Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 71 страниц)

Просто удивительно, что некоторое подобие такого сексуального нетерпения, я наблюдал только у Тамар – преподавательниц иностранных языков; у других Тамар ничего подобного не замечалось…

Но все о Тамарах, да о Тамарах… А как же Наташа Летунова, что она, так и не встретилась больше на жизненном пути Нурбея Гулиа? Да нет, встретилась, но в своем обычном амплуа. Так, мельком, мы, конечно, виделись и в институте и на улице. Кивали друг другу, здоровались, но не останавливались. А тут вдруг на улице подбегает ко мне сзади Наташа, и прикрывает глаза ладонями.

– Тамара? – не сомневаясь ни на йоту, спрашиваю я.

– Тебе все Тамару подавай, а Наташа не подойдет? – без тени грусти или аналогичного чувства, проговорила смеющаяся Наташа, уже «подшофе». – Я тебе все прощаю, – великодушно сообщила Наташа, – ты променял меня на достойную кандидатуру, она – первая красавица в нашем городе, и мне не стыдно за твой выбор. Я вынуждена отступить перед более сильной соперницей! – напыщенно проговорила Наташа. А потом запросто добавила:

– Зайдем ко мне, выпьем на дорогу, я улетаю до осени в Казань, устроила себе туда «повышение квалификации». Если не веришь – вот билет!

Я внимательно осмотрел билет на самолет до Казани, вылет из Курумоча в 1930. До Курумоча часа полтора, очереди и прочее – еще час, то есть в пять часов вечера уже надо выходить из дома. А сейчас – три; ну, думаю, можно зайти по старой памяти, тем более до дома недалеко.

Взяли чего надо, поднялись. В квартире изменения минимальные, даже матрасы, и те лежат на полу.

– Ну, Нурбей, держись, помни, что ты любишь самую красивую девушку города, не опозорься, – убеждаю я сам себя, – может, Наташа затеяла провокацию!

Но провокацией тут и не пахло, а пахло тривиальной пьянкой. Выпили бутылку, закуски почти нет, Наташа только рукой махнула. Я же гордо показал ей свою справку, которую хранил в паспорте. Она потянулась за второй бутылкой, я ее пытался ей не давать, но Наташа послала меня подальше, и отпила еще. Я же ко второй бутылке не прикасался. Время – половина пятого. Наташа положила голову на стол; я приподнимаю ее, мну уши (так поступают обычно для отрезвления), обдуваю газетой.

– Сейчас пойду, Нури, только дай на дорогу в туалет зайти! – взмолилась она. Я и дал. Проходит четверть часа, она не выходит. Стучу, зову – нет реакции. Ну, думаю, криминалом попахивает! Ногой вышибаю дверь – моя «бывшая» сидит на унитазе со спущенными трусами и … спит! Да, да – с храпом! Трясу за плечи, приподнимаю, – никакой реакции, только шепотом послала меня на три буквы.

Что ж, я и оставил ее досиживать. Написал «объяснительную записку», оставил на столе и вышел, захлопнув за собой дверь. Конечно же, она на самолет опоздала. Но вылетела на следующий день. Подумаешь, всего делов-то!

Дела околонаучные

Заручившись поддержкой Люды, а главное, ее заведующего кафедрой Александра Дмитриевича Каратаева, я заключил хозяйственный договор с ЛЭМЗом на модернизацию электросчетчиков. Стоимость договора – десять тысяч рублей, да еще они дали для опытов три счетчика. Перечислили аванс – две тысячи пятьсот рублей. И дело пошло.

Все свободное от занятий дневное время я проводил на кафедре физики, работая в лаборатории. Люда, у которой было много «производственных» связей, помогала в изготовлении деталей. Магниты было очень хрупкими – они изготовлялись из феррита бария; обрабатывались лишь шлифовкой и электроискровым способом.

Три подвески дисков счетчиков были изготовлены меньше, чем за месяц. Сопротивление вращению уменьшилось раз в десять. Еще бы – опоры в виде иголок (кернов) едва касались своих гнезд и не несли никаких нагрузок. Всю тяжесть диска воспринимали силы отталкивания магнитов.

