Текст книги "Следствие ведут знатоки"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 103 страниц)

Еще один ушат холодной воды на голову Пал Палыча. Но пока выдержка не оставляет его.

– Надеюсь, у вас все-таки другая версия происшедшего, – твердо говорит он.

Саковин убирает заключение в папку, папку кладет в сейф, возвращается к столу и лишь после этого отвечает:

– Конечно, есть. Альтернативная версия, например, такова: проведена акция с целью вас дискредитировать и убрать из дела. – Тон его становится менее официальным.

– Так… А зачем? Я же не веду на базе следствия, Евгений Николаевич. Я не человек, от которого все зависит! Только один из проверяющих. Ну, придет другой… Должен сказать, провокация довольно бессмысленная. Или имеет другую цель.

– Все противоречия мы видим и учитываем. Они влияют на нашу позицию.

– А уж что касается Томина…

– Да будет вам вступаться друг за друга! – с чуть заметной улыбкой перебивает Саковин. – Не занимайте против меня круговую оборону. Над альтернативной версией нам работать вместе.

– В подобной ситуации мои права… – начинает Пал Палыч.

– Остаются прежними, – доканчивает Саковин. – Вас решено не отстранять.

– Спасибо за доверие, – сухо вставляет Пал Палыч.

– Но отсюда не следует, что можно даже вот столько успокаиваться. Дело очень серьезно. Если вас переиграют, Пал Палыч…

* * *

Кибрит, глядя в зеркальце, пудрит нос, поправляет прическу. Звонит телефон.

– Слушаю… Доброе утро, Шурик… Конечно, надо обсудить на свежую голову, вчера были сплошные эмоции. Приду, только позже. Есть маленькая идея, – она кладет трубку, щелкает пудреницей, решительно встает.

В кабинете Саковин встречает ее радушно.

– Знаешь, был почти уверен, что ты явишься, – говорит он после приветствий.

– А то нет!

– Да, уж раз ЗнаТоКи под обстрелом… Ну, садись, садись, все равно рад. Как жизнь?

– Твоими молитвами! – с иронией, за которой слышится упрек, отзывается Кибрит.

– Зина, претензий не принимаю. Дельный совет – пожалуйста.

– Ты этого Малахова вызывал? Он-то что говорит?

– С Малаховым я решил встретиться, держа в руках окончательный акт экспертизы почерка… Пойми, если он сознается, это будет уже официальное заявление о даче взятки. Я обязан немедленно отправлять материал в прокуратуру для возбуждения дела. А пока акта нет, можно еще много чего выяснить своими силами. Надеюсь добраться до правды в рамках служебного расследования.

– Я поняла… Фотографию ты проверил?

– Да, смотрели ее ребята, – вздыхает Саковин. – Похожа на настоящую.

– Не может быть, Женя! Я зашла как раз по этому поводу. Не знаю, помнишь или нет, но уже давно Юра Зайцев доказал: если объекты совмещены искусственно, то их освещенность всегда будет неодинакова. Даже при ювелирном фотомонтаже.

– Зайцев? … Нет, не помню.

– Он потом ушел в НИИ милиции. Я тебя умоляю, свяжись, узнай, наверняка кто-нибудь делает такие исследования!

– Умолять, Зина, незачем. Что ты, в самом деле…

* * *

В кабинете Знаменского небольшая ссора – от нервов.

– Слушай, Паша, мы с тобой по уши в дерьме! – возбужденно шагая от стола к сейфу, говорит Томин. – Требуется доказать, как мы будем вылезать. А ты рассуждаешь, что ошибся в Малахове! Не интересует меня Малахов. Меня интересует, что мы будем дальше рассказывать нашему подполковнику.

– Вот этого я обсуждать не намерен.

– Ты катастрофически слаб в защите, Паша!

– Ошибаешься! Я зол как никогда и собираюсь драться! Но я отказываюсь сговариваться, как себя вести!

– Ну публика! Успели сцепиться? – входит Кибрит.

– Да Паша обижается, что мало дали. Две с половиной – ни туда ни сюда.

– За такую голову гроши! – поддерживает Кибрит, стараясь разрядить атмосферу. – Я была у Саковина. Думаю, удастся доказать, что фотомонтаж.

Друзья тотчас забывают о распрях.

– Хотел бы я знать, вместо кого приляпан любимый Пашин Малахов… Жалко, фон размыт.

