Текст книги "Следствие ведут знатоки"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 93 (всего у книги 103 страниц)

– Нет, Паша, конечно, ихнее бюро в нашей Москве.

– То-то же. А Ландышев и Крысин наверняка одно лицо?

– Наверняка.

– Тогда почему «ихнему бюро» его не забрать? И заодно Мокрого?

– Понимаешь, все, что я рассказываю, – сущая правда. Но с доказательствами слабовато. Было еще два участника грабежей, из немцев, – их наши деятели убрали. Прямых свидетелей нет. Агентурные же донесения в дело не вставишь.

– Что-то твой Интерпол слабо выглядит.

– Ихний, ихний. Он, Паша, довольно глазастый и уши длинные, а вот руки часто коротковаты. Потому меня и командировали – очень, я считаю, удачно. На пару мы как-нибудь расколем бывшего марксиста!

Ну вот и прошла легкая стесненность, что ощущалась при первой встрече. Они снова на одной ноге. Они хорошо слышат друг друга.

Живой Ландышев изрядно отличается от фотографии. Там он мелкотравчатый какой-то, только глаза смышленые. В натуре же Ландышев держится с апломбом, с некоторым даже шиком. От него деньгами пахнет. Только в движениях проскальзывает порой стремление оглянуться и поберечь спину.

К зданию под вывеской «Транспортбанк» Ландышев подъезжает со свитой. С ним, кроме шофера, телохранитель и еще Руслан – его начальник службы безопасности.

Пока шофер припарковывается, поблизости тормозит Авдеев. О нем банкир рассказывал Ковалю на вокзале.

Противники смотрятся рядом контрастно. Авдеев – крупный спокойный блондин, лет сорока трех. Ландышев – подвижный, лысоватый, невысокий, лет на пять старше.

Они сухо здороваются, входят в банк. И пока идут по зданию, где внутренняя охрана, пропуская их, отпирает и запирает двери в коридорах, пока поднимаются в лифте, шагают по этажу начальства, где пол застлан дорогим ковром, продолжают вести не сегодня начавшийся спор:

– Твой случай не страховой, – фыркает Ландышев. – Тут, как говорят немцы, данке шён.

– Перестань, Ландышев. Даже братки тебе скажут: это не по понятиям.

– Какие сейчас понятия?! Сколько поднял – столько и уноси. А после обвала и подавно: если кто тонет, рви в сторону, чтобы не хватался. Скажешь, не прав?

– Скажу, не прав. Без каких-то договоренностей жить нельзя. Иначе сгинем, всех завалит дерьмом.

Ландышев и Авдеев входят к секретарше директора. Охрана банка, понятно, сообщила ей, кто и куда направляется.

– Здравствуйте, господа. Я доложила о вас. Присядьте пока, – она указывает на холл.

Собеседники усаживаются там и продолжают препираться.

Авдеев догадывается, что Ландышеву было бы проще и естественней разобраться с ним на «стрелке». При возникновении спора вопрос этот встал почти ребром. Но, видно, что-то все же стронулось в мире российского бизнеса – Ландышев скрепя сердце согласился на третейский суд. Правда, внутренне он ему противился по-прежнему, и потому Авдеев стремился убедить оппонента. Доводы казались ему такими бесспорными:

– Пора кончать беспредел, Ландышев. Хватит! Правила необходимы в любом случае. Даже если у тебя в багажнике расчлененный труп, ты не должен ехать на красный свет.

– Это, шеф, правила дорожного движения, – кольнул Ландышев бывшего шофера. – А жизнь есть игра.

– В любой игре тоже правила. Хоть футбол. Допустим, ты взял «калашника», положил вратаря и забил в ворота десять голов. Что с тобой стадион сделает?

– Что ты мне глупости растолковываешь? Взялся философствовать, а выходит детский лепет. Я уже сказал: где нету, там нету.

– Посмотрим, что третейский судья скажет, – миролюбиво говорит Авдеев.

– Присудит в мою пользу.

– Пускай решит, чей ущерб, и будем выполнять. Не выполнить его решение, сам знаешь, – волчий билет в деловом мире.

Нехорошо это звучит: «волчий билет в деловом мире». По-своему Авдеев прав, думает Ландышев. Только если говорить о «деловом мире». Это пока что не про Россию, шеф.

