Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 71 страниц)

Невинные развлечения

Жизнь в общежитии шла своим чередом. Напротив «Пожарки» через переулок (рядом с Валиным магазином) освободилось маленькое одноэтажное здание, и туда решили переселить аспирантов и научных сотрудников ЦНИИС, оставив в «Пожарке» только рабочих и, частично, инженеров. Но я и Вадим отказались переезжать, и нам оставили комнату на двоих.

Освободилась всего одна комната, куда заселили молодого инженера Валерку Кривого (это его фамилия), и странного типа по имени Иван Семенович (иначе его пока никто не называл). Ивану Семеновичу было лет сорок, он был маленького роста с большой треугольной головой и тонкой, с запястье толщиной, шеей. Глаза у Ивана Семеновича были белые, водянистые и выпученные, как у рака, зато голос был зычный и басовитый. Он когда-то безуспешно учился в аспирантуре и остался работать инженером. С ним часто случались анекдотические происшествия, и после одного из них он получил прозвище, заменившее ему имя.

Почему-то Иван Семенович часто ходил в бывшую Ленинскую библиотеку что-то читать. И рассказал нам, за рюмкой, конечно, что в него там влюбилась красавица – дочь директора этой библиотеки.

– А разве в меня можно не влюбиться, – на полном серьезе говорил он нам, – у меня такая эрудиция, такая интеллигентная внешность, такие умные глаза …

– Про глаза молчал бы, казел! – заметил ему слесарь Жора, взбешенный самодовольством Ивана Семеновича.

И вот захотела эта дочка познакомить свою маму, со слов Ивана Семеновича, как раз директора знаменитой библиотеки, с нашим героем.

– Я гордо так независимо захожу в кабинет директора, представляюсь ей,

– рассказывает Иван Семенович, – а она как глянет на меня, и, чуть не падая со стула, говорит: «Да вы же монстр, Иван Семенович!».

– Теперь вы знаете, кто я – я монстр, монстр! – гордо кричал Иван Семенович, расплескивая вино из рюмки.

– Казел ты, а не монстр! – обиженно сказал Жора и, плюнув на пол, вышел из комнаты.

Тогда слово «монстр» было всем в новинку. Иван Семенович понял его как «донжуан, супермен», и страшно гордился, повторяя каждому и всякому: «Я – монстр, монстр!».

Мы с Валеркой Кривым специально взяли из библиотеки том какого-то словаря и дали всем прочесть: «Монстр – урод, чудовище», и что-то там еще. Написали это крупно на листе бумаги, дали ссылку на словарь и повесили на стенку. Иван Семенович прочел это объявление, погрустнел, и что-то в нем надломилось. Он перестал горлопанить своим обычно бравурным голосом, начал изъясняться тихо и как-то виновато. Но прозвище «Ванька-монстр» к нему прилипло навечно, а «Иван-Семеныча» забыли напрочь …

Так вот, этот «Ванька-монстр» приводил иногда в свою с Валеркой комнату, донельзя падших, пьяных и старых проституток с Казанского вокзала. Видимо, обычные женщины, кроме разве только дочек директоров государственных библиотек, брезговали им. Валерке приходилось выходить погулять, это ему не нравилось, да и вшей, по-научному – педикулеза, боялся. И придумали мы с ним, как проучить нашего «монстрика».

Мой магнитофон «Днепр», который уже долго простаивал без дела, сыграл здесь свою роль. Валерка поставил его под кровать Ваньки-монстра, когда он привел очередное страшилище с Казанского. Дескать, переодеться надо перед «прогулкой» и тому подобное. И включил магнитофон на запись на малой скорости, чтобы надольше хватило.

Через час «монстр» обычно выпроваживал свою «пассию», провожая ее до автобуса. Мы же перетаскивали магнитофон ко мне в комнату и монтировали одну продолжительную запись. Потом носили магнитофон с этой записью по комнатам, где народ выпивал, и нам за это наливали тоже.

– Ты моя первая любовь, ты мое первое чувство! – отчетливо можно было разобрать басок Ваньки-монстра.

– Мм-хррр-мать! – слышался ответ его «пассии».

Народ хохотал до колик. А как-то и сам Ванька-монстр услышал эту запись. Вскоре после этого он переселился в другое общежитие, а потом женился на совсем старой татарке, но и она его бросила. Потом следы его затерялись совсем.

