Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 71 страниц)

Развод

Я серьезно увлекся Тамарой, можно сказать, даже влюбился в нее. Интересно, что ее коробило мое имя, и она называла меня «Ник», точно так же, как и моя предыдущая Тамара-англичанка из МГУ.

Приехала из Львова Лиля, и я, чтобы оправдать свои опоздания домой, рассказал, что хожу в зал штанги на тренировки. Причем, чтобы наверстать упущеное, тренируюсь каждый день. А прихожу «выпимши» потому, что «отмечаемся» с ребятами после тренировок – традиция!

Уходя на встречу с Тамарой, я брал с собой полотенце, тренировочный костюм, штангетки и пояс, а уже на улице дополнял все это «джентльменским набором». Вечером же у Тамары я слегка смачивал водой свой костюм («пропотел на тренировке»), обильно смачивал полотенце («вытирался после душа») и приезжал домой. Иногда, когда я забывал увлажнять реквизиты у Тамары, мне приходилось это делать на улице.

Декан строительного факультета, мой приятель Толя Чижов, однажды утром, полушутя-полуозабочено рассказывает мне:

– Еду под полночь мимо здания Обкома Партии и вижу: у водопроводной колонки стоит зав. кафедрой профессор Гулиа и, поставив портфель на сугроб, стирает под колонкой полотенце, тщательно выкручивая его. Нурбей, ты в порядке, или нужна помощь?

Отвечать мне было нечего – даже самая буйная фантазия не могла подсказать мне ничего путного.

Так продолжаться долго не могло, и 19 ноября вечером Лиля выгнала меня из дома. Я три раза переспросил ее: «Что, мне действительно уходить?» И она трижды подтвердила мне: «Да, уходи, мне надоело!»

Я, как был в спортивном костюме, накинув куртку, вышел из дома и поспешил к Тамаре. В голове был сумбур – неужели я взаправду, насовсем ушел из дома, бросил жену и детей? А потом понял, что это раньше следовало сделать – между нами уже давно не было никакого взаимопонимания. Малейшее разногласие сразу же перерастало в ссору с царапаньем «физиномордии» и обливанием меня вином, чаем, щами… Естественно, я заслуживал всего этого, но жить с семьей я просто физически не мог. Как кот, которого вздумали бы кормить фруктами – просто подох бы, и все!

У меня были совершенно другие представления о семейной жизни, и, по правде говоря, я в ней разочаровался. Но семью бросить не решался – думал, что так им будет хуже. Все это было ошибкой – почувствовав несоответствие моего с женой менталитетов, надо было разбежаться немедленно!

Весь в этих мыслях я взволнованно шел по улице Ленина, направляясь к Красной площади (да, есть такая в Курске тоже!), как вдруг яркая вспышка и пушечный грохот чуть не лишили меня сознания. Голова пошла кругом, и я схватился за дерево, чтобы не упасть. Что это – война, взрыв, глюки?

Нет, нет и нет – все объяснялось гораздо проще. Сегодня, 19 ноября – День Артиллериста, и страна салютовала своим героям. А невзначай она салютовала еще одному герою, нашедшему в себе силы, наконец, сделать решительный мужской поступок, прекративший садо-мазохизм в семье. И этот герой – я!

Одним словом, пришел я под праздничный салют к Тамаре, а на душе отнюдь не празднично – не нанес ли я им, «брошенным», вреда ради своего благополучия? Опять – дурак, хотя и профессор! Да разве справедливо основывать чье-нибудь благополучие на угнетении или принуждении другого? По современным понятиям – нет!

Если ты такой уж благородный – помоги материально, а не своим унижением и рабством. Так что могу дать совет, который может кому-то и не понравиться: если нет вам счастья в семье – уходите немедленно, не поражайте семью плесенью лжи, лицемерия и ненависти! Но материально – семью обеспечьте и сполна, чтобы не причинить оставшимся без «кормильца» ущерба. Как на Западе, чего тут нового выдумывать-то?

Вскоре мы развелись через суд. А после суда забежали «отметить» развод в ресторан «Соловьиная роща», где и попробовали второй раз в жизни красное шампанское – белого не оказалось. Первый раз дефицит белого шампанского у нас был после регистрации брака в Тбилиси, и мы пили красное. А второй раз – при разводе! Теперь я за версту обхожу красное шампанское, видя в нем что-то зловещее.