Спор прерывается появлением Коваля и банкира. Банкир представляет всех друг другу. Рукопожатия, испытующие ознакомительные взгляды.

Коваль, Ландышев и Авдеев устраиваются в креслах вокруг журнального стола. Секретарша придвигает к ним тележку с напитками. Коваль берет на себя функции хозяина:

– Что будете пить? Минеральная, сок, коньяк, джин, мартини?

– Коньяк так коньяк, – соглашается Ландышев.

Коваль наливает, приговаривая:

– Итак, господин Авдеев – транспортная фирма. И господин Ландышев – страховая компания. Есть требование уплатить деньги. И есть отказ. Начнем с господина Авдеева. Правду, всю правду и только правду, – он слегка подсмеивается над своей судейской ролью.

Авдеев заученно излагает фабулу:

– Моя фирма доставляла груз, застрахованный y Ландышева в компании «Спокойствие». Груз из-за несчастного случая так попорчен, что практически погиб. Вот страховой договор, – передает он Ковалю. – Порча груза входит в перечень страховых случаев – первый лист внизу…

– Ты выражайся точнее, – вмешивается Ландышев. – Не несчастный случай, а собственная глупость.

– У вас будет время, господин Ландышев, – мягко останавливает его Коваль и обращается к Авдееву: – Какой груз, какой несчастный случай?

– Два трейлера везли из-за рубежа компьютеры и видеотехнику. Почти на три миллиона долларов. Магистральная трасса оказалась внезапно перекрыта: вышли бастующие, которым не дают зарплату, и заняли мост. И мои машины пошли по местному шоссе, чтобы объехать другим путем.

– Поухаживайте за собой, – предлагает Коваль Ландышеву, видя, что его рюмка опустела. – Переждать нельзя было? – спрашивает у Авдеева.

– Говорили, что перекрыто на неделю, до приезда депутатов. А у нас обязательство по срокам перед грузополучателем. Большие штрафные санкции.

– Обстоятельства порчи груза?

– Местное шоссе, естественно, тоже пересекает реку. Там старый мост. Как раз под моими трейлерами он обвалился. Вся техника в воде.

Коваль вежливо смотрит то на Ландышева, то на Авдеева. Оба в общем-то безразличны Ковалю. Но Авдеева рекомендовал банкир, а кроме того, все же Авдеев вызывает больше доверия, он приятней. И Ландышев интуитивно чувствует это и беспокоится:

– Господин Янов, Максим Алексеевич! Я прошу вас обратить внимание, что я согласия на изменение маршрута не давал!

– M-м… Не вижу в договоре пункта о маршруте.

– Но вы же европейский человек, герр Янов! – взывает Ландышев. Он знает, что Янов «из Австрии» или, как он про себя выражается, «тоже из Австрии», разумея, что сам он, Ландышев, успешно промышлял в тех же краях. Отчасти он и на судейство это согласился, потому что «тоже из Австрии». Он надеялся на этом сыграть и уже при знакомстве ввернул ему пару немецких слов. Должна же быть какая-то солидарность! – А тут типично российская дурь: трассу закрыли, валяй вброд! Я тоже жил кое-где, видел дороги, хоть в той же Австрии. Там дороги, а у нас что? Это же Расея. Мало ли чего нет в договоре. В договоре на авиадоставку никто же не пишет, что самолет должен будет лететь по воздуху. Или что пароход будет плыть по воде. Это само собой разумеется. Транспорт пользуется путем, адекватным себе. Как немцы говорят, едем зайне. Каждому свое, – переводит он для Авдеева.

Как бы сожалея, что красноречивые доводы Ландышева пропали зря, Коваль разводит руками:

– Есть правило, что договор понимается буквально, иначе какой смысл его составлять?

Приунывший было Авдеев приободряется.

– Твои же люди сопровождали груз. Они согласились на объезд!

– Они всего-навсего охранники и не полномочны выражать мнение компании. Самовольно изменив маршрут, грузодоставщик принял на себя риск форс-мажорных обстоятельств.

– Мои люди тоже всего-навсего шоферы. Все решали шоферы и охранники!

– Не будем волноваться, – Коваль берет договор страхования, – посмотрим перечень форс-мажора… Очень общая формулировка, – произносит он и, как бы для утешения, доливает рюмку Ландышева.