Но такие счетчики с магнитной разгрузкой давно существовали за рубежом, были на них и патенты. Поэтому я решил, «подстраховаться» и запатентовать нашу схему. Была добавлена «подкладка» под нижний неподвижный магнит, изготовленная из биметаллической ленты (в духовках газовых плит такая лента в термометре). При нагревании счетчика в работе подъемная сила магнитов чуть-чуть падает, а биметаллическая подкладка также чуть-чуть приподнимает нижний магнит. В результате диск остается на своем месте.

Около месяца счетчики «крутились» на кафедре, измеряя расход энергии, параллельно с эталонным измерителем мощности с записью ее на ленту во времени. В результате и счетчики, и запись на ленте показывали одно и тоже – работу в киловатт-часах. Два счетчика были с магнитной подвеской, один – стандартный.

Не нужно быть Эдисоном, чтобы догадаться, какие счетчики работали точнее – чем меньше потерь на трение, тем точнее работа. А за время работы приборов мы помещали один из счетчиков с подвеской в вакуум под колокол насоса, устраняя и потери на сопротивление воздуха, что пригодилось для диссертации Люды. Таким образом, она мое пребывание в общежитии только приветствовала, правда вместе с ней самой.

Тамара даже мрачно шутила, что она сама здесь «третья – лишняя», и нам с Людой надо бы сойтись из-за «производственной необходимости». Тогда Люда быстро смотрела на часы и тихо спрашивала Тамару: «Ну что, как обычно?» – и уходила.

Опыта работы по хоздоговорам у меня не было, и ЛЭМЗ «надул» нас. Я отвез счетчики и оставил их там, вместо того, чтобы вызвать представителя завода и зафиксировать точную работу счетчиков. Или, по крайней мере, запломбировать счетчики и испытать их на заводе в моем присутствии. Завод же счетчики забрал, а деньги переслать отказался, мотивируя тем, что счетчики с подвеской (то есть почти без потерь на трение!) работают менее точно, чем обычные. Это, конечно же, абсурд, но денежки-то завод все равно не перечислил!

Имея счетчики в своем распоряжении, я детально разобрался в их устройстве. В результате чего придумал, как, не прикасаясь к самому счетчику, а лишь включая в штепсель особое несложное устройство, замедлять вращение диска, останавливать его, и даже крутить назад. Когда завод, как сейчас говорят, «кинул» нас, я опубликовал схему моего устройства в журнале «Юный техник», имевшем тогда огромный тираж. Под псевдонимом «монтер Иванов» я рассказал, что изобрел «вечный двигатель». Который, якобы, позволяет «качать» электроны из Земли и выдавать энергию в сеть. Статью шутки ради опубликовали, эта шутка была правильно понята, и схема пошла «по рукам» многочисленных «монтеров Ивановых».

Даже двадцать лет спустя, я уже в Москве встретил мастера, продававшего мое устройство. Надо сказать, что к нему даже стояла небольшая очередь, желающих купить «вечный двигатель»! Я познакомился с мастером, и честно признался, что это я, под псевдонимом «монтер Иванов» опубликовал схему продаваемого им прибора. Он, улыбаясь, вынул из ящика стола старый журнал «Юный техник» и показал мне статью.

– Если это действительно вы опубликовали, то большое вам спасибо! Я на этих приборах зарабатываю намного больше, чем по основному месту работы! – признался мастер.

ЛЭМЗ не разорился, на что я легкомысленно рассчитывал. Думаю, что если бы такое произошло в стране, где электроэнергия хоть кому-то, кроме «народа», принадлежит, и эта энергия имеет реальную стоимость, моя статья должна была бы тут же разорить производителей электросчетчиков, позволяющих себя «дурить». Но и сейчас ЛЭМЗ, да и другие заводы, правда, не причинившие мне вреда, продолжают выпускать счетчики, которые способен обмануть даже юный техник.