Через неделю Лиля занесла мне на кафедру мой цивильный костюм и разные другие мелочи. А то я читал лекции в спортивном костюме. Кожаное «комиссарское» пальто, с которым в моей жизни было столько связано, и на поясе которого я чуть было ни повесился, жена мне не отдала – оно пошло детям на куртки. А вскоре меня выписали из полученной мною же квартиры, а куда – неизвестно, видимо «в связи с переездом на новое местожительство».

Забегая вперед, доложу вам, что в те годы выписаться из квартиры «в никуда» приравнивалось к гражданской смерти. Я никуда больше не смог бы прописаться по той причине, что до этого я нигде не был прописан. Значит меня, как «вещи без места для нее», просто не существует. Аристотель смеялся над пустотой, как над «местом, без помещенных туда тел». Советская власть издевалась над непрописанными, как над «телами без мест, где они помещаются». Спас положение мой друг – проректор по хозяйственной части с музыкальной фамилией Алябьев, фиктивно прописавший меня в общежитие института.

Одним утешением для меня было тогда присвоение пресловутой ВАК мне ученого звания профессора механики.

Кстати, насчет звания профессора. Получив докторскую степень, я тотчас подал в ВАК документы на звание профессора, иначе мне не повышали оклад. А вскоре из этой милой организации пришло письмо, что мне отказано в присвоении звания (запомните: ученую степень «присуждают», а звание – «присваивают»!), за нарушение такого-то пункта, такого-то Положения ВАК. А такого Положения в Ученом Совете вообще не оказалось.

Еду в Москву, прибегаю в ВАК – в чем дело? Симпатичная девочка лет восемнадцати из секретариата взяла в руки Положение и, водя карандашом по пунктам, нравоучительно сказала мне: «Читайте!».

«Документы должны представляться в ВАК в коленкоровом переплете…»

– Да я же именно в коленкор их переплел! – искренне возмутился я.

– Читайте, читайте! – перебила меня девочка, – какие же вы нетерпеливые!

– «… светлых тонов» – дочитал я.

– А у вас коленкор – синий! – констатировала девочка.

– Голубой! – возмутился я.

– Сами вы голубой! – разозлилась девочка, но тут же извинилась, заметив мою реакцию, – я не то имела в виду!

Поняв, что спорить бесполезно, я спросил, почему же в Советах нет этого Положения.

Девочка отошла, видимо, к начальству, а потом подошла снова и смущенно ответила:

– Видите ли, мы забыли разослать это новое Положение по институтам. В ближайшее время разошлем.

Я чуть ли ни на коленях выпросил у девочки мое дело «на часок», оставив свой паспорт. Стремглав я бросился в ближайшую переплетную мастерскую, оказавшуюся подозрительно близко от ВАК. Хитрый переплетчик сказал мне, что работы много и велел позвонить через недельку-другую.

– Я приехал из Петропавловска-Камчатского! – взволнованно врал я, – сделайте, пожалуйста, сейчас, сколько с меня! – выпалил я одной фразой.

Переплетчик долго смотрел то на дело, то на меня, и назвал десятикратную сумму. Я тут же заплатил деньги и попросил поставить коленкор посветлее.

– Да тут мы специально белый коленкор приобрели, – улыбаясь, пояснил переплетчик, – ваш брат-ученый сейчас косяком сюда ходит!

Возвращая дело в белоснежном переплете, я поинтересовался у девочки, зачем им коленкор светлых тонов.

– Видите ли, серьезно заметила мне она, – мы на переплете ставим темным маркером номер дела, а на темном коленкоре он будет незаметен…

Я не позавидовал моим коллегам с Дальнего Востока, того же Петропавловска-Камчатского, и счастливый уехал домой. Примерно через неделю меня утвердили в звании профессора.

«Абриебшь аспорт абстазара»

Так как это утверждение давало существенный выигрыш в зарплате, я должен был «поставить баню» в своем клубе и «обмыть» аттестат профессора.