Тот пьет больше, чем следовало бы при деловой встрече. Пить он горазд, но все же несколько возбуждается, возражая уже не только Авдееву, но и Ковалю. Постепенно обстановка в гостиной накаляется.

– Позвольте сказать одну вещь, – говорит Авдеев. – Если сравнить с другими фирмами, то у Ландышева расценки намного выше. Зачем бы мы под него переходили, если б не подразумевались большие гарантии?!

– Ладно, ладно, – повышает голос Ландышев. – Ты знаешь, за что!

Коваль понимает, что тут зарыта собака.

– Охрана не включена в договор. Имеется дополнительное соглашение? – интересуется он.

– Оно конфиденциальное, – говорит Ландышев.

– Полагаю, не для меня?

– К данному случаю охрана отношения не имеет! – злится Ландышев.

– Не будем волноваться, – напоминает Коваль. – Сегодня разговор предварительный. Я здесь неделю пробуду, а вы готовьтесь. Запишите, какие документы я хочу прочесть, включая конфиденциальные.

Тем временем перед банком, сбившись кучкой, скучают Руслан, шофер Ландышева, телохранители: его и Авдеева. Тот хоть и сам за рулем, но водителя для имиджа иметь необходимо.

Подкатывает банковский броневичок, тащат инкассаторские сумки.

Из дверей появляются Коваль, провожающий его банкир со своими охранниками и Ландышев с Авдеевым. Прощаются.

Увидев человека, которого окружающие именуют Яновым, Руслан приходит в замешательство, заслоняет лицо, прячется за броневичок. Неужели это Коваль? Да, ошибиться невозможно. Янов Максим Алексеевич… Из Австрии. Надо же! Ну и пускай, очень хорошо, только показываться нельзя. Руслан утирает лоб. И выходит из укрытия, только когда уезжает машина с Ковалем.

– Ты где шляешься? – раздражается Ландышев.

– Да тут я, тут.

Раньше Знаменский в кои-то веки выбирался на дачу. Машины у него долго не было, а на электричке с Казанского вокзала по выходным давка – измучаешься, пока доедешь. Да и времени всегда было не то что в обрез, а раза в три меньше, чем нужно.

Правда, времени и теперь столько же, но теперь появился «жигуленок». И главное – наверное, появилась тяга на природу. Так что Знаменский частенько навещает мать, проводящую лето за городом.

Дом старый, в старом кооперативном поселке. Строили его родители в годы своей молодости. Низ рубленый, верх дощатый. В бревенчатом срубе три комнаты с печкой, и терраска, откуда ведет лесенка в «братскую каморку» с маленьким балкончиком. Так было принято строить при социализме.

Зато участок – тридцать соток, не слышно, как соседи чихают. Маргарите Николаевне есть где посадовничать – она любит. Только вот воды нет, вода очень глубоко. По углам дома стоят бочки – ждут дождя. А питьевую приходится носить из колодца.

Этим и заняты сейчас Томин со Знаменским: первая забота – натаскать матери воды во все емкости. Часов семь вечера – солнце светит вовсю.

Томин крутит скрипучий ворот, Знаменский принимает ведро.

– Как хорошо, Паша, слов нет! – говорит распрямляясь.

Ведро долго-долго опускается в колодезное нутро.

– До чего я рад, что приехал! Поработаем опять вместе, тряхнем стариной.

– Стариной, Саша, – это если бы с Зиночкой. А так не тройка – пара гнедых.

– Да-а, Зинаида, Зинаида, кто мог ожидать… Последнее письмо я от нее получил прошлым летом… Даже не знаю толком, как все случилось.

Пал Палыч взглядывает на друга. Хочет знать подробности? Что ж, я бы на его месте спросил. Казалось бы, достаточно факта. Нет, нам почему-то интересны детали…

– Я тогда ездил на место, – говорит Пал Палыч. – Двадцать шестой километр Минского шоссе. У самосвала сзади отказали тормоза…

Он рассказывает о том, что тогда увидел и запомнил, и вновь – неведомо в какой раз – переживает то горькое утро. И где-то в середине комкает рассказ: хватит уже Саше, вон как он стиснул ручку ворота.

– Зиночка погибла сразу. Муж остался жив. На похоронах я видел его: голова белая.

