под руку мою Наташу, я отправился в гости к Поносяну. Он жил, как я уже говорил, в преподавательском общежитии, но как оказалось, в одной комнате с другим доцентом, молодым и общительным Гавриловым с кафедры философии.

Мы перезнакомились друг с другом, я вытащил три бутылки из одного кармана, что поразило хозяев, и мы начали выпивать. Почему-то Поносян после первой же рюмки пить отказался – привык, говорит, к вину, да и вообще сегодня печень побаливает. Наташу это опять же насторожило, но я шепнул ее на ухо: – больше останется!

Пили, в основном, я с Гавриловым, да и Наташа – чуть-чуть. Как поется в песне, «выпили мы пива, а потом – по сто, а затем начали – про это и про то!» Коснулись мы того, что в институте – одни евреи. Поносян заметил, что почти все заведующие кафедрами – евреи, что нам здесь ничего не светит; он сам, например, собирается получить квартиру и снова тут же вернуться в Ереван.

– Так что, если ты собираешься получить кафедру, – забудь об этом, найдут какого-нибудь еврея! – доверительно сказал мне Поносян.

– А как же Абрам обещал мне через полгодика? – возмутился я.

– Да он всем обещает, и мне обещал то же самое! – признался Поносян.

И тут меня понесло – я и так, и этак поносил ректора, а за ним и всех институтских евреев. Даже затронул ректорскую маму, чего, правда, сам не помню.

– А какой он развратник – ты себе не представляешь! – добавил Поносян.

– Был, понимаешь, в санатории в Кисловодске, да не один, а с молодой любовницей – вот с их кафедры, – и Гриша указал на Гаврилова. Тот засмеялся:

– Ну и шутник же ты, Гриша, да ей еще тридцати нет, не верю!

– У меня доказательства есть – фотографии! В том санатории мой двоюродный брат работает, вот он их и сфотографировал на память. А потом фотки эти мне передал, узнав, где я работаю. – Если будут обижать – покажешь, – говорит!

Но когда Гаврилов посерьезнел, Гриша рассмеялся и превратил все в шутку.

Выпил я у Поносяна сильно – Наташа еле довела меня домой и положила спать в моей комнате – в таком состоянии я был ей бесполезен. Студенток мы не стеснялись, все уже были в курсе наших дел. Я спал часов до одиннадцати, пока в комнату ни постучала дежурная и ни сообщила, что меня срочно вызывают к ректору. Не предполагая ничего плохого, я быстро оделся и через полчаса был уже в приемной. Ректору доложили, и я зашел.

– Разговор будет плохой, – сразу предупредил меня Абрам, – знайте, что у нас городок очень маленький, а институт еще меньше! Вчера вы при сотрудниках института ругали меня матерно и ругали всех евреев – что плохого я или другие евреи вам сделали? Ведете развратный образ жизни, пьянствуете – и это при студентах в общежитии. А нагрузки почему себе не взяли – так вы приобретаете преподавательский опыт? Я недоволен вами – немедленно исправляйтесь, если хотите вообще у нас работать!

Вышел я от ректора так, как будто меня окатили – нет, не холодной водой, а ушатом дерьма. Кто донес? Наташе же это самой не выгодно. Поносяну

– тоже, ведь мы ректора ругали вместе. – Гаврилов! – мелькнула мысль, – он коммунист, на кафедре философии все коммунисты; он не ругал ни ректора, ни евреев. Как бы он не сказал ректору про фотографии, что у Гриши!

Я немедленно разыскал Поносяна, для этого мне пришлось даже его вызвать с занятий, и рассказал ему о происшедшем.

– Точно – Гаврилов! – поддакнул мне Григорий, – ведь они на кафедре философии все «сексоты». Секретные сотрудники – расшифровал он это слово, видя мое недоумение. А с фотографиями – это я пошутил, ты сам смотри – никому про это!

Наташе я рассказал про визит к ректору уже после работы, она была очень раздосадована.

– Ну, все, теперь мы оба у начальства на крючке! Не хотела туда идти, чего ты и меня потащил? Теперь тебе никогда не получить кафедру, а мне – должности зам. декана по воспитательной работе. Хотела подработать немного! Уверена – донес Поносян! Морда у него отвратительная, не выпил ни капли, да и заинтересован он, чтобы ты кафедру не получил. Он на место зав. кафедрой метит!