– Но снимок сделан на улице.

– Со столькими людьми встречаешься – здороваешься!

– Погоди, Шурик. За тобой ходили пять дней?

– Пять.

– А ты все дни был в том костюме, что на фотографии?

– Зинаида, ты права! Ну-ка, покопаемся в извилинах…

Он задумывается, перебирая в памяти встреченных людей.

– Этот… этот… те двое… С Мишей мы постояли… потом… нет, я был без пиджака… Кому же я подавал руку на улице?.. Подключить, что ли, мышечную память…

Томин встает с кресла, делает шага два, протягивает вперед руку, стараясь через жест восстановить ситуацию.

– Я там так стою? – спрашивает он Знаменского.

– Рука чуть повыше… И голову приподними.

– Значит, он более рослый…

Приняв замечание к сведению, Томин делает новую попытку.

– Убавь улыбку! – режиссирует Знаменский. – В лице, пожалуй, удивление.

– Ага… – Снова два шага вперед, рука протянута для пожатия, губы изображают полуулыбку.

– Не так охотно тяни…

– Викулов! – восклицает вдруг Томин. – Точно, Викулов! Помните такого субъекта? – спрашивает он, уже набирая номер телефона.

– Что-то знакомое.

– Алло, гостиница «Космос»? Старшего администратора. Из угрозыска. – Он прикрывает микрофон ладонью. – Вы должны помнить: с третьего курса его погнали за аморалку.

– Ах тот! – морщится Кибрит, поняв, о ком речь.

– Да-да? Старший инспектор Томин беспокоит. У меня просьба. Дней девять назад не останавливался у вас некто Викулов? Вера, Иван, Катерина… Да, Викулов. Жду… Нет? Спасибо большое. – Он разъединяет и набирает внутренний номер, бормоча: – Позвони ему в «Космос»! То-то он бесконечно тряс руку… Аркаша? Я у Знаменского. Проверь срочно: Викулов… – Томин оглядывается на своих: – Леша? Леня?..

Знаменский подсказывает:

– Леонид.

– Викулов Леонид, плюс-минус год – мой ровесник, учился со мной в институте, стало быть, прописан. Жду. – Он кладет трубку.

– Шурик, да как он может быть связан с этой историей? – сомневается Кибрит.

– Пока не знаю. Но чего не бывает. Уж если Паша начал взятки брать… Нет, ну чем приходится заниматься! Доказывай, что ты не верблюд!

– Ладно, – останавливается Знаменский. – Настройся на чисто профессиональную реакцию: где, кому мы прищемили хвост? Иначе не разберемся.

– Ну ты-то поперек горла базовским комбинаторам. А я уж думал-думал… Единственный вариант – обидел Шишкина. Недооценил Сеньора Помидора. Есть такой рыночный делец.

– Нет, ничего не понимаю. Против кого же удар? Против тебя или против Пал Палыча?

– Думаешь, мы понимаем? Это вопрос века, Зинаида. Если против Паши – зачем приплели меня? Если против меня – при чем тут Паша?

– Скорей, все-таки Пал Палыч на прицеле. Тебе отвели роль посредника, а взятка-то – ему.

– Заметь, Паша, все тебе: и честь и деньги.

– Если в прорези я – необъяснима слежка за тобой. Ведь я едва появился на базе, ровным счетом ничего еще не раскопал, а за тобой уже ходили.

– Значит, вопрос остается открытым, – вздыхает Кибрит. – Голова кругом: у тебя враги на базе, у тебя – на рынке. Но они же вас объединили! Выходит, они против вас тоже объединились?

– Выходит, враги общие.

Долго еще они прикидывают так и сяк. Шишкин, Малахов да Васькин, да еще Викулов… Как их увязать? Чем?

Наконец звонит Аркадий. Среди Леонидов Викуловых пригодного возраста есть врачи, спортивный тренер, целых почему-то пять фармацевтов … и вдруг Томин кричит:

– Стоп! Вот это – совершенно прелестно! Спасибо! Паша, он бригадир грузчиков на твоей бандитско-фруктовой базе.

– Викулов? – ахает Кибрит.

– Да. Мы на верном пути. Там и там – огурчики-помидорчики. Шишкин, видно, с базой… – Томин замком сцепляет руки. – Лично мне задача ясна. Вплотную заняться Шишкиным и разведать стиль жизни Викулова. С тремя курсами юридического он там у них небось подпольная служба безопасности.