– Бедный мужик!.. – Томин спохватывается, что ведро утоплено и пора поднимать. – А помнишь их свадьбу? Как мы на него дулись – глупо вспомнить… Ты тогда вел дело по городской свалке.

– Пока не отстранили.

Они несут воду домой – последние четыре ведра – и о чем-то разговаривают, уже постороннем, стараясь отвлечься от чувства невозместимой потери.

На дорожке к дому Томин делает охотничью стойку над грядкой:

– Паша, я вижу огурец!

– Эка невидаль.

– Сто лет не ел огурца с грядки. Там все парниковое… И укроп! Любимейшая травка!

Он жует огурец вприкуску с укропом.

– Равнение направо, – командует Знаменский. – Эти четыре деревца ни о чем тебе не говорят?

– Елки-палки!.. – вскидывается Томин.

– Это не елки-палки, это яблони.

– Ну да, мы же их втроем с Зиночкой сажали! Перед моим отъездом!.. Вот деревья меня дождались.

Стол накрыт на воздухе. Мать Пал Палыча, Маргарита Николаевна, хлопоча с последними приготовлениями, окликает:

– Павлик, щипни там петрушечки.

И вот все рассаживаются. Пал Палыч разливает водку, Маргарита Николаевна раскладывает закуску.

– Первую, естественно, за встречу! – провозглашает Пал Палыч.

Только начали закусывать, верещит сотовый телефон. Знаменский берет трубку.

– Слушаю. Ну?.. Ну?.. Да вы что, ребята, очумели? В кои-то веки я сел выпить со старым другом. Это все прекрасно подождет до утра, – он принимается за еду. – Саша, наливай.

– Обязательно. Все сказочно вкусно.

– Вы просто соскучились до русской кухне, – улыбается Маргарита Николаевна.

– Вторую за Зиночку, царствие ей небесное, – поднимает рюмку Пал Палыч.

Пьют не чокаясь.

– Сашенька, как вы там живете? – спрашивает Маргарита Николаевна.

– Неплохо, Маргарита Николаевна. Только скучновато. Чего-то в людях не хватает. В отношениях. Трудно определить… Дайте мне еще черного хлебушка, – он с наслаждением нюхает ломоть.

– Как вам мама показалась?

– Для своего возраста отлично.

– А как Аня? Прижилась во Франции?

– Нормально. Вот за что я Интерполу благодарен – это за нее. Мне перед назначением велено было жениться. Я взял под козырек и женился. И до того удачно – не нарадуюсь!

– Разве вы не были давно знакомы?

– Были знакомы. Был роман, такой вялотекущий, с перерывами. Только Бог меня надоумил сделать предложение именно ей. Грешным делом, были варианты.

– Сыну сколько уже?

– Четыре. Сейчас фотографии покажу, – Томин лезет в карман пиджака, висящего на спинке стула, пускает по рукам фотографии жены и сына.

– У всех ребятишки, один Павлик бобылем. Я уже не жду, – сетует Маргарита Николаевна.

– Почему это, мать, ты не ждешь? А я, может, намерен. Седина в бороду – бес в ребро.

– Вы выпейте за беса в ребро, – говорит Маргарита Николаевна. – А я пойду запускать пельмени.

– Пельмени! – стонет Томин. – Паша, я заночую?

– Конечно.

– Тогда можно расслабиться, – Томин доливает себе и Пал Палычу.

– Положим тебя на Колькиной койке.

– Я его рассчитывал увидеть.

– В отпуске. Усвистал в Карелию. Говорит, это единственное, что осталось от Советского Союза.

– Да, ветер перемен много чего натворил… Я адаптируюсь к переменам с помощью юмора. А ты как?

– Не забудь, мать – психиатр высокого класса. За счет постоянного врачебного наблюдения я сохраняю вменяемость.

– Психиатры нужны, психиатры важны. Для нашего брата особенно. С таким подчас кошмаром имеешь дело, что нелегко сохранять трезвость подхода.

– Давай за трезвость, Саша.

– Если за трезвость, надо пополней.

Маргарита Николаевна между тем что-то со стола убирает и приносит супницу с пельменями.

– Запа-ах! – Это Томин предвкушает удовольствие.

На некоторое время разговор прекращается, раздаются лишь гастрономические реплики.

– Саша, а что вы делаете в Интерполе? – любопытствует Маргарита Николаевна.

– Да, собственно, почти то, что и в МУРе. Я и там с нашей публикой дело имею.