Я решил, что и это логично, но прямых доказательств нет. Надо быть крайне осторожным со всеми, хотя чего уж осторожничать, когда все потеряно! Я уже хотел, было отметить мою неудачу дома, но Наташа меня попросила:

– Сделай мне приятное, зайди со мной к одному знакомому, он в соседнем доме живет. Он – шофер-таксист. Недавно он меня с Курумоча бесплатно довез. Летала в Казань, еще до знакомства с тобой, а по дороге назад у меня из кармана кошелек сперли, так он довез меня бесплатно домой. Правда, я обещала занести ему деньги, даже паспорт показывала, где живу, оказалось, что мы соседи.

– Посидим полчасика, выпьем, отдам ему деньги, поблагодарю, и домой пойдем. Только не вздумай ревновать – ему пятьдесят с лишним лет, мужлан такой малограмотный – сам увидишь!

Взяли пару бутылок водки, Наташа перевела меня через двор, и позвонила в дверь, крыльцо, которого выходило почти на угол нашего дома. Дверь открыл хмурый мужик в тулупе, оказавшийся тем самым водителем.

– Дмитрий Васильевич, вот я и нашла вас! А вы, наверное, решили, что я забыла про должок! – Наташа вошла в дом, ведя меня за собой. В комнате оказалось очень холодно – отопление было печное, а печь – нетопленой. Кроме холода в комнате был страшный беспорядок, бардак, что называется. На газете на столе – недоеденная селедка и полкирпича черного хлеба. Мы, не снимая верхней одежды, присели за стол, я вынул бутылки. Хозяин оживился, сбегал куда-то, принес охапку дров. Помимо стенной печи, в комнате стояла жестяная печка-буржуйка, дымовая труба от которой шла прямо в верхнюю часть стенной печи.

Печка загудела, в комнате сразу же стало тепло. Мы сняли пальто и положили рядом с собой. Дмитрий Васильевич тоже снял свой тулуп и принес из сеней пару селедок, стал их чистить. Я заметил, что у него не хватает верхних фаланг нескольких пальцев на руке, а где эти фаланги имелись, был несмываемый «траур» под ногтями. Все это было так противно, что я только и стал дожидаться конца этого визита. Мы выпили по первой, мне после вчерашнего стало тошно, и я больше не притрагивался к водке. Наташа и шофер продолжали пить; Наташа оживилась, стала отпускать какие-то сальные шуточки.

Если хотите увидеть людей в самом гадком свете, то при коллективной пьянке сами воздержитесь, не пейте, и вам будет до тошноты противно смотреть на пьющих и слушать их бред. Если, конечно, они не английские лорды. Наташа и Дмитрий Васильевич лордами не были, и мне стало гадко. Я начал звать Наташу домой, мотивируя тем, что мне жарко (а в комнате действительно стало как в бане – тепло и сыро). Она посоветовала мне одеться и подождать во дворе.

– Я за тобой – мухой! – заявила она и поцеловала меня в щеку.

Я оделся и вышел. Подождал с четверть часа, разозлившись, вернулся назад. Но дверь оказалась запертой. Тогда я стал звонить, дверь, ворча, отворил Дмитрий Васильевич – босиком, в майке и кальсонах. Кинувшись в комнату, я увидел Наташу, лежащую в койке под одеялом; лицо у нее было багровым и в пятнах.

– Дмитрий Васильевич, – прогнусавила она, – выгоните его, он мне надоел!

– Ну, что, – спросил меня этот монстр в кальсонах, – сами уйдем, или сделаем, как они велели?

Я повернулся и, не ощущая ничего, вышел во двор. Полная Луна сияла, как холодное Солнце, освещая снег. Вокруг была смертельная красота. Глубоко проваливаясь в сугробы, я шел «напрямки» ко входу в общежитие и удивлялся, как это земля не разверзнется подо мной, и я не провалюсь в Тартарары. Что это все означает – спасение мое из петли, внезапное любовное счастье, неожиданное предательство сотрудника, и конец карьеры? И далее – неслыханное по цинизму предательство любимой женщины! Не слишком ли частая смена декораций, дальше, как будто, некуда…

Но я, как обычно, ошибся, дальше было куда… Зайдя в комнату Наташи (ключи были у меня), и погасив свет, я лег в ее постель. Постель не менялась, наверное, никогда; простыня была местами необычно накрахмаленной; в комнате стоял устойчивый запах застарелого секса. Понюхав подушку, глубоко втянув носом воздух, я почувствовал после прогулки по чистейшему и лунно-морозному воздуху, что от подушки приторно сладко запахло Наташей. Подумав немного, я снова сладострастно понюхал подушку и заснул, обняв и прижав ее к лицу. Проснулся я от стука в дверь. Ключ был вставлен в замок и торчал с моей стороны.

