Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 71 страниц)

Как Дмитрий Иванович поссорился с Николаем Григорьевичем

Я защитил диссертацию 26 ноября 1965 года и успел до Нового Года отправить документы в ВАК для утверждения. ВАК или Высшая Аттестационная Комиссия была настоящей Тайной Канцелярией, а скорее Инквизицией для ученого люда. В нормальных странах ученые степени и звания присуждаются и присваиваются, соответственно, Советами университетов или иных научных центров. У нас же в СССР, а теперь и в России, на это должна дать «добро» ВАК, а решение Советов было лишь рекомендацией. Если ВАК «заваливала» несколько диссертаций, защищенных в каком-нибудь Совете, то эта грозная ВАК разгоняла и Совет, как некогда большевики Учредительное Собрание.

В чем же дело, почему наши ученые, в отличие от зарубежных, терпели над собой такой изуверский контроль? А потому, что зарубежные ученые, в основном, ничего от государства за свои ученые степени и звания не получали. Захотел назваться профессором, ну и называйся, если не боишься, что тебя засмеют коллеги. А у нас, в СССР, и в так называемых странах «народной демократии», государство за ученые степени и звания очень даже доплачивало, поэтому и контроль за этим был драконовским.

ВАК, состоявшая, в основном, из «выслужившихся» ученых и чиновников, под зорким надзором Партии, решала – кому быть доктором или кандидатом наук, или доцентом с профессором, а кому – не быть. Ну, разумеется, учитывались все полученные характеристики, заявления и анонимки (или, как говаривал мой «сожитель» по общежитию – Рябоконь Дмитрий Лукьянович – «онанимки»). Так что, у нас, да и в странах «народной демократии», ученый особенно не разгуляется!

Пару слов о странах «народной демократии», может кто-нибудь и не помнит о таких. Я не буду говорить о том, что эти страны были созданы гением всех времен и народов, как буфер вокруг СССР. Не буду упоминать и о том, как мы наводили там порядок, если страны эти начинали чувствовать себя излишне независимыми, например, Польша, Венгрия или Чехословакия. Но скажу только, как можно было даже по названию страны определить, где больше демократии, а где меньше.

Разумеется, все страны были «республиками», что в переводе с латыни, попросту означает «власть народа». Некоторые из них были и «демократическими», что по-гречески, тоже означает «власть народа». Ну, а очень уж одиозные страны назывались и республиками, и демократическими, а к тому же и народными. Тройная тавтология!

Эти страны были самыми страшными – Корейская народно-демократическая республика, например. Там – не пикнешь! В Германской демократической республике, например, хоть и пикнешь, но о том пожалеешь! А в Народной республике Болгарии, например, пикай, сколько хочешь, но уж если очень надоешь – тогда только арестуют. А в стране, называемой «Королевство Швеция», где республикой и не пахнет, тем более народной или демократической, хочешь – пикай, хочешь – ори лозунги, а хочешь – молчи в тряпочку! Никто тебя не тронет, только людям не вреди, пожалуйста!

Да, есть что вспомнить! «Блажен, кто мир сей посетил, в его минуты роковые!» – как сказал гений всех времен, но преимущественно, одного – русского народа.

Так вот, мне повезло и по кандидатской и по докторской диссертациям попасть под «каток» ВАК, причем совершенно не по своей собственной вине или глупости. Хорошо, только, что этот «каток» не успел переехать меня полностью, как того Рабиновича из анекдота, тело которого потом подсунули в квартиру его жены в щелку под дверью. О докторской разговор еще впереди, а по кандидатской у меня не было никаких страхов перед ВАК. Публикаций много, эксперимент – мощнейший, теорией – до сих пор пользуются, голосовали на Совете – единогласно! Так в чем же дело, какого рожна еще этой ВАК было нужно?

А все дело оказалось в том, что мой научный руководитель Дмитрий Иванович Федоров поссорился с уважаемым экспертом ВАК, ведущим ученым по нашей специальности – профессором Николаем Григорьевичем Домбровским.