Знаменский предостерегающе поднимает палец:

– Вот он – твой старинный знакомый. Ты понял? Держись от Викулова на пушечный выстрел. Если ты с ним вздумаешь встретиться, а Саковин узнает…

– Да, пожалуй, ссылкой на любознательность не отделаешься. Понял, остерегусь… Ну вы мне – ни пуха, а я вам – как полагается, и ушел. Привет!

Томин стремительно выходит. Кибрит оборачивается к Знаменскому:

– Кажется, немного просветлело, а?

– Совсем немного. Мы не разгадали главного: цель? На кой шут убирать со сцены следователя Знаменского? Рассердится народный контроль и вместо меня троих пошлет!

– Этого они могут как раз не понимать. Ты слишком напористо пошел – испугались, что опасен, и начали огород городить.

– О-хо-хо… Они там та-ак все понимают!.. Ну тем более – надо работать. Выкроишь часок?

– По линии криминалистики?

– Да, я тут приволок кое-какие документы. – Пал Палыч достает из шкафа кипу толстых бухгалтерских подшивок с многочисленными закладками.

– Батюшки!

– Не экспертиза, Зиночка, не пугайся. Просто посмотри. Очень нужно!

Кибрит печально усаживается за стол.

– Голубые закладки – это акты о недостачах. – Знаменский раскрывает подшивки и показывает: – Тут то и дело встречается фамилия Старухин.

– Вижу.

– Приглядись тренированным оком: действительно подписи учинены одной рукой? Может, фальшивки?

– Сам-то куда?

– Сгоняю на базу. Спрошу все-таки подлеца Малахова, за что он мне деньги платил. Пусть в глаза скажет!

* * *

Непонятно, как сыщики прошлого обходились без телефонного кабеля? Нет, правда, попробуйте себе представить. Совершенно немыслимо…

– Девушка! Междугородная! – кричит Томин. – Не разъединяйте, пожалуйста, человека пошли искать!..

Некоторое время он ждет, но вот обрадованно встрепенулся.

– Алло, товарищ Панко! Майор Томин приветствует. Не забыли?.. Здравствуйте-здравствуйте. Живы-здоровы?.. Какая-нибудь у вас там клубника для базара не поспела? Только цветет? Ну тогда редиска, не важно. Мне очень надо, чтобы вы приехали… Да, по поводу Шишкина, но история приняла неожиданный оборот. Скажите, вы помните в лицо тех, кто прогонял вас с черешней?.. Прекрасно. Тогда убедительно прошу… Договорились, буду встречать.

* * *

У стены склада четвертого цеха греется на солнышке какой-то человек в рабочих брюках. А на железнодорожных путях стоит несколько полуразгруженных вагонов с длинными парниковыми огурцами.

– Почему все открыто, а товар не принимают? – спрашивает подошедший Знаменский, окинув взглядом эту картину.

– А? – сонно откликается человек. – Мне покараулить велели.

– Где Малахов?

– Не знаю, это Васькина товар. Они все там. – И он машет в сторону конторы, стараясь отвязаться от Знаменского, мешающего дремать.

В конторе вокруг стола расположились Васькин, Лобов и один из перекупщиков с рынка, который участвовал в избиении Панко. На столе – бутылки из-под водки и остатки немудреной, на скорую руку закуски.

Лобов с виду трезв, Васькин – навеселе, перекупщик изрядно «нагрузился» и очень доволен жизнью. При виде Пал Палыча он не проявляет никакого беспокойства: не знает, кто это.

– А я ему: ты с нами не носил, ты с нами не таскал. Законно? – продолжает он содержательную беседу.

Его не слушают. Лобову неловко, он встревожен и старается замаскировать это усиленной вежливостью: вскакивает навстречу Знаменскому, говорит «здрасьте» и остается скромно стоять в стороне. Васькин неприятно поражен появлением следователя, а в первый момент и испуган. Но испуг быстро переходит в наглость. Потянулся было убрать с глаз долой бутылку, но подержал за горлышко и оставил на месте.

– Общий поклон, – неприветливо говорит Пал Палыч.

– Опять к нам? – буркает Васькин.

– Ну чего ты? – благодушно замечает парень, обиженный за гостя. – Налей человеку! Садитесь, не брезгайте!

– Разве ваша смена? – спрашивает Знаменский Васькина.