А ведь я, если честно признаться, придумал и то, как «нейтрализовать» действие своего устройства. Я даже написал в ЛЭМЗ письмо, с предложением купить схему моего «нейтрализатора», если имеют место попытки «управления» поведением счетчика. Но мне ответили, что выпускаемые ЛЭМЗом электросчетчики отвечают всем требованиям соответствующего ГОСТа, и ни в каких усовершенствованиях не нуждаются. Правда, это было году в 1969, то есть задолго до организации РАО ЕЭС и торжества капитализма в России.

Потерпев фиаско на электросчетчиках, но не на всей моей «науке», я решил претворить свою идею автомобильного «гибрида» на автобусах, где это было необходимо в первую очередь. Так как ближе всего от Тольятти был Павловский автобусный завод, я решил туда съездить в командировку.

Долетев из Курумоча до тогдашнего Горького (Нижнего Новгорода), я пересел на пригородный автобус и отправился в город Павлово-на-Оке, где производят всем известные ПАЗы.

Дорога – хуже я не видел, асфальт весь в дырках и ямах, покрыт толстым слоем жидкой грязи, хотя дело было что-то в мае. По дороге автобус остановился в городке Ворсма, где был завод по изготовлению ножей и хирургического инструмента. Наш автобус окружили колоритные дяди и, как дамы легкого поведения, распахнули перед нами борта своих пиджаков и плащей.

Я сперва не понял этого жеста, а, приглядевшись, увидел, что вся внутренняя поверхность этих бортов увешена… ножами. Ножи кухонные, охотничьи, финки с лезвием, вылетающим и вперед и вбок. Я и сам когда-то сделал для себя огромный нож, с вылетающим вбок лезвием – но здесь была совсем другая работа! Ножи сверкали хромом и цветным пластиком. Не удержавшись, я купил за 8 рублей нож с вылетающим вперед лезвием; такого у меня раньше не было.

Наконец, под вечер я добрался до Павлово. И опять же меня поразил «шахтинский синдром». В городе, производившим автобусов больше, чем где-нибудь в стране, курсировали несколько «развалюшек», переполненных так, что люди висели на всем, на чем висеть было и можно, и нельзя. Повис и я со своим портфелем и доехал до центра города, рассчитывая устроиться в гостиницу. Но гостиница была переполнена до боли знакомыми мне смуглыми гражданами с усиками и в кепках. Что они такой массой делали в Павлово – один Аллах знает!

Мне дали адресок бабки, которая за рубль сдает койку на ночь. И опять путешествие на совершенно разваленном ПАЗике по дороге, где должен был бы застрять и вездеход, на окраину города, где я едва нашел дом этой бабки. Дом был сельского типа, с участком земли, и на этом участке вместо теплицы стояла огромная палатка, то ли самодельная, то ли военного образца. Бабка завела меня в палатку, где уже стояло штук двадцать раскладушек – и застеленных, и пустых. Под крышей палатки горела стоваттная лампочка, не выключаемая и на ночь. Бабка получила с меня рубль и выдала белье: серое, в дырках с большими штампами; плоскую грязную подушку и байковое одеяло тоже со штампом.

Я поинтересовался у этой бабки, где можно поблизости перекусить – ведь я целый день не ел. Бабка с удовольствием ответила, что нигде: во-первых, потому, что мы находимся в пригороде, где магазинов нет; во-вторых, потому, что и в городе в магазинах тоже ничего, кроме хлеба, нет, и тот весь расходится утром. Вареную колбасу и российский сыр выдают по килограмму два раза в год по специальным талонам. Талоны же дают только работающим, и то по рекомендации парткомов. В столовых – только пиво и никакой еды. О ресторане у бабки сведений нет.

Я с ужасом слушал бабку, и честно говоря, не верил ей. Жить в таких условиях просто нельзя, а при этом еще и выпускать автобусов больше, чем где-либо в другом месте в стране – это из области фантастики! Так я и заснул голодный и прямо под стоваттной лампой, а утром – прямиком на завод.

Созвонившись с главным конструктором по фамилии Жбанников, я прошел на завод и встретился с ним – молодым обходительным человеком. Я не смог удержаться от вопроса, касающегося питания населения. Жбанников вздохнул и подтвердил почти все, сказанное бабкой.