Мы собрались как-то вечерком в своем постоянном составе. Меня заставляли окунать открытку с утверждение в напитки, которые я поставил, и с нее потекли чернила. Баня прошла весело. Вася сделал мне массаж и уже не душил, как раньше. Более того, он тихо поблагодарил меня за то, что я «оставил в покое» Томочку, и даже за то, что я «сохранил ее честь» перед поездкой в Киев.

– Вот сучка, все Васе рассказала! Ну и бабы пошли! – философски подумал я про себя.

Сам я действительно «оставил в покое» не только Томочку, но и других дам, с которыми периодически нет, нет, да и встречался, но даже «заморозил» свои отношения с мамонтовской Тамарой. Она искала меня всюду, но я просто прятался от нее. Та все поняла, и временно отошла на все 100 % к Бусе, чему тот был, безусловно, рад.

Под конец в бане остались только я и инструктор Обкома Партии по имени Володя – остальные разошлись по домам. «Что это, всех партийных начальников, начиная с Ленина, Володями зовут?» – подумал я. Инструктор, примерно мой ровесник, жаловался мне, что его против желания направили на работу в Курск из Москвы, где он родился и счастливо жил. На почве любви к Москве мы с Володей почувствовали себя родными; пили на брудершафт и целовались. Затем он заспешил:

– Давай зайдем сейчас в ресторан «Октябрьский», он недалеко! Хочу пропить взятку, которую мне всучили сегодня. Понимаешь, надеваю пальто, а в кармане – пачка денег! Кто положил, за что – ума не приложу! А чтобы жене не досталось, давай все пропьем вместе!

Сказано – сделано. Мы вышли на улицу Троцкого, пардон, Дзержинского и Володя, не глядя по сторонам, стал посреди дороги, подняв руку. С визгом тормозов остановилась какая-то служебная черная «Волга». Водитель, разглядев лицо инструктора, живо открыл двери и пригласил нас сесть. Он что-то лакейски плел инструктору, а тот только важно произнес: «Ресторан «Октябрьский»!».

Минут через пять подъехали, выскочивший водитель резво отворил нам двери, и мы вошли в ресторан. Зал был почти пуст, время – позднее. Молоденькая вялая официантка неохотно подошла к нам и подала меню.

– Шампанского – десять бутылок! – приказал Володя, не глядя в меню.

– Шампанского нет! – устало произнесла официантка.

Володя внимательно посмотрел на нее и, тоном, не терпящим возражений, приказал:

– Девочка, позови кого-нибудь из старших, мэтра, кого-нибудь посерьезнее, в общем!

А к столу уже неслась, переваливаясь, как утка, толстая женщина-директор ресторана.

– Какими судьбами, Владимир Никитич, а мы уже решили, что вы забыли нас! – гостеприимно улыбалась толстуха, – что кушать будете? – спросила она.

– Шампанского – десять бутылок! – повторил свой приказ Володя.

– Шампанского – быстрее! – бросила директор, стоявшей поодаль официантке с раскрытым от удивления ртом, и та умчалась.

Вскоре она принесла первые пять бутылок. Я с грустью рассказал Володе, как в прошлое посещение «Октябрьского» я случайно разбил витраж на потолке пробкой от шампанского. И что нас всех чуть ни выгнали из ресторана как хулиганов.

Володя, выслушав меня, взвинтился.

– Гады, жулики! Бей им витражи, открывай бутылки и бей – я отвечаю! – возбужденно кричал Володя, и сам открывал бутылки, направлял их пробкой в витражи. И я старался тоже, но у нас ничего не получалось. То пробки попадали в переплет витража, то не долетали, то хлопались в стекло недостаточно сильно. Потом я понял, что нам подавали охлажденное шампанское для начальства, а пробки из такого «стреляют» не так сильно, как из теплого

– которое для «народа».

Все десять бутылок бесполезно были открыты. Посетители с интересом наблюдали за нами; официантка же безразлично смотрела на происходящее.

– Не везет! – констатировал Володя, и, вспомнив поговорку: «Не повезет

– и на родной сестре триппер схватишь!» – захохотал.

Мы с трудом выпили «из горла» по бутылке шампанского и, шатаясь, вышли не расплачиваясь. Володя остановил какую-то машину, водитель которой, сняв шапку, поклоном приветствовал Володю.