– Заболел Ваня. Перенервничал. Пришлось подменить. А у нас тут… пир во время чумы. Присоединяйтесь. Чума – ваша, закуска – наша.

Перекупщик охотно смеется.

Запланированный разговор с Малаховым сорвался, но, похоже, Знаменский не напрасно приехал.

– Я вам не начальство, но все же – что это значит?

– Обеденный перерыв. Ну и освежились малость с горя. Опять недогруз у нас.

– Кто этот товарищ? – указывает Пал Палыч на перекупщика.

– Да… от общественности. Откликнулся помочь при составлении акта.

– Не вы ли легендарный Старухин?

– Не-ет, – тянет парень, туго начиная что-то соображать. – Я обыкновенный.

– Он с соседней автобазы, – говорит Васькин. – Феоктистов он.

– Ну да… Я вообще случайно зашел… – бормочет парень и икает.

– И этот гражданин удостоверяет у вас факт недостачи груза?

– Да он в порядке был. Как, Лобов?

– В полном порядке, – торопливо подтверждает Лобов. – С одной рюмки вдруг повело…

– Ты иди отдыхай, – советует Васькин парню со значением.

Парень начинает выбираться из-за стола.

– У товарища есть с собой какие-нибудь документы?

– Зачем? – нахальничает Васькин. – Мы его знаем, не сомневайтесь.

– Дайте мне акт.

– По четырем вагонам пять тонн тю-тю, – «сокрушается» Васькин, подавая акт. – Всякую совесть поставщик потерял!

Пока Знаменский просматривает акт, парня подхватывает и уводит Лобов.

Знаменский звонит:

– Антонина Михайловна? Я на складе у Васькина. В руках держу акт недостачи, который вызывает у меня большие сомнения… Потому что за бутылкой. Так называемый общественник лыка не вяжет… Да-да! Прошу прислать представителей для второй проверки. И пусть наш товарищ из народного контроля подойдет тоже… Сейчас направлюсь в бухгалтерию, затем к вам. Все.

Васькин язвительно усмехается следователю в спину: валяй, мол, суетись, меня не ухватишь, не проглотишь.

* * *

Той же позиции он держится, представ перед разгневанной Чугунниковой:

– Да ничего он не сделает. Пускай хоть с ружьями оцепляет! Хоть сто раз перевешивает! Сколько по акту не хватает, столько и не хватит.

– Увез уже?

– Конечно, скинул. Что я – маленький?

– Опять в рабочее время прикладываешься! От тебя за три метра… – машет Чугунникова ладонью перед лицом.

Васькин немного отодвигается.

– Ну, поддатый. А если я вторую смену подряд? Не железный. Могу принять для бодрости?

– Да не при следователе же!

– Да кто его знал, что он заявится! Никак не должен был прийти. Он уже, Антонина Михайловна, предмет с того света. Викулов тут…

Чугунникова протестующе поднимает руку.

– Не желаю ничего знать! Оставь при себе. Уж нас с тобой черт веревочкой повязал, а остальные меня не касаются.

– Ничего тебя не касается, живешь за мной без забот. А ругаешься.

– Без забот?! Думаешь, легко распланировать загруженность цехов, чтобы тебе дефицит шел, а другим – свекла с морковью?! И все вроде бы случайно, естественно. Думаешь, со мной не пытались поговорить: дескать, Антонина Михайловна, трудно на одной естественной убыли. И с уголка стола уже, подлец, конвертик двигает.

Васькин проявляет живейший интерес:

– А ты?

– Возмущаюсь! – с ноткой горечи отвечает Чугунникова. – Даже грожусь в обэхаэсэс позвонить. Потом, конечно, прощаю. Он забирает конверт и уходит. Рад, хоть естественку не отняла.

– Умная ты баба, Антонина Михайловна! – восхищается Васькин. – Так и надо. Нечего распускать, все разопрут, – он подмигивает. – Нам не останется. Если б ты на меня еще ласково глядела…

– Васькин!! Ты совсем пьян?! Разговорился! – Чугунникова оскорблена даже больше, чем показывает. – Пока народный контроль не ушел, замри! Считай, это приказ.

– Легко сказать! Они, может, полгода торчать будут, ты мне оброк скостишь? Не скостишь.

– И так перебьешься. Это Петр Иванович покойный все в железку просаживал, а у тебя небось кубышка битком.

Васькин даже забывает свою мужскую обиду:

– У меня – кубышка?!