С Ваньки-монстра мы переключились на местного полусумашедшего по прозвищу «Фидель Кастро». У него было еще одно прозвище, но об этом в свое время. Фидель Кастро ходил в кирзовых сапогах, носил военные френч и брюки, а также большую бороду, отчего и получил свое прозвище. Он часами просиживал в столовой ЦНИИС, беря бесплатно стакан за стаканом несладкого чая. Возьмет в рот глоток чая и полощет, полощет им зубы, уставившись неподвижным взглядом куда-нибудь в стенку, и потом уже проглотит…

«Вождю кубинской революции» было под тридцать лет, родом он был из деревни Медведково. В те годы в пяти минутах ходьбы от нашего современного городка была настоящая деревня, с печным отоплением деревянных домов, выгребными ямами и прочими атрибутами деревенской жизни где-то в глубинке. Даже остановка автобуса № 61 у нашего городка по-старинке называлась «деревня Медведково».

Успехом у девок наш Фидель не пользовался по причине слабого ума, хотя он и сочинял стишки. Вот один из них:

Цветет сирень, идет весна, и молодежи не до сна!

Сам слышал, как он его на улице зевакам декламировал.

И вот Фидель стал присматриваться к деревенским козочкам, причем пользовался он, в отличие от девок, у них успехом. Выдумал он и свою технологию секса с ними, он рассказывал о ней так:

Ставишь сапоги на землю носками к себе, а козу-то задними ногами – в голенища, сам наступаешь на носки, чтобы коза-то ножками не сучила, а руками

– за рога… До чего ж хорошо, до чего ж хорошо! – эмоционально вспоминал Фидель.

Но однажды вышел прокол. То ли напугал козу кто-то, то ли очень уж захорошело Фиделю, но «склещился» он с козой как. Что там произошло по медицинской линии – не знаю, но расцепиться не могут, как собаки после полового акта. Коза орет, Фидель матюгается, народ вокруг хохочет. Наконец, вызвали скорую помощь и увезли их, накрыв брезентом. Потом появились-таки опять в деревне и Фидель, и коза. Только Фидель с этого дня для жителей деревни утратил свое революционное имя и стал «Козьим хахелем». Ну, а в городке, где жили люди поинтеллигентней, продолжали его звать Фиделем, хотя новое прозвище знали все.

А на соседней улице жила дебильная девушка лет двадцати. Не знаю уж точно степени ее дебильности – олигофрения ли, или полный идиотизм ли, но телом она была дородна, играла с малыми детьми, всегда была перевозбуждена и громко кричала. И решили мы подарить счастье секса и ей и бедному «козодою» Фиделю. Инициатором затеи был Серафим.

Заранее пригласили Фиделя, налили ему стакан и дали подробный инструктаж поведения. Затем конфетами подманили девку и завели ее в комнату, где сидел бородатый Фидель, которого она уже должна была знать. Рыбак-то рыбака видит издалека! Раговорили их, тихо вышли из комнаты и заперли дверь. Стоим под дверью, хихикаем, строим догадки.

Минут через десять в дверь изнутри начали долбать, что коза копытами. Отперли дверь, оттуда с ревом выбежала девка, а за нею вышел довольный улыбающийся Фидель – он же козий угодник:

– До чего же хорошо, до чего же хорошо! – не перестовал повторять молодой любовник, уходя, повидимому, в столовую полоскать зубы чаем…

Мы решили, что из этой парочки, в принципе, вышла бы неплохая советская семья, но уж очень трудна и неблагодарна была бы роль сватов…

И еще одна шалость, на сей раз совершенно невинная и ненаказуемая. В ЦНИИСе я подружился с одним бывшим аспирантом, который потом каким-то образом женился на англичанке и уехал за кордон. Имущество свое он распродал, но оставалось у него нечто такое, что и выбрасывать было жалко и продавать опасно. А это «нечто» было надувной резиновой бабой, нивесть как попавшей из-за кордона к моему другу. Сам хозяин говорил, что его друг – дипломат привез для смеха и подарил ему. Муляж женщины верой-правдой служил ему женой вплоть до законного брака с англичанкой, а теперь надлежало им расстаться. Ну, хозяин и подарил ее мне, будучи уверен, что я не разболтаю секрета, по крайней мере, до его отъезда.

– Дарю, – говорит, – именно тебе, потому, что уверен – ты как джентельмен не будешь над ней издеваться, а используешь по делу, честно и без особого разврату…

Чтож, я обещал, что особого разврата не будет, сложил бабу, завернул ее в куртку и принес домой. Спросят: откуда – что я скажу? Да и потом пойдет слух по аспирантуре – еще выгонят. Поэтому пользовался я моей бабой только когда был уверен, что Вадим ушел надолго. Кроме уборщицы, никто комнату отпирать не мог. Да и уборщица Маша уже относилась ко мне иначе.