Мой руководитель был фигурой неординарной – знаменитый спортсмен, ученый, изобретатель. А профессор Домбровский и вовсе эпатировал весь наш «отраслевой» научный мир. Скандалист, страстный любитель женского пола, спортсмен-экстремал, и многое, многое другое.

Домбровский, несмотря на солидный возраст и очки с толстенными стеклами, был страстным мотоциклистом, как сейчас сказали бы – «байкером». Несколько раз он попадал в страшнейшие аварии, после которых его «собирали по частям». Но он снова выписывал новый гоночный мотоцикл из Чехословакии, и снова лавировал на нем между автомобилями на улицах Москвы.

А что можно сказать о его прыжках с мотоциклом в море? Профессор выбирал где-нибудь в Крыму высокий утес над морем, разгонялся по нему на мотоцикле и, описывая баллистическую кривую, падал в море. Мотоцикл тонул, а профессор, обычно, выплывал. Потом мотоцикл вытаскивали со дна морского водолазы, перебирали и отлаживали его специалисты, и профессор снова совершал свой смертельный прыжок.

Вот таким был профессор Николай Домбровский, когда он руководил научной работой своего аспиранта – Дмитрия Федорова. А Федоров тогда изобрел свой знаменитый полукруглый экскаваторный ковш и собирался делать на этом материале диссертацию. Проведя множество экспериментов, он отдал этот ценнейший материал своему научному руководителю на проверку и одобрение, а тот возьми, да и опубликуй этот материал под своим именем. Я читал эту огромную статью Домбровского, даже не зная еще самого Федорова.

После этого защита Федоровым этого материала стала невозможной, и он несколько лет потратил на написание совершенно новой диссертации по кулачковым каткам. От огорчения знаменитый спортсмен даже получил язву желудка.

Диссертация была защищена, но с тех пор Федоров и Домбровский стали врагами. Еще бы – бросить такую подлянку своему аспиранту, причем, наплевав на общественное мнение – ведь все вокруг все знали.

А я был первым аспирантом, защитившим диссертацию под руководством Федорова. Естественно, что ее нашел и взял к себе на рецензию эксперт – «черный оппонент» ВАК Домбровский.

А через некоторое время я получаю в Тбилиси вызов на экспертную комиссию ВАК по моей диссертации. Руководство НИИММПМ отпустило меня в командировку, но вместе с Гераклом Маникашвили. Ожидал я поездки с двойственным чувством – с одной стороны знал, что скоро увижу Таню, а с другой – понимал, что просто так в ВАК не вызывают.

С Таней мы общались в эпистолярном жанре. Я писал ей многостраничные письма, где доминировала одна и та же тема. Не могу жить без нее, не могу находиться на таком расстоянии от нее, не могу представить ее с кем-нибудь другим. Таня отвечала сдержанными письмами с подробным описанием своей жизни без меня. Другие мужчины в этих письмах не фигурировали. Я писал Тане домой, а она мне на Главпочтамт, до востребования. Почта тогда работала быстро, точно и надежно.

И вот мы с Гераклом, запасясь чачей и закуской, садимся в московский поезд, который отправлялся часов в 5 вечера, а прибывал в Москву через день утром, часов в 11.

Отношения мои с Гераклом были по-кавказски изощренными. Мы изо всех сил корчили из себя друзей, часто выпивали вместе, в том числе и на работе. Но отзывались друг о друге соответственно: я – повторял мнение о нем Авеля Габашвили и говорил, что я с этим согласен; Геракл же отзывался обо мне, как о совершенно несамостоятельном человеке, нуждающемся в постоянной опеке и руководстве.

К моему удовлетворению, Тициан Трили закрыл никому не нужную тематику отдела Геракла и дал единственную тему – разработку гибридного источника энергии автомобиля на основе моих разработок – супермаховиков и вариаторов. Академик Трили смотрел далеко, может быть даже излишне далеко, вперед.