– Как же вы физически выживаете? – ужаснулся я. – Кто как, – уклончиво отвечал Жбанников, – ведь есть еще и рынок, спекулянты всякие… Но вы можете пообедать в заводской столовой, там кое-что есть.

К моим деловым предложениям по «гибриду» Жбанников отнесся скептически. На ПАЗах мало свободного места для размещения гибрида. Да и силовой агрегат приходит готовым. На знакомый мне ЛиАЗ он тоже не советовал обращаться – там внедряют гидромеханическую трансмиссию, и им больше ни до чего дела нет. А вот во Львов он посоветовал съездить – там головное КБ по автобусам, и все новые разработки проходят через них.

Я все-таки зашел в заводскую столовую, где меня накормили жидким супчиком без мяса, котлетами из хлеба с сильным запахом рыбы и мутным компотом, но уже со слабым запахом рыбы.

Выйдя с территории завода, я заспешил на автостанцию. При полном отсутствии закуски водка все-таки продавалась, и количество пьяных с утра было огромным. Кое-как я купил билет до Горького, но до отправления автобуса оставалось больше часа. Пища с рыбным запахом дала себя знать, и я заметался в поисках туалета. Мне указали на какую-то дверь без надписи в здании автостанции. Зайдя туда, я обнаружил темный, узкий, длинный – метров в пять

– проход, в конце которого на возвышенности, как трон, красовался огромный унитаз. Дверь была без запоров – ни крючка, ни щеколды – одна ручка, чтобы хоть прикрыть дверь.

Не успел я «орликом» взлететь на унитаз, как дверь распахнулась, и пьяный мужик, на ходу расстегивая ширинку, попер прямо на меня. Я соскочил с «трона», и, толкая мужика в грудь, задним ходом вышиб его наружу, заметив при этом, что глаза его были закрыты. Только я снова добрался до унитаза, та же сцена повторилась. Положение было почти безнадежным.

Но меня спасла природная изобретательность. Я вышел из туалета и стал искать веревку, проволоку, цепь или что-то вроде этого. В мусорной куче я обнаружил грязнющую, но еще прочную веревку достаточной длины. Привязав веревку к ручке двери изнутри, я уселся на унитаз, держа в руке ее конец. Только я решил, что туалетный вопрос улажен, как снова слетел с унитаза носом вниз. Дверь рывком открылась, и очередной пьяный пролез в проход, расстегивая ширинку.

Я рассвирепел. Придерживая падающие брюки одной рукой, я вышвырнул незваного посетителя наружу, и, выйдя с ним вместе, ногой сшиб ручку на двери туалета снаружи. Потом зашел, захлопнул дверь, и крепко держа веревку в руке, наконец, воспользовался унитазом. Так что, если вам пришлось побывать в те годы в туалете на Павловском автовокзале, и вы видели длинную веревку, привязанную к ручке двери, а тем более воспользовались ею для защиты от назойливых посетителей – знайте, что это мое изобретение!

Из Горького поездом добрался до Москвы, чтобы встретиться там с Таней. Она все еще ждала меня, и я видел, как рада она была моему приезду. Как понять женскую душу? Правда, я убеждал Таню, что у меня «никого нет», и я занят только работой.

В сравнении с Тамарой Таня, конечно же, проигрывала, и это не могло не сказаться на страстности нашей встречи. Но Таню я тоже любил, просто любовь к красавице-Тамаре чуть-чуть ослабила влечение к Тане. Но Таню, как и Лилю, я считал своими, близкими людьми, женами, что ли. Ну, а Тамару – последней, любимой женой. Вот такая азиатская ситуация получалась, при всей моей нелюбви к Азии и азиатскому менталитету.

Во Львов я полетел самолетом. Конечно же, я, как почти все, побаивался самолетов, но в этом рейсе я наблюдал просто панический страх перед полетом у моего соседа по креслу. Самолет был КБ Антонова – «АН», кажется «АН-12». Я сидел у иллюминатора, сосед – рядом. При взлете он, тщательно пристегнувшись, прикрыл глаза руками и дрожал крупной дрожью, как собака от холода. Когда самолет оторвался от взлетной полосы и шасси с треском убралось, сосед ожил. Он даже шутил и съел свой обед.