Должен сказать, что у меня был старый большой пневматический пистолет, которым я иногда забавлялся. Позже я его переделал под однозарядный мелкокалиберный, а еще позже продал Вадиму. А пока он у меня лежал в тумбе.

Как-то я забыл его спрятать на ночь и он остался лежать на моей тумбочке. А тут с утра заходит крикливая Маша и начинает шуровать шваброй по ножкам кроватей. Я лежу, притворяюсь крепко спящим. Маша заметила пистолет, перестала махать шваброй, спрашивает у Вадима, что, дескать, это? Она уважала Вадима, считалась с ним, так как он был уже «в годах» и не такой охломон, как я. И тут Вадим проявил талант артиста.

– Тсс, Маша! – он приставил палец к губам, – подойди сюда, тебе лучше знать обо всем, чтобы не проколоться. Как ты думаешь, кто он такой? Почему ему все с рук сходит? Почему его ЦНИИСовское начальство само сюда подселило? Так знай, что он – оперативный сотрудник КГБ, капитан, но в штатском. Он слушает, кто что говорит и записывает. Магнитофон у него видела? То-то же! А вчера он ночью с задания пришел, уставший, говорит, что пару шпионов пристрелить пришлось. Почистил, смазал пистолет, и вот забыл на тумбочке. Принял снотворное, так до полудня спать будет. Ты Маша, по утрам лучше дергай за дверь, если открыта – заходи, убирай, а если заперта, лучше не беспокой его, пусть отдыхает. Чего тебе хорошую работу терять? Вот Володя и Хазрет узнали про все и тут же смотались. А я – его старый друг, он меня не трогает…

Спасибо Вадиму, теперь Маша не шваркает шваброй по ножкам кроватей, не заходит утром, пока я сплю, да и здороваться стала совсем по-другому – с поклоном. А я, как ни в чем не бывало, нет, нет, да и спрошу ее:

– Ну, как, Маша, что говорят в конторе? Жрать-то ведь нечего, ничего не купишь в магазинах, не так ли? И сверлю ее глазами.

– Нет, что вы (на «вы» перешла, подхалимка!), это все временные трудности, мы властям нашим верим и любим их!

Да и Вадим остался не в накладе – он тоже любил по утрам поспать.

Итак, возвращаюсь к моей надувной подруге, которую назвал я ласковым именем «Муся». Сперва я пользовался ею просто из любопытства. Надувал ее то сильнее, то слабее, исследовал все ее явные и скрытые возможности. Надо отдать должное создателям этой прелести – потрудились они наславу и знание вопроса проявили изрядное.

Теперь продают каких-то надувных уродин – от взгляда на них импотентом можно заделаться. А моя Муся была красавицей – все было продумано, все было натурально – ни швов не видно, ни клапанов. Максимум натуральности – каждый пальчик отдельно, кожа – бархатистая, как настоящая. Краски, правда, кое-где пооблезли, на сосках, например. Чувствовалось, что они раньше были коричневыми, а теперь облезли до белизны. Сосал, что ли, их ее бывший «муж»? Ротик приоткрыт чуть-чуть, не разинут настеж, как у современных чучел. И зубки белые (мягкие, правда!), чуть-чуть виднеются. Глазки полузакрыты, не смотрят нагло прямо в рот! Ну, прямо не кукла, а Мона-Лиза!

Постепенно я стал чувствовать к Мусе привязанность, разговаривал с ней, а за лето успел даже полюбить ее. Да, да, как настоящую женщину. Даже лучше

– молчаливую, скромную, покорную, верную! Возвращаясь домой, я тут же нащупывал ее в тумбочке. Надувая, придирчиво осматривал ее и принюхивался – не прикасался ли к ней кто другой. Понемногу я прекратил заниматься с Мусей излишествами, ну разве только по сильной пьяни. Нежно целовал ее после надувания, ласкал, как живую бабу.

Наступила на меня болезнь, называемая «пигмалионизмом», по имени скульптора Пигмалиона, влюбишегося в свое создание. Да я уже и на живых-то баб перестал смотреть, быстрее бы домой, к моей родной Мусе. Теперь я понял, почему сейчас таких уродин надувных выпускают – чтобы не влюблялись!

Чувствую, что крыша моя едет, причем с ускорением. Подарить Мусю другому – никогда! Чтобы ее коснулась рука, или (о, ужас!), какая-нибудь другая часть тела чужого человека!