– Отвезешь его домой! – приказал инструктор, – а если что, поможешь дойти до дверей квартиры.

Я стал прощаться с Володей. Целуясь со мной, он внимательно посмотрел мне в лицо и спросил:

– Слушай, я тебя часто вижу по утрам в Обкоме Партии на первом этаже. Ты что там делаешь?

– Сказать честно? – спросил я.

– Как на духу! – серьезно приказал Володя.

– В доме, где я живу с моей бабой, нет удобств, и мне приходится ходить «на двор» в буквальном смысле слова – там находится сортир с выгребной ямой. Но сейчас зима, и там над очком от большого числа посетителей выросла такая ледяная гора, что без альпинистского снаряжения забраться наверх невозможно. Беременные женщины и дети очень недовольны! А я, помня о заботе Партии, бегаю «на двор» в ее Обком. Там очень чистенько, да он и от дома не дальше, чем наш сортир.

– Это что, правда? – спросил изумленный Володя.

– Век сортира не видать, – укусив ноготь, поклялся я, – но, конечно же, сортира приличного, к примеру, как у тебя!

Мы еще раз чмокнулись, я сел в машину, и повезли меня как барина домой. Водитель слышал наш разговор, и всю дорогу повторял с непонятной улыбкой:

– Вход в сортир только для альпинистов! Юмор!

Водитель, исполняя приказ Володи, решил все-таки проводить меня до двери квартиры. Было очень скользко, и он боялся, что я упаду. Путь шел мимо нашего «альпийского» сортира. Водитель глянул на ледяную, вернее, дерьмовую гору над очком, которая не позволяла даже прикрыть дверь и ужаснулся.

– Юмор! – только и произнес он.

Видя, что я остановился не у двери, а у окна в полуподвал, водитель, уже не удивляясь ничему, спокойно спросил:

– В окно, чай, будешь лезть?

– В окно, милый, в окно! Такова моя спортивная жизнь! Ты знаешь, как будет по-абхазски «такова спортивная жизнь»?

– Нет, – простодушно признался водитель.

– Запомни: «Абриебшь аспорт абстазара!»

– «Абриебшь!» – как во сне повторил водитель и, проснувшись, добавил свое неизменное, – юмор!

Ревность

Помня совет ректора сообщать ему о моих «выходках», я вскоре после ухода из дома зашел к нему и стал витиевато подводить базу под разговор об этом.

– Все знаю! – перебил меня ректор, – мы живем в маленьком городе и работаем тоже не в МГУ. А потом этого и следовало ожидать: типично ВУЗовская история. Преподаватель защищает докторскую, становится профессором – вот и подавай ему новую жену. Обычно женятся на красавицах намного моложе себя – вы что-то здесь сплоховали, Тамара Федоровна – ваша ровесница. Если честно, я ожидал, что вы уйдете к этой студентке, с которой встречались. А потом попросите новую квартиру – я угадал, вы за этим сюда пришли? – раздраженно спросил ректор. – Но дать вам новую квартиру институт не может – не положено

– и вы будете искать работу в другом городе.

Видя, что я замотал головой, ректор устало продолжил: – И не пробуйте меня разубедить! Я значительно старше вас и ВУЗовскую жизнь знаю наизусть. Новоиспеченный пожилой профессор женится на молодой, переезжает в другой город, получает квартиру, но в нагрузку получает инфаркт, а может и инсульт

– кто как. Инвалидом он долго не живет и оставляет молодой жене хорошую квартиру. Отличие вашего случая только в том, что вы сами молоды, а ваша избранница не юна. Интеллектом, что ли взяла? – заинтересовался ректор. Попытаюсь «выбить» однокомнатную квартиру, но не для вас, а для нее. Давать вам квартиру вторично – это криминал. А ей – можно, уж больно условия проживания у нее плохие! – успокоил меня ректор.

Меня поразила осведомленность ректора обо всех сотрудниках института. Я же часто забывал имена и отчества даже преподавателей нашей маленькой кафедры.

– Нет, не бывать мне ректором, – подумал я, – и не надо! Не надо мне ваших почестей, не надо и ваших оплеух! – как говорил Шолом-Алейхем – мудрый еврейский писатель.