Но при подлете к Львову с ним стало твориться нечто невообразимое. Он чуть не залез под кресло, если это можно было только себе представить. Его трясло, он, не стесняясь, стонал, как беременная женщина, закатывал глаза. Мы со стюардессой чуть ли ни силой его пристегнули, и он, повиснув на ремне, перегнулся вперед, снова прикрыв себе глаза. С виду это был мужчина лет пятидесяти, еврейской внешности.

Когда самолет приземлился, но еще не остановился, сосед, потеснив меня, прильнул к иллюминатору, и с паническим выражением лица смотрел куда-то вниз. И только тогда, когда самолет остановился, он откинулся на спинку кресла и выдохнул, казалось бы, кубометр воздуха.

– Молодой человек, вы не думайте, что я сумасшедший! Мы, то есть наш завод, эти «АНы» и выпускает. На них летать нельзя – это гробы с крыльями! Вы увидите, скоро они начнут падать массами. Это я вам говорю – не последний специалист на заводе! – прошептал сосед мне на ухо.

Фамилии своей и должности он не назвал, но костюм на нем был красивый, дорогой, а на лацкане пиджака какой-то значок с изображением «пузатого» самолета. Действительно, вскоре после нашего разговора, через полгода, что ли, эти «АНы» стали падать, после чего их сняли с полетов.

Во Львове я двумя автобусами добрался до Львовского автобусного завода

– ЛАЗа, на территории которого и находилось Головное КБ по автобусам. Улица Стрыйская, где размещался завод, была почти на краю города.

Меня принял начальник КБ – Карп Миронович Атоян, высокий красивый армянин. На беседу он позвал своего заместителя Рябова и опытного специалиста Нагорняка. Я рассказал об опытах по «гибриду» на УАЗике, показал фотографии. Будучи специалистами, собеседники тут же поняли меня, мы прошли в цех и осмотрели моторный отсек автобуса ЛАЗ-695. Справа от двигателя было предостаточно места для размещения «гибрида».

– Сдается мне, что мы залезаем в будущее лет на пятьдесят вперед, – с улыбкой произнес Атоян, – но больно уж интересно посмотреть на «гибрид» в работе! Что ж, старенький 695-ый у нас есть, берите чертежи автобуса, его данные. Нам нужно изделие в металле, установленное на автобусе. Сколько вам нужно времени и денег?

– Проектирование и рабочие чертежи – год; изготовление и стендовые испытания – тоже год; установка на автобус и испытания всей машины – еще год. Оплата по процентовкам – по тридцати тысяч рублей в год; аванс – 25 процентов от годовой оплаты; в конце каждого года отчет – бойко распланировал я.

Вообще, это была чистой воды авантюра. У меня не было никакого КБ в Тольятти. За год даже в профессиональном КБ не изготовить технического проекта и рабочей документации на сложное изделие, включающее совершенно новые элементы – скоростной маховик, дискретный вариатор, редуктор с карданом к заднему мосту. Я понятия не имел, кто сможет в Тольятти изготовить такое чудо! А где стенд для его испытаний и помещение для этого? Я уже не говорю об испытаниях всего автобуса. Сейчас меня охватывает ужас от этого объема работ, который я тогда и не представлял себе! И за такие ничтожные деньги – ведь на подобные работы в США будут тратить десятки миллионов долларов в год!

Ну, а какова альтернатива? Вообще не начинать такой работы? Ведь ясно, что никакой головной институт, тот же НАМИ, никогда не включил бы себе в план подобной фантастики! Но говорят, что «смелость города берет». Договор был подписан, и я «королем» возвращался в Тольятти.

Находки и потери

Наступило лето – период сессии в институте, а затем и отпусков. Работу с ГСКБ – а именно так называлось Львовское КБ, я решил начать с сентября. А тут прямо с начала июня мне стали поступать тревожные сигналы от моих родных и друзей.