– А куда ж ты деньги деваешь? Второй семьи нет, все домой тащишь.

– Да ты посчитай, во что мне этот дом обходится! Кооператив построил. Полсотни метров. Пятьдесят на четыреста – сколько? Двадцать тысяч. Дальше. Ездить надо? Тачка, гараж, то крыло, то резина. Жена с дочками. Чтобы зимой попки не мерзли, тулупчики надо? Три по куску. Себе надо – еще кусок. Шапочки добавь, сапоги, шарфы из «Березки». Это тебе минимум пять без демисезона и всяких там сережек, только тело прикрыть. Они одних джинсов по сто пятьдесят сколько истаскали. За ними все посчитать – уже под сорок потянет. А это мы с тобой еще квартиру не обставляли.

– Была я у тебя. Ничего особенного, не красное дерево.

– Ну и сколько?

– Тысяч шесть.

– Семь с полтиной. Без ковров и люстры. А я еще садовый участок взял. Избушку леплю. Чтобы воздухом дышать, без всяких излишеств. Знаешь, почем за все дерут? Да я еле концы с концами свожу! Недавно приличную музыку в комиссионке нашел, девки одолели. Так, честное слово, бегал по людям, четыре тысячи занимал до получки!

– Как же ты жил, когда в школе работал? – насмешливо спрашивает Чугунникова.

Васькин отвечает не сразу, с каким-то тягостным удивлением и грустью.

– Знаешь, лучше… Сам не пойму… Вроде ничего и не нужно было…

Его прерывает переговорник:

– Антонина Михайловна, вы распорядились, чтобы я не давала вам пропускать бассейн.

– Спасибо, Зоенька. Где-то в бухгалтерии Знаменский. Предупредите, что через тридцать минут уеду… Вот что, Володя! – обращается она решительно к Васькину. – Зарвался ты! Всякий страх потерял. На тот факт, что ты в присутствии товарища из органов позволил себе быть в нетрезвом виде, я как руководитель обязана отреагировать. Завтра будет приказ. Сниму тебя с Доски почета.

Васькин искренне пугается:

– Да что ты, Антонина Михайловна?! Да за что же?!.. То тринадцатую зарплату срезала, а теперь уж совсем…

– Нужна тебе тринадцатая! У тебя и четырнадцатая, и двадцатая в кармане.

– Да ведь не рублем единым жив человек! Ты же меня на позор…

Секретарша докладывает:

– К вам Знаменский.

– Проси.

Входит Знаменский и Васькин поднимается, расстроенный и злой.

– Можете идти, товарищ Васькин, – начальственно произносит Чугунникова. – Надеюсь, вы сделаете надлежащие выводы из нашего разговора.

Знаменский провожает его любопытным взглядом.

– Садитесь, Пал Палыч.

– Никак не добьюсь толку в бухгалтерии, Антонина Михайловна. Вместо детальной расшифровки, о которой мы договаривались, мне выдали до того общую бумажку… Практически она ничего не отражает.

– То, что вы хотите получить, Пал Палыч, требует людей более высокой квалификации, чем мои девочки. Уже на уровне ревизора КРУ Министерства финансов.

– Простите, требует желания и честности!

– Запишем в коммюнике нашей встречи, что стороны обменялись мнениями по данному вопросу, – заявляет Чугунникова. И сразу меняет тон на юмористически-кокетливый: – В ваших глазах я угадываю вопрос: что за фрукт такой – Чугунникова? Почему ничего не боится? Или притворяется Чугунникова?

– Притворяетесь. Но немножко.

– О, совсем капельку, Пал Палыч! Я действительно не боюсь. Ведь на базе нет кочна капусты, луковицы нет, за которую я лично отвечаю. Вся материальная ответственность – на кладовщиках. Это их картошка, их апельсины, их виноград, у меня – телефон и вот, – поднимает авторучку. – Все.

– Может быть, базе вообще не нужен директор?

– Нет, ну какую-то пользу я приношу, – смеется Чугунникова. – Вот пробила оборудование для длительного хранения – это мое дело. А следить, чтобы при разгрузке лишний ящик не разбили… – пожимает плечами. – У вас что-нибудь еще? А то я собираюсь…

– Да, еще. Почему в середине месяца Васькин принял партию черешни? Четвертый же цех специализированно овощной.

– Вероятно, склады были забиты, Пал Палыч. Приняли, где нашлось место. А в какой связи?..