Работа эта нужна была Маникашвили для выполнения плана научных работ и приобретения научного веса, а мне – в качестве материала для докторской диссертации и апробации моих изобретений. И мы временно стали союзниками, прекрасно понимая, что это ненадолго…

Полезное соседство

Мы с Гераклом ехали в Москву, уютно устроившись в двухместном купе «международного» вагона. В академическом институте нам оплачивали такой проезд. Мы открыли чачу, распаковали закуску, и принялись за знакомое дело. Часа через два после отхода поезда, когда состав уже шел в горы и приближался к знаменитому Сурамскому тоннелю, мы были уже «хороши», и нашего купе нам стало мало. Мы пошли знакомиться с соседями. И первым же делом познакомились с девушкой из соседнего купе, по имени Люба.

Люба ехала одна в двухместном купе. Судя по тому, что к ней никого не подселяли, купе было оплачено целиком. Она была небольшого роста невзрачной девицей лет двадцати пяти. Невыразительное лицо с пористой кожей, неказистая фигурка – мы с Гераклом никогда не обратили бы на нее внимания, если бы не два обстоятельства. Первое – мы уже хорошенько выпили, а второе – было в ее поведении что-то, влекущее к ней, какая-то скрытая власть над мужским самосознанием, природу которой мы не сразу распознали.

Через пару минут мы уже сидели в купе Любы. У Геракла нашлась бутылка хорошего «Киндзмареули» и вяленая хурма – для Любы, ну а мы сами продолжали угощаться чачей и холодными поджаренными купатами. Разговор начали мы, как водится, со знакомства. Коротко рассказали о себе, куда и зачем едем, а продолжила Люба. Говорила она медленно, смакуя свои фразы, а мы лишь иногда заинтересованно переспрашивали ее.

Я передаю рассказ Любы, как я его запомнил.

– Вот вы, ребята все пытаетесь меня удивить – Академия Наук. начальник отдела! Ну а мне, честно говоря, плевать на то, кто вы. Я как лифтер в министерстве – и министров вожу, и рабочих, и никому не удивляюсь. Видела я всякого вашего брата – и артельщиков, и воров, и секретарей райкомов и обкомов… Может только вашего первого секретаря Мжаванадзе, еще не видела, но не удивилась бы и ему тоже, если бы он сюда ввалился! Я – проститутка, и наезжаю к вам на работу в Грузию, в город Гори, где когда-то родился Сталин. Сама я из Ростова, у меня живут там муж и сынок пяти лет. Муж когда-то работал в НИИ техником, ну а потом я его освободила от работы – пусть за ребенком смотрит. А денег я за нас двоих заработаю!

Раньше я работала учительницей в младших классах, из нужды не вылезали. Муж 80 рублей получал техником в НИИ. Родился ребенок – что делать, как жить? И вот подруга посоветовала поехать в город Гори к ее хозяйке, вроде на отдых, а там видно будет. Она туда месяца на два ездит – подзаработает, и домой. Поиздержится – и снова в Гори. Там говорит, без денег не останешься, к тебе клиент, как на работу будет ходить.

Собралась и поехала, рекомендательное письмо с собой от подруги взяла. Еле отыскала дом этой бабки, чуть не изнасиловали по дороге. Да, я знаю, что не красавица, но ведь им на Кавказе все равно, какая ты. Лишь бы бабой была

– раз, русской – два, и новой – три. Местные жены к нам своих мужей и не ревнуют, вроде мы как куклы надувные, а не живые бабы.

Ну, устроилась я на постой у бабки, и в тот же вечер – на тебе, клиент

– милиционер участковый. С милицией ссориться не резон, запустила его в комнату, а он потом еще и пятерку дает: – ты, говорит, меня вообще бесплатно должна обслуживать, но чтобы не думала, что я жадный!

Ну и заработала живая газета и беспроволочный телефон: повалил клиент так, что очередь стала выстраиваться. Я спрашиваю, что жены ваши вам не дают, что ли? Клиент рожу кривит, отмалчивается. А один рассказал анекдот, чтобы я, значит, поняла ситуацию.

От некого грузина по фамилии Коридзе беременели все бабы в округе. Ну и доктор гинеколог всем аборты делал. А тут заявляется жена этого Коридзе и жалуется доктору на бесплодие. Доктор удивляется и велит позвать мужа. Приходит Коридзе, а доктор и говорит:

– Слушай, Коридзе, от тебя по всей округе бабы беременеют, а свою собственную жену чего же не можешь забрюхатить?