– Кто там? – ошалело спросил я и понял, что уже утро.

– Нури, прости, это я! – жалобным баском пропела лисица-Наташа.

Отворив дверь, я увидел несчастных, дрожащих с похмелья, Наташу и ее монстра-приятеля. Они вошли, и Дмитрий Васильевич заспешил обратно.

– Я проводил их, чтобы ничего по дороге с ними не случилось! Простите нас, чего по пьянке не бывает! – стуча зубами, просипел Васильич.

– Одну минуточку! – бросил я ему и приказал Наташе, – раздевайся, и – в койку!

Она, дрожа от тремора, принялась быстро раздеваться, и я не отставал от нее. Раздевшись, она – худющая и сутулая, бессильно повалилась на койку. Я лег на нее, покрыв своим телом, и тогда уже спросил ошеломленного этим зрелищем Васильича.

– Что, выйдешь сам, или помочь?

Тот нелепо затопал сапогами, завертелся, видимо забыв, где выход и, наконец, вышел вон. Я запер за ним дверь и приступил к экзекуции Наташи…

А через три дня…Чтобы было понятно, и в тоже время, чтобы обойтись без обыденщины, расскажу анекдот в тему, причем в двух сериях.

Над Африкой, районом, где проживали дикие племена, разбился самолет. Все погибли, осталась в живых одна стюардесса, которую взял своей очередной женой вождь местного племени. Конец первой серии.

Вторая серия. Через три дня вождь собирает своих воинов и спрашивает их:

– О, мои храбрые воины, помните, как в позапрошлом году крокодил откусил мне ногу, плакал ли я тогда?

– О, великий вождь, ты не плакал тогда! – отвечали воины.

– А когда в прошлом году тяжеленный бегемот наступил мне на живот, плакал ли я тогда?

– О, великий вождь, ты не плакал и тогда! – отвечали воины.

– А теперь я плачу, плачу, когда писаю!

Теперь ясно, что со мной случилось через три дня? Если не ясно, то дополняю сказанное еще одним анекдотом.

– Все течет, все меняется! – сказал философ.

– Все течет, но ничего не меняется! – возразил больной одной неприличной болезнью, называемой «гусарским насморком», «путешественником», «триппером», «гонорреей» и мало ли еще как…

Одним словом, мне не хватило всех бед, которые со мной приключились, и я получил в наследство от Дмитрия Васильевича этот гусарский насморк, будь он неладен (и Васильич, и насморк!). Хотел, было, набить Натахе лицо, но пожалел – своя, все-таки…

Дальнейшие приключения

И вдруг…наконец, должно же нам хоть в чем-то повезти – Наташе объявили, что ей выделили квартиру и нужно срочно, за день или два заселяться. Квартира была двухкомнатной с одной проходной комнатой, совмещенными удобствами и крохотной кухней в пятиэтажной «хрущебе» на последнем этаже. Но считалось, что и это отлично.

Перевозить было практически нечего, вся обстановка в комнате была «казенной», но была одна загвоздка. Наташа никак не могла найти слов, чтобы сказать мне об этой загвоздке. Но, наконец, нашла слова, и вот в чем оказалось дело.

Будучи дамой ленивой, Наташа не выходила вечером, ночью и утром в туалет, который находился в конце коридора, делала свои дела (естественно, не очень серьезные!) в комнате в баночки. Баночки затем сливались в трехлитровые баллоны из-под сока; они закупоривались полиэтиленовыми крышками и хранились под кроватью и в шкафу. Баллонов было таких около двадцати, и их надо было ликвидировать, чтобы «сдать» комнату и получить разрешение на въезд в квартиру.

Но как эти баллоны с желтоватой жидкостью пронести незаметно через весь коридор, чтобы пронырливые студентки ничего не заметили? Я на минутку задумался и нашел-таки решение. Мне его подсказала загадка, которую я немедленно загадал Наташе.

– Наташа, а у какой нации есть такая фамилия – Мачабели?

– Да грузинская это фамилия, такой писатель был или артист, не знаю, – без энтузиазма ответила Наташа.

– А фамилия Мачасини – это у какой нации?

– Итальянская она, а в чем дело?

– А дело, моя дорогая, в том, что была «моча бели», а теперь будет «моча сини», и ни один студент не догадается! Беги за чернилами!