– Меня заинтересовало крупное списание в те же дни.

– И сколько списали?

– Почти шесть тонн. Грубо говоря, две машины черешни. Две машины, которые, похоже, и свезли на рынок конкуренты Панко. Даты совпадают в точности.

– Ну, грузчики у Васькина привыкли со свеклой, она не бьется. А вообще-то шесть тонн – мелочовка.

Знаменский говорит негромко, но видно, что «взорвался»:

– Шесть тонн – мелочовка. Две мелочовки – двенадцать. Четыре мелочовки – двадцать четыре. Так что все можно списать. По мелочовке. И вы ни за что не отвечаете? Нет, не пойдет, Антонина Михайловна!

– Посмотрим, посмотрим… Извините, мне пора. – Чугунникова встает, дружелюбно протягивает руку. – Дорогой Пал Палыч, я сама кровно заинтересована в вашей работе. Но не спрашивайте с нас невозможного. В сфере возможного всегда к вашим услугам.

– Спасибо. В сфере невозможного мне ваши уже устроили.

– Простите, не понимаю?

– Рад, если так.

* * *

В контору, где туча тучей сидит Васькин, входит Малахов.

– Котя, я пришел. Оклемался.

– Ну, молодец, – безрадостно отзывается Васькин.

– А ты что? Не в себе?

– Схлопотал… от дорогой начальницы.

– Ой, Котя! Никакого тебе покоя нет! – переживает Малахов.

– А, гори оно все!.. – Васькин, подойдя к двери, выглядывает, нет ли кого поблизости, запирает дверь на ключ. – Давай позанимаемся!

Малахов достает из шкафа спрятанную гитару. Занятия проходят в тайне.

Неуклюже Васькин обхватывает гитару большими руками, долго прилаживается, пробует одну-другую струну. Малахов наблюдает за ним сочувственно, почти жалостливо.

– Ну, давай, – решается Васькин и старательно берет несколько аккордов:

«Надежда – мой компас земной…»

Малахов тихонько мелодично подтягивает. На лице Васькина напряжение, он сбивается и фальшивит.

– Как-то ты ее не так, Котя… не так держишь. Ты не дави, ты играй! Вот, – Малахов забирает гитару, привычно наигрывает мотив. – Эту руку так, эту так. И ласково, понимаешь, ласково.

– Глядеть-то оно просто…

Васькин в поте лица одолевает несколько музыкальных фраз и снова фальшивит.

– Ну, никак! – горестно удивляется он.

– Ничего, Котя. Сегодня не в настроении… – Малахов утешает, понимая, что сейчас Васькину очень нужна песня. Душа просит.

* * *

Квартира Чугунниковой обставлена мебелью послевоенных лет. Ковры, люстра, вазы – все очень добротное, но старомодное. А из современных вещей – только большой цветной телевизор. На стене увеличенная фотография, где Чугунникова в молодости снята под руку со статным мужчиной лет сорока, в мундире с генеральскими погонами.

На диване лежит дочь Чугунниковой – Лена. Услышав, что хлопнула входная дверь, она отворачивается к стене.

– Как приятно видеть тебя дома, – заглянув в комнату, говорит Чугунникова. – Если не заболела.

– Нет.

Чугунникова скидывает плащ, снимает туфли.

– Поругалась со своим мальчиком? – спрашивает она из коридора.

– У «моего мальчика» есть имя, и ты его знаешь.

– Да, – легко улыбается Чугунникова. – Я помню имена всех мальчиков, с которыми ты поругалась.

– С ним я не поругаюсь никогда.

Убежденный тон дочери заставляет Чугунникову на секунду замереть в тревоге.

– Леночка… – осторожно начинает она. – Я не стесняю твоей свободы… Но только, пожалуйста, не увязни раньше времени! Ты такая у меня красивая, умная. А Саша приятный парень, но… не нашего круга, согласись.

– Наш круг – разряженная публика в Торговом центре? – не поворачиваясь от стены, спрашивает Лена.

– Дочка, зачем тебе надо со мной поссориться? – спрашивает Чугунникова, присаживаясь на диван рядом с Леной. – Не передергивай! Ты же знаешь, что я имею в виду. Моя работа связана только с тем, какой вуз я кончила. Будь жив твой отец…

Лена резко поворачивается на диване.

– Молчи об отце!.. Не могу больше! Молчи!

– Почему? – поднимается с дивана Чугунникова.