И решил я ее «убить». Пусть ни мне, ни другому! А оставаться с ней – тоже невозможно, с ума схожу, в натуре! Надул я ее, поцеловал во все любимые места, попросил прощения, и ножом кухонным – пырь, пырь! Муся засвистела, задергалась, сникла и опала. Я завернул ее в газеты, и, озираясь, как натуральный убийца, вынес «тело» на кухню. Там никого не было, угольная печь пылала.

«Крематорий!» – грустно улыбнулся я и засунул свернутое тельце убитой Муси в дверцу печи. Печь заполыхала, разнесся запах горелой резины. В моей душе творилось что-то ненормальное – я плакал, как по человеку, а ведь, по сути, горела-то резиновая камера.

А скульптура Галатеи – не кусок камня ли? А человек – не химические ли элементы, собранные в известной пропорции? Если же главное – душа, то почему она не может быть в статуе, картине, кукле? Так как в то время я был гораздо менее подкован в этих вопросах, чем сейчас, то не нашел ничего лучшего, чем пойти в магазин, купить бутылку и нажраться – напиться, то есть.

Магия Муси прошла быстро, но даже сейчас, когда вспоминаю эти «пырь, пырь!» ножом, этот сист воздуха и полузакрытые, укоризненные глаза Муси, волосы на теле шевелятся.

Неудачные испытания и удачная встреча

К лету ЦНИИСу удалось договориться с Лосиноостровским кирпичным заводом, что был на территории современного района Медведково, об испытаниях на его территории нашего скрепера. Грунт был глинистый, он должен был заполнять ковш толстой «сливной» стружкой.

Заказав тягач с трейлером, мы вывезли на полигон скрепер вместе с бульдозером. Выгрузили в «чистом поле», вернее глиняном карьере, проверили лебедки, дернули разок – маховик крутится, и оставили, прикрыв датчики и провода к ним картонками. К датчикам, а их было не менее двадцати, шли разноцветные тонкие провода, которые с одной стороны припаивались к тоненьким выходным концам датчиков, а с другой стороны – к клеммам крупного разъема типа «мама-папа». Проводки по дороге к центральному пульту сплетались в толстую разноцветную «косу», на конце которой находилась часть разъема «мама». «Папа» находился на той части пульта, где были осцилограф, усилитель, перьевые самописцы, и другие приборы. Эту часть мы не привозили, она была в передвижной полевой лаборатории, иначе говоря, в будке специального автомобиля.

И вот назавтра мы с прибористами и трактористами едем к нашему «мамонту», чтобы начать его испытания, и видим картину, от которой меня чуть кондратий не хватил. Прежде всего, отсутствовал бульдозер – его, попросту, украли. Бульдозер – дефицитная машина, его могли увезти в область, и там работать, как на своем. Ищи-свищи тогда! Подойдя к скреперу, мы увидели, что толстая разноцветная «коса» валяется вместе с «мамой» на земле, вытянутая каким-то паразитом и вандалом из датчиков. Все кропотливо припаянные концы оборваны, и снова припаять к ним ничего нельзя – нужно клеить новые датчики. Одним словом – амба, абзац и т. д., до ханы – конец, одним словом. Конец всем трудам и испытаниям, этим летом, по крайней мере.

Траурной процессией мы возвращались в ЦНИИС. У Федорова аж желваки по скулам заходили от ярости.

– Сволочи! – мрачно процедил он

– Кто? – упавшим голосом спросил я, думая, что это и про меня. Я готов был заплакать.

– Да нет, Нурибей (так меня почему-то называли Федоров и Недорезов), не вы, а эти вандалы – сволочи, попались бы они мне…

– Достукался, горец! – ядовито прошипел мне зам. начальника отделения – «завхоз» Пшерадовский Казимир Янович, – будем открывать уголовное дельце! Это он пугал меня – я потом узнал, что он был не таким уж вредным мужиком, но «завхоз» – должность обязывает быть таким, иначе все разворуют.

К счастью, бульдозер через неделю нашелся, его «похитили» работники кирпичного завода, чтобы выполнить план по глине. А чего машине простаивать без дела? Косу вытянули тоже они, просто из любопытства. Так из любопытства разбойники режут людям животы – посмотреть, что там внутри!

Наконец без энтузиазма и веселья, мы перетащили скрепер с бульдозером обратно на Опытный завод для доработки, но никто не горел желанием ее начинать. К тому же пошли затяжные дожди, так и перешедшие в снег. Скрепер был брошен на дворе завода, и о нем забыли.