– Коридзе в нэволе нэ размножаются! – гневно ответил грузин и ушел.

Люба неожиданно засмеялась.

– Был и у меня один по фамилии Коридзе – секретарь райкома. Приехал на «Волге», забрал на «Станок» – район такой, завел в гостиницу. Старается, старается – ничего не выходит. А я смеюсь – что же ты, Коридзе, и на воле тоже не размножаешься? А какую гордую фамилию носишь – «Орлов» по-русски! Но не орел, не орел!

Вспылил Коридзе, дает мне сто рублей и говорит: «Всем скажешь, что Коридзе две палки не вынимая бросил, а то тут же уедешь назад к себе в Россию!». Вот я всем так и говорила, а вам первым правду сказала.

Моя такса была – 25 рублей, одной бумажкой. Что я, сдачи что ли, буду давать, еще этого не хватало! Чай, не в магазин пришли! Ну, сосед, через улицу живет, молодой, интересный такой – с него всего десятку брала.

– У тебя же жена красавица, молодая, чего ко мне некрасивой ходишь? – спрашиваю. А он и отвечает: – нам все равно, какая ты с лица и фигуры, главное – ты новая и русская. Какой же я «важкаци», если у Любы еще не побывал? Да меня в Гори все уважать перестанут и жена тоже! («Важкаци» – это вроде нашего – «мужик», «молодец»; «важи» – это отрок, «каци» – мужчина. Получается что-то вроде «молодой человек», но с оттенком силы и мужества. Грузины обращаются друг к другу – «кацо», т. е. «мужик»; отсюда их иногда уничижительно называют «кацошками»).

– Люба, сколько же мужиков у тебя обычно бывало за день? – поинтересовался я, но тут же исправился, – за ночь?

– Нет, ты правильно сказал, именно за день. Ночью я отдыхала, по ночам «кацошки» спали с женами. А так, в среднем по пять-шесть кобелей за день бывало, иногда и по десять подваливало, но это уже перебор! А что, продолжила Люба, – я как замуж вышла, то и с мужем первое время столько же раз трахалась, правда, за ночь. И все бесплатно! А так, глядишь, в месяц тысячи по три-четыре набегает. Ты-то сколько сам за месяц получаешь?

– Девяносто восемь! – скромно потупившись, ответил я.

– Батюшки – светы! – изумилась Люба, – да у тебя месячной зарплаты и на четыре палки со мной не хватило бы! Как же ты живешь вообще, страсть-то какая!

Я почувствовал какую-то симпатию со стороны Любы, она ласково погладила меня по голове и по плечам.

– Ишь ты, мускулистый какой, небось, физическим трудом подрабатываешь?

– высказала свою догадку Люба. Я ничего не ответил ей.

Близилась полночь, и я, опрокинув еще стаканчик чачи, высказал то, о чем думал с самого прихода в купе к Любе.

– Люба, ты едешь одна в купе, Ростов будет только завтра. Выбери одного из нас, и пусть он останется с тобой, а другой уйдет! Я наполнил стакан Любы вином, наши с Гераклом – чачей.

– С кем из нас ты чокнешься, тот останется, а другой выйдет!

Мою страстную речь Геракл выслушал, потупив взор, как юная гимназистка.

– Чувствует гад, кому выходить придется, – злорадствовал я, – что ж, где-то должен быть победителем и я!

Я нисколько не сомневался, что Люба чокнется со мной. Но она решительно подняла свой стакан, чокнулась со стаканом Геракла, который тот не поднял, и выпила.

Я мигом отрезвел, поставил свой стакан на стол, и тут же вышел, хлопнув дверью. Ничего не понимая, я ошарашенно зашел в туалет (ну, не писать же от огорчения в штанишки!) и, стоя у унитаза, мучительно думал.

– Почему она предпочла Геракла? Он – старый, толстый и некрасивый! В чем же дело? Чего-то я совсем не понимаю! Какое-то извращенное восприятие мужиков у Любы? – лихорадочно перебирал я свои мысли, вспоминая главы про «болезненные проявления полового влечения» из моей настольной книги «Мужчина и женщина».