– Как ты гордишься, что умеешь выглядеть спокойной! А ты на всякий случай сядь!

– Не хочется. После бассейна всегда такая бодрость… – Чугунникова старается заглушить нарастающую тревогу. – Жаль, что ты не…

– Мама, хватит! Хватит врать! Не был мой отец генералом! И не погиб, когда мне был годик. И не было у нас громадной дачи в Барвихе!

Удар сокрушительный – ноги у Чугунниковой действительно подламываются, однако она все еще цепляется за старую легенду.

– Но вот его фотография, – мертвым голосом произносит она. – Вокруг его вещи. Он не писал писем, потому что по роду службы…

– Мама, очнись! Ты слышишь, что тебе говорят?! Я была вчера в Барвихе у одной девочки. Ляпнула про дачу. Меня подняли насмех! При Саше, при всех! Дачу построила знаменитая писательница, потом купил знаменитый артист. Назвать фамилии? – Ленку корчит от воспоминания о пережитом унижении. – «Наш дивный дом в Барвихе»!..

Мать сидит оглушенная, молчит.

– Остальное мне объяснила вкратце тетя Вера.

– Мерзавка… – без выражения произносит Чугунникова.

– А ты маньячка, сумасшедшая. Ты же плакала, когда мы туда ездили! Привезла показывать: «Вот здесь ты училась ходить…», смотрела на чужой дом… До сих пор помню, как ты горько плакала. О чем? Ну скажи мне, о чем?! Мама!

Чугунникова отзывается не сразу.

– О том, что ничего… ничего этого не было… – скрывая слезы, Чугунникова разбитой походкой идет к серванту, наливает рюмку коньяку, но, не выпив, ставит обратно. Спрашивает с мучением: – Тебе нужна правда?

– Да. Что с отцом? Кто он?

– Кто? Студент. За ним следом я и пошла в Плехановский… Мы должны были расписаться. И тут… тут он дал задний ход. Мы, говорит, молоды, зачем связывать себя ребенком… то есть тобой. А у меня, слава богу, не поднялась рука. – Она выпивает рюмку, и в ее тоне появляются вульгарные нотки. – Мой красавчик захотел в аспирантуру, подкатился к деканской дочке. Меня побоку с моим пузом.

– Ты так специально? Чтобы стало больнее?

– Хочешь, чтобы я билась об стенку? Этим, доченька, я долго занималась. Ты представляешь, что такое мать-одиночка?..

– Неужели ты не могла выйти замуж? Одну тебя, что ли, бросили! До того банальная история! – в голосе Лены и жалость и презрение.

– Банально то, что случается с кем-то другим. А когда с тобой, это трагедия… Мне не встретился человек, за которого хотелось бы замуж. А кроме того, дать тебе отчима…

– Ну ладно, ну не вышла. Но зачем такой-то, бутафорский?! – показывает Лена на фотографию.

– Нет, ты не понимаешь. Когда ты была маленькая, смотрели по-другому, стыдились. Вам выдавали позорную метрику с прочерком в графе «отец». Все про таких детей знали, и в садике и в школе, это было пятно… Никогда не скажу, чего мне стоило, но ты стала законной генеральской дочкой. И выросла гордая, без комплексов.

– И ты год за годом, год за годом… Материнский подвиг, да? А каково мне теперь? «Папин письменный стол», «папино кресло», «папина фуражка», «папин стакан», «папин день рождения», «наша фамилия», «традиции семьи», – она останавливается, задохнувшись. – Да здесь каждый стул лжет! Видеть не могу!

– Давай все сменим? Хочешь? Все до последней кнопки! – Чугунникова зажигается надеждой увлечь дочь. – Эту рухлядь – вон. Самой надоело. Все по-новому. Сюда – стенку… Сюда – угловой диван… Медвежьи шкуры. Декоративный камин сложим. Хочешь?

– Где ты наберешься денег…

– Не твоя печаль! Все сделаю! – на лице Чугунниковой уже пробивается улыбка, она не замечает, что потеряла осторожность и переборщила, «покупая» дочь.

– Мама, а на какие вообще доходы мы шикуем? – медленно спрашивает Лена. – Раз не было генеральского наследства… раз ты не продавала громадную дачу… а мы все живем и живем, восемнадцать лет на нее живем… шубы покупаем… за бешеные деньги встречаем Новый год…

– Разве это бешеные, дочурка? Бешеные – когда совсем другое число нулей.