Моя личная жизнь, оказывается, живо обсуждалась не только среди преподавателей КПИ, но и в гораздо более широком круге лиц. Как-то еду в поезде в Москву, а со мной в купе какой-то начальник с Аккумуляторного завода. В лицо знаком, наверное, встречались на каком-нибудь городском «активе».

– Чем занимаетесь? – спросил я попутчика после формального знакомства.

– Да все сплетничаем, – уныло ответил он, чем еще в Курске можно заниматься?

– И о чем же сплетничаете? – поинтересовался я.

– Да все о вас, Нурбей Владимирович, – честно признался попутчик, – больше интересных тем и нет!

– Вот скукотища-то! – подумал я с тайным удовлетворением.

Более того, эти сплетни приобретали не только надуманный и фантастический характер, но и физически влияли на судьбу людей, достаточно далеких мне.

Секретаршей у меня одно время работала девушка, студентка-вечерница из той же группы, что и Томочка. Как на грех – блондинка и, вы не поверите, тоже звали Тамарой. Я на нее почему-то внимания как на женщину не обращал, даже имя это как-то прошло мимо моего сексуального внимания.

И как-то, уже после моего ухода из дома, вдруг эта Тамара приходит на работу перекрашенная в брюнетку, чернее воронова крыла. Я даже не сразу узнал ее. А на мой вопрос, почему она вдруг выкрасилась в такой необычный для Курска цвет, Тамара расплакалась, и призналась, что в группе все считают ее моей любовницей.

– Блондинка, Тамара, на той же кафедре работаешь – и не любовница Гулии? Расскажи кому-нибудь другому!

Вот и выкрасилась в «отталкивающий» для меня цвет – черный. Не стал я огорчать ее тем, что самая красивая Тамара в моей жизни была именно брюнеткой…А вскоре моя секретарша и вовсе уволилась с кафедры, хоть я и уговаривал ее остаться и зарплату прибавлял.

Вот в такой атмосфере жили мы с Тамарой Федоровной, а отдушиной у нас было лето. И хоть у нас отпуск был двухмесячный, но и его не хватало для забвения курских сплетен и жилищных неудобств.

Тамара не очень любила жару и море, поэтому мы решили первый месяц отдохнуть на озере Селигер, а во второй – поехать на недельку в Санкт-Петербург (тогда Ленинград). Три путевки в турбазу на Селигер достал Толя Черный (помните нервотрепные испытания автобуса с гидравлическим гибридом?), и мы выехали туда втроем.

Нет, прошу вас, не надо плотоядно улыбаться! На сей раз, все было культурно, чинно и благородно, хотя у наших коллег-туристов складывалось иное мнение. Их удивляло, почему мы жили в одном домике, хотя Толя спал в отдельной комнате. Им не давало покоя то, что Толя как огня боялся женщин, а они пытались «нахрапом» овладеть красивым и степенным брюнетом. Но он почему-то не замечал этих энергичных женщин! Женщин бесило то, что в походах мы всегда втроем садились в одну лодку, и два мужика-гребца приходилось на одну «бабу», в то время как иные лодки вообще оставались без единого мужика

– гребли «бабы».

И, наконец, их шокировало то, что в тех же походах мы втроем спали не только в одной палатке, но и в одном спальном мешке «спальнике», правда, очень просторном. Они просто не замечали того, что Толя дежурил у костра первую половину ночи, а я с Тамарой – вторую. И в этот «спальник» мы ложились не сразу все, а поочередно – то мы вдвоем, то Толя – один.

Интересующиеся девицы подходили иногда к Толе с расспросами: простите, мол, великодушно, но не поделитесь ли вы с нами, что вы все время втроем делаете? На что Толя совершенно серьезно им пояснял, что мы – алкоголики, привыкли в своем городе всегда выпивать «на троих», причем именно в этой компании, и здесь не хотим бросать своей привычки.

– А то, что вы думаете, – продолжал Толя, – это чепуха, потому что алкоголь и секс – несовместимы!

Девицы серьезно кивали головами, но уходили все равно не удовлетворенные ответом Толи.