Стоять над унитазом пришлось довольно долго (чачи-то выпито было немало!), и, когда я, забыв от огорчения даже сполоснуть руки, снова зашел к себе в купе, то увидел там… лежащего на своей постели Геракла.

Я аж замотал головой от изумления. Да, чего-то я совсем не понимаю в жизни, наверное, мне действительно нужен руководитель и опекун, как об этом треплется всем этот мерзавец Геракл! Вытаращив глаза, я смотрел на лежащего Геракла, как на фантом или привидение.

– Ты почему здесь, а не у Любы? Она же выбрала тебя! – сдавленным голосом спросил я у Геракла.

Геракл присел на постель, пригласил сесть и меня, достал из сумки еще одну поллитровку чачи.

– Вот вы все думаете, что Маникашвили – идиот, Маникашвили – дебил. Но не в такой степени, как кричит всем об этом подлец Авель Габашвили. Мне сорок пять лет и кое-что я в жизни понимаю!

Геракл стал разливать чачу по стаканам.

– Ты думаешь, почему она выбрала меня, а не тебя? Ты же был уверен, что она оставит тебя – ты же молодой, сильный, красивый? Да для нее все мы, кавказцы – кобели, «кацошки», мы – лишь источник ее наживы. А что она может получить от тебя – ты же сам сказал, сколько получаешь. К тому же ты молодой и красивый, еще сам попросишь на бутылку, зная, какая она богатая. А с меня ей может и перепасть четвертной, чего же ночь терять без заработка? Мужу пригодится рубашку купить. Но у меня тоже есть гордость – не такое уж я дерьмо, как вы с Авелем думаете, вот я поблагодарил Любу и вышел!

Мы отпили по полстакана, и я не выдержал. Резко открыв дверь, я вышел в коридор и стал стучать в купе к Любе.

Удивительно, но она открыла. Впустив, пригласила меня присесть и предложила допить мой стакан чачи.

– Не выливать же добро, оно денег стоит! – многозначительно добавила она, – а ты не такой богатый. Я знаю, зачем ты пришел. Ты еще молодой и глупый, прости меня за прямоту. Так выслушай меня, может это тебе пригодится. И без обид, пожалуйста.

– Что ты, что твой начальник, что секретарь райкома – вы все нерусские мне безразличны, даже не противны, а именно безразличны. Вы, не мужчины – кавказцы, не люди, а кобели. Вы не уважаете женщину, вы ничего не понимаете в ней. Вам не нужна ни ее красота, ни ее душевные качества. Вам лишь бы «отметиться», «кинуть палку». Поэтому и к вам такое отношение. – Не мотай головой, – резко сказала она, – ты же сам рассказывал, что у тебя любимая женщина в Москве, что она такая красивая, добрая и так любит тебя. Да и ты не можешь жить без нее! А напрашивался трахаться ко мне, некрасивой проститутке, которую первый раз в жизни видишь! Ну, не кобель ли ты после этого?

– Допустим, оставила бы я тебя у себя. А что с тебя брать, кроме, прости меня, мочи на анализ? А с твоего начальника можно было бы и слупить чего-нибудь, не будь он таким хитрым! А теперь – иди к себе в купе и дай мне выспаться! Меня муж будет встречать, мне надо хорошо выглядеть! Я допил чачу и вышел не попрощавшись. Люба захлопнула за мной дверь и заперла ее на замок.

Московские мытарства

Ростов мы с Гераклом проспали, хотя и договорились «проводить» Любу и «посмотреть в глаза» ее мужу. Проснувшись поздно, мы снова принялись за прежнее, и допились до того, что начали целоваться. Я называл Геракла гением, а он меня – надеждой грузинской науки.

– Не мешай мне делать тебе добро! – как обычно с пеной на углах губ, убеждал меня Геракл. – Кто я такой? – риторически спрашивал себя Геракл и сам же отвечал: я – утильсырье! Я скоро уйду с моей должности, но я должен воспитать тебя достойным преемником! Иначе они – эти сволочи – растерзают, разорвут тебя на части! И не спасет никто, даже я, если уйду с моей должности!