– Но зачем тогда?.. – недоумевает она.

– В смысле зачем я там нужен? Не умеют они сами наших ловить. Фантазии не хватает. У нас мозги по-другому повернуты… В криминальной области такие сейчас штуки появляются… – он понижает голос и начинает повествовать о русской мафии за границей.

Порассказать есть что. Сидят допоздна.

Рано утром Пал Палыч обливается водой из ведра и идет будить друга.

– Лассэ муа… Киа тиль… – бормочет Томин, натягивая на голову одеяло. Но через три минуты он уже на ногах.

А через полчаса Пал Палыч выводит «жигуленка».

– Ты со мной в контору?

– У тебя буду к обеду. Забрось меня в бюро ихнего Интерпола.

Маргарита Николаевна вышла проводить:

– Саша, как спалось?

– Как в раю.

Коваль отказался от машины банкира – так ему свободнее. Он любит ходить пешком, и у него хватает дел, не связанных с бизнесом. Например, в подъезде с вывеской «Юридические услуги».

Мужчина в холле осведомляется:

– У вас дело гражданское или уголовное?

– Розыск людей.

– Тогда лучше налево, шестая комната.

В шестой комнате восседает Валентина Ивановна – немолодая подтянутая женщина. Вместо приветствия Коваль кладет на ее стол стопочку долларов. Он уже усвоил, что российские деньги, несмотря на количество, не производят на граждан того магического впечатления, как «зелень». Некий всеобщий бзик.

– Надо узнать, где находятся эти двое людей, – говорит он. – Вот все данные. Когда прийти за ответом?

– Через неделю, – отвечает женщина, просматривая поданный листок. – А лучше через две.

Коваль удваивает стопочку. Его интересует участь Любови Хомутовой и ее сына Михаила. Любу, конечно, закатали на приличный срок, но могла уже освободиться. Сидя в Вене, Коваль меньше думал о ее судьбе, а под московским небом все всколыхнулось. И две недели он ждать не намерен.

– Максимум три дня. В случае удачи – это аванс.

Валентина Николаевна делается гораздо любезнее.

– Попробую к послезавтра. Постараюсь. Позвоните, пожалуйста, в одиннадцать часов, – она вручает свою визитную карточку, встает и провожает его к выходу, хотя он прекрасно нашел бы дорогу и сам.

К обеду Томин к Знаменскому опаздывает.

Сначала задерживается в «ихнем бюро». Потом, уже на Житной, один за другим встречаются свои, прежние. С каждым поговори.

А у самого министерства его обрадованно окликает вышедший из здания генерал:

– Томин, это ты?

– Надеюсь. Рад тебя видеть в здравии и в чинах.

– А говорили, борешься с мафией на Лазурном берегу.

– Ее кровавые следы привели меня в здешний регион.

– И как тебе там? «Свобода, равенство, братство»?

– Свобода – пожалуй. Остального не заметно.

– Все такой же. Заходи.

«А что мне к тебе заходить? – думает Томин. – Если по стакану, то лучше с кем-нибудь другим».

По-свойски, не стучась, отворяет дверь к Знаменскому. Тот сидит за столом, заваленным толстыми папками, и завершает телефонный разговор.

– Тут много дел или одно такое? – спрашивает Томин, обводя рукой завал.

– Одно, и конца ему нет, – Знаменский поднимается и начинает складывать папки в сейф, Томин помогает. – Банковские махинации. Фиктивные фирмы, на которые списывали миллиарды и миллиарды… Сегодня с утра телефон изводит, надо убираться. У моего следователя сидит оперативник, который занимается убийством Нуриева. Пошли к ним. Я туда же эксперта вызову. Зиночка сосватала как раз перед своим отпуском. Дескать, будет тебе пока другая «Ки» вместо меня. Она Китаева.

Знаменский звонит, слышит знакомый приятный голос:

– Капитан Китаева… Да, Пал Палыч, в морге я уже была… Да-да, приду, я неподалеку.

Она действительно неподалеку: лежит в чем мать родила, загорает в солярии. В рабочие, между прочим, часы. Посмотрел бы Пал Палыч – устроил бы ей прочистку мозгов. А может быть, и не устроил: красота штука убедительная.