Наташа «мухой» слетала в институт и принесла пузырьков десять синих чернил для авторучек с кафедры. Мы откупоривали баллоны, заливали туда пузырьки чернил, а потом несли баллоны с темно-синей жидкостью сливать в туалет. Студентки таращили глаза, но ничего понять не могли. Наташа сама призналась одной из них, что красила постельное белье в синий цвет – так сейчас модно – а теперь сливает отработанную краску.

Так или иначе, комнату мы сдали, положили жалкие пожитки Наташи в чемодан и принесли его в квартиру, которая была неподалеку. Вторым рейсом мы зашли в спортмагазин и купили надувной матрас с подушками. По дороге взяли выпивку и закуску. Отметили вселение, надули матрас и заснули. Ночью, потихоньку сталкивали друг друга с узенького матраса, так как вдвоем на него не помещались. Назавтра пришлось покупать еще один.

Начало моей «течки» совпало с нашим вселением на новую квартиру. О том, чтобы лечить позорную болезнь в городском диспансере, даже и разговора не могло быть. Как говорил мне наш ректор, Тольятти – городок маленький, и назавтра все «интересненькое» будет известно повсеместно. Поэтому Наташа позвонила в родной город Казань и переговорила со своей знакомой медсестрой о нашей обоюдной проблеме.

– Миллион бициллина в мышцу сейчас и сто тысяч – через месяц. По пачке тетрациклина и норсульфазола в день в течение недели. От выпивки в период лечения воздержаться! – пробубнила мне Наташа советы медсестры.

Мы дружно посмеялись над последним советом «ученой» медсестры, но шприц и пузырьки с бициллином купили. Уколов, естественно, никто из нас делать не умел, знали только, что их делают в ягодицу. Прокипятили шприц (тогда одноразовых не было!), положили его на блюдечко остывать, а сами для храбрости «приняли». От страха нас бил колотун, уколов мы оба очень боялись, тем более от таких непрофессиональных «медиков».

Я раскрыл пузырек с бициллином, это оказался порошок. Как же его колоть, если он порошок? Решили разбавить кипяченой водой. Высыпали два миллиона единиц бициллина на блюдце (а это оказались все десять пузырьков!), разбавили рюмкой воды и размешали ложкой. Получилась каша. Налить больше воды – тогда в шприц не поместится. А так – эта каша и не засасывается!

Вынул я поршень из шприца и ложкой заложил туда кашеобразный бициллин. Затем вставил поршень, надел иглу и приказал Наташе: – Ложись! Да не так, перевернись на живот, я же укол делать буду, а не то, что ты подумала!

Она заверещала, и, дрожа всем телом, стащила с себя трусы и легла на матрас лицом вниз.

Резким движением я воткнул иглу в ягодицу и начал давить на поршень. Лекарство не шло через иглу! Наташа начала издавать стоны, совсем как при половом акте. Я пристыдил ее: она замолкла, положив себе в рот пальцы и прикусив их. Взяв шприц левой рукой, я со всех сил надавил на поршень правой. Наташа взвизгнула, кончик шприца выскочил из иглы и лечебная «каша» брызнула во все стороны. Мы все оказались, как в известке.

Тогда я вынул иглу из ягодицы моей пациентки. Чтобы успокоиться, мы выпили еще, и на сегодня опыты решили прекратить. Даже мыться от «известки» не стали – отложили на утро. Легли сперва на один матрас, сделали «дело», потом я перелег на свой. Снились кошмары.

А назавтра у меня был интересный день – доклад на расширенном Ученом Совете о моей диссертационной работе. Расскажу поподробнее. Желая как-то реабилитировать себя, я как-то зашел к ректору и попросил его устроить «слушание» моей докторской диссертации на Ученом Совете института. Конечно, диссертационного (специализированного) Совета у нас не было, но, во-первых, я получил бы выписку об апробации работы, а во-вторых, общественность института узнала бы, что я не только пьяница и развратник, но и «большой русский ученый».

А ректор предложил мне доложить работу на так называемом расширенном заседании Совета – в актовом зале с приглашением всех желающих. Фолиант мой отдали на рецензию «внутреннему» оппоненту, заведующему кафедрой «Теория машин и механизмов» – Жоресу Самойловичу Равве, наиболее «продвинутому» ученому института в технических науках. Плакаты для доклада у меня были – частично из Грузии, а частично изготовленные здесь между выпивками.

И вот мой доклад должен был состояться именно завтра в 1600, когда утренние занятия будут уже закончены. Крупное объявление было заранее вывешено в вестибюле. Наташа помогла мне собрать плакаты и донести их в двух рулонах до института – листов-то было около сорока.