Геракл, видимо, был «помешан» на своей должности, тем более чувствовал, что «они, эти сволочи», вскоре все-таки спихнут его, и назначат «молодого, но уважающего старших». И он хотел, чтобы у этого «молодого» создалось впечатление, что именно он, Геракл, готовит его на свое место. Чего только не вообразишь себе по-пьяни!

Я, целуя Геракла, благодарил его «как брата» и корил себя за то, что думал о нем плохо, попав под влияние «этих сволочей». Подъезжая к Курску, мы допились почти до чертиков и чудом не сошли с поезда, почему-то в поисках шампанского. В результате уже в Москве проводник так и не смог нас поднять. Поезд, простояв на Курском вокзале положенное время, уехал в тупик на Каланчевку. Мы проспали в вагоне еще часа два и только потом, бодая головами двери, стены, и другие препятствия, вышли из тупика на площадь Трех вокзалов. В ближайшем магазине Геракл взял-таки бутылку шампанского и исполнил «мечту идиота». Мы откупорили ее, и выпили из горла, обливаясь пеной. Была середина марта, в Москве на газонах лежал снег, а тротуары уже были в жидкой грязи.

Таня работала днем и должна была прийти домой часов в пять вечера. Поэтому мы с Гераклом поехали в гостиницу «Москва», где у него был «блат» с администрацией. Он устроился в номер, и мы успели там еще выпить. Затем, уже в шестом часу я, волнуясь, позвонил Тане и, наконец, услышал ее голос. Голос был веселым, она, конечно же, поняла, что я «выпимши». Я писал Тане, что еду с начальником, и она пригласила нас зайти к ней в гости вместе.

Мы взяли «что положено», поймали такси и вскоре были у знакомого до боли дома № 6 по Ивовой улице. Таня весело встретила нас в подъезде, мы долго целовались, Геракл говорил, что завидует нам и так далее. Игорька дома не оказалось, он опять был у тетки Марины. Таня сказала, что специально оставила его там, зная о моем приезде.

Я был рад видеть Таню такой веселой и похорошевшей – ведь оставил я ее плачущей, больной и отощавшей до предела. Геракл продолжал надоедать нам своей «завистью», пока Таня, почесав в голове, ни пригласила знакомую – соседку по дому – Тосю. «Она с водителями гуляет, чего бы ей с твоим начальником не гульнуть!» – шепнула мне Таня.

Вскоре подошла и Тося – полненькая смешливая дамочка, чуть постарше нас с Таней, и мы дружно «загудели».

Проснулся я в постели с Таней и узнал, что Геракл увез Тосю к себе в гостиницу. Я с поспешностью бросился исполнять свой мужской долг, еще не вполне веря в реальность происходящего.

Да, Таня была той же, что и раньше. Можно было даже надеяться, что у нее за это время никого не было. Хотя, кто их, баб, знает! Я вспомнил, как чуть было ни изменил Тане с Любой. Ладно бы, просто изменил, а ведь мог и «нехорошую» болезнь принести. Там, в Гори, если и слыхали про презервативы, а может, даже кто-нибудь и видел их «живьем», то использовать все равно никто бы не стал. Не джигитское это дело – резинками баловаться! Риск – благородное дело, да и потом в то далекое время этот риск был не смертельным

– СПИДа еще и в помине не было!

Что меня толкнуло на попытку секса с Любой? Ведь Таню я любил искренне, жестоко страдал без нее. Мечтал увидеть ее и жил этой мечтой, особенно садясь в поезд. Отчетливо осознавал, что Люба некрасива, совсем не в моем вкусе, и она не скрывала, что пропустила через себя сотни, если не тысячи мужчин. До сих пор не могу понять, что сподвигнуло меня на мое предложение «одному выйти». Нет, наверное, это не только выпивка. Видно, права была опытная Люба, сравнившая нас с кобелями.

В ВАК я был приглашен на 1700. Комиссия эта находилась в здании Министерства высшего и среднего специального образования СССР, что на улице Жданова (теперь – Рождественке). Как заканчивало работать Министерство, начинали работать секции ВАК. Я, показав приглашение, зашел в помещение, нашел нужную комнату, сел на свободный стул в коридоре и стал ждать вызова.