…Знаменский опечатывает сейф, запирает дверь. В кабинете следователя он знакомит:

– Александр Николаевич Томин – Юрий Денисович Юрьев.

Юрьеву за сорок. Суховатая внешность, суховатые манеры. Въедливый и педантичный. К Знаменскому попал из прокуратуры. Там он блистательно размотал большое дело, которое год с места не двигалось, и в своих кругах прославился. На совещаниях и отчетах имя Юрьева сопровождалось хвалебными прилагательными в превосходной степени.

И непосредственный начальник этого не перенес – возненавидел следователя свирепо и стал ежедневно доставать. И когда Пал Палыч позвал к себе, Юрьев рванул, будто из прифронтовой полосы.

По пути в его кабинет Знаменский характеризует его вкратце, и Томин пожимает протянутую руку с уважением.

Оперативника Знаменский представляет просто как Андрея, ему лет двадцать пять. Здороваясь с Томиным, он подкупающе улыбается:

– Я вас помню. Я когда в области начинал, вы к нам приезжали на убийство.

– Да?

– Один псих мать задушил, сестру и собаку.

– А-а! – улыбается Томин. Казалось бы, мрачные воспоминания, а обоим приятно.

– Введите Александра Николаевича в курс относительно Нуриева, – говорит Знаменский.

– Труп обнаружен четырнадцатого сего месяца в девять часов утра, – чеканит Юрьев. – Время смерти определено, как трое суток до обнаружения, то есть одиннадцатого числа. Поза трупа неестественно согнутая, почти наверняка тело эти дни лежало в багажнике.

Звонит телефон, Юрьев отвечает:

– Да… Да, здесь, – протягивает трубку Знаменскому.

– Отловили! – досадует Пал Палыч. – Слушаю… Хорошо, иду. – От двери оборачивается: – Я скоро.

– Я набросал схему, – показывает Юрьев. – Вот место обнаружения – сквер напротив гостиницы. Кусты. Газон. Ограда. Труп доставили, очевидно, на машине в темное время суток или на рассвете.

– Какие-нибудь следы борьбы?

– Ни малейших. Деньги не тронуты. Документы тоже. Так что сразу установили гостиницу. Нуриев поселился седьмого. Восьмого и девятого вызывал такси, но позже отменял заказ. Вероятно, назначалась какая-то встреча и срывалась.

– Еще не приготовились его замочить, – комментирует оперативник.

– Одиннадцатого в шестнадцать часов Нуриев снова вызвал машину, вышел – и исчез.

– Шофера нашли?

– Конечно. Он показывает следующее. Пассажир бросил на заднее сиденье плащ. Собирался сесть к водителю. Тут его окликнули, он сделал шаг в сторону. Потом чья-то спина его заслонила – и все. Через полчаса водитель сдал плащ швейцару. В кармане нашли записку с адресом. – Следователь передает Томину клочок бумаги в целлофане; его прерывает телефонный звонок.

Юрьеву что-то диктуют, и он записывает, а оперативнику делает знак продолжать.

Тот с удовольствием подключается к рассказу:

– В этом адресе офис страховой компании. Фотку отретушировали под живого, и я предъяву сделал всем сотрудникам.

– Как среагировал хозяин – Ландышев?

Андрей коротко задумывается.

– Я сам ему предъявлял… ничего четкого не заметил. Лично у него алиби. И все остальные поют – не знаем, не видели. Так что по трупешнику нам от них ничего не катит. Пустой базар. Однако «быки» там вооруженные водятся. Те еще отморозки.

– То есть? – не понимает Томин: жаргонные словечки докатываются до Франции с опозданием.

– Отморозки… – затрудняется Андрей. – Ну это… Как такого увидите, сразу поймете.

Томин удовлетворяется объяснением.

– Адрес написан рукой Нуриева?

– Да, Китаева экспертизу делала. С этой запиской небольшая заморочка: адрес-то простейший, чего записывать?

Вмешивается Юрьев, кончивший телефонный разговор:

– Нет, Андрей, я тут поскрипел мозгами, догадался. Нуриев ведь заграничный русский. Это мы привыкли, что стала Мещанская, Пречистенка, Тверская. Ему в новинку.

– Верно, – одобряет Томин, Юрьев ему нравится. – Скажите, Нуриева окликнули – как?

– По имени-отчеству. Я об этом думал. В связи с этим Андрей ищет его прежних друзей.