Но это была не основная трудность, я бы даже сказал, проблема. А проблема состояла в моей болезни, именно в том, что «все текло, но ничего не менялось». Недостаточно опытная в этих делах Наташа, даже посоветовала мне воспользоваться презервативом, но я с гневом отверг эту глупую идею. Представляете себе, если эта штука, наполнившись, слетит со своего места и выпадет наружу через брюки прямо на пол! Это перед залом! Вот и будет причина устроить следующий суицид! Решил надеть несколько пар трусов, а сверху – тугие плавки и спортивные шаровары. Авось пронесет!

Мы с Колей Мокиным развесили плакаты по стенам, а тем временем народа собрался полный зал. Такого аншлага я не ожидал! В зале были представители даже кафедр, далеких от технических наук. Видел и моих коллег по залу штанги, даже видел ту даму с кафедры философии, которую Поносян связывал с отдыхом ректора в Кисловодске. А Лена Абросимова привела свою подругу с кафедры – Тамару, яркую красавицу с иссиня-черными волосами и голубыми глазами.

Дело в том, что Тольятти тех лет был городком в глухой провинции, куда даже железная дорога не подходила. И любое событие, приезд даже самого «замшелого» артиста из Москвы, вызывали громадный интерес и аншлаги.

Помню, мы с Наташей еле достали билеты в наш Дом Культуры, где должен был выступать какой-то никому не известный певец из Москвы. Народ толпился даже в проходах, не говоря уже об откидных местах и балконе. Но мы сидели в первых рядах – билеты ведь взяли по блату. А певец-то вышел весь пьяненький, пускал петухов, а в довершении всего свалился в оркестровую яму. Мы его всем залом тащили оттуда, даже я участвовал в этом – помогал «выкатывать» его из ямы снова на сцену. Дело-то для штангиста привычное!

А тут, вроде, пока не пьян и петухов не пускаю, свой же сотрудник, и – «большая наука». Дурная слава о моей личной жизни только подогрела интерес публики.

Первым выступил ректор. Он говорил о том, что наш институт становится все более привлекательным для ученых со всей страны. И скоро у нас будут свои доктора наук, а один из будущих докторов наук, – и он указал на меня, – сделает сегодня нам сообщение о своей работе.

Я был в ударе. Во-первых, нужно было реабилитировать себя в глазах общественности, да и перед ректором. Во-вторых, Наташа сидела в первых рядах, и мне хотелось показать себя и перед ней. А в-третьих, я неожиданно заметил, что все время смотрю на подругу Лены Абросимовой – красавицу Тамару, просто не могу отвести от нее глаз, да и она смотрит на меня весело и заинтересованно.

Говорить на публику я уже умел и любил. Не залезая в дебри, популярно рассказал о том, что хватит уже создавать машины, которые расходуют все больше энергии, загрязняют атмосферу, увеличивают энтропию. Слово «энтропия» вызвало легкий вздох аудитории! Скажут ли нам потомки «спасибо», если мы ставим на автомобили тормоза, которые «губят» энергию, с таким трудом выработанную двигателем, переводя ее в тепло? А ведь эта энергия могла бы еще не раз быть повторно использованной. Человечество сделало громадные шаги вперед, когда научилось сохранять впрок – «консервировать» пищу, «консервировать» деньги в банках, и предстоит сделать еще более значительный шаг, научившись «консервировать» вырабатываемую энергию в накопителях. А пока мы «уничтожаем» почти всю энергию прямо в момент ее выработки! Затем я рассказывал о примерах использования накопленной энергии в моей работе – о супермаховиках, их магнитной подвеске, скрепере, гибриде на автомобиле и так далее.

– Вот к таким работам, которые позволят сохранить и повторно использовать самое ценное, что есть у нас в жизни – энергию, я и отношу мою работу. Не снизить, поскольку это невозможно, а хотя бы замедлить рост «царицы тьмы» – энтропии – вот цель, которую я поставил в моей скромной работе! – так закончил я выступление, которое почему-то вызвало в зале аплодисменты.

Не привыкшая к научным докладам аудитория, отреагировала как на доклад о политике партии.

– Прошу задавать вопросы! – провозгласил регламентную фразу ректор.

Но желающих задать вопрос не было. Я позабыл, что докладчики обычно раздают знакомым листочки с вопросами, на которые заранее заготовлен «хороший» ответ, и не предусмотрел этого. А вопросы должны быть обязательно. Положение спасла Наташа. Химик по образованию, она мало разбиралась в теме доклада. Но она спросила о химическом составе магнитов для подвески маховиков.