Надо сказать, что днем я успел зайти в ЦНИИС к Федорову и Недорезову. Впервые увидев их после Грузии, я понял, насколько они близки и дороги мне. Люди смотрят прямо в глаза, от них не ждешь фальши, лицемерия, обмана. Если нужно сказать правду – они говорят ее, им бояться некого. Даже трудно предположить, что они относятся к тому же роду, что и люди на Кавказе. Или это так мне повезло с моими знакомыми – тут и там?

Я рассказал Федорову о моем вызове в ВАК. Он сразу погрустнел, тихо проговорил: – это козни Домбровского! – и продолжил, – Нурибей, ты должен знать, как он выглядит – это худой высокий, прямой старик с гривой седых волос. Он страшно близорук, носит очки с толстыми стеклами, постоянно щурится и держит бумажки, которые читает, у самого носа. Разговаривает очень эмоционально, умеет привлекать слушателей на свою сторону. Несмотря на умные речи, ни черта, – Дмитрий Иванович пристально посмотрел мне в глаза и повторил, – ни черта не понимает в науке! Уже не понимает, – поправился он,

– наверное, раньше что-то и понимал. Он тут же будет хулить меня перед всеми, обвиняя во всех грехах, но ты соглашайся. – И, заметив, что я собираюсь возражать, повторил с металлическими нотками в голосе, – соглашайся, а то он впадет в ярость. Я просто требую, чтобы ты соглашался, мне плевать на его мнение, а вреда он может принести много. Это очень опасный человек!

Имея такое напутствие Федорова, я сидел на стуле у дверей комнаты секции «Строительные и дорожные машины», и смотрел на входящих туда людей. Проходили какие-то полные дамы, пожилые мужчины в помятых костюмах и с шаркающей походкой. И вдруг – я увидел именно того, кого описал мне Федоров: высокий, прямой, элегантный пожилой человек с длинными седыми волосами, одетый в отглаженный, отлично сидящий на нем серый костюм. Человек быстрой походкой зашел в дверь, но я успел заметить, что он держал под мышкой – это был хорошо знакомый том моей диссертации в темно-коричневом коленкоровом переплете.

– Домбровский! – с ужасом подумал я, и стал ждать вызова, как на Страшный суд.

Наконец из двери высунулась строгая женщина в очках и позвала: «Гулиа!» Я поднялся и вошел. Меня пригласили сесть на стул возле стены. Передо мной стоял длинный стол, за которым сидели входившие в комнату немолодые люди, совершенно безразлично, без всякого интереса, глядевшие на меня. Так глядят даже не на вазу, не на унитаз, а так глядят на штепсель, радиатор водяного отопления, стул, наконец. Без тени каких-либо эмоций, ни положительных (ваза), ни отрицательных (немытый унитаз).

– Слово предоставляется профессору Домбровскому Николаю Григорьевичу – эксперту по рассматриваемой работе.

Эксперт – это «черный оппонент ВАК», – успел подумать я, и Домбровский начал говорить.

Говорил он быстро, читая по листку, который держал у самого носа. Речь, по сути дела, шла о том, что научный руководитель навязал диссертанту из пальца высосанную тему и заставил провести его весьма трудоемкие исследования, включая сложный и опасный эксперимент. Ни малейшей пользы практике или науке из этой работы извлечь нельзя, это даром потраченный, огромный труд диссертанта! – заключил, уже не глядя в листок Домбровский.

– Все ясно! – донесся до меня голос одного из присутствующих – старика в помятом костюме. Он взглянул на часы и спросил у строгой женщины в очках:

– есть там еще кто-нибудь?

Строгая женщина покачала головой и сказала мне: – можете идти, наше решение вы получите по почте, у нас, как вы понимаете, ваш адрес есть!