Томин вопросительно оборачивается к оперативнику, тот разводит руками: дескать, пока пусто, но взамен предлагает другую информацию.

– Мы откатали покойнику пальчики и запросили о судимости. До отъезда за бугор Нуриев тянул срок.

– Знаю, два года за хранение оружия.

Прошлое Нуриева уже не важно, важны нынешние связи в Москве.

Знаменский возвращается в сопровождении молодой, красивой, ярко одетой женщины.

– Здравствуйте, господа офицеры, – говорит она.

– Татьяна Александровна Китаева, по прозвищу Прекрасная Татьяна – Александр Николаевич Томин, – знакомит Знаменский.

– Легендарный Томин! – восхищается Катаева.

Томин делает недоуменный жест.

– Со слов Зинаиды Яновны, – поясняет она. – Я, можно сказать, ее ученица.

– А-а.

Китаева держится слишком уверенно, слишком победительно. Ишь какая! Томин слегка сбивает с нее гонор:

– Простите, у меня еще вопрос к Юрьеву. Юрий Денисович, как Нуриев вел себя в гостинице?

– Говорят, в основном сидел в баре. С сотовым телефоном в кармане. Но одиннадцатого – что характерно – оставил его в номере.

– То есть все время ждал звонка, – заключает Знаменский, – а одиннадцатого уже не ждал, уже поехал на условленную встречу.

– А чем нас порадует Татьяна Александровна? – обращается к ней Томин, этак вполоборота.

– Можно просто Татьяна. Да вы небось знаете больше меня, – кокетничает Китаева.

– Возможно. Но все-таки попробуйте.

– На теле имеются два пулевых ранения – в область сердца и в затылок. Оба почти в упор. Оба смертельные. Выстрел в голову – контрольный. Киллерский, по привычке. Убийство явно заказное.

– И раскрытию не подлежит, – как бы заканчивает ее мысль Томин.

– Скорее всего, так. Есть, правда, новая деталь… – адресуется она к Пал Палычу.

– Давайте, Татьяна, давайте, – понукает Знаменский.

– Помните, я говорила про непонятную ранку на ягодице? Словно от укола. Так вот сегодня дали результат химического анализа. В тканях тела в глубине ранки найдены следы усыпляющего вещества. Причем мгновенного действия. Так стреляют ампулой в зверя, когда хотят обезвредить.

– Вот так, в натуре, его и увели! – восклицает Андрей. – Под ручки и в сторону: дескать, Вася-друг, где ж ты так надрался? А он уже не мур-мур.

– Я согласен, что убийство заказное, – говорит Юрьев. – Но оно к тому же демонстративное. Труп подбросили на виду, к гостинице. Как бы с угрозой кому-то: не лезь к нам!

– Совершенно верный вывод, – подтверждает Томин.

– Но почему тело три дня выдерживали? Уже признаки разложения… – говорит Китаева.

– На языке мафии это может означать: «заберите свою падаль».

Вернувшись к Знаменскому, друзья обмениваются впечатлениями:

– Юрьев толково роет.

– Как тебе Китаева?

– Действительно, стоящий эксперт?

– Даже талантлива. Но с ленцой.

– Паша, ей бы лучше в конкурсах красоты участвовать. Твои мужики из-за нее передерутся.

Знаменский усмехается: Саша прав, вокруг Прекрасной Татьяны наблюдаются завихрения. Но она не дура, чтобы устраивать на работе цирк. Все утрясется.

– Слушай, забыл! – спохватывается Знаменский. – Я тут похлопотал за тебя в неких сферах. Управление по экономическим преступлениям имеет в компании Ландышева агента. Решено пока уступить его тебе. Точнее – ее. Держи. Зовут Римма Анатольевна.

С фотографии смотрит пышноволосая блондинка средних лет. Не Мата Хари, скажем прямо. Но все-таки что-то.

Томин встречается с ней в тот же день.

Женщина поджидает его в уличном кафе. В руках ее журнал в броской обложке – это ее опознавательный знак.

Томин появляется среди пешеходов и сначала издали приглядывается к агенту: на фотографии Римма Анатольевна была без очков. Правила конспирации почти шпионские. Разговор начинается с пароля:

– Извините, здесь не пробегала беленькая собачка?