Первое письмо пришло из Тбилиси от Лили. Оказывается, к нашему домуправу Тамаре Ивановне приходил человек из КГБ и расспрашивал обо мне странные, с точки зрения домуправа, вещи. Люблю ли я деньги, женщин, выпивку, правильно ли сексуально ориентирован?

Тамара Ивановна отвечала, что деньги я не люблю, иначе бы занялся спекуляцией в Тбилиси, а не уехал строить коммунизм в Тольятти; из женщин люблю только свою жену, а выпиваю ровно столько, сколько и должен выпивать грузин. А то, что я не педераст, она, Тамара Ивановна, ручается головой. А еще Тамара Ивановна добавила, что если нужно, то она может указать, кто у нас во дворе педерасты. Но другие педерасты почему то агента КГБ не заинтересовали.

Он взял слово с домуправа, что она оставит их разговор в тайне, но только он вышел за ворота, Тамара Ивановна прокричала через весь двор:

– Марго, Марго! – и когда мама выглянула в окно, так же громко сообщила ей, – сейчас приходил агент НКВД (она еще не привыкла к так знакомой и любимой нами аббревиатуре – КГБ) и интересовался Нуриком. Спускайся ко мне, все расскажу!

Второе письмо пришло от Тани. Оказывается и в общежитие, где я жил, тоже приходил агент КГБ и задавал те же вопросы Лукьянычу, и уже выпившим, Саиду и Моте (Жижкин притворился спящим и от ответов самоустранился). Соседи сказали, что деньги я люблю – а кто же их не любит? Баб тоже – а кто же их не любит? Водку тоже – а кто же ее не любит? Насчет сексуальной ориентации они ничего не поняли, но когда прозвучало слово «пидорась» (так они его услышали), то соседи это слово восприняли как мат, и со словами «сам ты пидорась» избили агента и вышвырнули его вон. А потом ребята позвонили Тане и все ей рассказали.

– Берегись КГБ, – писала мне Таня, – эти черти кого хочут засадят, держись от них за километр! – переживала она.

Посоветовавшись с Тамарой, я зашел в институтский отдел кадров, где было еще две комнаты с надписями «Первый отдел» и «Второй отдел». Первый отдел мне показался надежнее, и я заглянул туда. За столом у окна лицом ко мне сидел мужчина в штатском с военной выправкой, а по бокам комнаты лицами к стенам сидели за своими столами две дамы. Я подошел к мужчине и представился. Он встал и, протянув мне руку, сказал: «Капитан Кузнецов!». Только я начал говорить с ним по существу, как капитан хорошо поставленным голосом приказал своим дамам: «Всем прошу покинуть помещение!», и дамы четко, по-военному, чуть ли ни строем вышли из комнаты.

На мой рассказ капитан отреагировал спокойно и попросил пару дней на консультации. Я вышел от него с сознанием выполненного долга. Через два дня я нашел на своем столе на кафедре записку, что меня ждут в Первом отделе.

После обычного приказа своим дамам, капитан Кузнецов посоветовал мне зайти в городской отдел КГБ к капитану Неронову, который в курсе дела и ждет меня. Листок с адресом, номером комнаты и телефоном Неронова был вручен мне.

– Неронов, Неронов, – фамилия интересная, – подумал я, – не соответствовала бы она и привычкам капитана! «Знаковая» фамилия, как сказали бы сейчас. Неронов оказался мужчиной совершенно ординарной внешности, встретив которого на улице, никогда не узнаешь – таких тысячи. Но военная выправка при штатском костюме была. После рукопожатия, Неронов закурил сигарету и предложил мне: «Садитесь, курите!»

– Все, сейчас вербовать будут, – подумал я и не ошибся.

– Биография у вас чистая, – медленно начал Неронов, – извините, но пришлось вас проверить по прежним адресам местожительства. Город у нас такой

– много иностранцев! А среди них… – Неронов выразительно помолчал, – сами понимаете, вы человек ученый! Они охотно общаются с нашими молодыми учеными, и что скрывать, пытаются их вербовать…

Я внимательно слушал, не отводя глаз от капитана Неронова. «Вот он – агент КГБ, такой, как в детективах описан, и в фильмах показан! Сейчас предложит сотрудничать – дешево не сдамся!» – решил я. И действительно, предложение о сотрудничестве поступило. Входить в контакт с иностранцами и доносить, если что…

Надо сказать, меня и самого интересовали иностранцы. Они жили в новой гостинице «Волга», (или «Волна», я уже позабыл!), мимо которой я, идя в общежитие к Тамаре, проходил, и видел их живые, выразительные лица за стеклами ресторана на первом этаже. На столах – Мартини, Чинзано, и все такое импортное. «Простых» наших, туда не пускали, а ведь так хотелось!