Но тут произошло событие, вызвавшее переполох в женской «фракции» турбазы, а она включала подавляющую часть контингента наших туристов. Приехавшая недавно красивая блондинка из Армавира поразила сердце Толи. Сам он стеснялся подойти к ней познакомиться, и поручил это мне. Но вдруг у Тамары проявилась отрицательная черта характера, которую я раньше не замечал, и из-за которой, как я понял, она и развелась с мужем. Черта эта – болезненная ревность и страшная, доходящая до абсурда, подозрительность при этом.

Видя, что я хочу подойти к красивой блондинке, Тамара посмотрела на меня тяжелым взглядом, от которого я сразу почувствовал себя негодяем.

– Что, одной бабы тебе мало? – тихо прошипела она мне с оксфордским прононсом, и сама пошла знакомиться с Аней – так звали блондинку. Вернувшись с ней, Тамара представила ей Толю, а потом уже и меня:

– А это – Ник, мой муж!

С этого момента Толя и Аня были неразлучны. Женская «фракция» изгнала Аню из своего общежития и Толя «поселил» ее в своей комнате в нашем двухкомнатном домике. Мы жили весело, но Тамара не оставляла меня наедине с Аней.

И еще совсем уже дикий случай проявление болезненный ревности у Тамары. К нам в домик заходили две студентки первокурсницы из Твери (бывшего Калинина). Девочкам было лет по восемнадцати, одна из них играла на гитаре, другая пела. Они выглядели как мальчишки-подростки – худенькие, сухие с короткой стрижкой. Их тянуло к нам, как к старшим, интеллигентным товарищам, с которыми можно было поговорить без водки, сальных анекдотов и мата. И Тамара всегда принимала их радушно.

Но как-то, уже после знакомства Толи с Аней, девочки опять пришли к нам

– попить чаю, поговорить и попеть новые песни. Я отчего-то развеселился, стал подпевать им, шутить. И тут опять тот же тяжелый взгляд Тамары и совершенно неожиданная реакция:

– Что, молодых девушек увидел, старый козел? (это она мне-то!) Пустил слюну от похоти? Что ж, иди, трахай их, видишь, они уже готовы дать тебе, обе сразу!

Девочки вытаращили глаза, не понимая, шутит Тамара или говорит всерьез.

– Ой, мы лучше пойдем! – пролепетали они и исчезли.

Потом Тамара извинялась и передо мной, и перед девочками, но они больше к нам не заходили. Но пока эти проявления у Тамары были эпизодическими, а потом, к сожалению, они стали учащаться и усиливаться. Но на Селигере их больше не было.

Была на турбазе русская баня, которую за все наше пребывание топили всего один раз. Мы с Толей сумели протиснуться-таки туда. Веники достались нам почти без листьев, но, подвыпив, мы охотно «парили» ими друг друга. А наутро Тамара обнаружила у меня на боках, ближе к груди и животу, красные пятнышки, типа сыпи. Излишняя эрудиция иногда вредит, и «ходячая энциклопедия» – Тамара заподозрила меня в заболевании первой стадией сифилиса.

Я и сам знал, что недели через две после заражение этой болезнью нежные места на теле, чаще всего бока, покрываются красной сыпью. Но ведь я ни с кем «посторонним» не был уже давно, а попробуй, докажи это Тамаре! Слезы, упреки, стенания… Мне даже показалось, что ее не столько волновала перспектива заболеть этой сложной болезнью, как моя «измена».

Тамара тут же излила свои чувства пришедшему к нам Толе, на что он расхохотался и показал свои бока, тоже в такой же сыпи.

– Это мы вчера в бане исхлестали друг друга голыми вениками! – пояснил Толя, – что у меня тоже сифилис?

Я был прощен. Прощен-то прощен, но осадок остался! И этот осадок давал себя знать при каждой шутке с женщиной, даже при каждом взгляде на более или менее интересный объект противоположного пола.

– Старый сифилитик! (это уже вместо старого козла), – что слюни-то распустил на малолеток! Эта фраза, громко произнесенная где-нибудь в транспорте, мигом сгоняла «малолеток» с поля моего зрения. Видимо «малолетки» очень боялись сифилиса!