Я вышел из ВАК в похоронном настроении. Зашел в магазин, взял бутылку дагестанского портвейна и пошел к метро. По дороге я догнал парочку экспертов ВАК, которые только что рассматривали мой вопрос – полную даму и старика в помятом костюме. Они медленно ковыляли, обсуждая, как ни странно, мой вопрос. Я ожидал какого-то сочувствия, защиты, что ли, но вот что я услышал:

– Странный человек этот Николай Григорьевич! Если диссертация ему не понравилась, зачем говорить о трудоемких исследованиях? Ведь этим он затрудняет вынесение решения! – говорила полная дама.

– Да что там размышлять, отклонить и все! – парировал старик в помятом костюме, – будем еще голову ломать над ерундой!

Это был приговор! Я обогнал «сладкую парочку» и зашел в метро. Дома у Тани я застал Геракла с Тосей. Видимо, наш Ромео зашел за Тосей, чтобы взять ее с собой в «Москву», а по дороге заглянули к Тане. Я рассказал о моем неудачном визите в ВАК. Таня была очень огорчена и даже сказала: – мне кажется, они тебя никогда не утвердят!

А Геракл загадочно улыбнулся, потупив взгляд. Я же принял про себя решение позвонить Домбровскому и встретиться с ним.

Хорошие вещи – вино и любимая, желанная, женщина рядом! Обо всем печальном позабудешь, если они с тобой!

Утром я доложил Федорову о моем посещении ВАК и обо всем, что там произошло. Дмитрий Иванович обречено махнул рукой: – плохо все это, не знаю, что и посоветовать! Ведь этот черт не отлипнет, пока не утопит окончательно!

Я взял у Федорова телефоны Домбровского – домашний и служебный, и, не откладывая в долгий ящик, позвонил ему на работу прямо из ЦНИИСа. Работал Николай Григорьевич заведующим кафедрой в Московском Инженерно-строительном институте.

У меня поинтересовались, кто спрашивает Домбровского, и вскоре соединили. Я в чрезвычайно вежливых тонах попросил Домбровского о встрече, мотивируя тем, что живу далеко, и хотелось бы посоветоваться о дальнейших моих действиях. Домбровский говорил со мной довольно благосклонно, и предложил вечером зайти к нему домой, на Хавско-Шаболовский переулок. Я до сих пор помню в трубке его какое-то необычное, может быть даже польское произношение: – «Хавско-Шаболовский!».

В назначенное время с точностью до секунды я позвонил в дверь Домбровского. Он открыл мне сам и проводил к себе в кабинет. Большая комната была вся в стопках книг, рукописей, папок, рулонах чертежей, нередко лежащих прямо на полу. Этакая лаборатория Лавуазье или Торричелли со старинного рисунка…

Домбровский усадил меня в кресло и, с места в карьер, стал «поливать» Федорова. Что у него нет ни одной здравой идеи, раз он подсунул мне такую «тухлую» тему, что общего между маховиком и скрепером, до такого мог только полоумный додуматься…Я утвердительно кивал, выслушивая его «комплименты» фактически в мой адрес.

– Что же вы посоветуете мне делать? – наконец спросил я маститого ученого, который, как я понял, совершенно «не сечет» в науке (прав был Федоров!).

– Да все просто, – оптимистично заявил Домбровский, – вы делаете новую диссертацию на другую тему и с другим руководителем. Опыт у вас уже есть, все будет быстро, могу посоветовать вам и тему и руководителя! Подумайте!

Я поблагодарил Николая Григорьевича за помощь и попросил разрешения позвонить, как надумаю.

Вечером я опять встретил Геракла и Тосю у Тани и рассказал им о визите к Домбровскому. Геракл улыбался еще загадочней, но ни слова не вымолвил. Назавтра я снова был в ЦНИИСе, рассказал о визите в «логово врага». Федоров заметил, что в таком же тоне Домбровский предложил и ему заменить тему диссертации. А затем вдруг вспомнил, что утром позвонил в лабораторию один далекий знакомый, работавший ранее в ЦНИИСе, а потом продвинувшийся по «министерской линии». Он почему-то спрашивал Гулиа и просил позвонить ему по оставленному номеру телефона.

– Хочу сказать, что человек этот – с сомнительной репутацией, – осторожно предупредил меня Федоров, – как бы выразиться, ну, типа авантюриста, что ли. Сейчас работает, кажется, в МИНВУЗе.