– Больно они сильные у вас, что-то я о таких и не слыхала!

Я с удовольствием ответил, что наука сейчас сделала большой прорыв в создании сплавов для постоянных магнитов, используя редкоземельные металлы.

– Представьте себе, – говорю, – что есть сплавы для очень сильных магнитов, которые целиком состоят из неферромагнитных компонентов!

– Фантастика! – своим низким голосом с места провозгласила Наташа.

– Знал бы зал, в каком непрезентабельном положении я делаю этот доклад, и какова заслуга в этом той, что задала мне первый вопрос! – с содроганием подумал я, и почувствовал, что «брони» моей хватит не более, чем на час.

С легкой руки Наташи валом посыпались вопросы. Даже Тамара, подруга Лены, и та задала соответствующий ее специальности, очень умный вопрос:

– Вы не сказали, есть ли какие-нибудь аналоги вашей работы в зарубежной, в частности, английской литературе?

Голос Тамары оказался очень высоким и нежным, он произвел на меня весьма сексуальное впечатление.

– Надо же, – подумал я, – брюнетка, а с таким нежным голосом! Точно, красит волосы! Но на вопрос ответил.

Затем выступил оппонент Равва. Он, почему-то с глубоким вздохом, сказал, что это – почти готовая докторская диссертация. Тема – очень актуальная, есть и теория и эксперимент, а публикаций – море.

– Надо, – говорит, – защищать работу «по системе бикицер», и никаких гвоздей!

Равва не смог даже здесь удержаться от своей любимой присказки: «по системе бикицер», на которую живо отреагировала большая часть зала. «Бикицер» – на идиш – это быстрее, скорее. Ректор «дядя Абраша» закусил губу и неодобрительно покачал головой. Видимо, Равву ожидал разнос за его «сионистское» высказывание.

На этом мероприятие было закончено, зал опять аплодировал. Я с помощью Мокина собрал плакаты. Он отнес их на кафедру, а я побежал домой менять «броню». Наташа заспешила на почту, звонить медсестре. Вскоре она пришла домой, поставила на стол бутылку водки и положила стопку пузырьков и ампул. Мы выпили по полстакана, и Наташа взяла слово:

– Слушай меня внимательно, – и она достала бумажку с записанным на ней пояснением. – Каждый пузырек порошка заливается ампулой новокаина, и, не снимая пробки, а через нее; точно так же раствор набирается в шприц! Понял, чтобы кашу на блюдце не устраивал!

Меня поразило то, что, выходит, и уколов надо делать по пять каждому, так как в шприц больше одной ампулы не влезало. Но, что поделаешь, за удовольствие надо платить! Я залил новокаин в пузырьки и набрал первый шприц. Наташа от страха заметалась по комнате, а потом предложила лечь первым мне.

– Ты уже колол первым, так вот что вышло! – привела она убедительный довод, и я лег на матрас «кверху попой».

За такие уколы, что делала Наташа, надо убивать не раздумывая. Она прикасалась иглой к коже, а затем, сопя носом и по-собачьи повизгивая, медленно заталкивала ее в ягодицу. Потом несколько минут вливала содержимое шприца внутрь моего тела.

– Мать твою, а побыстрее нельзя? – вскипел я.

– Маму не трогай, а то и вообще не буду колоть! – парировала Наташа, и я пожалел о сказанном. Наташа ведь была круглой сиротой.

«Я не мамкина дочь, я не папкина дочь, Меня курица снесла, я на улице росла!»

Эту незатейливую песенку, часто пела выпившая Наташа, пританцовывая при этом.

– Нури, пожалей меня! – обычно просила она после этой песенки, и я тащил ее на матрас «жалеть».

Я вытерпел все пять садистических уколов и приготовился колоть Наташу. Но не тут-то было! Она с визгом бросилась бегать по комнате, угрожая позвать соседей, если я не отстану. Увидев воочию, что такое укол, она наотрез отказалась колоться.

Я решил сначала, что хрен с ней, а потом, подумал хорошенько, и понял, что тогда я не смогу «спать» с ней – опять заражусь!

В ярости я догнал Наташу и врезал ей в глаз. Она упала и молча закрыла лицо руками. Видать, доставалось раньше от мужиков! Я перевернул ее и быстро вколол все пять уколов. Затем, мы допили бутылку и легли, как обычно, с последующим моим переходом с одного матраса на другой.