Но Лена не слышит, смотрит широко открытыми глазами.

– Я даже не задумывалась, какая у тебя зарплата… Мама?!

* * *

Время поджимает друзей. Сколько еще рискнет Саковин удерживать материал в рамках служебного расследования?

– Как у тебя, Зиночка? Много оказалось Старухиных? – спрашивает Пал Палыч.

– Нет. Росчерк отработанный. Выполняется от начала до конца единым штрихом. Во всех элементах идентичность. Так что фальшивок я не нашла.

– А еще что? – Пал Палыч чувствует, что она не договорила.

– Да есть попутное наблюдение… – Кибрит берется за подшивки, лежащие на столе. – Акты оформлены аккуратно. Подпись Старухина обычно строго в линеечку. Вот: «Лобов – Старухин», «Лобов – Старухин». Но в некоторых случаях, погляди: здесь выше строки полезла, а тут ниже… или вот – косо…

– Нетрезвый?

– Тогда при увеличении было бы видно, что нарушена координация движений. Я сидела и думала… По-моему он не всегда подписывает с остальными. Где-то в другом месте, где не очень удобно или плоховато с освещением.

Носят на подпись? – прикидывает Пал Палыч. Правдоподобно. Наспех подмахнул на лестнице или в подъезде… Он связывается с оперативным отделом, просит спешно выяснить, что и где Старухин.

А пока решает прибегнуть к помощи зампреда Комитета народного контроля. Зная положение Пал Палыча, тот держится подчеркнуто внимательно.

– Петр Никифорович, я встречаю на базе упорное сопротивление. Вплоть до провокаций против меня. Вы, вероятно…

– Да-да, мне известно, – мягко подтверждает зампред.

– Отчасти потому я в цейтноте. Факт разгрузки злополучных вагонов с помидорами подтвержден. И есть еще подозрительный случай с черешней. Но чтобы проследить, куда сбыли, нужны люди.

Раздается телефонный звонок.

– Извините… – зампред берет трубку и, не интересуясь кто, говорит: – Попрошу через пять минут… – и снова Знаменскому: – Слушаю вас.

– Нужны человека три. Энергичных и сообразительных.

– Чтобы я понял смысл задачи. Коротко.

– Мною изъят журнал, где регистрируются номера выезжающих с базы машин. Надо отыскать по автохозяйствам соответствующие путевые листы. Затем в торгах, которые заказывали машины, проверить накладные на приемку груза. И через это сито отцедить…

Телефонный звонок.

– Извините… Попрошу через пять минут… Отцедить шоферов, возивших «налево»? – доканчивает зампред. – Добро.

Параллельно и Томин мобилизует силы. То распинается перед директором рынка, добиваясь, чтобы тот подсказал, куда откочевали его прежние перекупщики и как нащупать выходы на Шишкина. То встречает на Курском вокзале Панко и устраивает так, чтобы он был под рукой. То кого-то инструктирует, то кому-то докладывает: ОБХСС с его подачи готовит операцию против перекупщиков на рынках.

Периодически Томин крутит телефонный диск и взывает:

– Любочка! Удалось?

Он пытается разыскать Пал Палыча. Наконец Любочка «берет след».

– В антиалкогольном профилактории? – изумляется Томин. – Какая широта интересов… Ну, тогда, Любочка, отбой.

* * *

В саду при антиалкогольном профилактории картина не отличается от той, которую можно видеть при любой терапевтической больнице – вид на прудик, гуляющие пациенты.

Идя по аллее, Знаменский спрашивает встречных:

– Извините, где-то здесь Старухин Николай Яковлевич. Не подскажете?

Наконец кто-то реагирует:

– Вон там, под елкой сидел.

На скамье под елкой подремывает красноносый, рано одряхлевший человек. На плечах у него потертое пальто, в которое он зябко кутается.

– Здравствуйте, – говорит Пал Палыч.

– Здравствуйте… – моргает Старухин. – Но, извиняюсь, не узнаю. Память что-то опять…

– Я по поводу базы, – нащупывает почву Пал Палыч.

– А-а, – оживляется собеседник, – Без дяди Коли никуда? – он приосанивается. – Ладно уж, помогу. – Оглянувшись, отворачивает полу пальто. – Давай. В кармане не видно будет.

Знаменский переживает секунду растерянности – беседа развивается слишком стремительно и прямолинейно.