– Нет, только рыжая, – отзывается женщина и иронизирует: – Шкаф продан, осталась тумбочка.

– Здравствуйте, Римма Анатольевна, – подсаживается Томин к столику.

– Здравствуйте. Как вас теперь называть?

– Как и моего предшественника, Иван Иванович. – Он смотрит в ее замкнутое лицо и пускается на простенькую хитрость, чтобы разбить лед: – Мне показали ваше фото – на редкость неудачное. В жизни вы моложе и красивей. Узнал только по журналу, честное слово.

Римма Анатольевна пытается скрыть, что комплимент пришелся ей по сердцу.

– Для наших отношений внешность роли не играет, – произносит она «великосветским» тоном.

– Ну что вы! Всегда приятно иметь дело с хорошенькой женщиной.

Римма Анатольевна наконец улыбается. Приближается официант, принесший для нее кофе. Принимает заказ у Томина.

– Мне говорили, что вы отлично справляетесь с заданием, – говорит Томин, дав ему отойти.

– Это несложно. Столько финансовых нарушений.

– Я переключу ваше внимание на другое. На контакты Ландышева с людьми из-за рубежа.

Римма Анатольевна сосредоточивается, обревизовывая свои воспоминания и впечатления, и после пожимает плечами. Иностранцами в конторе не пахнет.

– Недели полторы назад никаких не было признаков, намеков? – настаивает Томин.

Женщина отрицательно качает головой.

– А вы бы знали?

– Думаю, да. Секретарша босса – моя приятельница и большая болтушка. Во всяком случае, я уточню.

– Только осторожно, на мягких лапах.

Официант собрался с силами и подал Томину кофе. Пить его нельзя – бурда. Но можно помешивать ложечкой.

– Скажите, Римма Анатольевна, поведение Ландышева не менялось в последнее время?

– А верно, он заблажил, – оживляется Римма Анатольевна. – Дерганый какой-то, мнительный. На главном своем телефоне какую-то штуку поставил, чтоб видеть, если линия прослушивается… Крыша у него едет или есть причина?

– Появились люди, которые имеют на вашего хозяина зуб. Надо их срочно обнаружить.

– Если вы собираетесь его защищать, я вам не помощница!

– Личные счеты?

– Не будем об этом, – закусывает она губу.

– Что-то интимное? – Томин весь – сочувствие.

– Н-нет… Просто есть вещи, которых я ему не прошу. Никогда!

– А он знает?

Женщина язвительно усмехается:

– Он же хам. Наплевал и забыл.

– Знали бы вы, какой хам! – подогревает ее Томин. – Как-нибудь расскажу… Теперь о нашей связи. Прямой звонок мне нежелателен, сейчас не поймешь, кто кого слушает. Но на экстренный случай запомните мой мобильный, – передает листок. – А по этому телефону можно звонить даже с рабочего места. Трубку на том конце никто не снимет, и вам говорить ничего не надо. Набрали номер – и считаете гудки. Там гудкам соответствуют звонки. Понимаете?

– Да, это просто.

– Два раза по три гудка, – значит, предлагаете встречу через час. Два по четыре гудка – в семь вечера. Два по два – сигнал беды. Он означает, что вы прерываете контакты, и я тогда сам смотрю, как действовать.

– Вы за меня боитесь? – Римма Анатольевна тронута.

Хотя она, конечно, получает плату за свои услуги правосудию и хотя сама за себя не боится, но как это мило, что о ней пекутся. Вообще новый Иван Иванович – очень располагающий мужчина, к тому же обещает рассказать пакости о ненавистном Ландышеве.

Коваль медленно шагает по набережной Яузы, что тянется за Спасо-Андрониковым монастырем в сторону Сокольников. Здесь он, бывало, проходил, направляясь к Веронике. Яуза не спрямлена, вьется свободно, как в полях, ныряет под пешеходные мостики. Особенно живописен один из них, горбатенький, на котором Коваль любил постоять.

Он и теперь всходит наверх, опирается на перила, смотрит на воду, вспоминает тяжкий, поворотный день своей жизни. Он тогда подъехал сюда на машине и стоял вот так же у перил, пересиливая душевную боль, переживая сильнейшее внутреннее потрясение. И вдруг появились те подонки с ножами. Окружили, что-то выкрикивали оскорбительное и угрожающее, взвинчивали себя, чтобы кинуться и убить.