И я, согласившись с Нероновым, что действительно оградить страну от происков империалистов надо, высказал свое видение вопроса. Где вступать с иностранцами в контакт? Не в женском же общежитии, где я живу. И не в нашей институтской столовой, где очередь на час.

– А вот если бы у меня был пропуск в ресторан «Волга» на два лица, – вкрадчиво предложил я, – и оплаченные посещения в нем, то очень даже можно было бы войти в контакт! Я сносно говорю по-английски, «второе лицо» – по-немецки, и думаю, что мы могли бы оказать посильную помощь…

Я уже мечтал о том, как мы с Тамарой познакомимся с какой-нибудь заграничной парой, договоримся с ней, что якобы они вербуют нас, а мы – их, и пьем-гуляем за счет спецслужб! Мечта моя, наверное, так явно проступала на моем лице, что Неронов разочарованно поднялся со своего стула, пожал мне руку и сказал:

– Хорошо, мы подумаем, и если что – найдем вас!

– Приятно было познакомиться, – угодливо проговорил я, и добавил, – а за того вашего агента, которого мои приятели побили, вы уж, пожалуйста, простите! Парни необразованные, простые – а он «пидорась», да «пидорась». Обидно показалось!

– Если он дурак, то поделом ему! – уже раздражаясь, металлическим голосом закончил разговор Неронов.

– Дурак он или сволочь? – наверное, размышлял Неронов после моего ухода, – кандидат наук, ученый – значит не дурак. Остается одно – сволочь!

– Дурак ты, а еще кандидат наук! – вспылила Тамара, когда я рассказал ей о моем предложении Неронову. – И не мечтай, что я с тобой буду вербовать иностранцев! А узнаю, что ты этим занимаешься – брошу тебя тут же!

Что ж, сигнала от Неронова так и не поступило. А бросила меня моя Тамара все равно, этим же летом. Потому, что не могла не бросить. Но могла ли она представить себе, как ей повезло в жизни, что она это сделала – не знаю, скорее всего, нет.

А случилось вот что. Выделили мне квартиру – трехкомнатную в новом девятиэтажном доме, как раз рядом с гостиницей «Волга» (или «Волна), где так много незавербованных иностранцев. Четвертый этаж, вид с лоджии на сосновый бор. Пройдешь по бору около километра – пляж, берег Жигулевского моря. В плавках можно из дома выйти, что мы потом и и делали. А зимой – прямо на лыжах – и в бор, на лыжные тропы, где гуляли когда-то мы с Тамарой…

Так вот, нужно было срочно давать ответ – беру я квартиру, или нет. А Лиля велела мне самому ничего не брать, потому что надуют, и требовала вызвать ее. Ну, думаю, приедет, даст согласие, и уедет. А нам с Тамарой будет в новой квартире раздолье.

Но видимо, в своих оценках обо мне, как личности, правы оказались оба «оценщика» – и Неронов, и Тамара. Хочу еще раз предупредить неопытных: ученая степень не гарантирует того, что ее обладатель не дурак, а увлечение Гете, Кантом (с его «нравственным законом внутри него»!) и Ницше – не гарантирует того, что знаток и почитатель этих гениев – не сволочь!

Я дал телеграмму в Тбилиси, и послезавтра Лиля была уже в Тольятти. Квартира ей понравилась, и я согласился ее взять, но Лиля затеяла в ней ремонт. Обои, видите ли, не те, сантехника плохая, окна в щелях! Наташа, не раздумывая, въехала в новую квартиру, хотя там и обои с сантехникой были хуже, да и щели шире…

Одним словом, не могли мы больше встречаться с Тамарой. Мне-то легче, я мог запить, чего не могла себе позволить Тамара. Но потом почти месяц она ходила в больших темных очках. Люда укоризненно говорила мне, что она плачет по ночам, глаза все красные – вот и носит очки.