Придется, Нурибей, осень и зиму затратить на теорию, – успокоил меня Федоров, – а весной начнем снова шевелиться со скрепером.

И я взялся за теорию. Я ходил в Государственную публичную научно-техническую библиотеку (ГПНТБ), что на Кузнецком мосту. Там был свободный доступ к технической литературе и я, по примеру великого Эдисона, стал читать книги «метрами». Начал с буквы «А» – авиация, автоматические устройства, автомобили, и так до «Я» – ядерный реактор и яшма – ее отделка, и т. д.

Я ходил в библиотеку каждое утро, как когда-то в почтовый ящик 66, и просматривал, отрывочно конспектируя, почти по четверти метра книг ежедневно. Учитывая, что общая длина полок свободного доступа была около пятидесяти метров, и что некоторые книги я все-таки пропускал, к весне я стал совершенно иным человеком в плане технической эрудиции.

На этом чтении «метрами» я, наверное, и надорвал свою память, которой сейчас нет совершенно – я каждый раз забываю номер своего домашнего телефона, не говоря уже о мобильнике (не понимаю даже, как его вообще можно запомнить!).

Но тогда я стал настоящей ходячей технической энциклопедией. Скажу больше – если кто-нибудь думает, что читать метрами – это скучно, то он здорово ошибается. Скучно изучать, допустим, один и тот же предмет постоянно. А, изучив авиацию, перейти к автоматике, а затем к автомобилям – это же здорово! Каждый день – несколько новых тем, причем, начиная каждую, узнаешь каким же ты был невеждой в этом вопросе еще вчера! Всем молодым людям советую читать книги метрами, заручившись знакомством в какой-нибудь хорошей библиотеке. Результатом будете довольны! В частности, именно в этот период я пришел к идее супермаховика, изобрел дискретный вариатор и разработал прочностно-энергетический расчет маховиков, которым горжусь до сих пор.

Разработал-то я его почти в юности, а сейчас, когда читаю о нем лекцию студентам, повторяя ее каждый год уже более трети века, регулярно сбиваюсь и начинаю рыться в конспектах. Сердобольные студенты подсказывают мне вывод формул и участливо ругают «ученого гуся», создавшего такие трудные выводы. Только к экзаменам, узнав из учебника, кто был этим «ученым гусем», удивляются, как можно забыть собственные же выводы.

– Попейте с мое! – так и хочется ответить им, но я все ссылаюсь на возраст.

Не повезло мне этим летом в испытаниях – повезло в любви. Возвращаясь из библиотеки, я встретился в самом центре Москвы – на Кузнецком мосту, с яркой и бросающейся в глаза девушкой. Она была в брючках, почти мужском пиджаке с галстуком, небрежно повязанном на тонкой шейке, берете, нахлобученом на бок. Она на ходу ела мороженое, держа его в одной руке, а в другой – достаточно тяжелый портфель. Мороженое капало, и девушка едва уворачивалась, чтоб не запачкать костюм.

Can I help you? («Могу я помочь вам?») – желая показаться джентельменом, высказал я, а мне в ответ посыпался целый каскад английских фраз, и девушка передала мне свой портфель. Оказывается, я напоролся на преподавательницу английского языка с филологического факультета (филфака) МГУ, что на Моховой. И хотел поразить ее моей английской фразой!

Она шла как раз на работу, и я проводил ее. Мы прошли мимо Большого театра, перешли Пушкинскую (Б.Дмитровку), затем Горького (Тверскую), вышли на Манежную площадь, на Моховую, и оказались у филфака. Я спросил, наконец, у девушки, как ее зовут, а она вытянула ко мне шею, сделала страшные глаза и сказала:

– Царица Тамара! – после чего взяла у меня портфель и исчезла за дверьми здания. Ни телефона, ни встречи!

– Ну, ничего, – думаю я, – если она идет к занятиям, то в это же время я ее встречу, если не завтра, то, по крайней мере, ровно через неделю.

Вызывающий внешний вид, свобода поведения, английский с оттенком «американизмов» – да еще в начале 60-х годов – все это поразило меня. И имя Тамара. Какая-то новая музыка этого имени затронула мне душу. Когда посторонняя женщина Тамара – наш управдом в Тбилиси, например, это одно. А когда твоя новая знакомая – Тамара, да еще царица – это «совсем другая разница»! Итак, сегодня вечером я выпью за знакомство с Тамарой!