– Люда, – спрашивал я соседку Тамары, – ты умная, ты всю нашу с Тамарой историю знаешь. Скажи, что мне делать, как поступить? Мне ничего путного в голову не приходит!

Люда только опускала глаза и тихо отвечала: «Не знаю».

Оставив Лилю разбираться с ее ремонтом, я, уже в отпуске, уехал на месяц в Москву к Тане. А официально – консультироваться по докторской диссертации. Справедливости ради надо сказать, что и это последнее тоже имело место.

Еще на съезде механиков в 1966 году я познакомился с известным ученым в очень близкой мне области знаний – динамики роторов (маховики и супермаховики – это и есть по-научному «роторы») профессором Бессоновым Аркадием Петровичем из института Машиноведения (ИМАШ) Академии наук СССР. К нему только поступил в аспирантуру талантливый молодой человек (ровно на год младше меня), которому руководитель еще не выбрал тему. Аркадий Петрович загорелся идеей дать своему аспиранту тему по супермаховикам, причем переменного момента инерции.

Надо сказать, что тематика эта – очень сложная, я бы сказал, головоломная, мало кому понятная. Эксперименты с фотографированием при стробоскопическом освещении (попросту, как бы при «остановленном» вспышкой молнии процессе перемотки гибкой ленты) в таком супермаховике, показали ряд совершенно необъяснимых явлений. Лента то начинала загибаться в петлю, то вообще складывалась и начинала наматываться в другом направлении. Эти эксперименты я провел в Тбилиси еще в 1966 году, но не смог дать им научного объяснения и отложил фотографии в «долгий ящик».

И Бессонов предложил своему аспиранту разобраться в этом явлении, теоретически исследовать его. Естественно, в один из ближайших приездов в Москву, я встретился с этим аспирантом. Но при первой встрече я не поверил в то, что аспирант так уж талантлив, как об этом говорил Бессонов.

Фамилия аспиранта была странная – Балжи, звали Моисей Юрьевич. Однако все товарищи называли его Моней, и я стал звать его так же. По национальности Моня был карайлар, это маленькая народность, всего около трех тысяч человек, проживающая в Крыму, Литве и Польше. Их иногда считают евреями, но сами они отрицают это, но при этом приводят доводы мало понятные для большинства неевреев. Моня был хорошего роста, достаточно интересен, волосы имел густые и рыжие, ну и кожа на лице была соответствующая ярко-рыжим людям. Голубые глаза были всегда широко раскрыты, они обычно бегали туда-сюда, но иногда взгляд его надолго останавливался непонятно на чем, и все присутствующие начинали смотреть в ту же сторону. А там была стена или вообще неизвестно что. Одевался он всегда очень просто и как-то неряшливо, не придавая одежде никакого значения.

Вот этому аспиранту Моне я и рассказывал о таинственной задаче перемотки ленты в супермаховике, в то время, как он смотрел то в окно, то на потолок. Но часто переспрашивал, казалось бы, о совершенно ненужных вещах. Я уехал, будучи уверенным, что потерял время зря. Но в следующий же приезд в Москву, позвонив Бессонову, узнал, что Моня задачу мою решил, и что мне надо встретиться с ним. При этом Аркадий Петрович подчеркнул, что эта интереснейшая задача динамики роторов вполне может составить кандидатскую диссертацию Мони.

Помещалась лаборатория Бессонова в старинном готическом здании на бывшей улице Грибоедова, в центре Москвы. Здание странное, полное таинственных загадок. Чего стоит хотя бы то, что среди научных лабораторий на двери одной из комнат была надпись: «Квартира. Частная собственность. Просьба предварять ваш визит звонком». Оказывается, еще Ленин в своей записке Совнаркому «подарил» эту комнату некоей знакомой молодой художнице, а потом она с мужем и семьей жила там аж до построения коммунизма в нашей стране.